Три категории

      — Лютик, надо поговорить.       — Мне уже страшно.       Геральт тяжело вздохнул.       "А когда было просто?"       — По поводу твоего раздвоенного сознания.       — Нет.       — Нет?       — Нет, не-а, нет, не буду.       — Хотя бы послушай то, что я хочу сказать.       Юлиан глупо моргнул, молча встал и ушел из комнаты, как будто ведьмака в квартире вообще нет. Опять. ***       — Юлиан, послушай…       Кажется, музыкант начал странным образом угадывать, когда именно Геральт захочет снова начать обсуждать (пытаться обсуждать) его проблемы с головой. Потому что едва ведьмак успевал подумать о том, что сейчас самое время, чтобы завести разговор, Юлиан находил сотню предлогов, чтобы уйти. А главное, все предлоги были логичными: музыкант действительно постоянно работал, хаотично приступая то к одному делу, то к другому, и обвинить его в том, что он снова пошел сводить альбом или проверять тесты… не представлялось возможным. ***       В следующий раз, когда ведьмак попытался заговорить с Юлианом, он сполз под стол — буквально. Геральт даже не успел мрачно охуеть, потому что почувствовал, как с него стягивают домашние брюки. Юлиан горячо поцеловал его в живот, и Геральт совсем забыл, о чем хотел сказать, где он, что происходит… ***       В следующий раз, когда Геральт завел разговор, уже более настойчиво и твердо, чем раньше, Юлиан решил начать играть ну просто нечестно.       Геральт никак иначе не мог назвать произошедшее, кроме как: "Меня выебали в рот, мне понравилось. Понравилось даже больше, чем всё, что было со мной когда-либо до этого."       У ведьмака родился новый фетиш, а вот надежда на то, что поговорить получится нормально, по человечески, — умерла. ***       — Сделай так еще раз.       — М? Как?       Геральт молча опустился на колени, не разрывая взгляда глаза в глаза, и развязал волосы, чтобы собрать их в более тугой хвост. ***       — Скажи мне, почему мы снова откатились назад, — начал ведьмак неожиданно, когда они лежали на кровати, только что перестеленной — постель приходилось менять и стирать настолько часто, что некоторые комплекты белья просто сдались, начали сереть, пушиться по краям, распускать нитки. Юлиан, рассуждая об этом, даже предложил попробовать всё-таки использовать презервативы, но тут же сам эту мысль и отмел.       — Ты о чем? — немного испуганно спросил Юлиан, приподнявшись на локте.       — Я думал, мы начали разговаривать. Теперь ты избегаешь обсуждения буквально любыми методами. Скажи мне — почему? Потому что я нихуя не понял.       Юлиан разочарованно застонал и упал обратно на подушки, но — не закрылся от ведьмака глупым взглядом и не убежал тут же. Это Геральт уже считал успехом, если честно. Может быть, надо было сначала заниматься любовью с ним, а потом уже — расспрашивать о чем-то, но раньше ведьмак считал, что это немного… нечестно. Немного, может быть, манипулятивно. Сейчас же он считал, что на войне все средства хороши.       — Ты пугаешь меня, — признался Юлиан. — Не в плане… ты… Нет, конечно. Я о тех моментах, когда ты начинаешь читать меня, как открытую книгу. И я не хочу слышать, что ты там прочел, умоляю.       — Почему тебя пугает то, что я стал лучше тебя понимать? — нахмурился Геральт.       — Это моя работа, Геральт! Я так делаю! Что ты чувствовал, когда я начал это? Наверняка, ты был зол до ужаса.       — Если честно, мне было плевать, — пожал плечами ведьмак.       Юлиан резко сел на кровати и внимательно посмотрел на лицо Геральта.       — Что?       — Честно, было похуй. Потом стало привычно. Теперь — приятно. Я не умею выражать… — ведьмак поморщился и махнул рукой. — Что бы то ни было. Ты научился читать мои мысли, я благодарен.       — Быть не может. Тебе не было некомфортно? Ты не чувствовал себя голым, открытым? Как на разделочной доске? Как будто ты птица, у которой вырвали все перья, и положили на металлический противень, чтобы запечь? Как будто, блять, развели твои куриные ноги и засунули яблоко в жопу — вот так не чувствовал себя?       Геральт прищурился, очень внимательно посмотрел на музыканта в ответ, закинул руки за голову и сказал:       — Да ты, оказывается, намного более скрытный, чем я. Живешь, душа нараспашку — никто и не подумает, что там еще десять бетонных стен. Ловко ты придумал, это намного более надежно, чем просто отталкивать всех, как делал я. Не получилось, кстати. И у тебя не получится — спойлер.       У Юлиана отвисла челюсть. Он застыл, пытаясь переварить услышанное, и глупо смотрел на Геральта, наслаждающегося своим (очередным) открытием.       — Вот! Вот, о чем я говорю! — закричал Юлиан. — Геральт, у меня желание тебя огреть чем-нибудь потяжелее, а не разговоры вести! Ты можешь, блять, перестать это делать!?       — Поговори со мной, чтобы мне не приходилось, — медленно сказал ведьмак и тут же мысленно стукнул себя по лицу.       "Это не та фраза. Он сейчас взорвется."       Юлиан всплеснул руками, чтобы начать гневную тираду, но резко остановился, закрыв рот. Помолчал немного и сказал мрачно:       — Я тебя сейчас побью, я серьезно.       — О, — ведьмак грузно поднялся и потянулся к одежде, — а я не против. Давно не было у нас спаррингов, да? ***       — Юлиан, выслушай меня.       — Нет, умоляю, Геральт, мы так хорошо потрахались, а потом так хорошо подрались, давай просто поужинаем и спать. Завтра, давай завтра? Мне к трем в университет, с утра всех студентов сняли с пар на мероприятие, вот прямо днем и поговорим, а? Пожалуйста. Давай сейчас отдыхать…       Геральт вздохнул и сдался.       Он мог, конечно, просто заставить Юлиана послушать его, это было бы, на самом деле, не так уж и сложно. Но было несколько причин, по которым Геральт этого не делал:       Во-первых, ведьмак не знал, насколько Юлиан сам осознает, что происходит в его голове. Может быть, ему и вовсе не нужно было, чтобы Геральт ему что-либо говорил, потому что он и сам всё прекрасно понимал. Может быть, он уже что-то с этим делал. К этой мысли ведьмак пришел, когда заметил, насколько Юлиан стал скрытным в отношении происходящего в своей голове. В последнее время он наотрез отказывался проговаривать свои внутренние диалоги вслух, что удивляло и раздражало Геральта: ему казалось, что они прошли этот этап… В общем, ведьмак постоянно напоминал сам себе, что если речь идет о поэте, то никаких планов строить нельзя. И никаких выводов делать тоже — нельзя ни в коем случае. Юлиан придет, раскидает твои карты, усядется задницей на шахматную доску и… подожжет башенку из деревянных блоков для игры в Дженгу вместо того, чтобы сделать свой ход.       (Юлиан однажды попытался так сделать, потому что очень разозлился тому, что проиграл Геральту буквально в сотый раз. Стоит признать, что ведьмаку не было равных в игре в Дженгу. Ведь играть с ведьмаком в игру, которая требует внимательности, контроля движений рук и терпеливости — анекдот.       Музыкант занимался этим стабильно пару раз в неделю.)       Во-вторых, конечно, Геральт не хотел ссориться с Юлианом. Он справедливо полагал, что их разлад не приведет ни к чему хорошему и уж точно состояние музыканта не улучшит. А то, что они могут очень серьезно стукнуться лбами, если ведьмак начнет гнуть свою линию — было вне сомнений. Для мягкохарактерного музыканта, который мог расплакаться, если увидит особенно жалостливое фото котенка в интернете, он был на удивление жестким. Укусишь — сломаешь зубы.       (Геральт обожал это.)       Третья причина плавно вытекала из второй и была скорее подпунктом, чем отдельной строчкой в списке. Личные границы, мать его за ногу… Личные границы нарушать нельзя. Ведьмаку, честно, всю жизнь было не просто плевать… хуй он класть хотел на чужие личные границы.       