***
В наше время люди не спешат доверять друг другу, страшась последствий. Именно поэтому те, кто носят гордое звание стражей порядка, должны быть хоть немного лучше, чем большинство таких же как они смертных. Их совесть и честь должны заставлять людей доверять. В отголосках Лебанона — мелкого по общей численности города — это правило не учитывается. В края шоссе не спешат полицейские машины по первому вызову. Даже в счастливой и солнечной Америке есть люди насквозь пропитанные грязью. Полицейский участок, стоящий в точной паре километров от городка выглядит отнюдь не привлекательнее гаража в обычном жилом доме. Да и тот явно обставят лучше. Можно сравнить это здание с бетонной коробкой. Такое же квадратное, простое и непримечательное. Внутренности будто залили серой краской. Как жаль тех людей, которым приходится видеть это изо дня в день. В этом участке всего пара кабинетов и две патрульные машины. — Сэр, поступил вызов на близлежащий населëнный пункт. Говорят, что нашли труп. — молодой низкий паренёк, только поступивший на службу, с охотой поправляет карточку с наименованием «Офицер». Он оглядывает чужое рабочее место. Всё завалено бумагами и документами (имитируют активную работу), кружка с недопитым кофе, по канонам всех голливудских фильмов про полицию, стоит на единственном свободном кусочке стола. — Да? Где нашли? — без особого интереса спрашивает мужчина за столом. У него под глазами морщины и ничего не спасает от седины. По сравнению с мальчишкой он кажется стариком. — Звонили с предприятия по переработке мусора. Говорят, что вскрыли пакет, а там была мужская ступня. Пробили по месту и передали нам. — маленький человек хмурит чёрные брови и опускает глаза на свои ноги. Наверное представляет, как выглядит оторванная от тела стопа. Шериф пару секунд молчит и берёт в руки чашку. — Пропатрулируйте окрестности и сам городок. Если найдёте что-то, что может быть необходимо при поиске — сообщите.***
Холодное солнце с трудом проникает через окно. Снаружи слышится голос какой-то надрывающейся птицы и стабильный шёпот города и дороги. Половицы скрипят под шагами. Туда-сюда, туда-сюда. Вот у кого нервы. Вот кому нужна помощь. Кукловод напряжëнно смотрит в поплывшее пятно на потолке. Интересно, а оно давно там? И снова мысли рушатся о раздражающий скрип. Туда-сюда, туда-сюда. — Хватит маячить на месте. От того, что ты сотрëшь ноги ничего не изменится. — бубнит он и ощущает на себе режущий взгляд. Холод этих голубых глаз он отличит из тысячи других. Кукольник понимает, что виноват. Он сильно проебался и осознаëт это сполна. Теперь им нужно спасать свои задницы. Точнее, шикарную задницу Отиса. — Мы в полной жопе. — подводит Художник, падая на пол рядом с Кукловодом. И призраку очень хочется сказать, что всё будет хорошо, что они справятся и спасутся из этого кошмара, потому что видеть эту суровую складку между чужих бровей, эти сжатые губы и панику — невыносимо. Но Кукловод не хочет врать. Он сам не уверен, что всё закончится нормально. Такова жизнь людей связанных с риском. Ты никогда не знаешь, когда настанет твой последний момент. — Хел, хочешь уехать? М? Уедем, пока ситуация не накалилась ещё сильнее. Полиция хватится нас сразу, а нас уже нет. — и это не просьба. Нет, совсем точно не она. Хелен молчит, кладëт руки на лицо и с усталостью закрывает глаза. Хочется верить, что и вправду получится, но верится с трудом. Человек облокачивается на чужое плечо, и Кукловод улыбается. Художник устал. Он очень сильно устал от всего, что происходит. Ему нужен перерыв. Ему нужна доза свободы и жизни в вену. Убийства чем-то похожи на творчество. С приходом музы, азарта и желания ты, кажется, уже не можешь остановиться. Когда