***
На грохот входной двери в ответ гробовое молчание манящее одиночеством. Дома оказалось до жути тихо. Кстати, называть эту английскую квартирку при университете домом уже не так странно. На его протяжное «Ив, ты дома?» отозвался лишь сквозняк своим затяжным воем. Должно быть Ивар и сам сбежал куда подальше и эта мысль позволила Хвитсерку выдохнуть с облегчением ненадолго. Он закинул парочку ворованных жестянок в холодильник, заметив его пугающую пустоту. В животе заурчало. На парня смотрел в ряд уставленный десяток яиц, кои он терпеть не мог, заморенный временем кусок сыра, валявшийся в углу ещё с позапрошлой недели и бутылка молока, тоже не первой свежести. На запах ему уже не менее пяти дней. Мышь тут не повесится, а сдохнет от голода. По босым ногам дуло холодным, шныряющим по полу ветром. Да почему тут постоянно так холодно!? На улице начало октября, а в квартире как будто время движется к Йолю. Нет, Хвитсерк любил осень, но в этом году она какая-то другая. Промозглая, чересчур холодная и дождливая, одним словом — английская. Озябшие ноги привели в комнату брата. Хвитсерк застыл в проходе осматривая её. Утром, когда он трусливо сбегал, на этих скомканных простынях лежало тело. Открывая из под одеяла широкую спину, тело тяжело сопело, издавало звуки и пару раз ворочалось, пока Хвитсерк не понял, что нездорово пялится на спящего Ивара. Он тогда подумал «Наверное опять боли.» Хотелось сесть рядом, погладить дрожащее плечо, принести обезболивающее, но отрезвляющие картинки всплывшие так кстати, заставили Хвитсерка прийти в себя. Всё это начинало походить на грёбанный стокгольмский синдром. Найдя в себе силы, зашёл в эту ледяную пещеру, закрыл настежь открытое окно, которое к стене прибило ветром. Если бы не имеющееся у Ивара недостатки, особенности, в общем, если бы не его больные ноги, можно было бы подумать, что он сиганул в окно со второго этажа. Хвитсерк, как будто подумав об этом в всерьёз, посмотрел вниз — пусто. Взгляд перекочевал на постель, ладонь опустилась на прохладные простыни. Так маняще на середине белого одеяла, лежал иварский ноутбук. Будь Хвитсерк на пару лет в прошлом, без зазрения совести, открыл бы, почитал переписки, но он не в прошлом и это нечестно — рыться в чужих вещах. Голова говорит — не лезь, руки делают иное. Ещё одна маленькая шалость. А завтра он всё таки сходит в церковь и признается во всех своих грехах. Обязательно. «Святой Отец, любопытство это грех?» «Конечно, сын мой» «Тогда я грешен» — но грешен Хвитсерк сейчас лишь в своём не смирении. Простыни зашуршали, подумав еще пару секунд он взял ноутбук в руки. «Tuch ID или пароль» — вот блядство. Хотя, если бы этого не было Хвитсерк подумал бы, что эта уловка Ивара, нелепая проверка на честность и всё такое. Скорее всего это лишь навязчивое и нездоровое «если бы, да кабы» лишь в его голове. Когда нибудь этот нескончаемый нервоз проглотит Хвитсерка целиком. Слюна спешно пошла по горлу, суставы пальцев хрустнули и сердце неприятно забилось быстрее. А если ты прочитаешь там то, что совершенно тебе не понравится? Вот, опять это «если» Заёрзал на простынях, застучал по клавиатуре и множество вариантов пароля в голове. От одного до семи — отпадает сразу, Ивар не так прост, день рождение матери? Или собственное? Тоже нет. Раньше стоял день рождение Фрейдис, но в этот раз, система выдала ошибку. «Значит с концами расстались» — пролетела в мысль что заставила улыбнуться. Ехидно и во все зубы. В момент зазвонил телефон и хлопнула входная дверь. Высшие силы буквально бьют в колокола, заставляют судорожно скинуть с себя грех вмешательства в чужое пространство. Хвитсерк подскочил как ужаленный, пулей вылетел из чужой комнаты и столкнулся с этим чужим в проходе. Тот даже внимания не обратил, шурша крафт-пакетами в коридоре. Хвитс инстинктивно свайпнул входящий вызов. — Да? — прокашлял он ком в горле. Женский голос на том конце линии звучал чересчур радостно, — Хвитси