***
Тëплые дни здесь были таким же обыкновением, как и пьянки по пятницам. Снега здесь было… Не было. Вместо холодного белого цвета вокруг, день ото дня стояла стабильная слякоть. Оливия уже подумывала над тем, чтобы сменить лёгкую ветровку на что-то более тёплое. Прогноз погоды по телевизору бубнил позади. Муж и сын были заняты настольной игрой. Оливии 28. У неё уже есть муж и ребёнок. И она всё ещё не может ничего забыть. Оливии 28. И в семь лет она пережила серьёзную потерю. Она плакала в тот тёмный день и скорбела, ровно как и все. Вернувшись тогда домой, они провели остаток дня в полном молчании. Даже Томми, молча ушёл в свою комнату. Однако Оливия слышала тихий детский плач из его комнаты ночью. Потеря, которая коснулась всей их семьи и изменила их навсегда. Мать долго винила себя за то, что не смогла вовремя заметить в каком состоянии находился её сын. А ведь она могла бы предотвратить этот ужас. Могла бы спасти и саму себя от созерцания собственного сына в петле, а после и под крышкой гроба. Это было невероятно. Чувство, что сжигает тебя изнутри, потому что этому человеку ты когда-то отдавал всё. Любовь — смертельная слабость. Какой бы ни был человек, но одна лишь капля этого яда способна отравить всё внутри, убить логику, оставив только эмоции. Позволив себе эту слабость, человек уже не вернётся к изначальному себе. Так, меняются супруги, пары, друзья. Вся эта любовь разнообразна и сильна по своему. Любовь пары строится на страсти и приводит к взаимному убийству друг друга. Любовь друзей — на схожести интересов, но приводит к хрупкому доверию. А есть любовь, которая является единым образованием, рождением из инстинктов. Родительская любовь превосходит всё ранее сказанное в силе своей. И в разрушительности. Любящая мать и отец — люди, способные отдать всё ради своих детей. Даже если это разрушит мир или их самих. Мэри и Кристофер пережили то, что не пожелаешь ни одному хорошему родителю. И по Мэри это ударило сильнее всего. Она долго пребывала в полной апатии. Не хотела есть и видеть тот кошмар, что творится за дверью их спальни. Закрыла себя в комнате, словно пыталась этими наказаниями затмить пустоту. Кристофер старался быть опорой семьи. На него разом упало всё, что раньше так трепетно сохраняла его супруга. Он улыбался детям, пытался их приободрить. Он ухаживал за женой, уговаривал её поесть, когда она совсем обессилела. А у самого внутри застыл холодный ужас. Кристофер не знал, как вернуть свою семью к тому, чем они были раньше. Мужчина сидел рядом со спящей женой. Мэри слишком долго плакала и устала. Она впервые за пару дней так спокойно спит. Тихонько посапывает, приоткрыв тонкие губы. Кристофер раздумывал над тем, что можно сделать для того, чтобы быстрее забыть. Хотя Крис всё ещё сомневался, что получится стереть из памяти всё, что произошло за пару дней. Только подумать, они решили не беспокоить Джонатана всего пару дней, а он уже неделю, как был мёртв... Избавиться от вещей было самым очевидным и самым верным действием. Он осторожно поднялся, чтобы не разбудить Мэри и вышел. Комната Джона не открывалась с того самого дня. Она не изменилась ни капли в отличии от всего вокруг. И всё, что в ней находилось было висящей над шеей гильотиной, ужасным напоминанием о роковой ошибке. Дверь скрипела из-за давно несмазанных петель. Замок для ключа был сломан в один из маниакальных периодов Джонатана. Внутри всё оставалось таким, каким его сделал Джон. Плакаты Nirvana, Soundgarden и R.E.M., повешенные его руками(возможность повесить их приходилось выбивать с боем), зашторенные окна, скрепленные булавками, тёмные серые тона, выбранные за него родителями, разбросанные листки исписанные текстом. Кристофер поднял один из таких листов. Всё было перечëркнуто и старательно уничтожено. Он поднял ещё один. На нём можно было хоть что-то прочитать.«Я запутался во всём. Я боюсь, что нас всех не ждёт ничего лучше могилы. Я безумно боюсь умереть, но не вижу других решений. Это очень страшно, признаю. Мам, я благодарен тебе за всё, что ты сделала для меня. Я знаю, ты старалась. Ты изживала себя на двух работах, как и папа. Пап, спасибо, что всегда поддерживал меня и был рядом, когда это было необходимо. Я также знаю, что был не лучшим сыном для вас. Я тоже старался. Старался оправдать ваши ожидания, помочь вам хоть немного. День и ночь сидел с сёстрами и Томми, работал, старался учиться. Да, чёрт, учёба была всего лишь поводом для того, чтобы сбежать от ежедневной ответственности. Эмра была для меня всем. Она была моим спасением от этой рутины. Жаль, что я заставил вас переживать. Мне больно. Мне тяжело всё это переживать. Снова и снова. Я помню, как Эмра говорила, что мы с ней похожи, а такие должны быть вместе. Теперь понимаю, как я был наивен. Это было такое яркое и полное эмоций время, жаль, что она не смогла остаться рядом в моменты моих приступов. До сих пор не знаю, где я оступился. Мне жаль. Я разочаровал вас, разочаровал Эмру. Простите меня. За всё. Espero sinceramente su bienestar en el futuro.»
