Ночь пройдет, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждет. Ночь пройдет, пройдет пора ненастная, Солнце взойдет! Солнце взойдет! ©.
Вэй Ин разомкнул веки, и перед его взором предстало спокойное расслабленное лицо Цзян Чэна. Юноша закрыл глаза, а затем тут же осторожно, боясь прогневать судьбу за подозрительность и недоверие, приоткрыл один. Небесной кары не случилось: безмятежный лик Цзян Ваньиня видением не был и никуда не исчез. Широко улыбнувшись, Усянь принялся разглядывать родные черты. Теперь, когда Глава Цзян был погружён в сон, Вэй Ин мог с уверенностью сказать, что лицо перед ним действительно знакомо ему с самого детства. Холодность, отчуждённость, строгость и жёсткость истаяли как первый снег, обнажив по-детски ранимую душу юноши, коему пришлось повзрослеть слишком рано и пережить чрезмерно много жестокости. Тьма заснула вместе с Цзян Ваньинем, явив на свет истинный облик своего властителя — довольно милый и трогательный. Без всей этой потусторонней силы, властности, статусности и строгости тёмный заклинатель был как никогда близок и открыт. Стена отчуждённости рухнула, и А-Чэн вновь стал собой. Даже заострившиеся резкие черты лица и залёгшие под глазами тени не разрушали тот образ, что запал Вэй Ину в сердце: за всеми этими принесёнными временем изменениями спрятана хрупкая, беззащитная детская душа. А-Сянь видел её, чувствовал, однажды она ускользнула от него, спряталась в чёрном дыму и могильном холоде, и вот он снова обрёл её. Вэй Ин рос вместе с Цзян Чэном, наблюдал за его успехами и неудачами, шёл по одной с ним тропе. Их пути разошлись: Цзян Ваньинь отныне на недосягаемой высоте, но только не для него, только не для бедового А-Ина. Вэй Усянь знает, какой его Глава сильный, оттого и будет защищать всю жизнь: чтобы больше не пришлось сражаться, подчиняя себе саму смерть, теряя себя, растворяться во мраке. Вэй Ин видит Цзян Чэна сквозь тьму и время, несмотря на все пережитые потери и боль, чувствует его. Их пути разошлись, чтобы вновь сойтись в одну тропу — широкую и светлую, они снова обрели друг друга. Не будет больше холода — Вэй Ин согреет их постель, страх пройдёт, отступив перед его решимостью. Цзян Ваньиню отныне не нужно быть сильным и могущественным, расслабившись и отпустив контроль, он не станет беззащитным — ведь у него есть тот, кто охраняет его сон. Ресницы Цзян Чэна задрожали, и он открыл глаза: взгляд его был на удивление тёплым и безмятежным. — Доброе утро, — с мягкой улыбкой встретил Вэй Ин пробуждение А-Чэна. Юноша в ответ недоверчиво нахмурился: слишком уж много света было в его покоях для зимнего утра: — Которая сейчас стража? — Вроде только коза сменила лошадь на посту, — ленно проговорил Усянь. — ЧТО?! — Глава Цзян нелепо подскочил на кровати, едва не свалившись с неё. Принявшись торопливо одеваться, он возмутился: — Почему ты не разбудил меня? — Так я сам спал, — простодушно отозвался Вэй Усянь, с удовольствием потягиваясь. — Проклятье! Какого ляда слуги не выполняют свои обязанности? — ворчал Цзян Ваньинь, резкими движениями проводя по своим волосам гребнем. — Я приказал им не беспокоить тебя без надобности ещё несколько месяцев назад, дабы ты хоть раз поспал нормально. Но, видимо, ты по-прежнему продолжал вставать раньше всех в Пристани Лотоса, раз заметил это только сейчас, — неохотно поднимаясь с постели, пояснил помощник Главы. Цзян Чэн стрельнул в Вэй Ина грозовым взглядом, а тот лишь мягко улыбнулся и произнёс: — А-Чэн, всё в порядке. Из дел у тебя сегодня лишь встреча с Главой Юй, да и то он прибудет только вечером. Отчёты старших адептов о результатах ночных охот и прошения жителей Юньмэна я возьму на себя. Глава Цзян раздражённо отвернулся к бронзовому зеркалу — ему всегда нелегко было признавать свою неправоту, даже если она касалась такой мелочи как ненужная спешка. Помощник Главы продолжил