привет! Ивар проскочил мимо, передразнивая писклявым голосом мать в трубке — Привет, Хвитси! — на что Хвитсерк недовольно поморщился. — Привет, мам… да мам… всё хорошо мам… На фоне Ивар лишь закатывал глаза от каждого податливого «мам» со стороны брата. — Ивар? Да, сейчас дам его.. Упомянутый отшатнулся от трубки как от протянутого чумного платка и шёпотом зашипел «Нет, нет, нет меня». На него уставился укоризненный взгляд, но в трубку продолжил: — Он… занят. Позвони ему сама вечером. — говорит, а Ивар всё отнекивался шёпотом себе под нос, попутно раскладывая продукты по кухне «Пусть звонит. Я трубку не возьму.» — Хвитсерк слышит, а сам думает: «Боже, какой противный мальчишка» То и дело хлопал холодильник, ящики кухонного гарнитура, шумела, попутно материному галдежу в трубке, вода из крана. Чем больше Аслауг говорила, тем громче Ивар хлопал всем, что под руку попадалось. — Невыносимый. — раздраженно бросил Хвитсерк, выходя из кухни и продолжал «да, мам, приедем на Рождество» — Маминькин сынок, — услышал он в ответ. Чем дальше живешь от родителей тем добрее и адекватнее они становятся. Мать звонила дай Боже раз в неделю и всегда в хорошем расположении духа. Наконец-то избавилась сразу от двух проблемных отпрысков. Но Хвитсерку уже порядком надоели эти однообразные вопросы для галочки. Из раза в раз одно и то же и его ответы неизменны: да, всё нормально, да, пары не пропускаем, да у Ивара тоже всё хорошо, боли мучают редко. И всё время отдуваться старшему. Звонила она не столько из-за любви и с реальным интересом, сколько больше просто потому что «так надо» Хвитсерк всё отвечал и отвечал, а самому казалось, что у матери припасён список вопросов из учебника «Идеальная семья» из раздела «Как стать хорошей матерью сыновьям после восемнадцати» Она всё жаловалась, что не может дозвониться Ивару, и на этом моменте диалога Хвитс готов было уже тащить веревку с мылом, как она и сама начала прощаться. «Да, мам, скажу ему что ты позвонишь сегодня, не переживай» — нагло врал сын не по учебнику «Идеальная семья» Не прошло и пяти минут задушевного разговора, как Хвитс появился снова в поле зрения Ивара, застав того с самым что ни на есть недоумевающим, уставившемся на него взглядом. Младший хотел было начать по сотому кругу свою нравоучительную тираду по поводу увиденного им в холодильнике, но Хвитс налетел, с ходу выпалив: — Ты невыносимый! — и тычел пальцем братцу в лоб, — можешь хоть раз в месяц поговорить с матерью и не заставлять меня ей врать? Почему я постоянно придумываю для тебя отмазки? Ведёшь себя… — Я не просил, — тихо но достаточно чётко произнес Ивар. Но Хвитсерк пропустил это мимо ушей, продолжая с нравоучениями. Вот смотришь на этого чертёнка и хочется влепить по заднице. Хорошо так, что б хоть как то вправить этот уже детский максимализм, перевший из всех щелей. — Она позвонит вечером, — шаги в такт словам и Хвитс с родительским воспитанием грозил пальцем перед лицом брата, — попробуй только трубку не возьми, я с тебя живьём шкуру спущу! — он хотел было продолжить свои возмущения, но заметил расплывающуюся улыбку по лицу Ивара. — Шкуру живьём? Улыбка больше похожая на звериный оскал заставила старшего замолчать и застыть. — Я сам дам тебе нож и разрежешь ровно по грудной клетке, — совершенно спокойным, томным и можно даже сказать успокаивающим голосом произнёс младший. Отбивал дробь себе по груди и бесновато улыбался, как умеет только он. За секунду на лице не осталось ни капли бывалого возмущения, на губах поселилась чуть звериная ухмылка. Та, что пугала и вызывала интерес одновременно. Та, что выдавала в парне его безумие прикрытое хитростью. Та что одурманивала всех и Хвитсерк не исключение. Ивар и сам знал это. Стоило сделать пол шага, как он почувствовал дыхание Хвитсерка на себе. Сбивчивое и еле ощутимое. Одна фраза и кролик загнан в клетку. Тогда он продолжил, разделяя каждое слово, смотря снизу вверх в испуганные глаза старшего: — Я не просил тебя, но ты делаешь, — скользнул взглядом вниз, увидев дрожь, которую Хвитс пытался усемерить. Он мог внушать страх и пользовался любой возможностью это продемонстрировать. Сейчас он просто играл, ничего серьёзного. Под руку попался нож со стола, его остриё прошлось от подбородка до уха Хвитсерка. Ивар не хотел навредить, он просто забавлялся над реакцией брата. Тот остановил нож около своего уха. Он спрятал свой страх за суровым взглядом. И попытался скрыть его за такой же строгой фразой: — Хватит придуриваться, Ивар. — тот хмыкнул. До чего же Хвитс бывает смешён, слизывая фразы у матери. Перед лицом в руке Ивара закрутился нож, а потом был воткнут в столешницу кухонного гарнитура, в нескольких сантиметрах от ладони Хвитсерка, тот неожиданно для себя охнул и отскочил. Со стороны младшего раздался чуть слышный смешок, а потом он заговорил, как ни в чё ни бывало: — Ты придумаешь еще миллион отговорок, насколько только хватит твоей фантазии. Тебе же нравится защищать меня, — с этой фразой он полез в холодильник и зашипела открывающаяся банка пива. — Пожалуйста, просто возьми трубку вечером. — Угу, — произнёс Ивар, пока хмель течёт по горлу. Отпрянул от банки, вытерся рукавом кофты и произвёл первый выстрел, сказав — но признай, тебе же нравится защищать младшего братца? Хвитс молчал, упёрся глазами в пол. Его будто прижали, взяли в тиски без шанса освободиться и подставили огнестрельное с желанием нажать на курок. — Ты мой верный пёс, Хвитс, — и тот поднял взгляд на хозяина, кажется, молча с ним соглашаясь. В губы еле касаемый поцелуй с хмельным веянием, можно подумать даже романтический, но это был контрольный выстрел. Ивар держал за подбородок, укрепляя хватку, как только Хвитс захотел вырваться. — Ну, — а сам же улыбался во все тридцать два — погавкай, ав ав? На него уставлены полные усталости и отчаяния глаза. Не зная, что подставляет дуло к виску, Ивар смеялся, пугал и играл братом как только хотел. Не подозревал какой ураган вызывает своими ядовитыми фразами. — Имей смелость признать, что тебе это нравится. Признай, что ты на башку болен, потому что хочешь быть мне больше чем братом. Он уже выходил, как тишину повисшую между ними Хвитсерк всё-таки набрался смелости нарушить. — Я хочу большего чем то, что было вчера. — и в этом он тоже покается завтра. Ивар в душе ликовал. Он выиграл, подчинил этого упрямца, а выдал лишь сухое «Хорошо» Его всегда понять было сложно, а предугадать не стоит даже пытаться. Безликий Ивар меняет лица виртуозно и никогда не знаешь, какое наденет следующим. Вот он заботливый брат, купивший продукты, сам в такие моменты кажется старшим из них двоих, ведь, «Хвитсерк, — как он скажет позже, — сколько можно таскать куски?». Но не прошло и минуты, как нож в его руках, схваченный сгореча, уже подставлен тебе под горло. Потом ему смешно потому что тебе страшно. Он играет, и сейчас, выходя, бросает через плечо: — Я тоже хочу.***
Место себе не находя в субботний вечер, они улеглись прямо на пол. Прижимаясь друг к другу, ветер по полу уже не обдувал холодом. Старый ворсистый ковер казался самым удобным, а из-под пола будто и не несло сыростью. Разговаривали, вспоминая семью, братьев, детство, и кажется совсем забыли, что так и не вызвали электрика, для починки света, благо в старом комоде оказались старые парафиновые свечи, что сейчас капали со стола на деревянные доски пола, озаряя тёплым светом потолок. Сейчас он лежал на рёбрах Ивара смотря на этот золотистый круг сверху, чувствовал лёгкое копошение в своих волосах и пытался не заснуть, рассказывая одну из историй детства. История перетекает в историю и в конце концов даже нить повествования теряется и герои меркнут, когда в полудрёме, его макушки касаются чужие губы, чужие пальцы очерчивают профиль носа, нежно останавливаясь на самом кончике и через морок сна, над ухом слышится родной голос: — Спишь? — так спокойно, без капли привычного яда. Глаза слепит