Пока он не понял, что мог бы избежать очень большого количества проблем, если бы всё-таки хоть иногда их уважал. Не тогда, когда надо было эмоционально и психологически надавить, чтобы быстрее справиться с заказом и избежать человеческих жертв — нет. В этом ведьмак был до сих пор непреклонен. Если надо покрошить чью-либо психику, чтобы спасти жизни, то он сделает это и теперь.       Но вот в ситуациях, когда ничье здоровье или сохранность не стоит на кону, можно немного усмирять свою натуру мудака.       Юлиан своей шизой никому навредить не мог. Только, может быть, себе — но для этого рядом был (дежурил) Геральт.       (Ведьмак продолжал называть проблемы музыканта “шизой”, потому что это было емко, иронично и просто. Он не мог, естественно, назвать происходящее в полной мере шизофренией или расстройством личности, потому что это, очевидно, были не они. Но конкретно это сленговое выражение “шиза” подходило ситуации великолепно, так считал Геральт)       После ужина Юлиан ушел в студию и час сидел там. Судя по звуку, он сводил свою музыку: до ведьмака доносились клики мышки, обрывки музыкальных строк, которые он слышал уже тысячу раз, и тихое задумчивое бормотание.       Геральт посмотрел на часы, прикинул, что уже пора готовиться ко сну, если он не хочет столкнуться утром с “боги, Геральт, мы проспали! Давай вечером поговорим, я на пары побежал, всё, люблю-целую, не скучай”.       Ведьмак тяжело вздохнул, помассировал виски, встал с кресла, отложив свой блокнот, и направился в студию.       Он нашел Юлиана сидящим за столом в наушниках, неудобно согнувшимся над клавиатурой стационарного студийного компьютера. На его коленях лежала гитара, а его взгляд бегал по цветным полоскам на экране, понять смысл которых Геральт не мог и не хотел.       — Ну как успехи? — спросил ведьмак громко и скорее из желания просто сказать что-то, чем действительно узнать как успехи.       Геральт прекрасно знал, как: Юлиан закончил сведение и редактирование альбома еще полмесяца назад, и все последнее время занимался тем, что по сотне раз переслушивал его. Ведьмак в свою очередь отказывался от того, чтобы прослушать студийную запись и высказать мнение — ему больше нравилось живое исполнение. А еще, он, может быть, хотел услышать всё тогда, когда Юлиан будет точно уверен в том, что сделал.       Юлиан стянул наушники и положил их на стол.       — Да всё готово, на днях буду… Уже всё подготовил, но вот это место с этой модуляцией меня смущает. То есть, поначалу оно мне очень нравилось, но потом… Не знаю. Думаю еще, думаю… Ладно, идем спать, я засиделся, глаза уже закрываются, ничего не понимаю и не слышу.       “Такой придурок хороший”, — думал Геральт, пока наблюдал за тем, как Юлиан недовольно перебирает кофты в шкафу, потому что его домашние брюки, по его мнению, не сочетаются ни с чем, кроме футболки, а спать в футболке холодно — декабрь. Отопление в домах в этой части мира было просто отвратительным, по скромному мнению ведьмака, но… он жил в Каэр Морхене, ему не страшно, что обогреватели не совсем справляются. А вот Юлиан ныл и мерз. И если днем, когда он двигался и занимался делами, было вполне терпимо, то вот замерзнуть ночью до ледяных пальцев рук и ног было проще простого. Наконец, парень сдался, натянул первую попавшуюся толстовку, сказал Геральту, чтобы тот не разочаровывался в его чувстве прекрасного, ведь "ничего прекрасного не будет, если он замерзнет насмерть во сне", и лег, наконец.       И обнял Геральта со спины, тепло и крепко, как делал это всегда.       Геральт громко и с удовольствием выдохнул, когда почувствовал, что руки Юлиана обвили его грудь, а подбородок по обыкновению устроился где-то между шеей, плечом и лопаткой.              