Три категории

      — Мальчики, а можно личный вопрос?       "Мальчики. Нихуя себе", — подумал Геральт.        — Тебе, моя дорогая Карен, любимая моя подруга, можно вообще всё, — ответил Юлиан.        Скорее всего, он хотел, чтобы его слова звучали возвышенно и романтично, но пока он согнулся в три погибели под столом в студии и пытался что-то подключить к аппаратуре, весь в пыли и кусочках штукатурки, звучать так вообще было невозможно.        — А кто из вас топ? Сначала я думала, что ответ очевиден, но чем больше я с вами общаюсь… — девушка провела рукой в воздухе, как бы обозначая, что имеет в виду.        — Дело в том, сладкая, что… — Юлиан закашлялся, потому что слишко глубоко вдохнул, но высунул руку из-под стола, жестом прося подождать секунду. Откашлявшись, он вылез, чуть не стукнувшись лбом, начал отряхиваться, и наконец продолжил: — Что мы не мыслим такими категориями вещей, ведь знаешь, в любви нет деления на тех, кто сверху и тех, кто снизу. Мы не любим выражение "топ" и "боттом", точнее, я не люблю, а Геральт, он просто вообще ничего не любит, так что я смею включить его в понятие "мы". Простое разделение на тех, кто "сверху" и тех, кто "снизу" предполагает, что высокие чувства можно описать, разложить по пунктам, но на самом деле, такое, конечно, было бы совершенно невозможно, когда речь идет о таких высоких отношениях, в которые мы отдаемся самозабвенно и…       — Обычно он сверху, — перебил ведьмак.       — Понятно, — кивнула Карен, — хотя, это неочевидно. Ты не похож на того, кто любит хуй в заднице.        Ведьмак посмотрел перед собой, громко прихлебнул кофе, поднял брови вверх и ответил задумчиво-иронично:       — Зато какой.        Юлиан потрепал себя по голове, вытряхивая из волос пыль, и поморщился.       — Я предпочитаю понятия "подающий" и "принимающий", потому что слово "сверху" не отражает сути ситуации и контекста взаимодействия между двумя любящими людьми, ведь сверху, на самом деле, можно быть в принимающей позиции. Плюс ко всему, вполне можно подчиняться и, как вы говорите, "быть снизу", при этом командуя процессом. Ведь когда ты отдаешься полностью, от чистого сердца…       — Я поняла тебя, цветочек, — вздохнула Карен, — успокойся.        — Я просто пытаюсь объяснить, что… ***       — А я хочу хор! Я больше не люблю преподавать историю, всё, устал. И литературу тоже. Хочу себе хор, а мне не дают, а мне только сильнее от этого хочется.       — Какой кошмар, — закивала Карен.        — Да!        — Просто ужас, не знаю, как ты это выдерживаешь, бедный.        — Может не обязательно говорить с таким сарказмом, — пробормотал Юлиан. — Это же серьезно, я же страдаю!       — Мхм, — кивнула девушка, — а что будет с хором, когда и он тебе надоест?        — На что… на что ты намекаешь? Почему мне должен надоесть хор? Это же хор!       — Потому что каким-то странным образом твоя ветреность перенеслась с многочисленных любовников на предметы, которые ты преподаешь. Каждый год тебе хочется уже вести что-то новое, потому что вести старое тебе надоело. Так через пару лет предметов в университете твоем дурацком просто не останется. И каждый год ты ебешь мне мозги по этому поводу. Наверное, не настолько же яростно, как главе кафедры, он-то уже заебался это выслушивать, я уверена.        — Ты! — музыкант возмущенно замахал руками. — Вообще! Ты! Это… вообще!       — Мхм, — кивнула девушка.        Юлиан хлопнул себя по коленям, возмущенно всплеснул руками, но не нашел, что сказать.       — В любом случае, — вздохнула девушка после паузы, во время  которой Юлиан зло сверлил ее взглядом и покрывался красными пятнами, — зачем тебе обязательно университетский хор? Сними помещение и… хорируй, там, хорись, то есть…        — Дирижируй, — подсказал Геральт.       — И дирижируй там теми, кто придет.       — А вдруг никто не придет, — как то резко сдулся Юлиан.        — К тебе-то? — Карен фыркнула. — Ты, вообще, сними сразу зал, только не забудь рубашку до пупка расстегнуть, и будет у тебя хор в два раза больше, чем числится вокалистов на курсе. На всех пяти курсах, ага.        — Ну, столько я, может, не потяну, — задумчиво протянул музыкант и подпер подбородок кулаком, — но человек… двадцать… Ты думаешь, придут?       — Рубашка, Юлиан, рубашку расстегни и джинсы надень, но поуже.        — Я тебе про то, будет ли им это интересно, а ты мне уже советуешь, как одеться более вызывающе! И не люблю я узкие штаны, у нас тут вот, — музыкант махнул рукой в сторону Геральта, — есть один любитель узких кожаных брюк, ниша занята.        — Ну надень не настолько узкие, но чтобы задницу обтягивали хорошо, понимаешь? И чокер свой дурацкий нацепи, выглядит прямо так, будто ты собрался на кинк-пати.       — Так ты меня на оргию собираешь или на занятие с хором!?       — В твоем случае это — одно и то же, цветочек, одно и то же.       — Я уверен, что могу привлечь внимание и без расстегнутой рубашки.        — Можешь, — кивнула девушка, — но все равно расстегни. До пупка.       