первый порыв схлынет, то оставит после себя лишь чувство незавершенности, чувство пустоты и неохоты. Психологи зовут это состояние выгоранием. — Нужно удостоверение личности, чтобы пройти через пост на выезде из города. Где ты его найдёшь? — недовольство в голосе мешается с ехидством и Хелен напоминает палача, что спрашивает о последнем желании. — Можно подделать. Или использовать чужое, но переделать фотографию. Я наблюдал за жителями. Один парень промышляет подделкой документов. — тихо говорит призрак и осторожно гладит по грязным волосам. Кукловоду и самому не верится, что он уговаривает Хелена на такую авантюру. Это может закончиться очень плохо. Арест, тюрьма, пожизненное. Он уже видит эти места, словно с плёнки. Но в душе стоит определëнность, что всё будет хорошо. — Это опасно. — лишь отвечает Хелен и больше никак не реагирует на прикосновения к себе. Задумался. — Только не говори, что боишься. — ухмыляется Кукловод и ждёт ответа на свою провокацию. Хелен молчит, сжимается сиротливо и прячет глаза. — Боюсь. — голос слегка дрожит. Кукловода, словно цунами, накрывает волной вины и стыда. Ну да, конечно он боится, идиот. Он же пострадает гораздо сильнее. А если ты не сможешь ему помочь? А если он снова останется один? Он никогда не говорит о своих переживаниях, но тому, кто питается эмоциями и без подсказок понятно, по одному выражению лица, что у него на уме. У людей, что хранят на душе груз особое лицо. Оно не выражает честного счастья. У них грустные собачьи глаза и морщинки в уголках глаз от механической улыбки. Они искусственные. Хелен немного другой. У него нет улыбки, он не скрывает своих глаз и не прячет грусть за счастьем. И Кукловоду привычно видеть его таким. Печальным. Хелен похож на Пьеро. Только нарисованных слёз не хватает. И Кукловод держится за это сравнение, как за образ честности, пока осторожно обнимает со спины, касаясь плеч и смыкая руки чуть выше груди. Отис молчит и не шевелится. Задумался? В шоке? Противно? Скажи хоть слово. Тебя так трудно понять, так скажи хоть что-нибудь. Тот лишь аккуратно стучит по руке, намекая отпустить. — Спасибо за поддержку. Я ценю это. — ну нет. Нет. Нет. Не то. Идиот, ну почему ты такой тупой? Даже человек не знающий, что значит слово «любовь» уже понял бы, что что-то не так. У Кукловода внутри взрываются вулканы. Но Хелена он отпускает. Сейчас совсем не время для этой чуши. Не время для чувств и эмоций. Кукольнику впервые со дня своей смерти хочется закричать о необходимости помощи.***
Быть честным. Кто-нибудь из вас задумывался, а зачем это вообще? Честность, правда — они всегда приносят боль. Людей ранит нисколько то, что сказали, а сама возможность, что это может существовать. Кукловод знает не понаслышке о том, как опасна ложь, как болезненна правда. Поэтому он не видит смысла врать. Зачем скрывать от жертвы, что её кончина неизбежна? Зачем обманывать людей, давать им ложную надежду? Обрубить все тросы. Забрать то, что им больше не нужно. Жизнь. — Быть человеком так скучно. — Кукольник блуждал по улицам. Люди. Такие беспомощные, немощные и жалкие. Их так легко убить, лишить всего, что им дорого и они сломаются. Но они всё равно продолжают строить из себя богов и небожителей. Это глупо. Всегда было глупо. Особенно для тех, кто может сдохнуть от любого катаклизма. Люди всегда раздражают. Их много, они несут бред, они не следят за тем, что происходит. Беспечные. Площадь посреди города отозвалась множеством звуков, маня своей жизнью. Столько детей… Прям отрада для демографии. Мальчишки на скейтах и в модных одëжках. Девушки с милыми улыбками. Несмотря на холодную погоду они смеялись, веселились и казались счастливыми. «Я тоже был таким. » — промелькнула