Влага на лице не почувствовалась до тех пор, пока каплями не упала на листок. Кристофер не был человеком, которого так легко растрогать. Но сейчас он был не Кристофер Блейк, мужчина 43-ëх лет, креативщик рекламной кампании которого любят все сотрудники. Сейчас он Крис — любящий и верный муж, добрый отец и просто человек, который многое пережил и уже не выдерживает. Он, так же как и Мэри, потерял сына. Он не меньше сейчас скорбит обо всём, что не успел ему сказать. Кристофер всё больше убеждался, что стоит избавиться от всех этих вещей, чтобы быстрее забыть всё, что произошло. — Крис? Что ты здесь делаешь? — тихий и тонкий голос, будто и не её вовсе, доносится из коридора и огибает комнату. Мэри. Любимая Мэри, но уже не такая, как всегда. Более осунувшаяся, с огромными мешками под глазами, больная на вид, растрëпанная и пустая. В своей чёрной майке и домашних бриджах. Мэри, которая больше не горит и не греет. Она стоит, сжавшись у дверного косяка, словно боится войти. Лицо состроила, словно вот-вот заплачет. Она всегда так делала, когда беспокоилась. Кристофер и не знает, что сказать. Его жена, его Мэри. Только подумать, что он посмел сравнить свою боль с болью матери. Это она переживала при переезде, это она себе места не находила, когда не было вестей от сына. Она сейчас сходит с ума от всей этой канители. — Я… — мужчина лишь смотрел на листок в своих руках. И это тоже для Мэри. Всё в его мире было сделано и принадлежало Мэри, — Я и сам не знаю, милая. — она молчала и, казалось, не верила ни в единый вдох, знала его, читала, как книгу. Смотрела в самую душу карими глазами. Глазами Джона. — Amorcillo… — Мэри метнулась ближе, как будто раненая, как будто могла упасть в любой момент. Она ступала тихо, боясь разбудить детей своими резкими движениями. Врезалась в спину мужа и схватилась за него ногтями. Она была похожа на дикую. Ногти больно впивались в предплечья, а ткань рубашки между лопатками стремительно намокала. Мэри молчала и Кристофер не понимал, что должен сделать или сказать. Всегда его жена была понятна и прямолинейна, говорила в лоб, злилась и радовалась открыто. Сейчас же вела себя так, словно сама не знала, чего хочет, — Не трогай. Не надо убирать отсюда его вещи. Прошу тебя, Крис. Это… Последнее, что у нас осталось. — уверенный голос дрожит и стихает до всхлипов. Мэри была последним рубежом перед безумием. Это Крис понял ещё тогда, когда впервые встретил её на вокзале. Тогда они оба знали, что их свяжет жизнь. И сейчас Мэри не похожа на ту себя. Она избитая, опустошëнная и полная горя. И всë равно любит. В каждом её движении читается ужасной силы любовь, которая разрушает её саму. — Если избавиться от всего этого, то будет проще. Милая, ты, как никто другой, должна это понимать. — у них обоих болят души. Они — родители не сумевшие сохранить сына. Они ужасны. И они это знают. — Я умоляю тебя. Не трогай здесь ничего. Пускай всё останется таким. Я хочу всегда помнить о нём. — и снова Кристофер даёт слабину перед женщиной, которая подарила ему любовь. Он поворачивается к ней лицом, обнимая, защищая от окружающего мира. Их искреннее счастье рядом с тем, что принадлежало тому, кто ради этого умер. Это ужасно. Мужчина гладит жену по волосам, ощущая, как тонкие пальцы с силой впиваются ему в плечи. Ему и самому хочется рыдать в голос. Мэри ослабляет хватку и поднимает руки, начиная гладить по голове. Это движение — такое нежное и такое откровенные— ломает внутренний барьер, разбивая его, как стекло. Слёзы льются наружу. Они муж и жена. И это их общее проклятие. Оливия помнит, как подслушивала этот диалог. И, хоть она не так часто плакала, но в тот момент лить слëзы по Джону, чья нога больше не ступит в дом, казалось естественным. Она стояла за дверью и закрывала себе рот рукой. Тогда она понимала, каких размеров их ждут изменения. Джон… Что же ты сделал с нами? Чем мы это заслужили? С годами она понимала, что переживали тогда родители и всё больше думала о брате. Каждые два месяца Оливия ходила на кладбище, где отец поставил скамью. Раньше мама там проводила много времени, а теперь Оливия, навещала могилу брата. Этот месяц не стал исключением. Она была сильна духом и волей, ведь осталась жить в Юли. Городе, что стал для них родиной и гробом. Женщина шагала ближе к входу на территорию общественного кладбища. Ухоженная местность, закрытая чёрной ажурной оградой. Чистая земля усеяна надгробиями. А вот и одно из них. Обычная могила. Прямоугольный кусок камня с именем и двумя датами.Джонатан Блейк 1974 — 1994