свои увещевания: — Ты всегда можешь на меня положиться и попросить помощи, — затем его тон с серьёзного сменился игривым, и он произнёс с лукавой улыбкой: — Конечно, не во всех делах я достаточно компетентен, но справиться с утренним возбуждением точно помогу! Цзян Чэн резко повернулся, лицо его было пунцовым. Кровь от смущения и злости ударила ему в голову, отхлынув от низа живота, и упомянутое Вэй Ином возбуждение само собой сошло на нет: — Иди ты! Помедитируй, раз тебе оно так мешает! Или твоя неспособность к обучению в Ордене Лань не позволила тебе усвоить даже это? Усянь примирительно вскинул руки и зачастил: — Хорошо-хорошо, — произнеся это, он показательно начал шумно и глубоко дышать. Цзян Ваньинь продолжил приводить волосы в порядок: пряди, из коих он пытался сформировать пучок, то и дело ускользали от его пальцев. Вэй Ин сначала было решил, что сие происходит от волнения и раздражения, но, понаблюдав немного, с удивлением отметил: руки плохо слушались Цзян Чэна. Юноша, конечно, сразу заметил изменения в стиле фехтования Ваньиня, но сделал вывод о том, что это обусловлено его новым оружием. Поменявшийся почерк также нашёл своё объяснение: грубый хват кисти и движения с нажимом — разве это не демонстрация характера и статуса Главы? Тем временем Цзян Чэн негнущимися пальцами пытался заплести косички по бокам своей прически. Вэй Ин вздохнул, осознав свою ошибку: «А-Чэн опять страдал из-за собственного упрямства! Это же надо, прятать кисти рук в широких рукавах всё это время лишь из желания казаться сильным и неуязвимым! Он ведь поэтому перестал носить свои любимые наручи… А привычный гладкий пучок А-Чэн просто не может собрать…». Сердце юноши защемило от тоски. Цзян Чэн всегда был очень строг к себе, не допуская фривольности ни в одежде, ни в причёске — он извечно был собран и готов к бою. «Свободные рукава не должны мешать при фехтовании, а волосы падать на глаза и закрывать обзор», — так он объяснял свой излюбленный стиль. Его облик изменился после возвращения с горы Луаньцзан, и то не было демонстрацией силы и свободы — Цзян Ваньинь просто больше не мог быть прежним даже на бытовом уровне. В нём что-то сломалось — Вэй Ин чувствовал сие, но и помыслить не мог, что всё прошедшее время Цзян Чэн терпел неудобства, живя с перебитыми пальцами и скрывая это. Вэй Ин тихо подошёл со спины и деликатно перехватил запястье тёмного заклинателя, отнимая гребень. Цзян Ваньинь понял, что тот обо всём догадался, и молча принял эту помощь. Не говоря ни слова, Вэй Усянь лёгкими движениями прошёлся по всей длине волос, затем принялся плести тугие косички — такие, кои сплёл бы сам Цзян Чэн, если бы мог. Ловко сформировав строгий пучок, Вэй Ин стянул его длинной фиолетовой лентой. Обнажив изящную шею возлюбленного, юноша нежно припал к ней губами. Цзян Чэн вздрогнул от этого касания. Вэй Ин, обдав щекотным дыханием затылок Ваньиня, улыбнулся и произнёс: — Я так скучал по твоей красивой шее, — увенчав пучок гуанем, юноша завершил тем самым прическу Главы. Цзян Чэн отошёл от смущения и строго сдвинул брови: — А ты почему не одеваешься? — У меня нет одежды, — простодушно ответил Вэй Усянь, пожав плечами. Ваньинь устало прикрыл лицо ладонью: «Конечно! Вэй Ин не был бы Вэй Ином, если бы взял с собой верхние одеяния. Последовал за мной среди ночи в одном исподнем, кто бы сомневался!», вслух произнеся: — Жди здесь, я принесу. Вэй Ин на это только широко улыбнулся. Цзян Чэн недовольно посмотрел на неровную стопку мятой одежды, сложенную руками Вэй Усяня. «В быту с ним будет непросто», — Ваньинь извлёк с этой мыслью свежее ханьфу из сундука. Вслед за одеждой из него вылетели листы бумаги. Тёмный заклинатель нагнулся, дабы поднять их, и с неудовольствием обнаружил, что те украшены ликом Лань Ванцзи, писанным кистью Вэй Ина. Да, портреты были по большей части карикатурными и