мысль в ряде других. Так же смеялся, радовался. Улыбался без яда. Шутил без сарказма. Ах, светлые времена. Тогда всё было проще. А было ли? Кукловод свернул не в силах уследить за таким количеством счастливых людей. Почему Хелен не улыбается так часто, как они? Было бы гораздо лучше, если бы у каждого человека была бы такая же улыбка, как у Отиса. Ласковая, с приподнятыми уголками губ, при которой тонкая кожа на губах растягивается и видно каждый рубец кровавых следов. Улыбка, от которой не так тошно. Внутривенно будто ввели сотни насекомых, которые копошились в пустом теле резвее мыслей. Об ноги ударилось и потëрлось что-то маленькое. Кукловод удивлëнно ойкнул и опустил взгляд под ноги. Жёлтые глаза встретили с ещё одной парой жёлтых глаз. Кошка. Грязная от пыли и уличной грязи, скомканная в колтуны серая шерсть. На боку заживший след от раны. Черный нос, длинные усы и подранное ухо. С этими яркими и хитрыми глазами кошка казалась интересным фамильяром к образу призрака. Она вновь потëрлась о чужие ноги и мурлыкнула. — Отвали. — Кукловод легонько пнул её мыском ботинка, отодвигая от себя. Кошка возмущëнно мяукнула и снова подошла, цепляясь когтями за джинсы и вставая на задние лапы. Брюнет недоверчиво огляделся, хмыкнул, присев на корточки перед животным. — Блохастая, ты не того выбрала. Я слышал, что кошки умные, выбирают хороших людей. А ты, видимо, тупая особь. — глаза в глаза. «Блохастая» водит носом по ветру, изучая запах. Кошки должны чувствовать этот запах. Любое животное должно чувствовать запах смерти. Но спутница лишь звонко мяукнула, отвлекая от лишних мыслей. — В такую погоду тяжело без крыши над головой. — призрак кладёт свою ладонь, скрытую за перчаткой на маленькую головку и ведёт по шерсти. От холода она стала пушистой и мягкой. Кукловод не любит животных. Вообще никаких. Они не вызывают интереса. Тупые создания, гораздо тупее людей. Но кошки… Кошки такие изящные, гибкие, избирательные. Создаётся ощущение, что они умнее всех остальных животных, что способны пережить инстинкты и пойти дальше. Если бы у Кукловода был дом, то он бы обязательно завёл кошку. А что? Уютно, мурлыка не так сильно мешает, да и наладить контакт с ними проще. Тем временем кошка обошла его кругом и, вильнув хвостом, побежала дальше, через дорогу. И Кукольник в тайне надеется, что эту кошку не собьëт какой-нибудь тупой водила.***
Если вы когда-нибудь скажете, что нельзя быть абсолютно одиноким, то Кукловод врежет вам без промедления. Не за себя. Он то, хоть и одинок, но не жалеет об этом. За Джонатана Джонатан никогда не был простым человеком. С ним было тяжело, как и с остальными мечтателями. Люди, что строят воздушные замки, трепещут душою от чувств, просто не могут быть счастливы. Так и вышло. Никто не знал, почему они сошлись. Как в самом банальном фильме. Популярная девушка, которая мечтала быть актрисой, вдруг обратила внимание на новенького с одиночеством и жалостливым взглядом. Все пророчили этой паре любовь и свадьбу. Но, как выяснилось, это не одна из тех историй, что заканчивались счастьем. В памяти ещё отчëтливо помнится, как всем было плевать. В семье никто не придал особого значения столько участившемуся состоянию упадка и отрешëнности. А внутри умирали целые галактики мечт. Они расстались. Мать лишь посочувствовала, что Эмра ещё пожалеет об этом решении. Но Эмра не виновата. Ей не дали выбора. Она сама бы ни за что не бросила Джона просто так. Верно? Чем он ей не угодил? Что случилось? Сбежала без объяснений, игнорировала всё это время. Лживая сука. Такая же, как все. Она тоже не видела в Джонатане и капли чего-то большего, чем просто интересную беседу, поддержку во время и место, где тебя