сияющий где то над головой экран телефона и слышится недовольное фырчание. Ивар не в коем случае не зол, он опять играет и Хвитсерк улыбается одними уголками губ, смотря на это детское недовольство на лице брата. У Ивара много масок и «детское недовольное лицо» одна из тех немногих что умиляла старшего. В порыве резко нахлынувшей любви, Хвитсерк и сам наверняка непонимания зачем, ткнул младшему по кончику носа. — Телефон садиться, а света так и нет. — Вызовем электрика завтра, — пробурчал Хвитсерк куда то в районе шеи брата. — Завтра воскресенье, — вышло как то слишком с будничной интонацией у младшего. Для человека, чьи ноги пытаются оседлать, его голос был слишком обыденный. Будто и нет этих рук на плечах оттягивающих майку и нет той ощутимой тяжести на теле. «Непробиваемый» — подумал Хвитс, оставляя мокрые следы на открытой шее. С каждым поцелуем, что оставляли влажные отпечатки, приходили мысли о завтрашнем походе в церковь. «Ты хотел исцелиться, а в итоге влип по самую макушку в своих грехах». И об этом он завтра скажет: «Святой отец, я не могу с совладать со своим грехом» Забирается ладонями под футболку и чувствует разбежавшийся по коже рой мурашек, нетерпеливый вздох и руки сжимающие собственные плечи. «Мой грех сильнее меня» — скажет он завтра. Хвитсерк упивается даруемыми им же самим ласками. Снимает так мешающую ему футболку с объекта своего вожделения и глазам в полумраке открывается самое что ни на есть произведение искусства, что под углом снизу верх кажется еще более прекрасным. Ивар как ожившая картина Микеланджело, озаряемая свечными фитилями. Широкие плечи, подкаченный торс выглядят как сошедшие рисунки со страниц учебника анатомии. Волосы раскиданные по плечам кажутся в таком свете кукольно золотистыми. «Мой грех прекрасен, Святой Отец» — он скажет, а священник наверное спишет его за умалишенного. Ивар притягивает его для поцелуя. Нежный Ивар — та сладость, что Хвитс вкушал с рвением, перетягивая на себя поцелуй. Нежный, сладкий, как кусочек сахара плавился под хвитсеровскими губами. Слишком приторный, что захотелось добавить горечи. —А как же твой парень? — вопрос, когда один лукаво улыбался, а второй резко поменялся в лице. И первый не сразу понял, что это было лишним, осознание пришло, когда губа под резким укусом Ивара лопнула. Ивар помрачнел и нахмурился, удушающе держа ладонь на чужом горле. Хвитс замирает в немом крике, когда тот отстраняется и проводит языком по его губам, кажется, стоит только прислушаться и этот змей искуситель зашипит, оголяя белоснежные клыки. Но у него вместо клыков нож-бабочка, что полосит по губам Хвитсерка. Ладонь же на шее уже кажется впилась убийственной хваткой и по комнате разносится хрип из глубины горла. Он не вырывается, а покорно ждёт, даже в таком уязвимом положении, хватая ртом последний воздух, считает, что всё под контролем. Хватается за чужие руки, пытается ослабить хватку, а в ответ ему смеются в лицо. — Не надо, Хвитс, — и тут, даже когда мрак застилает и с каждой секундой из него вылетает дух жизни, Хвитсерк всё так же думает «Нет, он не сделает мне больно» Сделает. Проблема в том что эта боль для тебя в удовольствие. Ты провоцируешь. Ивар восхищается своей властью, смотря как глаза напротив заполняются слезами. Даёт наконец воздуху заполнить лёгкие, пользуется парой секунд замешательства и скидывает с себя тело. То как неживое бьётся с грохотом позвоночником об пол, хрипит и кашляет задыхаясь. — Мой мальчик, — фраза ласково обволакивает, звучит, как поощрение за предоставленные муки. Но Хвитсерк ещё не знает, что эта выходка лишь капля в безумном океане иварских фантазий. — Ты позволишь мне всё? Звучит как вопрос, на самом же деле это утверждение. И как далеко Ивар может зайти не знал даже он сам. «Мой грех прекрасен и я не хочу от него избавляться» — скажет Хвитсерк и Святой Отец выйдет из исповедальни хлопнув дверью. «Вы неизлечимы и душа ваша обречена на адские муки»