изображали Второго Нефрита то с цветами в волосах, то с заячьим хвостом и ушами, но в груди всё равно что-то неприятно шевельнулось. Поборов сильнейшее желание изорвать рисунки в клочья, Цзян Чэн поспешил положить их на место. На дне сундука обнаружились новые художества, на коих уже был изображён он сам: вот тёмный заклинатель улыбается и из уголка его губ сочится кровь; есть сцена из заброшенной деревни, где лицо его печально; нашёлся и незаконченный рисунок, на котором он предстал с перевязанной грудью без сознания, здесь линии неровные и нечёткие — рука Вэй Ина явно дрожала. Но больше всего Цзян Ваньиня впечатлили картины прошлого — множество иллюстраций, явно нарисованных ребёнком, некоторые из них были подпорчены пламенем, когда-то обуявшим Пристань Лотоса. Вэй Ин рисовал его и в нетронутом ничьим вмешательством прошлом, и от этих зарисовок веяло теплом: «Он не солгал: А-Ин действительно полюбил меня, а не того, кем я стал под влиянием искажённой судьбы». С мягкой улыбкой, что необычайно красила его лицо, тёмный заклинатель вернулся в свои покои. Вэй Ин оделся, подошёл к стене и провёл по ней рукой, образовав в той проход: — Знаешь, я ведь мог вернуться в свою комнату, избегая людных коридоров. Цзян Ваньинь нахмурился. Он совершенно позабыл, что ещё совсем недавно покои Вэй Усяня были сокровищницей и даже не имели отдельной двери. «Вот ведь! Так глубоко мне в душу влез, что я уверился, будто он всегда там был! Забыл даже, что когда-то он спал в другом крыле, а не у меня под боком!» — подумал Цзян Чэн, вслух сказав: — Чего тогда сам за одеждой не сходил? Вэй Ин нахально улыбнулся: — Хотел, чтобы ты за мной поухаживал. — Значит, смелость мной играть нашёл, а выйти из моих покоев не можешь? Нет уж, покидай господскую спальню через дверь, — скрыл Ваньинь своё смущение в поддёвке. — А-Чэн, но тогда все узнают… — растеряно пробормотал юноша. — Ты действительно думаешь, что Главе Великого Ордена есть дело до сальных сплетен? — скривившись, съязвил Цзян Чэн, затем, гордо вздёрнув подбородок, продолжил: — К тому же, я хочу, чтобы все узнали. Сердце Вэй Ина пропустило удар. Он был готов скрывать их отношения, понимая, что те бросают тень на репутацию Цзян Чэна как Главы. Теперь же, когда Ваньинь так просто заявляет об их обнародовании, пускай и в пределах родной резиденции, Вэй Усянь просто не может сдержать своего счастья.Стесняться не уместно, Все равно, что от себя прятать свое сердце, Прятать его от тебя, Друг об друга греться, Мы не каждый за себя Будто уже несколько жизней подряд ©.
Глава Цзян сел за стол в своём кабинете, его верный помощник, как и обещал, взял часть бумажной работы на себя и занял соседнее место. Цзян Ваньинь принялся за дела, но мысли то и дело отвлекали, донимая его и заставляя перечитывать адресованные ему письма вновь и вновь. В очередной раз потеряв концентрацию, Цзян Ваньинь оторвался от бумаг и взглянул на Вэй Усяня. Тот старательно выполнял свои обязанности, выводя кистью иероглифы: он был так погружён в работу, что, забывшись от усердия, высунул язык, который ныне торчал в уголке его рта. Цзян Чэн ухмыльнулся — вся эта ситуация и нынешнее положение дел напоминали не то наивную детскую сказку, не то бредни сумасшедшего. Вэй Ин помогает ему с делами Ордена, как и обещал, Цзян Ваньинь любит его, как и любил, они вместе, как и… Должно было быть? На самом деле вопросов неимоверно много, в разы больше, чем ответов на них. «Я и правда в очередной раз совершил невозможное… Иначе как объяснить то, что я полюбил Вэй Усяня?» — криво ухмыльнувшись, подумал Глава Цзян. На самом деле, любовь к своему шисюну была одной из тех немногих вещей, в коей Цзян Чэн не сомневался. Он раз за разом страдал из-за неё в прошлом — сие чувство принесло ему чрезмерно много боли, и вот он… Наслаждается им? Пусть Цзян Ваньинь и не осознавал истинного положения