Печальный факт. Двадцать лет и всё в итоге свелось к этому. К двум метрам под землёй. В карих глазах женщины сверкает огонёк непонятных чувств. Оливия садится на скамью, откидываясь на спинку. Кладбищенский воздух на удивление чист и полон спокойствия. Странно, что в месте, где смерть находится на ладони, цветут посаженные цветы. Могила Джона хорошо убрана и вымыта. Оливия не проводит эти дни в пустую. Для неё сейчас ужасно тяжело вздохнуть. Она ни разу не говорила с ним с тех самых пор. — Давно ты не слышал мой голос, верно? Я долго думала о том, что тогда было. Прошёл двадцать один год с момента твоей смерти. А ты всё ещё продолжаешь отравлять чужие жизни. Мать и отец любят тебя несмотря ни на что. Гэби, Элис и Томми скучают по тебе. Кажется, что у меня одной открылись глаза. Ты был эгоистом. Упрямым эгоистом, который не думал ни о ком. Ты в один момент сломал всё, что мы всей семьёй строили годами. Я никогда не смогу простить тебя, Джон. Ты ведь даже не представлял, какой страшной может выглядеть наша мама, потерявшая огонь в глазах. Потеряв тебя, она потеряла часть своей души. Папа ни на секунду не оставлял нас. Он старался изо всех сил. И мы… Мы с сёстрами и с Томми. Мы ведь обожали тебя. А ты так легко со всем расстался. Я… Даже не могу сказать рада ли я, что ты умер или нет. — с каждым словом её голос наполнялся злостью, словно она выговаривала давно зреющую обиду на совершенно незнакомого человека. Оливия не верила в то, что её слышат. Но она верила в то, что если выговориться, то станет легче. Сильный ветер бился в её каштановых кудрявых волосах. Природа вокруг подавала знаки, что она и так много наговорила и пора уходить. Тëплая зима Юли похоронит всё, что связывало эту семью, а близкая весна выступит для них трауром. Оливии 28 и она живёт своей жизнью. У неё есть муж, который любит её всем сердцем, и сын, которого любит она. У них есть дом около культурного центра и совсем скоро, на день рождения Ричарда, они собираются завести собаку. Оливии 28 и она надеется никогда больше не вспоминать о том, что случилось в её жизни двадцать один год назад.***
Хелен устало передвигал ногами по обочине дороги. Кто же знал, что для того, чтобы без последствий покинуть границу необходимо пройти ещё пару километров по пустынному шоссе. Ноги невозможно болели от приливающей крови. Даже для привыкшего к ежедневным нагрузкам организма это было слишком. Холодный воздух обжигал лёгкие. На бледных щеках выступил жаркий румянец. Извилистая дорога была тяжёлой, то поднималась в гору, то спускалась склоном. Создавалось ощущение, что городок тот строили за семью холмами. — Я сейчас свалюсь замертво. — констатировал Художник, загнано дыша. Люди не вечны и им такие нагрузки пережить тяжело. Совсем скоро ноги будут неизбежно болеть, — Эй, не беги ты так! — Кукловод останавливается, оборачивается на Хелена и смотрит удивлëнно. В этот раз человек сразу отдал ему сумку с вещами. У Кукловода собраны волосы и перевязаны чем попало. Отис смотрел на чёрные кудри долго и ничего не говорил. — Не я виноват, что ты такой слабак. — гордо задирает нос Кукольник и идёт дальше. Впереди длинный подъëм. — Да пошёл ты! Я вообще-то человек, а люди имеют свойство уставать… — из последних сил говорит Художник и останавливается, согнувшись и уперев руки в колени. Кукловод поворачивается, смотрит долго, выжидающе. Не шевелится. Если Отис хочет о чём-то попросить, то он попросит. Они оба это знают и упрямо верят в это. Призрак сдаётся, подходит ближе и нагибается, чтобы спросить, всё ли в порядке. Хелен поднимает на него глаза и их лица застывают в паре сантиметров друг от друга. У Кукловода мир перед глазами кружится и он почти чувствует, как Кровавый поражëнно выдыхает. — Кукловод. Понесëшь меня? — Кукольник на мгновение замирает от этой наглости. — Не ахуел ли ты, дорогуша? — кидает он и смотрит в чужие глаза, надеясь найти намёк на шутку. Хелен действительно шутит и выдаёт это в тихом хихиканье и прищуренных глазах. Через секунду парень разрывает звуки природы звонким смехом, — Ясно. Пошёл нахуй. — решает Кукольник и, разворачиваясь, направляется дальше. Туда, где виднеется автозаправка. Внутри всё замирает и горит. Да, Кукловод бы хотел. Хотел такой близости с Отисом. Касаться его, ощущать на собственной шее его горячее дыхание. Призрак закусывает губу и хмурится. Эти мысли отравляют его, сжигают и без того потрëпанное нутро. От одних этих мыслей горло перекрывает невидимой задвижкой. — Да ладно тебе. Я же шучу. — Хелен догоняет его бегом, как будто открылось второе дыхание. У него раскраснелись щёки, испарина выступила на лбу и глаза горят. В них сейчас не найти ни кусочка того жуткого льда. Сейчас он не похож на убийцу в бегах.***
Заправка посреди шоссе — самое обычное и банальное явление в Америке. Белое строение с синими полосами краски, как знак какой-то фирмы. Здесь ужасно пахнет бензином, так, что разъедает слизистую. Так жалует Отис, лишь они подходят к бензоколонке. Запах резкий и прожигающий. Человек осматривает парковочные места, заостряя внимание на водителях. Люди в таких местах встречаются самые разные. Какие-то молодые мужчины на габаритных чёрных машинах. Выглядят солидными. Мажоры. Не их вариант. Компания молоденьких девушек в тонких колготках (холод такой, что зубы стучат, как они терпят?) и на каблуках. Юные и визгливые. Явно едут к большой город за яркой жизнью. Хелену от таких было дурно. Тоже не то. Пожилой мужчина на старой «Шевроле Импала» повидавшей не мало дорог, а её дедовский вид говорил о том, что её возможно взяли напрокат давным давно, но не вернули. Мужчина выглядел добрым по лицу. С пухлыми щеками и слезящимися глазами. Ключи кладёт в левый задний карман джинс и направляется к маленькому магазинчику при заправке. Самое то. Хелен кивает сам себе и резко тыкает Кукловоду куда-то локтем под рёбра. Тот тихо ойкает и, кажется, понимает без слов. Призрак накидывает капюшон, подходя ближе к авто. Он облокачивается на