Геральт был в восторге от того, насколько профессионально Карен выводит Юлиана из себя, и сразу смягчается на крутых поворотах, будто просто наслаждается реакцией, но не хочет обидеть. Ведьмак читал что-то такое… вроде, про эмоциональных вампиров? Он не уверен, но тут, кажется, что-то похожее. В целом, Геральт просто наблюдал за их взаимодействием, как за глупым шоу — интересно, смешно, но бессмысленно.        — Или ты думаешь, что у тебя посещаемость под сто процентов даже у четверокурсников потому, что ты просто преподаешь хорошо?       — Я… Я как минимум смею на это надеяться!       — Мой ты хороший, — расплылась в улыбке Карен, — для парня, чья сосиска побывала в каждой дырке Оксфорда, ты наивен и чист до слёз. Обожаю, такой цветочек.        Юлиан немного подвис, потому что не знал, на что первее реагировать — на оскорбление, на сомнение в его профессиональности, на комплименты или на признание в обожании? Геральт уверен, что увидел бы у музыканта в глазах значки загрузки, если бы тот был компьютером.        Юлиана было откровенно жалко.        Но весело было — как никогда.        — Кстати, мальчики, — снова прервала тишину девушка, — а расскажите мне, как вы познакомились!        — О, мы не знакомились, он украл меня с выступления и повез к себе дом…       Одновременно с Юлианом, который вмиг оживился от возможности рассказать интересную историю, заговорил Геральт:       — Мы не знакомились, он пристал ко мне как банный лис…       И оба замолкли, уставившись друг на друга.        — Немного взаимоисключающие параграфы, но, допустим я хочу знать обе версии событий, — прищурилась Карен.        Музыкант вопросительно наклонил голову, не отрывая взгляда от ведьмака; а тот пожал плечами и покосился на окно. Юлиан кивнул и открыл рот, но Карен не дала ему заговорить, потому что возмутилась:       — А можно вслух!?        — Слушай, рассказываю. Четыре года назад меня пригласили выступать кое-куда. Туда, вообще-то, надо на самолете лететь, плюс ко всему, был разгар учебного года, но мне предложили уж очень приятные деньги, так что я руки в ноги, гитару в чехол, презервативы в сумку — и полетел. Выступил день, выступил два, выступил три — уже, кажется, локальных фанатов собрал. И вот тут явился Геральт, весь в этой черной коже, в очках темных, глаза его… линзы точнее, желтющие. Видок такой опасно-сексуальный, не совсем в моем стиле, но я все равно повелся — а кто бы устоял? И он был так очарован моим пением и, конечно, глазами бездонными, что мы сразу подружились. Он даже пригласил меня погостить у него, месяц целый, а у него такая семья и друзья веселые, что я просто забил на весь преддипломный бред и готовился к выпускному прямо оттуда. С тех пор мы неразлучны, как солнце и луна, вот и вся история.       "Как ты, блять, напиздел, и при этом ни разу не солгал?"        — Геральт, а твоя версия событий?       — Геральт уверен, что это не он меня пригласил, а это я вынудил его поступить так.        — Вот оно что, — кивнула девушка, — вообще, удивительно похоже на наше с тобой знакомство, солнышко.        — Да, думаешь? Ну… что-то есть. Расскажешь? Я обожаю, как ты рассказываешь истории, матерясь через слово.       Карен усмехнулась и кивнула.       — Кхм. Девять лет назад… девять… восемь. Восемь лет назад!? Бля-я, восемь лет назад, ну да. Ты заканчивал первый курс, а я еще не устроилась в свой первый пирсинг-салон. Ну да…Ладно, мне надо выпить, серьезно, — девушка встала, открыла холодильник, но достала не пиво, а виски и газировку. Смешала себе напиток, кинула туда льда и начала заново: — Восемь лет назад. Для понимания контекста, я тогда рассталась со своей невестой. Она выгнала меня, хотя квартиру, вообще-то, на двоих снимали, но я же, сука, гордая, взяла сумку и ушла. В карманах было пусто, как в этой лохматой башке, — Карен кивнула на Юлиана, который подпер подбородок двумя кулаками и всем своим видом показывал, что получает огромное удовольствие от рассказа. Девушка снова села за стол, покрутила стакан в руке и продолжила: — И я не придумала ничего лучше, чем потратить последние фунты на пиво и провести ночь в баре, а рассуждения о том, что делать и куда идти, оставила на утро. И там-то я и увидела этого хуеплета! Сижу, никого не трогаю, тяну ебучий дешманский лагер, который и на цвет, и на вкус ужасен, и тут он, залетел на сцену с какой-то ебалайкой, — она пропустила мимо ушей шутливое возмущение сквозь смех "Это была гиталеле! Это гиталеле, господи…" — и поет, блять, так… Сказала бы, что умереть хочется, но так-то хотелось жить, на самом деле, от того, как он пел. Тянул битлов, знает, мудак, чем растрогать аудиторию из алкашни. И давай он и “Yesterday”, и эту… “Here comes the sun”, кажется. В общем — все хиты. Голос — ангельский, сучье вымя, а на этой своей ебалайке, которая выглядит, как анекдот блядский, а не инструмент музыкальный, так хуярит, что слезы лезут. А я тогда и так была в настроениях лечь на пол и реветь до утра, так что меня, блять, окатило знатно. Никогда, кстати, не видела, чтобы музыканту столько чаевых сыпали, я бы тоже вкинула, да карманы, говорю, были пустые. Но поблагодарить же хотелось! Он мимо меня проходил, я его схватила, говорю, пиздато поешь, спасибо, очень понравилось, но денег нет, так что извиняй. И тут он начал эту свою… Дорогая, любимая, солнышко, красавица, блять, хуявица, я говорю, ты полегче на поворотах, я лесбиянка, меня не интересует. Он сел за мой столик, наглый сученыш, и отвечает мне, блять, что понял это. Я ему говорю, ни черта ты не понял, хуепутало, а он уперся: понял! Прикинь, говорит, у тебя рубашка красная в клетку на черную майку, шоппер, в котором хаос такой, что ты полчаса искала бумажник, и кеды, которым лет больше, чем мне, конечно — ты лесбиянка!        — Что-то это мне напоминает, — проворчал ведьмак.       — А мне тогда нихуя это, бляха, не напоминало, он на меня глазами своими влюбленными смотрит, я думаю, очередной гетераст, курвина мать, который влюбился в лесбиянку и верит, что она к нему на хуй прыгнет — передумает. Я тогда еще не знала, что он просто пришибленный и на всё так смотрит, потом узнала. Мы разговорились, оказалось, этот ебланоид собеседник хороший, а мне как раз нужно было выговориться. Знаешь, бывает такое, встречашь человека и сразу ему доверяешь, сам хуй знает, почему, но да.        — Ты расскажи, почему я цветочек!        — Мне проще рассказать, почему ты не цветочек. Короче, он в рубашке приперся такой ебучей, что от взгляда от нее уже башка болит, но, всё-таки, красивый был рисунок на ней: белые цветы, как у вишни, на фоне голубого неба.        — Это Ван Гог, — добавил Юлиан.        — Да хоть хуй с горы. Я высказала, что рубашка охуенная, а он знаешь, блять, что сделал? Снял прямо там и мне отдал, говорит, теперь твоя. И остался в майке, видел его майки эти, пошлючие, как из порно? С высоким горлом и без рукавов. Бля-я, и тогда-то до меня дошло, наконец, что этот хуй — самая блядская потаскуха города.        Юлиан захохотал, откинув голову назад.       — Поплакалась я ему, рассказала, как жизнь жестока, а он говорит — поехали ко мне, переночуешь на диване. Я подумала: кадрит, курва! Но, я всегда говорю: дают — бери, бьют — беги, так что поехала. Когда я села к нему в машину, я поняла, сука, что ошибалась. Этот хуй — главная шлюха не города, а всего туманного альбиона! Идиотское решение — сесть в машину к тому, кого только что встретила, особенно если это мужчина и особенно если тебе кажется, что он хочет затащить тебя в постель, но я в тот вечер явно не в себе была, по очевидным, сука, причинам. Перспектива поспать на мягком и поесть горячего меня сразила, так что я осталась на ночь. А потом на две, когда поняла, что он ко мне не лезет со своей хуйней для натуралов. А потом на неделю, потому что мы подружились. Так я все лето на диване, царство ему помойное, и проспала, а к осени пришла в себя, работу нашла, и сняла себе свое жилье. С тех пор дружим.       — Надо было на диктофон записать. Это было великолепно, дорогая, как и всегда, ты прирожденный рассказчик. А расскажи, как мы поехали автостопом в Париж, потому что моя машина была в ремонте! ***       Юлиан сидел на ресепшене тату-салона и думал о том, что ему сейчас вся эта тема с тревожным расстройством, взявшимся буквально ниоткуда, ни к чему. Экзамены начнутся через месяц, третий курс намного сложнее первого и второго по объему программы, а ему страшно почему-то даже из дома выйти.       Диагноз поставили так быстро и безапелляционно, что он и не знал, что думать, но лечиться, действительно, начал. Даже записался на терапию, раз такое дело. Его психологиня, приятная женщина средних лет, постоянно спрашивала его про детство, про отношения с родителями, и хотя Юлиану казалось, что это тут совершенно ни при чем, все же, он должен был признать, что эти сессии были полезны для понимания себя самого.        А понимание себя самого всегда можно применить в творчестве.        Ну что ж, не было бы счастья, да несчастье…       — Цветочек, ты чего тут?       Юлиан подскочил с дивана и больно ударился о край стола. Старый журнал, который он листал, пока ждал Карен, выпал из рук и упал на пол.        — Что-то ты дерганный какой-то… — девушка покосилась на журнал, из которого от удара (и от старости, конечно) выпали несколько глянцевых страниц.       — Привет, — наконец выдавил из себя музыкант, — тебя жду, чего еще. Думаешь, пришел набить бабочку на пояснице?       — А что, вполне в твоем стиле, — пожала плечами Карен и коротко обняла Юлиана.       — Нет. Не сегодня, не завтра, и, скорее всего, не в этой жизни.        Карен рассмеялась и потрепала музыканта по голове. Юлиан улыбнулся ярко и выдал:       — Поехали в Париж.       — В Париж?       — Ага. Автостопом.       — Нихуя не поняла, Юль.        — Все просто: ты, я, попутки, город романтики и любви.        — Идея, конечно, охуенная, но почему не на твоей калымаге бриллиантовой?       — В ремонте, я что-то там… не туда, в общем, дернул, не так залил, ты знаешь, я так и не смог разобраться в этих железяках. Отдал в мастерскую, пусть расхлебывают, что я там наварил, дай боги, чтобы я не обанкротился после того, как они выставят мне счет.        — Ладно, так уже понятнее, — кивнула девушка и сняла с крючка у входа свою куртку, — но почему бы просто не взять билет на поезд?       — Не знаю! — ответил Юлиан намного громче, чем планировал, и всплеснул руками. Карен замерла и перевела на него удивленный взгляд, но решила, что раз так уж приспичило этому придурку ехать на попутках, то спрашивать о причинах бесполезно.        — Ты со мной? — добавил музыкант, смутившись своей эмоциональности, что было, по мнению Карен, совершенно на него непохоже.        — Придется отменить всю запись на неделю, как-то договориться с начальством… Сдать билеты на концерт, помнишь, я купила на пятое число… — протянула девушка задумчиво.        — То есть, не едешь?        — Да разве я тебя брошу, — проворчала она. — Особенно, в таком состоянии. Поехали, конечно, хули делать с тобой?       Неприятности начались сразу же, стоило им покинуть город на следующее утро.        Первая попутка просто заглохла, пришлось остаться без связи на несколько часов — вокруг была глушь, ни души. Юлиан натер себе ноги ботинками, а плечи — рюкзаком.        Вторая попутка, слава небу, не сломалась, но парень так зацепился языком с водителем, причем по какому-то совершенно пустяковому поводу, что тот выставил их из машины — посреди ночи.        Водитель третьей попутки оказался редкостным идиотом и перепутал запад и восток. Буквально.        И только четвертая попутка, наконец, подвезла их, куда нужно, и то — явного энтузиазма водительница машины не имела, хотя Юлиан применил всё свое дьявольское очарование.        Карен была уверена, что никак иначе, кроме как дьявольским очарованием, это назвать было бы невозможно.        — Моя дорогая, скажи мне… — начал Юлиан свои высокие и тяжелые для понимания речи, когда они остановились на грязной и старой заправке, чтобы выпить кофе и перекусить, — бывало ли у тебя такое ощущение, что всё вокруг — неправильно, и не должно так быть. Что все необходимые события не произойдут, что все необходимые люди не придут, что все… Что кто-то смел шахматы с доски, не закончив партию? Что кто-то сжег колоду карт, не разложив пасьянс до конца? Что…       — Каждый раз, — кивнула девушка и откусила большой кусок хот-дога, без всякого изящества или манер.        — Каждый раз? — опешил Юлиан.       — Каждый раз, блять, когда ты рядом. Именно так — про шахматы. Это именно как играть в шахматы с голубем — продумываешь следующий ход, а он срет на доску, раскидывает фигуры и улетает, победивший.        — Я так понимаю, в этой метафоре я голубь, — пробормотал Юлиан и отвернулся к окну.        — Ты, сука, тысяча голубей. Ешь! Пей таблетки свои и идем дальше.       Путь до Парижа занял в два раза больше времени, чем должен был в планах. По дороге они наткнулись на все неприятности, которые только могли быть, например, Юлиан подвернул ногу, а Карен сломала ноготь — не так, как обычно люди ломают ногти, неприятно, но терпимо. Она сломала ноготь настолько сильно, что отошла пластина, а кровь хлестала полчаса. В итоге даже пришлось обратиться в больницу за квалифицированной помощью.       — Бля, на кой хуй тебе вообще в Париж…       — Не знаю, — расстроенно ответил Юлиан, — надо куда-то… в Европу. Очень надо. У меня какое-то ощущение, понимаешь… А если надо в Европу, то понятно, что в Париж, конечно, тут без вариантов.        — Миллион вариантов, — запротестовала девушка, — Три миллиона вариантов. Больше! В миллион раз больше!       — Если хочешь, давай вернемся. Возьмем билеты на поезд или на самолет, и просто вернемся, и черт с ней, с Эйфелевой башней, с круассанами…       — Шутишь!? — перебила его Карен. — Да это самая веселая поездка автостопом в моей жизни! Я внукам буду о ней рассказывать! Мы доедем до Парижа даже если на землю рухнет метеорит… Тем более, если на землю рухнет метеорит! И сожрем там все блядские круассаны, которые только увидим!       Юлиан выдохнул и звонко рассмеялся. Он снова почувствовал эту странную эмоцию… как будто все не так, как должно быть, и кто-то опять перемешал карты, разбросал фигуры, украл мяч с игры в футбол, завязал глаза во время соревнований по стрельбе…       Но на этот раз это чувство было смешано с положительными эмоциями, и, конечно, таблетки наконец начали действовать, так что он чувствовал себя лучше.       Город встретил их непогодой и пробками.        Во всех барах была неблагодарная аудитория.       Смотровую площадку на главной достопримечательности закрыли на ремонт.       Юлиан дважды подрался с какими-то забулдыгами, хотя неизвестно, как он смог поссориться с ними, не зная французского языка. Карен знала французский язык, но ни с одной девушкой познакомиться не смогла, хотя, вообще-то, пыталась не раз.       Напоследок к ней пристал какой-то мужик-гомофоб, потому что услышал случайно их с Юлианом обсуждение девушек Парижа — и докопался до Карен, что у нее, мол, члена не было хорошего, как следует, такого — большого, длинного, толстого…       Юлиан ввязался в третью драку.       