дел, но вывод напрашивался сам собой — он действительно любил Вэй Ина в том самом глубоком смысле слова. Столько всего переменилось: всего лишь один день подарил ему то, чего он подсознательно желал обе жизни. Это было так странно… Вэй Усянь делит с ним кабинет, один путь, а теперь ещё и постель… Невероятно… Невозможно? Да, Цзян Ваньинь определённо не поверил бы, если бы не сам Вэй Ин: если бы не его крики в тронном зале; его горячие губы; его щеки, перемазанные тушью; иероглифы, оставленные его почерком, в рабочих документах; его тепло, коим он согрел кровать Цзян Чэна… Так должно было быть, но ведь этого могло и не случиться! Лань Ванцзи… Цзян Ваньинь сам едва не отдал ему Вэй Ина лишь потому, что желал ему счастья и верил в неотвратимость судьбы: «Хах, как глупо! Самолично переписал историю и только в случае с Вэй Ином решил её повторить? И почему? Потому что меня невозможно полюбить? А ведь так всё и выглядело со стороны…». Тёмный заклинатель вспомнил все те странности в поведении Вэй Ина, что он ошибочно принял за его влюблённость в другого человека. То, как Усянь избегал касаний, будто храня верность Лань Ванцзи, то, как он отказывался от совместного распития вина, словно готовясь к жизни в Гусу! А уж его поездка длиною в месяц и вовсе не оставила никаких сомнений! Всё вышеперечисленное нашло свое объяснение, а оно было совсем иным. Да, Цзян Чэну и правда было легче поверить в то, что Вэй Ин отказался от алкоголя ради жизни праведника в Ордене Гусу Лань, чем в ответные чувства. Он решил отпустить: не мучаться больше, не терзаться. Конечно, назначать Вэй Усяня регентом без его согласия было эгоистично, тем более, зная, что тот не откажет, но Глава Цзян действительно не видел другого выхода — он устал. Устал от собственных сомнений и страха потери, от постоянной угрозы, нависшей над Орденом из-за исповедуемого им пути, от одиночества… Со своей будущей женой Глава Цзян бы обо всём договорился — этот брак был бы взаимовыгодным. Партнёрство с чёткими условиями, без обид, сожалений и… Любви… Да, Цзян Ваньинь был готов на такое, утешаясь мыслью, что поступает правильно, подтолкнув Вэй Усяня к человеку, с которым тот должен был быть. Вступить в договорной брак, лелея в душе лишь скромную надежду на то, что его будущий ребёнок будет его любить — единственный возможный вариант спасения Главы Цзян от одиночества. Дитя, что родилось бы от такого союза… Был бы его ребёнок счастлив или страдал также, как и его отец когда-то? Цзян Ваньинь подарил бы ему всю свою несчастную любовь, но было бы этого достаточно? А Вэй Ин? С ним бы он тоже смог договориться. В конце концов, Юньмэн Цзян он покидать не хотел, так что пробыть в нём до совершеннолетия наследника для него проблемой бы не стало. Вытерпеть это время, наблюдая за Вэй Усянем и Лань Ванцзи? Что ж, это действительно далось бы тяжело, но Цзян Ваньинь бы справился. Конечно, это не то, что пребывание в течение двух месяцев на Луаньцзан (гораздо хуже), но и подобное он смог бы пережить. А дальше… Вэй Ин бы был свободен в своём выборе: переселиться в Гусу или же отправиться странствовать. Но он выбрал Цзян Чэна. Поразительно! Словно солнце вновь согрело душу Цзян Ваньиня. Ему предстоит ещё решить проблему с внешней политикой — ведь недовольство тёмным заклинателем никуда не исчезло — но теперь он готов бороться! Сражаться с этими подлыми «праведными» заклинателями и интриганами. Один против всего мира? Нет. Больше не один.Но нам не тесно, Даже если некуда друг от друга деться, Так было не всегда, Я не слышал сердце, Я не различал цвета, Твоими глазами я полюбил себя ©.