В последнее время Геральт спал всё хуже и хуже. Сразу после того сна с бездной качество его сна постепенно падало по очевидным причинам: ведьмак знал, что чем больше думаешь, тем хуже спишь. Но думать, к сожалению, сейчас было обязательно, так что… Ведьмак медитировал ночью, если не мог заснуть, считал вдохи, выдохи и удары сердца Юлиана, сосредотачивался на ощущениях и позволял телу отдыхать, а разум… разум, если честно, сам виноват, что снова подсунул Геральту бессонницу, так что пусть отдувается.       И все же, то, что ведьмак сейчас называл бессонницей, раньше для него было обычной жизнью. В один день сон приходил на четыре часа, в другой день — не приходил вообще, в третий день на часик-два получалось провалиться в дрему… Привычная схема. Он жил так не то, что годами — десятилетиями. Потом, когда в его жизни появилась Цирилла, сон пришел так неожиданно, что ведьмак сам опешил, когда вспомнил, что такое — выспаться.       Потом в жизни Геральта появился секс с Юлианом, и спать он стал вообще как убитый. Мог даже проспать все восемь часов и ни разу не проснуться…       Еще пару лет здорового сна, и Геральт был уверен, что, блять, подчинит материю.       Но конкретно сейчас он снова не мог заснуть. И Геральт, на удивление, этим раздражен не был.       (Ведьмак вообще всегда удивлялся, когда не был чем-нибудь раздражен.)       Из-за того, что Геральт стал засыпать позже Юлиана, или вообще не засыпать, он узнал больше о том, что делает музыкант перед сном.       Геральт не особенно осознавал до этого, что всегда засыпал первым. Юлиан, оказывается, чаще всего долго лежал без сна, вздыхал, чуть ворочался на месте и… трогал Геральта.       Ведьмак еле сдержал хохот умиления (о наличии которого у себя узнал тоже совсем недавно), когда почувствовал однажды, что парень гладит его по животу, играясь с волосами кончиками пальцев, и чуть сжимает его грудь, почесывая кожу над ней. Как будто изучает, что-ли… Геральт осознал в тот момент, что руку музыканта на своей груди ощущает уже как что-то само собой разумеющееся — настолько часто Юлиан к ней прикасался.       Потом оказалось, что в те ночи, когда они не засыпали в обнимку, Юлиан, проверив, что Геральт спит, завязывал ему косички. Тонкие, кривые, ничем не закрепленные, которые обычно сами распадались к утру, а если не распадались — ведьмак их не замечал, так как не имел привычки изучать свое отражение в зеркале.       И совсем иногда, когда Юлиану было грустно или плохо, он очень тихо напевал колыбельную. Его мелодичный шепот был настолько успокаивающим, что ведьмак ни разу не просыпался от этого, и не узнал бы, наверное, никогда, если бы не бессонница.       И как Геральту злиться на бессонные ночи, если они такие… интересные.       Конкретно сегодня была ночь из первой категории: Юлиан тихо мял его грудь, видимо, думая, что ведьмак спит. Он делал это настолько невесомо, что Геральт мог бы и не осознать этих движений, если бы не знал теперь точно, за чем следить.       Юлиан лежал и думал о том, что ведьмак почти всегда спал к нему спиной, и почему-то именно сегодня, именно сейчас эта мысль не давала музыканту покоя. Чувствуя себя вполне цельно сегодня, он погрузился в свои самые старые воспоминания: вот они с Геральтом спят под открытым небом… ведьмак лежит на спине. Вот они вынуждены спать среди большого количества людей — ведьмак снова лежит на спине. Вот они сняли комнату с двумя кроватями в корчме — Геральт спит на боку, спиной к стене, лицом к нему.       Вот им хватает монет только на одну комнату с одной кроватью, и Геральт… поворачивается к нему спиной.       