бампер, со скукой смотря, как сменяются электронные цифры над колонкой. Он мысленно предполагает, каковы шансы Хелена проебаться и вздыхает, кусая губы, потому что шансы, как всегда, безумно велики. Хелену бы хоть какую-то маскировку. Хоть очки и те бы больше скрывали. Он стащил у Кукловода шапку, которую он не надевал уже несколько дней. Видимо забыл. Парень быстро натягивает её на голову и старается выглядеть максимально непринужденно. За то время, что они с Кукловодом в бегах Отис заметно похудел, щёки стали более впалыми и цвет лица стал болезненным, как у наркомана. Может его примут за торчка и выгонят взашей? Он делает глубокий вдох, кутается сильнее в украденную старую куртку и открывает дверь, проходя в магазин. Колокольчик над дверью звенит и заставляет вздрогнуть. Внутри тепло. Пара стеллажей с всякими сладостями и напитками. Маленькая стойка с кассой и молодой парнишка за перебирает коробки с товаром. Пахнет здесь какими-то приторными снеками и к горлу подступает тошнота. Хелен ищет глазами того деда и сталкивается с маленькой подвесной панелью телевизора. На нём идёт выпуск новостей, который обычно показывают в перерывах между фильмами. Ведущая механическим голосом приветствует телезрителей. Хелен отводит взгляд, снова возвращаясь к помещению. Смотрит на потолок и в углы. Две камеры с основного входа и двери для персонала. Слепая зона — только между стеллажей. Мерзость. Мужчина осматривает товары, прищурившись так, что стало не видно глаз. Кровавый осторожно проходит в паре метров за ним, делая вид, что очень увлечëн напитками. На фоне женский голос рассказывает о произошедшем в окрестных районах. Одни политические сплетни и культурные мероприятия. Собственное сердце бьётся с перебоями, словно тоже понимает в какой ситуации они находятся. Художник пару раз берёт в руки разные газировки, рассматривая их состав, боковым зрением видя, как мужчина подходит к средним стеллажам. Внутри всё замирает и выжидает. Он тихо ставит их на место и направляется за спину к деду. По сравнению с парнем, мужчина выглядит выше и ещё старше, чем есть. Отис смотрит на продавца, выслеживает, чем тот занят. Молодой парнишка носится со своими рабочими обязанностями, поэтому не замечает ничего вокруг. Опрометчиво. На его лице улыбка, он пересчитывает банки, пританцовывая под звуки из наушников. Мужчина напевает себе какую-то попсовую песню с радио. Кажется Кровавый её где-то слышал. Он берёт в руки какой-то пëстрый пакет, рассматривая его. Хелен быстро соображает, как незаметно вытащить ключи из заднего кармана. Кусочек металлического кольца и странный брелок с зайчиком выглядывают наружу и поблëскивают на свету. И парень закусывает внутреннюю сторону щеки, надеясь, что всё получится. Руки безбожно трясутся и Отис уже не уверен, что всё будет в порядке. Он подходит ближе и, на свой страх и риск, показательно падает, толкая мужчину. Нога болезненно подворачивается, но Художник стоически терпит. Близкий контакт испытывается, как что-то отвратительное. Тело противится тому, чтобы лазать в чьих-то карманах, а особенно в старческих. Тот ойкает, роняет пакет и старается подхватить парня за плечи, неловко пару раз хлопает его по рукам, отчего Отис сбивается и не может ухватить свою добычу. Хелен оседает коленями на пол, успевая зацепиться за брелок и вытащить связку, которую сразу прячет во внутренний карман куртки. Та звякает и Кровавый надеется, чтобы у деда были проблемы со слухом. Он старается не привлекать внимания глаз и не попасть на камеры. Колени жжëт. — Мальчик, боже, всё в порядке? Тебе плохо? — обеспокоенный дедушка придерживает Хелена за плечи своими морщинистыми руками. Его глаза расширились и можно увидеть светлую серую радужку. В скрипучем голосе сквозит вина. — Да… Да, всё в порядке. Просто споткнулся. — улыбается Хелен, поднимаясь на ноги, надеясь, что ключи не очень звенят в кармане. От мужчины веет запахом старости и одеколона. От этого запаха тошнит ещё сильнее, чем от сладостей. — У вас там всё в порядке? Помощь нужна? — звонко кричит парнишка из-за прилавка, вытягивая голову в надежде увидеть, что случилось. У него такой детский голос, будто ещё не сломался. — Нет, всё в порядке. Молодой человек просто упал. — отвечает дед, добродушно похлопывая по плечу, поднимая пакет и направляясь вместе с ним к кассе. Хелен выдыхает и думает о том, что он сейчас мог нарваться на более негативные последствия, но всё обошлось. Он направился к выходу, думая о том, что если его спросят куда он направляется, то отлично подойдёт фраза «мне нужно на воздух». И вопросов не возникнет. Внутри постепенно успокаивался адреналин. Позади всё ещё вещала блондинка из ТВ, методично вторя суфлëру.«И к недавним новостям. В окружном городке, находящемся около исправительной колонии был обнаружен труп взрослого мужчины, предположительно 41-ого года. Тело Метью Горида нашли сотрудники центра переработки мусора. Оно было грамотно расчленено и разложено по мусорным пакетам. В данный момент проводятся патрули в самом городе, а окружную тюрьму осматривают на влзможность побега заключëнных. »