День подошёл к концу и, хоть из-за позднего подъёма он был значительно короче обычного, Глава Цзян чувствовал себя уставшим. Дел оказалось действительно немного, да и самочувствие Цзян Ваньиня благодаря продолжительному сну было куда лучше его вечно измождённого состояния, но всё же разного рода думы и размышления отняли слишком много сил. Глава прошёл в свои покои и застал в них Вэй Ина, что был занят размещением своих личных вещей. — Я не поспешил? — осторожно спросил юноша, опуская сундук на пол. — Нет, ты все понял правильно, — спокойно ответил Цзян Чэн, после ехидно продолжил, едко улыбнувшись: — Я даже несколько удивлён твоей дальновидностью: неужели понял, что больше использовать меня в качестве посыльного не получится? — с этими словами тёмный заклинатель расположился перед бронзовым зеркалом и принялся распускать волосы, готовясь к посещению купальни. — Эй! Ты же сам вызвался в тот раз! — возмутился Вэй Ин, затем подошёл к Цзян Чэну и ласково произнёс: — Хотя ты прав: и ты, и я можем поухаживать друг за другом и иными способами. Цзян Ваньинь обернулся и встретился взглядом с Усянем, чьи глаза излучали нежность напополам с беспокойством. Аккуратно взяв тёмного заклинателя за запястье, юноша поцеловал его кисть и завладел гребнем. Вэй Ин увлечённо принялся расплетать косички и расчёсывать волосы, но, погрузившись в своё занятие, бдительность не потерял: теперь от его взгляда не ускользнуло то, как Цзян Чэн спрятал свои пальцы, сжав ладони в кулаки. — Расскажешь мне? — осторожно спросил Вэй Усянь, положив гребень на столик перед зеркалом. Цзян Ваньинь хмуро улыбнулся: — Это довольно страшная сказка, уверен, что хочешь услышать её на ночь глядя? — Я всегда любил страшилки и байки. Уже позабыл, как я пугал своих шиди до икоты? — с хитринкой в глазах произнёс Вэй Ин, скрыв на их дне свой страх. На самом деле, юноша знал, что этот рассказ будет непросто выслушать: всё-таки страдания родных для него были больней своих собственных. Но всё же Вэй Усянь хотел знать правду и храбрился как мог: — К тому же, если меня вдруг одолеют кошмары, мне есть, в чьих объятьях укрыться от них. Цзян Чэн закатил глаза, однако произнёс довольно мягко и вкрадчиво: — Хорошо, будут тебе страшилки. Иди готовиться ко сну.Читал я в книгах, видел в снах, как мир летит во тьму, Но и не думал, что лететь придётся самому ©.
Цзян Чэн стоял на краю обрыва, вглядываясь в представший перед глазами пейзаж: острые чёрные скалы напоминали зубастую пасть кровожадного монстра. И, подобно звериному зёву с окровавленными клыками, эти горные обломки были покрыты сей алой жидкостью с вершины и до подножия. «Земля, сплошь устланная трупами, надеюсь, они хоть немного смягчат моё падение», — с этой саркастичной мыслью юноша сделал шаг и провалился в пустоту. Было больно. Он и вправду приземлился на чьи-то останки, но те истлели до костей, так что при падении послышался хруст — то затрещали ссохшиеся косточки и те, что ещё были покрыты живой плотью. Цзян Чэн выругался — он явно что-то сломал, но даже не успел понять, что именно: боль вспыхнула и тут же погасла, унеся с собой во тьму все ощущения вместе с сознанием. Цзян Ваньиня разбудили голоса — сотни тысяч голосов: «И кто только прозвал абсолютную тишину «мёртвой»? Эти покойники галдят хлеще рыночных торговцев и зазывал!» — мысленно бранился юноша, а затем яростно закричал: — А НУ ЗАТКНУЛИСЬ ВСЕ, МАТЬ ВАШУ! Тьма тут же ощерилась и набросилась на него. Цзян Чэн резко распахнул глаза и выгнулся от боли. Веки его были разомкнуты, а зрачок полностью затопил радужку в попытках уловить хоть крупицу света, но перед взором была абсолютная темнота. Юноше пришлось прикоснуться к собственным глазным яблокам пальцами, чтобы убедиться в том, что глаза в самом деле открыты. В этом непроглядном мраке и хаосе из стенаний и криков, заполнивших его голову, у него осталось лишь два чувства: обоняние и осязание. Но нос его чуял такой гнилостный смрад, что, если бы он вдруг потерял способность чуять навечно — был бы только рад. А руки, шарящие во тьме, натыкались на столь мерзкие склизкие ошмётки плоти, что хотелось