Юлиан лежал и прокручивал подобные события и сам не знал, зачем. Как будто его внутренний взор зацепился за это, сработала интуиция, как будто из всего из этого есть определенный вывод… Но сознательная часть мозга еще не обработала его, чтобы оформить в мысль.       Музыкант подгонял процесс как мог, напрягая мозг, и тут его наконец осенило:       "Он спит спиной к тому месту, откуда не могут неожиданно напасть. Это его ведьмачьи, бойцовские инстинкты… Он спит на спине среди людей и под открытым небом, потому что напасть могут с любой стороны. Он спит спиной к стене в закрытых помещениях, чтобы быть лицом к двери и окну. И, наконец, он спит спиной ко мне… Потому что чувствует себя в безопасности, когда я у него за спиной. Потому что нападение будет… откуда угодно, но не…"       Юлиан всхлипнул и чуть отодвинулся от спины Геральта, чтобы закрыть лицо ладонью и остановить непрошенные слезы. Он сам уже устал от этих эмоциональных скачков, но ничего не мог поделать.       Однажды он чуть не заплакал на лекции, когда его студентка задала очень хороший и правильный вопрос о западно-европейской прозе.       Юлиан до кучи вспомнил это тоже и понял, что сейчас разбудит ведьмака, который, кажется, спал… потому что всхлипы и вздохи становились все громче и громче.       — Лютик? — тихо и хрипло позвал ведьмак и обернулся.       Геральт увидел в темноте блестящие темно-синие глаза, полные слез, и перевернулся к музыканту лицом.       — Что случилось? — вздохнул Геральт и заставил себя не закатывать глаза.       Юлиан помотал головой, настолько, насколько это можно было сделать лежа, и судорожно вдохнул, чтобы успокоиться, но безуспешно.       Геральт включил прикроватный торшер и сел на кровати.       — Не расскажешь? — скорее констатировал, чем спросил ведьмак.       — Просто, я тут понял… — сквозь всхлипы начал Юлиан, — что ты… мне доверяешь…       "Охуеть, — подумал Геральт саркастично, — кто бы мог подумать. Лютик, как ты догадался? Вот это выводы."       — И ты спишь ко мне спиной, — добавил Юлиан через небольшую паузу.       — Ты поэтому ревешь опять?       — Нет! То есть, да! Но по-другому!       Геральт усмехнулся и кратко кивнул, как кивают душевнобольным, когда они несут полный бред, но нужно согласиться, чтобы не схлопотать по лицу.       — И ты хочешь спать по-другому, — попытался продолжить мысль Геральт.       Он устроился чуть повыше на подушках, одной рукой взял Юлиана за локоть и потянул на себя, заставляя лечь ему на грудь, другой сразу обнял под ребрами, сминая пальцами приятную ткань теплой кофты. Ведьмаку казалось, что тот любит такую позу.       — Нет, — застонал Юлиан, но послушно обнял ведьмака в ответ.       — Лютик, я нихуя не понимаю. Я вообще не ебу, что ты хочешь сказать, почему ты опять плачешь, и как связано доверие с позой для сна.       — Ты действительно не понимаешь!?       — Ни капли.       — Какой кошмар, — завыл музыкант.       "Это точно мужик, которому тридцатник послезавтра, или что?" — спросил ведьмак сам себя в мыслях.       — Геральт, — очень серьезно начал музыкант и сделал самую настоящую театральную паузу перед тем, как продолжить: — я люблю тебя ужасно, и ты усугубляешь это.       Геральт понимающе хмыкнул и наклонился к лицу музыканта, чтобы поцеловать, но тот отвернулся.       — Я весь в слезах и сопл… Ай!       Геральт со злостью ткнул в лицо Юлиана целой стопкой сухих чистых салфеток, которые по очевидным причинам теперь постоянно лежали на обеих прикроватных тумбочках.       — Как ты заебал с этими соплями — пиздец. Да, я тоже тебя люблю. Только, блять, ради Мелитэле, успокойся.       — А ты такой тактичный и обходите… Ай! Не кусайся! Не тыкай! Не надо! Всё! ***       Геральт просил, чтобы подсознание подкинуло ему новую идею, и, если честно, совсем забыл о том, что в своих желаниях нужно быть точным.       