Хелен замирает около стеклянной двери, боясь обернуться и обнаружить фото доказательства, способные направить на них полицию. Он сглатывает и толкает дверь. Горло внезапно пересохло. Отис суëт руку за пазуху, доставая ключи, но пальцы не слушаются, роняя связку. Сам же ловит её в паре сантиметров от асфальта и выдыхает. Надо успокоиться. Он дрожит в плечах и шатается, шагая к машине. Кукловод стоит к нему спиной и не может видеть этой человеческой слабости перед страхом. Наверняка он бы посмеялся. Призрак смотрит, как на табло замирают четыре нуля и выдëргивает шланг, закрывая крышку бензобака. На глаза попадает Кровавых Художник и Кукловод улыбается уголками губ. Он ждёт, пока тот дойдёт и нажмëт на кнопку отключения сигнализации. Два раза пиликает машина, открывая двери. Хелен садится на водительское сиденье, задыхаясь от собственной дрожи. Он старается выровнять дыхание, чтобы друг ничего не заметил. Но от того не скрывается чужая паника. Кукловод приземляется на пассажирское и откидывается назад, снимая капюшон. Смотрит на Отиса и понимает, что надо сваливать сейчас же, иначе их поймают. — Хелен. — Кровавый вздрагивает от внезапного прикосновения к своей шее. Рука Кукольника ещё более холодная, чем температура на улице. И это отрезвляет, — Давай отъедем отсюда. Тогда ты мне всё расскажешь. — он направляет руку парня на ключ зажигания, заставляя его повернуть, — Хорошо. Теперь руку на рычаг. Ага. Левую ногу на крайнюю педаль — это сцепление. Правую на вторую крайнюю — газ. Посередине тормоз. — спокойно говорит Кукольник, в то время, как сам опускает ручник. Человек подчиняется, расставляя конечности так, как ему сказали, — Хорошо. Теперь зажимаешь сцепление, а рычаг двигаешь вправо и назад до упора. Потом аккуратно меняешь сцепление на газ. — Хелен выполняет указания и машина дёргается, рычит, но даёт заднюю. Отис выдыхает и успокаивается. Ведомый этим бархатным голосом он не совершит ошибку. Когда они достаточно отъехали назад, Кукловод снова подаёт голос, — Теперь рычаг снова на первую скорость — влево и вперёд. Поворачивай руль и выезжай на шоссе. — Кровавый сжимает руками кожаную обивку руля и резкими движениями поворачивает его. Кукольник наблюдает на этим с настороженностью. Он накрывает ладонь Художника своей и мягко улыбается, — Расслабься. Если будешь так дëргать, то далеко мы не уедем. — рука человека слабеет в хватке и руки больше не сжимаются в кулаки. Хелен делает несколько глубоких вдохов и сам перемещает ногу на газ, выезжая на шоссе. Он чувствует на себе взгляд жëлтых глаз, но молчит, потому что это беспокойство оправданно. Кукловод устраивается на пассажирском кресле, подавляя желание закинуть длинные ноги на панель перед лобовым стеклом. Он начисто игнорирует ремни безопасности, как и Хелен. Упираясь головой в стекло двери, смотрит из-под полуприкрытых век на Художника, готовый в любой момент подсказать ему, помочь. И он не может не отметить, как восхитительно смотрятся тонкие пальцы Отиса на руле. Призрак смотрит, как ровно вздымается чужая грудь, как бегают по дороге голубые глаза, как сжимаются в тонкую линию губы, белеют. Кукловод мысленно представляет, каковы они на вкус. Наверняка грубые от недавних царапин, отдают железом и солью. И холодные.***
Пейзаж не менялся уже долгое время. Они отъехали на приличное расстояние и шоссе стало однообразным. Кое-где виднелись деревья и кустарники, но основой всё ещё оставалось тёмное и грязное пятно поля. Хелен удивился, что водить машину оказалось гораздо проще, чем он ожидал, а его попутчик только усмехнулся, подавив ехидное замечание, что вообще-то Отис по пять раз спрашивал одно и тоже и не мог запомнить в каком порядке нажимать педали. На улице постепенно темнело и Художник повернулся на Кукловода, задавая немой вопрос «как включать фары?». Призрак казался спящим, если бы не его яркие щели глаз едва прикрытые ресницами. Он вяло потянулся, указывая на переключатель, который включал поворотники и фары, мол «давай сам». Парень фыркнул, но советом воспользовался. Они так долго молчали в этой дороге. Скорее всего потому, что Художнику ещё трудно делать что-то параллельно. Спустя пару минут Отис зевнул, не сумев скрыть это рукой или ещё чем. Это не скрылось от глаз призрака, который сразу же вытянулся, осматривая местность. — Ты чего? — удивился Хелен, кидая на друга короткие взгляды. Кукольник раздражëнно махнул ему рукой, но промолчал. Дальше по шоссе виднелся съезд, а за ним перелесок. Золотые глаза снова загорелись и блестели в тëмной кабине авто. — Вон туда! — воскликнул брюнет, сверкая глазами, ослепляя Кровавого и тыча указательным пальцем в лобовое стекло. Хелен щурился от света глаз, как от солнца. Присмотревшись в даль, он понял на что намекает Кукольник. Им пора отдохнуть. Ускорившись они доехали прямо до перелеска. Отис заглушил мотор без помощи Кукловода, а тот всё ещё блестел своими глазами в пустую тёмную ночь. Хелен замолчал, смотря на него. Призрак выглядел сейчас таким… Ребячливым. Он всегда был ярким и пылким, как открытый лесной пожар. Дерзкий, резкий, с импульсивным характером. А ещё с этими длинными ногами в узких джинсах и волосами, как кнут, за который хочется потянуть и вызвать шквал негодования. И, несмотря на это, Художник не мог сказать, что он глуп или наивен. Он был умён, до ужаса умён. Выверял свои планы, редко совершал ошибки. — Чёрт… Теперь нас точно поймают. И убьют. — сокрушëнно