их вырвать из суставов, лишь бы те не ощущали больше таких отвратных касаний. Цзян Чэн стиснул зубы в попытках стерпеть эту громогласную пытку: рот его наполнился кровью, коя пошла горлом от перенапряжения. «Вкус — и он остался у меня, какая жалость. Значит, я буду чувствовать всё то, что коснётся моего языка здесь, и вряд ли оно будет лакомо», — отметил про себя Ваньинь, отчаянно сдерживая тошноту от металлического привкуса. Гул голосов не стихал, и Цзян Чэн попробовал вслушаться в них, пока они не обернулись сплошным неразборчивым шумом, что неминуемо лишит его слуха навсегда. «БОЛЬНО! БОЛЬНО! БОЛЬНО! РАНЫ НИКАК НЕ ЗАТЯНУТСЯ! МОИ КОСТИ СЛОМАНЫ! МОЯ ПЛОТЬ СГНИЛА! Я БУДУ СТРАДАТЬ ВЕЧНО! АААААААА!!!» — за что бы не зацепилось ухо юноши — каждое слово лишь было криком боли. — МНЕ ТОЖЕ, МАТЬ ВАШУ, БОЛЬНО! ОТ МЕНЯ ВЫ ЧЕГО ХОТИТЕ, ПРОКЛЯТЫЕ ТВАРИ?! ЧТОБЫ Я СГИНУЛ ВМЕСТЕ С ВАМИ? НЕ ДОЖДЁТЕСЬ!!! — Ваньинь кричал во всё горло, но так и не смог перекрыть эти въедливые голоса, что разрывали его сознание на части. Из глаз потекли слёзы, сил на крик больше не было. Кончики пальцев стёрты в кровь, почва, осколки породы и человеческих костей загнаны под ногти, причиняя жгучую боль — Цзян Чэн в отчаянии скрёб землю, тем самым причиняя себе лишь больше страданий. «Что-то, им нужно что-то… Они страдают здесь веками, мучаясь от боли, терзаясь затаённой злобой и изнывая от неосуществлённых желаний. Все эти твари, нет, все эти люди жаждут отмщения: крови на своих устах и тёплой плоти в руках. Они убьют меня, получив желаемое, но это не усмирит их ярость, не утолит их голод, не успокоит их… Покой… Им нужен покой — я понимаю их! Я хочу того же, но разве я могу помочь им? Я заперт здесь вместе с ними… Нет… Проблема не в этом! Я также жаждал отмщения, и я мстил, я злился и выплёскивал свою ярость, я убивал, но это не принесло мне покоя — иначе как я оказался здесь? В прошлом, снова… Как мятежная душа, как неприкаянный призрак, как демон, сосланный в Диюй за свои грехи! КАК, МАТЬ ВАШУ, ОДИН ИЗ ВАС! ТАК ЧТО ВЫ ОТ МЕНЯ ХОТИТЕ? КАК Я ПОДАРЮ ВАМ ПОКОЙ, ЕСЛИ САМ НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЭТО?!» — собственное сознание обернулось против него, знаменуя скорый конец, но всё же Цзян Чэн со своим извечным упрямством сдаваться не желал. «Покой… Его не достигнуть сразу после смерти, кто бы что не говорил. Я заклинатель и знаю точно — кончины недостаточно! Пусть я и лишился ядра, но я знаю, что делать: «правило трёх У», верно? Упокоение, усмирение, уничтожение — не так-то это просто, когда не можешь встать с земли, да даже пальцы вынуть из неё не в силах! А уж в случае с гиблым местом — знаменитой Луаньцзан, и вовсе невозможно! Невозможно? Выходит, для этого я здесь, да?!» — дойдя в своих рассуждениях до этой точки, юноша разразился жутким хриплым смехом, зайдясь в настоящей истерике: — АХАХАХАХАХАХ! Цзян Чэн подступил к той грани, за которой заканчивалось человеческая сущность. Пересеки эту черту, и назад дороги не будет, ибо за ней чистое безумие, возврата из которого нет ни для кого, даже для Главы Цзян, что уже свершил невозможное однажды, вернувшись в прошлое. Сколько раз ему ещё удастся воплотить девиз своего Ордена в жизнь? «Может, я уже сделал достаточно, чтобы родители гордились мной? Сколько ещё страданий собственного дитя им нужно, чтобы они наконец полюбили меня?» — эти мысли, что роились в голове Цзян Чэна, ему уже не принадлежали, то тьма извратила его сознание, превратив обычные переживания в настоящую агонию. Стало страшно, так страшно, как ещё никогда в жизни не было — настоящий кошмар наяву, и Цзян Чэн вспомнил: в такие моменты мама в детстве пела ему колыбельные. Эта поистине сильная женщина, легендарная Пурпурная паучиха, воин и Хозяйка Пристани Лотоса, с появлением в жизни детей ни капли не изменилась. Её воля была непоколебимой, характер