В этот раз сон был приятным, хотя и немного странным, и до того размытым и хаотичным, что ведьмак не был уверен, что вспомнит его, когда проснется.       Во сне он то точно осознавал, что спит, то думал, что находится в реальности, то находился между этими двумя состояниями немного потерянный.       — Куда ты меня тащишь!? И кто ты такой? — кричит Юлиан.       Плачет, потом дерется, потом снова плачет в машине.       У ведьмака сломан нос — он совсем не ожидал кулака, но ему, если честно, плевать. На кучу других синяков и ссадин тоже. Ему даже как-то мрачно весело от того, что Юлиан его бьет: ведьмак не сопротивляется, только отмахивается и уворачивается, как может, пока тащит его к главным дверям Дома.       Йеннифэр очень долго уговаривает музыканта остаться. На удивление, успешно.       — Где ты учишься, Лютик?       — Оксфорд, — сквозь зевок тянет Юлиан и подмигивает чародейке. Та смеется.       Юлиан не сопротивляется тому, чтобы его назвали Лютиком, хотя сразу говорит, что друзья обычно зовут его Юль или… парень называет пятнадцать вариаций сокращения своего имени. Геральт не запоминает их, но ему и не нужно, потому что он и так их знает… В этот момент ведьмак понимает, что спит.       Но забывает об этом в Мексике.       Вспоминает в Сибири.       Забывает, когда смотрит на черную куртку.       Вспоминает, когда приезжает к Юлиану домой.       — Тебе не кажется, что тебе нужен рояль? — говорит ведьмак зачем-то.       — Может быть, да… — тянет Юлиан задумчиво, и его глаза загораются.       И он тут же целует ведьмака, так неожиданно и горячо, что… Геральт снова забывает, что спит.       Вспоминает, когда Юлиан убивает королеву кикимор — серебряные пули, говорит он, достать тяжело, и додумался он не сразу, но…       Ведьмак забывает в реанимации.       — Расскажи мне сегодня про… игошу! Про ту игошу! Да!       — Десятый раз уже, — вздыхает Геральт.       — Тогда про гору, — щурится Юлиан хитро.       Ведьмак вспоминает, что спит, снова. И решает, что можно не быть трусом хотя бы у себя во сне — поэтому рассказывает.       Музыкант дуется, но недолго и без слез. Говорит, что в какой-то степени Геральт был прав — ведьмак очень долго переубеждает его. Успешно.       — Лютик.       — А?       — Ты никогда не хотел… вспомнить сам?       — Нет, — фыркает музыкант, — зачем? Мертвое — мертвым, живое — живым. Да и к тому же, это всё — я, так какая разница? Я любил тебя тогда, я люблю тебя сейчас. В моей голове и так тесно, давай не будем забивать ее еще пятьюдесятью годами. Тридцать — и так дохуя.       Юлиан здоров, как бык. Физически, психологически, морально. Он сильный, веселый, озорной, любящий, громкий. Его глаза блестят жизнью, как горный водопад, щеки горят красным, как закатное солнце, волосы отливают золотом — он покрасил их ради эксперимента. И ему, на удивление, идет.       — Подлецу все к лицу, — вздыхает ведьмак, когда видит хэллоуинский костюм парня: черные крылья из магазина маскарадных костюмов, красные рога на ободке, которые, мать его, светятся… Рога на батарейке — ведьмак почему-то хохочет. Длинный черный и тонкий хвост на поясе с тканевым красным сердечком на кончике.       — Я думаю, выгляжу сногсшибательно, — твердо заявляет Юлиан. — И я не подлец!       — Подлец, — безапелляционно говорит ведьмак. — Рубашку застегни.       — Это часть образа! — тянет Юлиан и поправляет черную шелковую рубашку на плечах. Чуть подтягивает черные кожаные брюки на талии, шлепает сам себя по заднице и ярко улыбается.       — Октябрь, — твердо говорит Геральт.       — Да отстань, я знаю, я надену водолазку. Просто хотел немного тебя побесить, извини.       Геральт тяжело вздыхает, получает по макушке удар пластиковым трезубцем и…       Просыпается.       И не помнит ничего, что ему приснилось, только дурацкие уши… рога, это были рога. Рога на батарейках!