выдал Отис, опускаясь лбом на руль, сжимая ладони, впиваясь ногтями в кожаную обивку. — Ты всегда так говоришь. Но нас бы и так убили. Мы уже опасные преступники. — серьëзность во взгляде призрака заставляла парня смутиться и уставиться в боковое окно. Жёлтые глаза теперь отдавали тусклостью. Кукловод скучал. За ним раскинулось широкое ячменное поле, близящийся лес и, уходящее в даль, шоссе. — Ничего, выживем. В крайнем случае из ума. Как не грустно признавать, но Кукловод прав. Печаль во взгляде странная, непривычная. Это та подавляющая печаль, которая душит тех, кто давно от всех отвернулся. — Ты грустишь. Почему? — Отис заинтересованно повернулся, бесстрашно всматриваясь в чужие глаза. Кукловода бесило, когда на него так смотрели. С лёгким азартом, с желанием залезть туда, куда не было доступа. — Неважно. — призрак хмурится, складывает руки на груди и сжимается в кресле. — Мне важно. Ты редко грустишь. — не сдаётся Хелен. Отпрянув от руля он нагибается к пассажирскому сиденью, где устроился Кукольник. Тот смотрит на него с подозрением и следит за каждым действием. — Мне просто грустно. У этого нет причины. — Хелен недоверчиво хмурится и смотрит. Смотрит. Прожигает своими океанскими глазами. — Это из-за того места на карте? То, которое ты отметил. Оно довольно далеко. Ты намеренно выбрал именно его. Это… Дом? — от взгляда человека не укрывается то, как Кукловод отвёл взгляд. Эти вопросы, да и сам Отис целят не в бровь, а в глаз. Какой глаз? Это словно молнией точно в темя. — Я прав. То есть… Ты скучаешь? — Да. Да, я скучаю. Прекрати копаться в дерьме моего прошлого без моего же разрешения, Хелен. — огрызается призрак, но тут же затыкается, упрямо не смотря на человека. Он знал на что шёл, разрешая продолжать этот разговор. — Прости. Не подумал. — шепчет парень, неловко возвращаясь на своё место. В груди щекочется страх. Человеческий страх перед чужой обидой, который характерен каждому из них. Он пару раз кидает неуверенный взгляд на Кукольника, но всё же протягивает руку, касаясь чёрных волос. Треплет осторожно, чтобы не принести дискомфорт, — Хах, мягкие, как я и думал. Кукловод молчит и ничего не делает против. Только смотрит вниз отрешëнно. Хелен одëргивает руку испуганно смотрит и не знает чего ожидать. Кажется, он совершает ошибку за ошибкой и не может найти верный ход, чтобы завершить партию своей победой. Или это Кукловод искусно уходит от любых его попыток. — Я… Я сделал что-то не так? — попутчик хихикает, а смешки со временем перерастают в звонкий перелив. Этот смех разряжает обстановку и смягчает нервы Художника. Кукловод смеëтся так же, как люди, которым уже все эти вспышки, как кость в горле, как люди, которые уже не могут примириться со своими же эмоциями. — Если хочешь поспать, то лучше иди на заднее сиденье. Там удобнее и места больше. — хихикает он, успокаиваясь, утирая выступившие на глазах жëлтые «слëзы» и улыбается, растягивая губы. — Иногда мне кажется, что ты повидал в жизни гораздо больше, чем рассказываешь. — замечает Отис, стараясь не думать о том, что сделал и сказал, подчиняясь воле сменить тему. — Всё может быть.***
Солнце светит ярко, хотя сейчас только раннее утро. Кукловод разбудил Отиса эффектно. Включив радио, на котором играла Леди Гага со своим фирменным «Bad Romance». Да что уж играла, сопровождалась аккомпанементом мужского тенора. Нет, Кукловод вполне хорошо поёт. Возможно он даже мог бы зарабатывать этим. Но никогда не был приятным крик на ухо в пять утра. Призрак никогда не скупился на креативные идеи ранних подъëмов. Именно поэтому Хелен сейчас сидел за рулём с усталым лицом и злыми глазами, под которыми залегли тени. Он проигнорировал комментарий «О, с таким лицом сойдëшь за недовольного жизнью американца в отпуске!», руководствуясь правилом «Дай бешеной псине палец — она отгрызëт тебе руку». Впереди их ждал пост охраны на границе штата. Отис спокойно вёл машину, пока не думая об этом. Не проснулся ещё. А Кукловод нервничал. Как им провести камеры и двух военных? Ключевой задачей было грамотно сработать с людьми, а камеры можно подчистить позже. Хелену нужно дать возможность проехать чуть дальше поста, а это значит, что два клоуна были на Кукловоде. — Кукловод, если что-то пойдёт не так, то сматывайся оттуда сразу. — говорит Художник с таким уверенным лицом, что призраку хочется пошутить насчёт президентских выборов. — Мне приятно, что ты за меня переживаешь. Но, если что-то пойдёт не так, то ты сам должен валить подальше. — хмурится он и замечает, как меняется в лице Отис. Брови смещаются к переносице, образуя складку, губы сжимаются в тонкую линию. — Я без тебя никуда не уеду. — отвечает парень и демонстративно упирает взгляд на дорогу, давая понять, что разговор окончен. Кукловод считает это безрассудство глупым и несвойственным Хелену, но таким приятным и волнующим, что по телу проходит непонятная мёртвому дрожь.***