жёстким и непреклонным, но всё же с рождением А-Ли и А-Чэна она стала матерью. И эта роль была самой главной, самой важной и самой любимой ею: Юй Цзыюань, как и простые женщины, не спала ночами, убаюкивала своих детей, и пела им колыбельные. Она была сильнейшей воительницей, но, в первую очередь, она была матерью и оставалась ею до самой своей смерти. Госпожа Юй любила своего сына, а он любит её и не позволит какой-то треклятой тьме отнять его жизнь, кою мама подарила ему и защитила ценой своей собственной! Цзян Чэн не сдастся, он всего лишь человек, но он выстоит! Во тьме раздался тихий хриплый голос, что тонул в истошных криках, но именно он заставил их замолчать: — Вот небеса горят огнём, в дыму не видно нас, И мы, конечно, все умрём, но только не сейчас … В одной кровавой сказке всех до фарша из костей Закрутит, боль умножит, но победить не сможет Нас, мелких и ничтожных, прекраснейших людей ©. Песня Цзян Чэна была тоскливой и тревожной, но такой плавной и спокойной, что сумела подарить тысячам безутешных кровожадных мертвецов надежду на спокойный уход. Да, они хотели покоя и обрели наконец проводника, что должен был перевести их на ту сторону. — ДАВАЙТЕ, МАТЬ ВАШУ, ХОТИТЕ УБИТЬ МЕНЯ? В ТАКОМ СЛУЧАЕ ВАМ ОСТАНЕТСЯ ТОЛЬКО ГНИТЬ ЗДЕСЬ ДО СКОНЧАНИЯ ВЕКОВ! — Цзян Ваньинь еле стоял на ногах, оглушая округу своим криком. Боги забыли про это проклятое место, но всё же солнце проникало сюда, освещая здешнюю мёртвую землю. В свете дня Цзян Чэну наконец удалось разглядеть то, что его окружало: черные кривые деревья да такой же сухой и корявый бамбук смоляного цвета. Неудивительно, что, очнувшись здесь посреди ночи, юноша решил, будто ослеп. Сейчас же Цзян Ваньинь прекрасно видел, и картина, представшая его взору, была крайне скверной: его окружило с десяток мертвецов, которым он решил высказать все свои претензии. — Я — Глава Великого Ордена! Как смеете вы ослушаться моего приказа?! Лишь повинуясь мне, вы сможете достичь невозможного! Все ваши желания зависят от меня: только я могу дать вам то, чего вы жаждете! Хотите выбраться отсюда? ТАК ПАДИТЕ НА КОЛЕНИ! — как только эти слова слетели с уст Главы Цзян, мертвецы упали перед ним. Их костлявые колени, практически лишённые плоти, коснулись земли, а головы безвольно повисли в подобии поклона. Цзян Ваньинь обрёл власть над тьмой, осталось только использовать её. Земля была отравлена и не давала ничего, что было бы пригодно в пищу, однако небо кишело вороньём, кое склёвывало плоть с костей местных «обитателей». При должной степени безумия можно было уподобиться сим чёрным птицам и вкусить человечье мясо, что было посвежее, но, к счастью или же сожалению, Цзян Ваньинь рассудка не лишился и до такого точно не опустился бы. Значит, охотникам суждено было стать жертвами — осталось только разжиться луком и стрелами, дабы подстрелить парочку-другую крылатых падальщиков. Все оружие, что Цзян Чэну принесли мертвецы, было в плачевном состоянии. Стрелой с ржавым тупым наконечником еще можно было бы пронзить цель, но лук без тетивы явно ни на что не годен. — Ты знаешь, что мне от тебя нужно, — строго обратился тёмный заклинатель к мертвецу с наибольшей степенью сохранности. Тот пробил свой живот и, вытянув из него окровавленную кишку, с поклоном преподнес её Главе Цзян на вытянутых руках. — Фу! Мерзость… Прополощи её и натяни на лук. И лучше бы тебе постараться, чтобы конечный результат был достоин Главы Ордена! — скривив лицо от отвращения, проговорил Цзян Ваньинь. Воздух на горе Луаньцзан скорому заживлению ран, полученных при падении, не способствовал. К тому же, он был удушающе тяжёл и влажен, что сделало разведение костра непосильной задачей. «Хоть влага выпадает, и то ладно», — заключил тёмный заклинатель, проверив вырытые по его приказу колодцы, накрытые плотной тканью, на коей скапливалась вода: «А вот мясо всё-таки