Sunrise, Nathaniel, and Death

Их поселили в комнате с Мэттом и Сетом, а Аарон решил вернуться к своей семье, чтобы не жить с таким количеством людей в тесной комнате общежития, оставив в комнате дополнительную кровать, которую Натаниэль проигнорировал, забравшись на верхнюю койку рядом с Жаном. Ему были известны взгляды, которые Сет посылал им, и бормотание о том, что в команде стало «еще больше геев», но Натаниэль просто прижался ближе к Жану, наслаждаясь теплом и комфортом руки своего партнера, обхватившей его живот. Они не делили постель по причинам, о которых думал Сет, хотя для Натаниэля вряд ли имело значение, что думает о них нападающий. Когда речь заходила о списке проблем Натаниэля, Сет не входил даже в тридцатку лучших, и попал он туда только потому, что его слова заставили Жана замереть на месте. Нет, не имело значения, что Сет думает о нем, если это означало, что Жан будет спать спокойнее, зная, что Натаниэль может оградить его от любых ночных посетителей, если это означало, что у Натаниэля будет кто-то, кто вытряхнет его из снов, в которых его отец снова и снова резал его. У них с Жаном была не совсем дружба — у Натаниэля никогда не было друга, он не думал, что друзья цепляются друг за друга, потому что только они могут сшить их обратно после того, как жестокие руки разорвали их на части, так же как и не думал, что друзья шутят не ради юмора, а чтобы поддерживать ложь, которую они говорили себе, что завтра все будет по-другому, ложь, что если они смогут отвлечься, может быть, даже посмеяться, то боль утихнет. Связь, которая связывала его с Жаном, была не дружбой, а чем-то, что формируется между людьми, у которых не было другого выбора, кроме как положиться на другого. Поначалу они были очень резкими. Ему было 9 лет, он боялся всего на свете и вздрагивал, когда человек подходил близко, а Жану было 11, он плакал о сестре, которую оставил в Марселе, и о матери, которая, как он клялся, должна была его спасти. Натаниэль никогда не понимал любви к своей семье — даже в столь юном возрасте он знал, что если бы он остался в доме своего отца, то не дожил бы до зрелого возраста — и не мог понять, почему Жан тоскует по своей. Теперь, размышлял он, было бы неплохо поверить, что кто-то скучал по нему, пока он рос в Гнезде. Постепенно перенимая французский язык у Жана, который ни слова не говорил по-английски, он смог понять, что пылкие слова, которые Жан каждую ночь бормотал в потолок их спальни, были обещаниями вернуться к матери, которая нежно дразнила его и пекла яблочный пирог по выходным. Вместо этого у Натаниэля была только одна вещь, которая имела для него значение, и это был Экси. Для него Экси — это когда он уезжал из слишком большого дома в Балтиморе на выходные, чтобы поиграть в малой лиге, когда его мать, скованная и нервная, стояла в стороне, но не била его, когда он показывал ей пластмассовые медали, которые выиграл. Экси был кортом, на который он возвращался со своими новыми друзьями Рико и Кевином, чтобы попытаться забыть о человеке, которого они только что видели, как его отец разрезал на ленточки. В то время он не понимал, что его отец был единственной причиной того, что Рико был так добр к нему. Ему показалось странным, что Кевин плакал, когда они смотрели, как с привязанного к стулу человека срезают кожу, и что Рико выглядел дрожащим, когда Хозяин сказал ему выйти на площадку для экси и размяться. Разве они не знали, что плач — это для слабых детей, и что слабых детей учат колоть визжащих животных, пока они не смогут делать это без дрожи в руках? Разве они не знали, что если ты разговариваешь с отцом с дрожью в голосе, то он выбивает ее из тебя? Поэтому Натаниэль наблюдал, а потом улыбнулся, когда отец взъерошил ему волосы по дороге и сказал «да, сэр!» с энтузиазмом, потому что отец был счастлив, а это означало, что сегодня он в безопасности, а потом он выполнял упражнения, которые показывал ему тренер, и не замечал ни ужасающего взгляда Кевина, ни искры в черных глазах Рико, который обещал, что однажды он тоже будет наблюдать за таким насилием и не позволит ему повлиять на себя. Но от внимания маленького Натаниэля не ускользнуло, что следующие семь лет он не брал в руки нож, даже когда все остальные за обеденным столом резали себе еду. Когда Жану было тринадцать лет, он совершил ошибку. В Гнезде ты никому не сообщал о своих желаниях, потому что тогда это была еще одна вещь, которую Рико мог забрать, чтобы доказать, что он — Номер 1. Он уже забрал у Жана маленькую фотографию Аделаиды, его сестры, и забрал милую повариху, которая всегда давала Натаниэлю немного больше еды, когда замечала, что Натаниэль всегда широко улыбался ей во время еды. Они переодевались в свои маленькие футболки, готовые к тренировке и наблюдая за тем, как студенты из команды, в которой они однажды будут играть, забивают и блокируют мяч как ни в чем не бывало. В команде был один нападающий, у которого были особенно хорошие показатели, и который, как предполагал Натаниэль, был