— Оливия, родная, ты уверена? Ты же каждые два месяца туда ходила. Я… Думал, что ты его любишь. — неловко говорит парень. Невысокий с рыжей бородкой и серыми глазами. Он искренне беспокоится за свою жену, ведь она решила сделать то, чего не хотел бы никто из их семьи — убрать могилу. — Я не любила его. Я ухаживала за могилой, только потому что мне было жалко маму и папу, ведь они постоянно спрашивали «ходила ли ты к Джону?». Джон давно мёртв. И так ему и надо. Раз он не ценил жизнь, то почему я должна портить свою ради его памяти? — женские пухлые губы скривились недовольно. В карих глазах играли демоны. Злость переполняла Оливию. Давно надо было избавиться от этого вечного груза. — Злится на него — всё равно, что злиться на жертву хищного зверя. Это была депрессия. Это болезнь. И она ужасно страшная. Он просто не смог справиться с ней. В мире сотни таких людей, что гибнут от своих же чувств и эмоций. Такие люди сильно чувствительны. Им больнее, чем нам. — говорил юноша, прикасаясь к своей жене и держа её за руку. Конечно, он понимал, что простить то, что Оливия считала предательством, сложно. Он даже и не надеялся, что она его послушает. Так просто было правильно. — Скажи он об этом раньше, можно было бы всё исправить. Но он просто трус. — мужчина молчит, а Оливия отводила взгляд. Она ненавидела и цедила это чувство годами. Не так просто от него отказаться.***
У Хелена слабели ноги и сердце внутри стучало так сильно, что казалось в ушах отдавались его импульсы. Они подъезжали всё ближе и внутри всё замирало. Раньше приходилось часто бегать от служителей закона и прикладывать кучу усилий, чтобы противостоять в драке на равных. И Художник понимал, что каждый раз, как первый. Впереди виднелась зелёная форма и поднятая ладонь, как призыв остановиться. — Господь, Иисус… — лепетал Хелен, смотря на строгого мужчину в форме, который всё приближался. — Если ты поверишь в бога, то я обижусь. — отзывается Кукловод и в следующее мгновение Кровавый уже его не видит. Хочется задать вопрос, но он вовремя спохватывается и опускает окно перед военным. — Доброе утро. Куда направляемся? — спрашивает он и наклоняется ближе к окну. Хелена начинает подташнивать. Лицо у этого человека такое суровое, что думается он действительно прошёл войну. — Проведать родственников. — человек с трудом сдерживается, чтобы не подавать виду, но внутри всё идёт кувырком. — О, ну, это дело хорошее. Семья — это наше всё. Документы покажите. — мужчина протягивает руку и ожидает. Хелен тянется к фальшивым документам и забывает дышать. Мужчина молчит и подозрительно смотрит то на фото, то на Отиса. — Позвольте спросить, вы точно к родственникам едите? — хмурится военный и Кровавый старается сохранять хладнокровие. Где чёрт возьми Кукловод? — Да. Какие-то проблемы, сэр? — паника постепенно сменяется гневом и Кровавому кажется, что он сейчас не сдержится и вмажет этому ублюдку в челюсть. — Недавно полиция искала машину с точно таким же номером, как у вас. Дед сказал, что угнали на заправке. А вы, кстати, давно на заправке были? — он отдаёт документы, заправив руку за пояс. — Недавно был, а что? По вашему можно несколько суток на одном бензине проехать и ничего не будет? — искренне делает вид Хелен, что его эта ситуация крайне раздражает. — Ну, раз так… — мужчина собирался ещё что-то сказать, как вдруг в его кармане зашуршала рация. «Кевин, да отпусти ты его уже. Это не та машина. Там разница в одной цифре». У Хелена сердце заходится в радостном возбуждении. Они перепутали. Боже, они перепутали! — Ох, прошу прощения. Неловко вышло. Ну, удачи вам у родственников. — у мужчины неловкость в каждом движении сквозит, словно его за каким-нибудь постыдным занятием поймали. Хелен думает, что он наверное самый везучий человек на планете. Он отъезжает на несколько метров, чтобы машина скрылась за холмом и ждёт Кукловода. По венам всё ещё бурлит адреналин и Отис пытается отдышаться. Радость не может просто так сойти, если её чем-нибудь не заменить. И эта замена находится в беспокойстве. Он же обещал, что не уедет без призрака. Но того нет уже долгое время. А вдруг с ним что-то случилось? Или что-то пошло не так? Чем вообще можно причинить вред полтергейсту? — Твою мать, Кукловод, если ты не вернёшься через десять минут, то я приду туда и достану тебя живым или мёртвым. — зло шипит Художник, впиваясь в ладони ногтями. Эфемерное чувство страха за Кукольника передвигалось где-то рядом, сидело за спиной на пассажирском. Сейчас чертовски не хватало этого балабола под ухом и его старой шарманки о вечном. Призрак всегда умел развеять сомнения одним своим весёлым тоном. Хелен всегда верил в то, что он его прикроет. И знал, что в него верит сам Кукловод. Что уж там говорить, Отис привык к постоянному его нахождению рядом. Упрямству, сарказму и протянутой вовремя руке. Сейчас этой руки не хватало. Хелен вздыхает и ощущает горечь на языке. Самое противное чувство — сожаление. Горевать по кому-то у него никогда не было сил и времени. Времени всегда было крайне мало. И сейчас его тоже в обрез. Художник заводит машину и приказывает себе ехать вперёд. Странно знать, что после всех потерь и предательств ты ещё можешь что-то чувствовать. Кукловод бы сказал, что он просто слишком слабый. Чёрт, даже в подобных мыслях мелькает этот говнюк. Как обычно, ко всему успел приложить руку. Кукловод сделал всё, чтобы укорениться в чужом разуме. Улыбался открыто и эти очаровательные ямочки на щеках заставляли вздрогнуть, шутил неуместно, но так забавно, что Хелен не сдерживался и смеялся в голос. Парень быстро улыбается, опуская взгляд