придётся есть сырым», — с гораздо меньшим энтузиазмом, резюмировал юноша, и лицо его дернулось от «предвкушения». Будучи наследником Ордена, Цзян Ваньинь был осведомлён о многих особенностях ведения сельского хозяйства и не только. Подобные знания стали ключом к его выживанию, прилично сократив срок пребывания на проклятой горе. Может, он не был гением-изобретателем, но находчивость и житейский опыт позволили ему набраться сил и срастить кости за два месяца. Когда настала пора выбираться из ущелья, тёмному заклинателю пришлось карабкаться вверх по горе: чёрные скалы оказались столь ломкими, что крошились под пальцами, изувечивая их. Цзян Ваньиню нашлось, что противопоставить неподатливой горной породе: со дна ущелья цунь за цунем по приказу властителя тьмы начала вырастать новая гора, состоящая из сваленных в кучу трупов. Именно по ней, срываясь и скользя пальцами по окровавленной плоти, Цзян Чэн вскарабкался наверх, затем с вершины своего чудовищного пика ступил сапогом на тот самый край, с которого добровольно спрыгнул в логово тьмы. Кинув взгляд на свои разодранные до костей пальцы и ладони, Цзян Ваньинь с неудовольствием отметил, что его кровь запятнала рукава клановых одежд до самых локтей: «Нужно переодеться в ханьфу потемнее, кровь на фиолетовом слишком заметна, а мне предстоит пролить её ещё немало».Ещё рано умирать, Мы не ловим звезды С неба, да и наплевать ©.
— Выходит, мертвецы слушаются тебя, так как находят в твоих песнях то, чего им не хватает? — сделал вывод из всего услышанного Вэй Ин. — Именно. Теперь ты понимаешь, почему любовные баллады вечны и интерес к ним не угасает, сколько бы столетий ни прошло? Люди всегда ищут то, чего им недостаёт в их жизни, а где они найдут отдушину, уже дело случая: музыка, литература, картины или же другой человек — не столь важно. Получил желаемое при жизни — обрёл покой после смерти. Я взываю к мятежным душам — они откликаются на мой зов. Друг без друга мы — ничто, им так же нужна моя сила, как и мне их. Проблема лишь в том, что человеческая натура невероятно алчна, и сколько бы я не отдал мертвецам — им будет мало. Не тёмный путь разрушает тело и душу, а сама тьма, порождённая человеческим сердцем. Чья в итоге она будет: моя собственная или та, что принадлежит покойникам — неважно. Мне лишь остаётся надеяться, что моя борьба не кончится раньше, чем бы мне того хотелось, — грустно улыбнувшись, ответил Цзян Чэн. Сердце Вэй Усяня грозило разорваться от переполнившего его страха и тревоги. Любить оказалось гораздо больнее, чем юноша мог себе представить. Цзян Чэн уснул: его дыхание сделалось мерным и глубоким — как только они с Вэй Ином стали спать в одной кровати, кошмары покинули его. Пришёл черед Усяня видеть дурные сны? Юношу не волновало, сколь сладки будут его сновидения: пока его А-Чэн спит рядом, любой кошмар будет по силам. Кроме одного… Того, где тьма заберёт у него Цзян Чэна. Вэй Ин приложит все силы, но не позволит этому наваждению воплотиться в жизнь. «А-Чэн, у нашей сказки будет счастливый конец. Я верю в это», — с такой мыслью Вэй Усянь заключил Цзян Чэна в объятия. Тёмный заклинатель в руках Вэй Ина казался ему таким маленьким и хрупким, что сердце щемило. Вся та тьма и ужасы, о коих он рассказал Усяню, несомненно, пугали, но даже в его истории нашлось место свету — солнце всходило над Луаньцзан и согревало этот гиблый край своими золотыми лучами. Вэй Ин же будет освещать путь Цзян Чэна, пока его сердце бьётся, а если повезёт, и того дольше (души способны встречаться вновь и после смерти, ведь так?) В голове юноши раздался вкрадчивый женский голос: «Береги его», — Вэй Усянь уже и не помнил, кому конкретно принадлежали эти слова, но он определённо будет им следовать.Покажите солнце — мы дети тумана, Покажите солнце — улыбнемся ему, Покажите солнце в мире самообмана Или мы покажем вам нашу тьму ©.