симпатичным. Жан не успел быстро надеть свою майку, как его взгляд устремился на мужчину по другую сторону шкафчика, который смеялся, глаза были яркими, а лицо раскраснелось. Рико видел, и Рико знал, и Рико впечатал Жана в стену корта после того, как команда ушла позже, и шипел, что они не должны делать ничего, кроме как сосредоточиться на Экси, что они — его собственность, должны стоять за ним, когда он будет королем. Это было слово, которое он стал часто произносить в последнее время, «собственность». Натаниэлю было всего 11 лет, но он знал, что это были за звуки, когда Рико посетил их комнату несколько ночей спустя. Он знал, что значит «собственность», он знал, что он был собственностью и что Жан тоже был собственностью, но он знал, что у Жана не было отца, который мог бы убить кого-то с улыбкой на лице. Это означало, что Жану разрешалось трогать ножи, но он ничего не мог сделать, когда Рико заставлял его кричать по ночам. Постепенно Рико начал становиться все более жестоким как на корте, так и вне его — Хозяин постоянно говорил ему, что он будет лучшим, и Рико без проблем уничтожал других, чтобы убедиться в этом. Поэтому, когда Натаниэль и Жан слишком хорошо блокировали его и Кевина удары по воротам, Рико ответил ударом ракетки в живот Натаниэля, а Жана избил до полусмерти прямо на площадке, когда тот запротестовал. После этого Кевин держал рот на замке и не проронил ни слова, когда Рико узнал, что Натаниэль боится ножей или что он может заставить Жана плакать, если сильно выкрутит ему руку. К тринадцати годам Натаниэль и Жан пришли к предварительному союзу: они зашивали друг друга, когда Рико резал ему кожу, или помогали другому проглотить обезболивающее и, спотыкаясь, дойти до душа после ночных визитов. Это не было дружбой, но это был шепот на французском, когда их мучили кошмары, это было обращение к Жану «mon soleil» наедине, потому что он скучал по мягкому французскому поддразниванию своей матери, и Жан называл его именем, которое мать сказала ему в ту ночь, когда она пыталась бежать с ним, потому что это не было Веснински и не напоминало ему об отце, который выглядел похоже на него почти во всех отношениях. Поэтому они прижимались друг к другу с «Нил Джостен» и французскими колыбельными, и делали вид, что не замечают, когда Кевин утопил себя в бутылке, или когда Натаниэль похоронил боль под молчаливыми обещаниями и гневом, или когда Жан оставил кусочки собственной кожи, чтобы попытаться доказать, что он не принадлежит Рико. В конце концов, им больше не нужны были слова, чтобы понять друг друга — Жан знал, что когда Натаниэль прижимался к нему, он не собирается причинять ему боль, что ему нужен кто-то, кто будет прикрывать его, чтобы они могли защитить друг друга в случае опасности. Натаниэль знал, что когда Жан напрягается, ему нужны слова французского утешения, а Жан знал, что когда Натаниэль болтает после того, как Жан потерпел неудачу на тренировке, Натаниэль вместо этого пытался понести наказание вместо него. Это никогда не помогало надолго, и когда Рико решил наградить некоторых Воронов, когда Жану было 16 лет, он рассмеялся Натаниэлю в лицо, когда тот пытался заставить их оставить Жана и взять его вместо него. — Хм, но ведь это не ты так долго смотрел на Джереми Нокса на прошлой неделе, не так ли, Натаниэль? Жану нужно преподать урок, что он — собственность и ничего не получит, пока я ему не дам. Так что если он так хочет трахаться с мужиками, пусть получит сразу четверых! Натаниэль кричал все время, пока смотрел, но это ничего не дало, только разозлило Рико настолько, что на следующий день он впервые за много лет дал Натаниэлю нож и заставил его вырезать одно слово на спине Жана. Если Натаниэль в чем-то и разбирался, так это в ножах. Он порезал не настолько сильно, чтобы нужно было накладывать швы, но достаточно сильно, чтобы остался шрам — иначе Рико заставит его сделать это снова. Он кричал, потом рыдал, пока Рико заставлял Кевина и некоторых Воронов удерживать Жана, но лучше было сделать это чисто, чем позволить Рико искалечить Жана до неузнаваемости. Жан кивнул, и Натаниэль увидел в его глазах ту пустоту, которую он слишком часто видел, и начал резать. В конце концов, он был сыном Мясника, и слово, написанное на плечах Жана, обрело форму, когда Жан начал биться в конвульсиях. Когда слово «пидор» навсегда запечатлелось на спине его партнера, Натаниэль опустился на пятки, а затем посмотрел на нож в своей руке. Кенго Морияма, как он слышал, был не в лучшем состоянии. И пока он впервые за семь лет сжимал в руках оружие, которое ему по глупости дал Рико, в его голове начал формироваться план. На это ушли годы, но первый шаг был сделан. Рико Морияма был мертв, и он с улыбкой наблюдал, как из него вытекает кровь. После нескольких месяцев осторожного подкупа и кормления Ичиро информацией о нестабильности Рико и деньгах, которых он может стоить, месяцев угроз, давления и бесконечного, вечного ожидания, они были в Университете Пальметто, и настало время для второго этапа.