Из Парижа они вернулись уже без приключений, правда, оба еле двигались от острой боли в животе — с выпечкой они, всё же, переборщили. ***       Юлиан и Карен смеялись до красных щек, слез и сбитого дыхания. Геральт смотрел на них, как на идиотов, которыми они, если честно, и являлись на самом деле.        — Самая худшая поездка, о которой мне только доводилось слышать, — выдал он свой вердикт.        — Да! — крикнул музыкант сквозь хохот. — От этого же еще смешнее, да?        — Мы полгода лечились от гастрита, — выдавила Карен, утирая слезы ладонями. — Каким, блять, образом, мы наелись булок до гастрита?       Юлиан закрыл лицо руками, содрогаясь в хохоте, и попытался привести дыхание в норму, но безуспешно.       — Хм, кстати, хорошее сравнение, — задумчиво сказал Геральт после паузы.       — Какое из? — уточнила Карен.       — Про голубя.        — Подумать только! — возмутился Юлиан и всплеснул руками. — Ты сказала, что я дьявольски очарователен, а он говорит, что лучшее сравнение — про срущего голубя.        Геральт тяжело вздохнул и ответил мрачно-серьезно:       — Потому что это было не сравнение. Про очарование — правда.        — У-у-у, — протянула девушка и зажмурилась. — Флиртует-то хорошо, ты его научил? Правда таким тоном, будто приговор тебе зачитывает из-за серии убийств, но если чуть-чуть сбавить градус претензии, то будет очень даже.        — Он не флиртовал, это реально была претензия, — усмехнулся Юлиан и подмигнул.       — Ревнует, значит?       — О, нет-нет-нет, — запротестовал парень и отпил газировки.       Сегодня он снова игнорировал любой алкоголь. После той проверки эссе он не пил ничего крепкого ни разу, и ведьмак был немного удивлен тому, что Юлиан чувствует себя очень комфортно среди пьяных людей, будучи трезвым как стеклышко. Геральт решил, что это потому, что он по жизни пьяный, пришибленный идиот, и ему не нужно для этого употреблять.        — У нас в паре ревную я.        — Да? Серьезно? — удивилась девушка.       — Мхм, — Юлиан кивнул, — до сжатых кулаков — отпечатков ногтей в ладонях, до слез, истерик, разбитых тарелок и сломанных стульев.        — Да? — ведьмак перевел на него недоуменный взгляд.        — Молодой был, — вздохнул Юлиан и отвел взгляд. — Сейчас уже не так, но бывает, иногда, хочу раскрошить что-нибудь от злости.        — Молодой был, — усмехнулась Карен, — а тебе как будто сейчас уже ст… Воу, цветочек, у тебя снова ебало в фильм ужасов растянулось, полегче. В любом случае, Геральт, это тебе стоит ревновать, он же ни одной юбки не пропустит. И ни одних брюк. И ни одной другой нижней части гардероба Оксфорда.        — Зачем? — пожал плечами ведьмак. — Это его суть: он так общается с миром. Что я, в самом деле, не знаю его? Пусть делает, что хочет.        — Нихуя себе, — крякнула Карен.        — Геральт! — Юлиан не на шутку возмутился и перевел на него полный негодования взгляд. — Я бы… Я бы никогда! Что ты говоришь? Ты же не просто мой… мужчина, мой любовник. Ты же намного больше, чем это! Геральт, ты же мой лучший друг!        "Пиздец, блять", — подумал ведьмак.       "Пиздец, Лютик, ты охуел", — закричал он в мыслях.       "Я, сука, сейчас возьму тебя… Пойду, черт побери, и куплю пару самых отвратительных и стыдных помолвочных колец и оттащу в самый противный храм, ты, мать его, доиграешься. Мудила."       "И фатой тебя задушу, блять."       "Или как там у этих людей, галстуком."       "Ставлю сотню, нет, я ставлю все свои деньги на то, что галстук бы этот щегол не надел. Бабочку бы напялил, как его ебучий Доктор Кто."       — Уфф, ребята, — протянула Карен и откинулась на спинку стула, — сексуальное напряжение между вами можно ножом резать. Я вам не мешаю? А то пойду отойду на полчасика, а вы тут, ну, решите свои проблемы.        — Полчасика не хватит, — иронично ответил Юлиан и вышел из оцепенения от этого агрессивно-любящего взгляда ведьмака.        В дверь позвонили, и музыкант вскочил, чтобы пойти открывать.       — Странно, я, вроде, никого не жду…       Оказалось, что привезли пиццу, что странно — Геральт точно помнил, что ничего не заказывал. Судя по недоуменному взгляду музыканта, тот тоже ничего не заказывал, как и Карен. Но курьер дважды перепроверил адрес доставки — всё было верно, так что Юлиан пожал плечами, Карен крикнула "дают — бери!" и парень действительно забрал пиццу у курьера и принес на кухню.       Ведьмак проверил — не отравлено.        Но есть не стал, потому что она была с ананасами. Зато Юлиан очень быстро смел половину, сразу после того, как Геральт выдал свой вердикт "есть можно, яда нет".       Карен смела вторую половину, потому что она тоже оказалась из этой "секты ананасовой пиццы" — так Геральт про них отзывался в мыслях.        Через полчаса раздался еще один дверной звонок, наглый, долгий, сопровождающийся стуком.        — Если это пришли за пиццей, то я боюсь их разочаровать, — хохотнул Юлиан и снова поднялся из-за стола.       На пороге стоял бесячий блондин, рыжая пианистка и еще какой-то друг Юлиана, которого ведьмак не запомнил, потому что не придумал ему краткое описание.        — Бля, ну нет… — прошептала Карен и пересела на стул рядом с Геральтом, на тот, который как раз стоял между ним и Юлианом, как будто думала, что это ее защитит.        — Доставка умудрилась приехать раньше меня, а ты уже всё сожрал!? — воскликнул Джон, когда увидел пустую коробку.       — Извини, очень стыдно, — кивнул музыкант и облизал пальцы, на которых еще остались крошки, — в оправдание себе скажу, что ты не предупредил, что придешь. Вы все.       — Я в инстаграм написала, — подала голос Сильвия.        — Бесполезно, — усмехнулась Карен, — он туда уже пару месяцев не заходит. Я тоже писала, игнор полный.        Геральт был втянут в очередной дебош, правда, в этот раз более камерный. Конечно, его удивляло то, что он не испытывал дискомфорта, но ведьмак уже смирился с этим: оказалось, можно чувствовать себя хорошо среди людей.       И от боязливого взгляда Джона, который, судя по всему, не приставал к Карен только потому, что побаивался Геральта, ведьмак вообще чувствовал себя почти счастливым.        Таким, злорадствующе-счастливым, а не просто-счастливым или любовно-счастливым. Понятие "агрессивно-счастливый" тоже не подходило, потому что ну кто этот белобрысый хуй такой, чтобы тратить на него агрессию?        Ведьмак мрачно охуел с того, сколько оттенков эмоций стал различать у себя.        Эти чертовы книжки по психологии…       Геральт наблюдал за весельем со стороны, со своего места в углу, а рядом с ним сидела Карен и ворчала, как будто ему, но больше сама себе.        — Из всех сотен, тысяч людей, которых цветочек называет друзьями, именно сегодня, именно в этот вечер, должен был прийти этот белобрысый хуй, почему?        — Называешь его белобрысым, а сама красишь волосы в белый.        — У меня благородный оттенок серебряного блонда, — возмутилась девушка, — а он желтый, как блядский одуван.       — О-кей.        — Почему все не так? — пробормотала Карен злобно.        — Потому что, — вздохнул Геральт, — рядом с Лютиком всегда всё не так, не по плану и не по расписанию. Должна была привыкнуть.        — Кстати, мне нравится, как ты называешь его цветочком, но почему именно лютиком, сам придумал?       — Нет, — покачал головой ведьмак, — он придумал. Но если ты его спросишь, он ответит, что это так его начал называть сам. Ни с того, ни с сего.       — Загадки у вас, мальчики, ебанутые какие-то, но мне нравится.        "Мальчики, блять."       Карен качнула головой и вернулась к теме разговора, который начала:       — Он так меня бесит, и не только потому, что пытается кадрить — очень неумело кстати, мог бы у Юля взять пару уроков, если на уж на то пошло. Просто охота проблеваться, тощий, сука, нескладный, глупый, а мнит от себе, бля… О-ох. Я его везде забанила уже, блять, так он мне с нового номера пишет. Пристал, сучий сын.       Геральт усмехнулся и дернул бровью.       — Никого не напоминает?       — Нет! — снова возмутилась девушка и повернулась к ведьмаку лицом, — они полные противоположности. Посмотри внимательнее, придурок.       "Придурок, значит. Уже записала меня в друзья, посмотрите-ка."       Геральт перевел взгляд на друзей Юлиана, которые снова расселись на всех горизонтальных поверхностях, для сидения не предназначенных, игнорируя стулья.        Юлиан отодвинул стол в край кухни, освободив место у окна, и стоял напротив своего друга, прозвище которому Геральт еще не придумал.       То, как они стояли друг напротив друга, могло бы быть похоже на подготовку к драке, но настроение у них было не то. В настроениях для драки ведьмак разбирался лучше всего, особенно — если в ней замешан его поэт.       Музыка из колонки затихла и снова заиграла через несколько секунд.       "Друг-танцор, я понял", — подумал ведьмак, когда начался куплет, а Юлиан, изредка кося взгляд на ноги друга, начал танцевать.        Судя по всему, танец был давно выученный, потому что двигались они вполне уверенно и даже синхронно (в степени синхронности, которую можно было бы назвать сносной).       В танцах Геральт разбирался еще хуже, чем в музыке и поэзии, так что определить, что они танцуют, не смог. Просто сделал вывод, что ему больше нравятся неприличные, хаотичные и дерзкие движения Юлиана, как когда он танцует для себя. Или пьяный.        Или за большие деньги и пьяный, как тогда — в ночном клубе.        Этот же танец состоял из быстрых движений небольшой амплитуды, поворотов вокруг своей оси, ритмичных шагов, и местами, когда заканчивался куплет или припев, Юлиан хлопал в ладони и щелкал пальцами.        Сейчас, когда музыкант двигался одновременно со своим другом, на контрасте стало видно отличие его обычных повадок и движений от выученных искусственно. Удивительно, но манеры Юлиана как будто не были похожи на манеры его друзей.        Геральт обвел присутствующих взглядом, задерживаясь на каждом по несколько секунд, и пришел к выводу, что настоящие повседневные движения Юлиана действительно совсем не похожи на движения его друзей.       Ведьмак понял, что из всех своих друзей Юлиан больше всего похож… на него.        