примут таким, какой ты есть. Если так, то могла бы изначально сказать, что ничего не хотела. Зачем нужно было врать? Зачем нужно было так счастливо улыбаться? Для чего был нужен этот смех по мелочам? Смех над душой… Сука, сука, сука, сука. В голове то и дело рушатся планы, стремительно растëт ненависть, бурлит злоба в горле, перебиваются голоса. Свой собственный, Джонатана, и он. Тот, кто проснулся, почувствовав боль и несправедливость. Тот, кого никогда не было, но он всегда знал, что они едины. Он знал больше самого Джона. Это пугало. Пугало до невозможности. До самых внутренностей, до самого тëмного уголка души пробирался бархатный голос, уверенный, чистый и… Убедительный. Кукловод тихо нашëптывал, переворачивал с ног на голову все, что раньше стояло по местам. Кукловод слишком многого хотел, чтобы оставить хоть одну мысль не пропитанной горючей злостью. Отдай. Отдай мне свою сущность и никто больше не сможет причинить тебе боль. Мы с тобой будем неуязвимы для тех болезненных чувств, что ты испытал. Нам пора выбираться из этого дерьма. Нам обоим. Отдай. Отдай. Отдай! Уже и не вспомнить в какой хронологии всё происходило. То ли сначала был переезд в другую квартиру, то ли изначально у Джона съехала крыша от беспокойства, нервов и боли. В любом случае это не помогло. После потери Эмры внутри образовалась пустота. И с каждым днём она была всë более ощутима. Джон долго жил с этим чувством. Ходил на работу, в которой не видел смысла, общался по телефону с родными, что беспокоились и спрашивали, стоит ли им приехать. И самое главное. Пытался найти другую. После Эмры было ещё три. Одна милее другой. Они все были добры и ласковы. С ними было приятно общаться. У них не было раздражающих привычек или изуродованного словарного запаса. Но это всё не то. Он скучал по чёрным прямым волосам, которые было так приятно перебирать, по серым глазам, что пробирали каждый раз до глубины, когда смотришь в них после поцелуя, по чëтким линиям скул, оттопыренным ушкам, приподнятому кончику носа, вечно обведëнных темным цветом губам, тонким ключицам и пухленькому телосложению. Он скучал по тому, как она смеялась, как подолгу рассматривала себя в зеркале и жаловалась «я толстая», как смущалась, когда руки Джона касались её талии, как крыла матом проезжающие мимо машины, от которых летели брызги, как нежно целовала и шептала всякие милости, как не стеснялась ходить при нём без макияжа. И такой, с этими крошечными недостатками, она ему безумно нравилась. Тогда, это можно было смело назвать любовью. Любовью, которую кто-то посмел так нагло оборвать. От этих воспоминаний сердце до тошноты сжимается и неприятно тянет. Эта боль вкупе с тем, что психиатр назвал депрессией, сыграло злую шутку с человеком, что так много чувствовал. Кто же мог подумать, что всё так закончится? Плетëная петля, привязанная к люстре. Она тяжëлой ношей осела на худой шее. Ничего не стоит сломать. И это конец? На этом всё, что было так больно и обидно закончится? Не верится… Он глотает ком в горле и без страха ступает вперëд, теряя равновесие. Но нет. Даже так у него не получилось уйти без страданий. Петля не затянулась. Ещё пару долгих болезненных мгновений он провëл в бессознательном сожалении о том, что сделал. Ровно до того, как закрыть глаза навсегда. — Я же говорил, что никто больше не сможет причинить тебе боль. — шептал Кукловод, касаясь кончиками, тогда ещё новых пальцев, холодной щеки. Ах, как жаль, так много старался и так бесцветно ушёл. Изводить себя, уверять в неизбежности страданий. Люди не ищут лёгких путей. Смерть — исход всех ваших стараний. Вы боритесь, но всё равно умрёте. Смерть для вас, как избавление. Смерть — новая жизнь. Идиоты. Тупые