на свои руки. Они дрожат. И это лишнее доказательство того, что призрак для него не пустое место, а что-то дороже и честнее. Сердце предательски сжимается и замирает на пару секунд, когда приходится думать о ярких жёлтых глазах, что освещали салон этой ночью и были наполнены свободой. Хелен поднимает глаза на боковые зеркала и сердце снова ужасно щемит, загоняя в самый угол всю скорбь и пробуждая злость. Идёт. Пафосно откинув назад подол плаща и высоко задрав нос. Павлин херов, думает Хелен. На сероватой коже яркая улыбка и ехидство с наглостью мешаются воедино. Он подходит к машине, открывая дверцу и падая на пассажирское сидение. — Ты чего? Как будто призрака увидел? — ухмыляется Кукольник, складывая ладони на колене, но замолкает, как только видит ярость в голубых глазах. Что произошло? Что он уже успел натворить? — Какого хера, Кукловод?! Почему тебя так долго не было?! — голос Художника срывается и он действительно готов на многое в таком состоянии. — Да что я опять сделал? Я ещё даже ничего не сказ… — Кукловод затыкается на полуслове, замирая от того, что рука человека резко касается его плеча. Он глупо таращится на Отиса золотыми глазами, спрашивая у самого себя, почему так болит и жжёт на месте прикосновения, почему внутри что-то глубоко пульсирует распространяясь по рукам. — Ты… Идиот. Просто идиот. И я идиот. — говорит Хелен, опуская взгляд на ручник. Поставил. Он правда тупица. Волноваться за мёртвого… Бесполезнее действия и придумать сложно. Нет сил сейчас смотреть в полные непонимания глаза, которые искренне хотят знать, что произошло. Пожалуйста, иди к чёрту со своими до безумия искренними глазами и приоткрытыми губами. Кукловод смотрит на опущенную голову, на сжимающуюся на предплечье руку и на лицо невольно наползает дрожащая улыбка. Последний раз за него переживала только мать. Сердце сжимается от этого. У Хелена трясутся руки и это Кукловод чувствует четче, чем собственные мысли. — Ну всё. Потом разберёмся и всё решим. Давай отъедем подальше. — говорит Кукольник, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче. Хелена это не успокаивает и призрак принимает свою последнюю попытку, — Пожалуйста. — от самого этого слова на языке проступает кислота, разъедающая, но Отис вздрагивает и подчиняется, снимая машину с ручника. Кукловод, если быть честным, в восторге от всех этих резких прикосновений и пылких эмоций своего предмета обожания. Изначально он ведь даже предположить не мог, что получится растопить кусок льда в чужой груди. Он снова прислоняет голову к стеклу и смотрит на человека с лёгкой улыбкой. И всё-таки закидывает ноги на переднюю панель. В их непростой жизни, полной жестокости, крови и болезненных событий, так мало хороших моментов, что даже обычное беспокойство за чью-то жизнь — дорогое удовольствие. — Стыдно признавать, но мне нравится, что ты беспокоишься за меня. Это делает тебя… Менее похожим на ледышку. — на грани слышимости шепчет Кукловод и совершенно возмущëнно ловит чужую ухмылку и смешок. Лицо у призрака такое, будто его только что глубоко оскорбили. Возмущению нет предела. Как так? Он тут открывается, старается не грубить, а над ним снова смеются. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но так и замирает, сталкиваясь взглядом с голубыми глазами, когда Отис приподнимается на руках, наклоняется и оставляет невесомый поцелуй на уголке губ. Совсем невинное и быстрое прикосновение, но место, где Художник его целовал горит, словно в пламени. Кукловод замолкает и сам он, кажется, слышит, как в голове звенят колокола, катится перекати-поле. Где-то в горле замирает ком и появляется ощущение тошноты. Хотя, с чего бы? Он не может сделать ничего. Внутри что-то резко рвётся и болит. Что это такое? Он умирает? Второй раз? И губы у Отиса не холодные, а похожие на горячую кровь, кипяток. Но такие же израненные, как призрак и представлял. Почему-то очень хочется плакать. Кукловод закрывает рот и ошарашенно пялится себе на руки. Хочется много что сказать, спросить «какого хера так неожиданно и без предупреждения?», но из горла не получается выдавить и звука. Он будто онемел. Хелен молчит, отстраняется и смотрит своими до ужаса красивыми глазами прямо на сжатые серые губы. У него в радужках море, нет, целый океан и беспокойство пополам с чем-то ещё. Чем-то, что делает его глаза теплее и ласковее. Он возвращается к себе на место и устало замечает: — Иногда ты ведëшь себя так, словно ты ребёнок… Ну, или очень капризная девка. Это мило. — смеётся он и не замечает, вновь увлечённый дорогой, как Кукольник отводит взгляд и молчит на брошенную колкость. В груди что-то до ужаса болит, что хочется заорать, но он до сих пор не может даже открыть рот. Призрак мельком смотрит на парня и замечает лёгкую дрожь в пальцах и покрасневшие кончики ушей. Ну, хоть не один он так эмоционально реагирует на обычный детский поцелуй, какие дарят дети мамам. Их чувства и излишняя мягкость— полное безрассудство для убийц. Но сейчас сказать что-то против, значит лишить себя этой приятной неги и обжигающего осадка на губах и в душе. У Кукловода нет сердца, но он отчётливо чувствует, как оно болит и колит от каждого взгляда на непредсказуемое существо, которое уже язык не поворачивается назвать человеком.