Если, конечно, убрать гиперактивность, привычку тараторить, подпрыгивать на месте, взмахивать руками, а оставить суть: то, как он берет чашку, то, как он наклоняет голову, то, как он дергает бровью, когда не понимает что-то.        Они что, провели вместе настолько много времени, что стали похожи?       "Какой кошмар."       Об этом даже думать было некомфортно (или слишком воодушевляюще?), так что Геральт сменил вектор мыслей.       — Он выбивается из статистики, — сказал ведьмак девушке и еле заметно кивнул на Джона, сидящего на подоконнике.       — Белобрысый-то? Из какой статистики?       — Для него нет цели.        — Ч-чего? Ты, бля, курсы проходил по пришибленности или родился таким?       — Последствия мутаций, а ты? — ввернул шпильку Геральт.        — А я родилась, — кивнула девушка. — О чем ты? Какая, нахуй, цель?       — А ты посмотри внимательнее.       Карен нахмурилась и обвела взглядом всех присутствующих, но, судя по выражению лица, ничего не поняла.        — Объясни.        — Не помогло посмотреть внимательнее?       — Да говори уже! — закричала Карен шепотом.        — Смотри, — вздохнул Геральт, — у каждого есть смысл. Рыжая обладает абсолютным слухом уровня компьютера. Этот хуй — танцор, может, судя по всему, поставить выступление. Был лысый, может собрать студию за полчаса. Ты много всего, но в основном — поддерживаешь все проблемные бредовые идеи, которые Лютику в голову приходят. Я — его из этих проблем вытаскиваю. А белобрысый? На кой хуй он тут, зачем он с ним дружит? Он поет хуже, играет тоже, никакими особыми навыками не обладает, в целом — бесполезен.       Карен подвисла и нахмурилась. Геральт решил, что это потому, что она думает над ответом на вопрос, и объяснит ему, в чем способности этого бесячего блондина, но она выдала после паузы неожиданное для Геральта заключение:       — Ты, блять, самый циничный ублюдок из всех, что я видела, — сказала она с равной долей восхищения и претензии.       — Нет, — ведьмак усмехнулся и покачал головой, — он самый циничный ублюдок из всех, что ты видела, просто шифруется лучше, — сказал он и кивнул на танцующего Юлиана.        — Ты плохо его знаешь, Геральт.        — Нет, это ты плохо его знаешь.       Девушка задохнулась в возмущении, но перед тем, как ответить, зло прихлебнула виски с колой из стакана.        — Я его знаю почти десяток лет, а ты? Парочку, может быть! Он самый бескорыстный идиот на свете.        — Он самый корыстный и совсем не идиот, — поправил ведьмак.       — Ты не можешь утверждать, что он дружит со всеми из-за личной выгоды.       — Нет, конечно. Но в том числе.        — Бред.        — Так ты знаешь, чем отличился белобрысый, или нет?       Карен вздохнула.       — Он художник.        Геральт хлопнул себя по колену, как победивший в партию игрок, и зло тихо засмеялся.        — Художник — это полезно.        — Ты такая мудила, Геральт, я в ахуе. Я бы сказала, что не понимаю, что в тебе нашел Юлиан, но я, курва, прекрасно понимаю: у него пунктик на психопатов. ***       Было несколько главных тем, которые просто должны были всплыть на любой попойке в этом мире.       Во-первых, конечно, фашизм. Ведьмак был уверен, что нет ни одного разговора, который люди этой земли не могли бы свести к обсуждению третьего рейха, хотя, казалось бы, все ясно: был монстр, нет монстра. Геральт не занимался обсуждением каждой побежденной кикиморы или игоши на своем пути.       Во-вторых, естественно, различные и разнообразные сексуальные ориентации и отношение к ним в обществе. Этого Геральт тоже не понимал — простите, а кому не похуй, кто, когда и чем занимается за закрытыми дверьми? Вот Геральт, например, не смог бы выразить словами, насколько его не волнует это. Для того, кто столкнулся с глобальным уничтожением всего сущего, такие проблемы, как категоризация секса на хороший, нормальный, приемлемый и плохой… Пока все согласны и достигли возраста, в котором это согласие могут дать, Геральту плевать.       Однажды Юлиан спросил его, как бы ведьмак описал свою ориентацию, и сунул под нос табличку с дюжиной различных что-то-там-сексуальностей. Геральт, конечно, на секунду опешил — даже если бы он напрягся, он не смог бы насчитать больше четырех: влечение к противоположному полу, к своему полу, к обоим полам и ни к кому...       Поэтому ведьмак ответил просто: "Она есть. Спасибо на этом."       Ведь учитывая, что Геральт пережил, ее вполне могло бы и не стать в какой-то момент, но слава всем богам, небу, дьяволу и… так далее, и тому подобное.        А вот третью категорию обязательных на алкогольных праздниках разговоров Геральт понимал лучше, хотя тоже не особенно любил. Разговоры о богах, о судьбе, о предназначении, о времени…        Геральту тошно становилось каждый раз, когда кто-то начинал говорить о предрешенности. Был там, плавал, ходил, гулял — полное дерьмо, если честно.        Но если есть в списке обязательных тем разговор про религию и веру, то он не мог не начаться на музыкальном шабаше Юлиана. Сейчас парень сцепился в философском споре со своим белобрысым другом и рьяно доказывал, что всемогущество — бред.       — Нет, ну ты подумай как следует. Есть же даже парадокс, ему название… Ай, не вспомню сейчас, но звучит примерно так: если бы бог была всесильна, то смогла бы создать камень, который не подняла бы и сама? Очевидно, ответ: да. Если на свете есть камень, тяжелый до той степени, что и бог не может его поднять — тогда она, получается, уже не всесильна. Законы логики!       — Бог выше законов логики, Юлик.        — Ничто не может быть выше законов логики, потому что логика — первопричина, — очень серьезно ответил музыкант и очертил в воздухе большой полукруг.       "Почему же, я даже знаю, кто может быть выше законов логики", — подумал Геральт, но в спор вступать не стал, не хватало еще обсуждать с подвыпившей молодежью смысл бытия.        — Бог создал логику, поэтому она действует так, как ему нужно.       — Бог точно не могла создать логику, — запротестовал Юлиан, — потому что без причинно-следственных связей не было бы бытия.        — Бытие бы… Почему ты постоянно говоришь о Боге "она"?       — Очевидно, потому что это женщина.        — Совсем не очевидно, — поморщился Джон. — Зачем высшему существу наделять себя гендером?       — Если бы это высшее существо… существовало, то оно бы, конечно, выбрало быть женщиной. Сам подумай! Ты практически всесилен, и что, предпочтешь быть седым бородатым стариком с радикулитом и геморроем? Нет, ты предпочтешь быть женщиной, красивой, как заря. Потому что могущество подразумевает вкус.        — Ты просто бабник, — отмахнулся Джон, — и тебе нравится идея, что если бы Бог существовал, ты бы мог его тоже трахнуть.        — Как будто я не мог бы трахнуть мужчину!        Джон засмеялся и закивал.       — Богохульник ты, Юлик, отвратительный.        — Профессия у меня такая, подразумевает неуважение к власть имущим. К несуществующим, выдуманным власть имущим — тоже.        — Мы для Бога как рыбки в аквариуме, его не волнует наличие у тебя уважения или неуважения, потому что он полностью тебя контролирует.       — Ну представь себе, — возмутился парень, — ты выпустил рыбок в аквариум. И ты можешь контролировать каждое их движение? Каждый поворот? Каждое дрожание… плавника? Можешь предсказать, зная породу и… у рыбок есть породы? Не важно! Никто не отменял хаотичных, мерзких рыбок, которые и не думают делать то, что ты хочешь! И бац — ты уже не всесильный бог рыбок, а сосед, в лучшем случае — хозяин и кормилец. Только рыбки твои — существа с ногами, руками и самосознанием, а аквариум — мир, который они научились менять сами. И вот уже каждая хаотичная рыбка — бог сама себе. Кончился и аквариум, и питомцы, теперь только знай — выливать из аквариума воду, спускать рыбок в унитаз и злиться, что все опять не по плану. Того и гляди, вылезут твои рыбки из очередного аквариума и плавниками раскидают весь твой пасьянс, перемешают карты, еще и друзей себе найдут, чтобы вместе хаотично хохотать над твоими анти-хаотичными списками событий. Одна рыбка-революционер, и плакала твоя империя аквариумов, друг мой. Не бог ты, а обычный скучающий офисный клерк, который решил справиться с одиночеством и потерей контроля над собственной судьбой тем, что завел питомца. Твоя кошка — думаешь, верит, что дом твой, а не её? И, думаешь, у нее есть причины считать, что хозяин — ты, а не она? ***       — Мне пришла зарплата и деньги за частные уроки, так что я больше не могу шутить про оплату натурой, — протянул Юлиан задумчиво, собирая пустые коробки и бутылки, оставшиеся после мини-дебоша (так этот праздник назвал Геральт, правда, только у себя в мыслях).       — Пойди и потрать все до цента на какую-нибудь хуйню, и снова сможешь разорять меня. И шутить про оплату натурой. Коробку сюда давай, — беззлобно поддел парня Геральт и забрал из его рук мусор, чтобы кинуть в пакет.        — О-о-о, нет, — усмехнулся музыкант, — без денег тревожно.        — Ты жил без гроша в кармане многие годы.        — Скажи спасибо миру, в котором не было понятия финансовой грамотности и курсов для инвесторов. Там… романтично было быть бедным бродягой. Тут — романтично жить в достатке и не смотреть на счет, перед тем как оплатить.       — Так всё из-за романтики? — снисходительно-саркастично спросил ведьмак.       — Чтоб ты знал, Геральт, всё на свете из-за романтики. Вообще — всё. Ты думаешь, туманности во вселенной созданы для чего-то другого? Поверь мне, если кто-то их рисовал, то думал только о том, что люди будут рассматривать их восхищаться, чувствуя себя совсем маленькими в огромной вселенной.        — Какой-то ты идеологически неверный атеист, — проворчал Геральт.       — Я атеист глубоко в душе, но, всё-таки, когда это удобно. А когда удобно, и, главное, романтично быть рассуждающим о смыслах судьбы верующим, то я, конечно, утру нос и Папе Римскому.       — Конечно, это так, — хохотнул ведьмак и завязал последний пакет с мусором.       — Не веришь!? — возмутился музыкант.       — Верю, Лютик. Вообще-то, это было самое точное описание твоего характера из всех.       — Звучит оскорбительно, но спасибо.