идиоты. Рука коснулась пары белых шрамов на запястьях — следах слабости. У Кукловода были такие же. Он был копией. Подделкой оригинала. Призрак провёл по ним, надавливая на каждый. Эта внешность принадлежала слабаку, никчëмному мальчишке. Оставить её — признать, что ничего не изменилось. Так каштановые волосы сменились чëрными смольными волнами. Карие глаза с грустью превратились в жëлтую пустоту. Кожа стала серой, потеряла цвет, словно слилась с тенью. Кому нужен Джонатан? Эта бестолочь ничего не могла сделать. Он был слишком мягкосердечным для решения своих проблем. Теперь эти проблемы не имеют значения. Поблагодарил бы хоть. Кто знает, может кто-то и будет сожалеть о случившемся, но точно не Кукловод, который на похоронах себя самого стоит поодаль, и с едкой улыбкой наблюдает, как рыдает взахлёб мать, как пищат горестные сëстры и как роняют скупые слезы отец и брат. Идиоты.***
На горизонте маячило уплывающее солнце. Небо покрылось ужасными алыми пятнами, словно его распороли в нескольких местах. Закат. Ужасное зрелище. Люди так к этому привыкли, любуются, радуются этим краскам. Забывая о том, что солнце умирает и рождается снова. Оно проплывает свою жизнь длиной в двенадцать часов, чтобы потом разрезать себя и наполнить небесный свод своей кровью. Такими иллюстрациями нельзя было бы украсить учебники в школе. Даже по философии. Интересно то, что люди сравнивают себя с солнцем каждый раз, когда падают над препятствием. Они надеются, что так же смогут подняться и воскреснуть, заживить раны. Вот только вы не солнце. Вы не сможете пойти дальше, забыв о трудностях прошлого. Прошлое тащится за вами, как вечный груз, который вам не сбросить. Эта тяжесть прогибает спину, становясь всё больше с каждым годом. Отпустить прошлое? Не смешите. Это так же глупо, как отказаться от своего существования в угоду своему счастью. Так же бессмысленно. Ветер шелестит в тëмных волосах, а внутри морозит, словно там открыли новый полюс. Люди так глупы, но ведь Кукловод не человек, давно отрёкся от этого рода. Так почему ему сейчас хочется забыть обо всём, что было и проснуться новым. Новым, без обязательств, без ненависти, без памяти. Стереть всё, что напоминает об семье, Эмре, прошлой жизни. Хотя, пожалуй, кое-что оставить можно. Хелена. С его этой тупой улыбкой исподтишка, злобным взглядом и прямолинейностью. Таким он есть у Кукловода в памяти. Другого Хелена он не видел. Но, почему-то, память живо рисует то, что могло бы случиться, будь каждый из них, хоть немного смелее. Ну, или отбитым. Как можно касаться бледных ключиц, вести бесчувственными пальцами по бокам и лопаткам. Как на ощупь неприятны грязные маслянистые волосы. Как на вкус чужие сухие губы отдают солоноватой кровью, потому что прокусаны были не раз. Как тонкие пальцы путаются и больно оттягивают собственные вьющиеся пряди. Как кричит Хелен о том, что они идиоты и их могут убить в любой моме… — Ахуеть, ты реально достал! — восклицает Художник и на лице его горят шальные глаза, предвкушающие безнаказанность. В руках у него паспорт и водительское удостоверение, сделанные рукой человека, знакомого с подобным. Никто не ожидал, что в городке найдётся тот, кто может качественно подделать документы. Хотя, учитывая расположение рядом исправительной колонии, это вполне закономерно. В любом случае, Отис сейчас готов светиться от счастья. — А ты во мне сомневался? — язвительно выгибает бровь Кукольник. Он на пару секунд зависает. Нет, ни на Хелене, а на его руках, что трясутся в неком нетерпении. — Не представляю, что бы я без тебя делал… — не попадал бы в такие ситуации, — Нильс Ковер? Неплохо. Надеюсь прокатит. — с ухмылкой изрекает Художник. Маска его лежит забытая в паре сантиметров от руки Кукловода. И тот, не раздумывая, берёт её и начинает крутить в руках, рассматривая. Простенькая, зато красивая и элегантная. Очень подходит владельцу. На ней всегда улыбка. Вот только Хелену, с его волшебной улыбкой, не нужна подделка. Как будто… — Ты слышишь меня? Эй! — да твою мать, сколько можно отрывать от мыслей?! Ах, да, Отис же что-то говорил. — Повтори. — просит Кукловод, не поднимая на него взгляда. Кровавый тяжко вздыхает и снова открывает рот. — Машину мы украдëм? Я, если что, водить не умею. — замечает он, пялясь на свою маску в чужих руках. — Не страшно. Это не так сложно, а ещё у тебя всегда есть прекрасный штурман в моём лице. А если струсишь, то я тебе руки откушу. Я что, зря время тратил? — возмущается Кукольник, возвращая маску на лицо Хелена, — Вперёд, Кровавый Художник. Мир перед жëлтыми глазами на мгновение глохнет и сразу же наполняется сотней звуков. Под пальцами алеет живая кожа, а в голубых глазах на секунду сквозит что-то странное и новое. Это «что-то» совсем не похоже на раздражение или отвращение. Кукольник этого не понимает. Это пугает. Пугает, что в это мгновение, словно остановилось время. — Кукловод? Куклово-о-од. Кукловод! — оглушает знакомый голос и Кукольник зажмуривается с непривычки. Что-то произошло. Что-то точно произошло. И вновь глаза перед ним сияют. — Чего? — Да не… Уже неважно. — блять, Хелен! В смысле «неважно»?! У всех людей такая привычка — заинтриговать и забыть? Это самое подлое, что ты мог сделать. Кукловод сменяет выражение лица. Брови теперь опускаются, а уголки губ переворачиваются вниз. И из виду пропадает то, что рука Художника всё ещё держит его за пальцы. — Хотел меня подразнить, можно было бы выбрать другой способ. Знаешь ведь, что я это ненавижу. — Хелен улыбается мягко в ответ и отпускает. — А ещё я знаю, что ты очень любопытный. И бесишься, когда чего-то не знаешь. — отвечает Хелен, отпуская чужую руку и поднимаясь на ноги. Так быстро, будто пытается сбежать. В целом, Отис всегда сбегает. Для него это нормально. Просто он не умеет решать проблемы иначе. У Кукольника невольно проскальзывает сравнение всё с тем же Джонатаном. Вот только Хелен не рыдает сокрушëнно над всем, что у него рушится до основания. И призрака эта воля и молчаливое терпение подкупает. Да, Хелен прав. У Кукловода любопытство заядлого антрополога, сросшегося со своей профессией и больно на голову. Ему хочется резать и рвать, разглядывать по кусочкам и вытаскивать жилы. Неважно каким способом. Но Художника это не пугает. И Кукловоду это тоже нравится, потому что Хелен так же кровожаден, как и он. В голове должен зреть план, как пересечь границу штата без последствий, как должен выглядеть маршрут, где достать бензин, если машину они стащат. А зреет лишь головная боль и нездоровая симпатия к лучшему другу. — Блять. — тихо шепчет Кукловод, поднимаясь и роясь в шкафах в поисках карты. Надо бы подумать, как обойти посты на границах, подобрать хороший путь. А главное — куда, чёрт возьми, ехать? Канзас довольно близкий к центру страны штат. На севере Хелену будет тяжело. Да и смена климата на более холодный им ни к чему. Значит на юг. Внутри закопошилось что-то странное. Отдалëнно похоже на ностальгию. Юг. Память подкидывала картинки ржавого заката, знойного лета и постоянного солнца. Редкие дожди и всего пара километров по шоссе до океана. Шумные поездки, весёлые дети. Это не его воспоминания, но они так живы и ярки, что кажется это было ещё вчера. Именно такие воспоминания и хранятся долго. Яркие, наполненные эмоциями и чувствами. Весёлые родные, интересные сюжеты пьес и постановок, первый поцелуй. О последнем Кукловод хотел бы навсегда забыть. Решено. Курс на Юли.