Три категории

      Юлиану пришлось устроить приехавшей Цирилле настоящий концерт, у него, естественно, не было выбора. А главное, у него не было никакого желания отказываться, когда девушка задумчиво почесывала бровь, вытягивала губы трубочкой и, прищурившись, выдавала очередной “заказ” на песню. Сейчас Юлиан сидел на банкетке рояля, подтянув одну ногу к груди и уперевшись в колено подбородком, и лениво жестикулировал руками во время беседы. Геральт сидел в кресле, в том, в котором сидел всегда: в самом углу комнаты, с обзором на окно и все двери, а Цири сидела в другом кресле, повернув его так, чтобы видеть одновременно и ведьмака, и музыканта.       — Когда альбом, Лютик?       — Да уже готов… — протянул Юлиан и нахмурился. — И уже загружен, осталось только нажать кнопку “опубликовать” но я… жду чего-то, не знаю. Жду, когда мне захочется это сделать.       — А почему не хочется сейчас?       Юлиан ответил тяжелым и драматичным вздохом и театрально приложил ладонь ко лбу, как бы говоря, что он сам не знает, но душа…       — Лютик, ты пишешь его четыре года. Четыре года. Прямо сейчас заходи и нажимай на эту свою кнопку…       — Нет, моя дорогая, никак нельзя. Сейчас у меня нет должного порыва души, нет той атмосферы, той нити желания, которая тянет меня за собой, заставляя и побуждая…       Цири пожала плечами, отпила вина и посмотрела на Геральта.       “Не смотри на меня, я не ебу, у него в башке черт ногу сломит”, — подумал ведьмак.       — Понимаешь, такой долгий проект, так долго я его писал, так долго я его сводил, я не могу просто взять и выпустить его в мир, мне нужно немного морально подготовиться.       — Так долго сводил, — хмыкнул ведьмак.       Геральт помнил, что было, когда Юлиану пришла барабанная установка. Потому что он порядком охуел, когда увидел, что через два дня музыкант играл (отстукивал? Барабанил? Ведьмак понятия не имел, какой глагол сюда применим) на ней так, будто учился несколько лет. Не то, чтобы Геральт точно знал, как выглядит игра того, кто учился несколько лет…точнее, он понятия не имел, как выглядит игра того, кто учился несколько лет. Но он полагал, что может отличить движения начинающего от движений профессионала. Наверное.       Все в своей жизни Геральт осваивал с трудом, болью и огромными моральными затратами. Ничего не давалось ему играючи, даже изучение новых видов боя или овладение новым оружием. В итоге Геральт всегда побеждал, но он не мог отрицать, что усилия, которые он приложил к этому, были колоссальны. Хотя и результаты, если честно, были хороши. Ведьмак, конечно, не сравнивал искусство музыки с искусством боя, но должен был признать, что и то, и другое требует внимания, терпения и времени. Поэтому он удивился, когда увидел, как быстро Юлиан разобрался с новым инструментом, при том, совершенно непохожим на то, на чем он играл до этого. Геральт никогда не видел раньше, как Юлиан учится чему-то новому в музыке: все, что ведьмак видел, Юлиан уже умел очень хорошо к тому моменту, как показывал.       Геральт видел, как Юлиан учится чему-то новому в других вещах: он помнил, как поэт учился охотиться на мелкую дичь, причем, не очень успешно. Точнее, абсолютно безуспешно, ведь Лютик так сильно расстраивался, когда дело доходило до того, чтобы убить жертву, что ведьмаку всегда приходилось в итоге делать это самому. Он порядком ворчал на поэта, но, если честно, не сильно: среди людей, которые не моргнув глазом могли забить соседа камнями, Лютик выглядел как… солнечный луч, что ли, пробивающийся через темные грозовые облака. Как будто был последним оплотом человечности. И, конечно, голода, потому что ужин убить было жалко до слез, и всё же. Также Геральт видел, как Юлиан учится бою на мечах. Это было более успешно, может быть потому, что Юлиану на удивление животных было жалко больше, чем людей.       И все же, учился он этому как и любой другой человек: со средней скоростью, со средней ловкостью, со средним результатом. Брал победу он за счет своей энергичности и непредсказуемости, а также безмозглого азарта, но точно не потому, что был великолепным бойцом. Он был вполне средним, может быть, чуть лучше среднего, потому что его обучали ведьмаки, а не пузатые и ленивые служащие при дворе (у которых Лютик учился искусству боя, будучи ребенком и подростком).       Может быть, Геральт был слишком строг к нему, потому что если сравнивать уровень мастерства Юлиана с другими людьми, а не с ведьмаками и эльфами, то можно сказать, что он дрался не “средне”, а вполне себе “нормально”, но… ведьмак давно решил, что будет слишком строг к нему в этом плане. Без причины или сожалений, просто — решил.       Когда же Юлиан взялся за изучение нового инструмента и преуспел буквально через пару дней, Геральт… не то, чтобы охуел. Может быть, совсем немного. И “удивился”, если честно, тоже было не совсем точным термином. Геральт понятия не имел, как описать эту странную эмоцию, но это было что-то вроде:       “Нет, блять, серьезно что-ли? То есть, мне похуй, конечно, но, блять, серьезно? Вы шутите? Такого же не бывает, правильно? Или бывает? Кажется, так не должно быть.”       Потому что Геральт никогда особенно в талант не верил. Знал, что он существует, но понимал, чего он стоит без труда — то есть, ничего не стоит. А вот талант Юлиана к музыке, кажется, был таким чистым, ярким и концентрированным, что ему было плевать на эту оговорку “без труда”.       Никакого труда — два дня и пошел записывать. Еблан.       (Геральт напоминал себе, что когда человек буквально умер и воскрес, наверное, не стоит удивляться чему-то такому простому, как быстрое обучение, учитывая, что Юлиан был профессионалом своего дела. И все же, эта ситуация почему-то его настораживала. Он возвращался мыслями к ней раз за разом, а потом сам же от этой мысли и отмахивался, напоминая себе, что ему плевать.)       Часть этих размышлений ведьмак скупо, сухо и кратко высказал, на что получил такое праведное, но умилительное возмущение Юлиана, что не удержался от усмешки.       — Во-первых, мой дорогой ведьмак, ничего я не пошел записывать через два дня. То есть, конечно, я пошел записывать! — поправил себя Юлиан и пропустил мимо ушей, что ведьмак хохотнул. — Но не для того, чтобы включить в альбом, а для того, чтобы услышать себя со стороны! Какого ты мнения обо мне вообще!? Думаешь, я стал бы включать в такую важную и долгую работу недоработанные куски? Нравиться записанное мне начало только через месяц! И то я немного обработал дорожку, без этого никуда. Так что твои рассуждения и обвинения мало того что беспочвенны, но еще и оскорбительны для музыканта такого уровня, как я. Конечно, я тружусь и прикладываю усилия! Я лучший деятель искусства в области музыки во всей…       “Англии? Европе? На всем континенте? На всем севере…?”       Цири переглянулась с Геральтом, тот кивнул еле заметно.       — Во всей вселенной! — крикнул Юлиан и стукнул кулаком по банкетке.       Цири не удержалась от хохота. Музыкант, тем временем, кажется, был ужасно оскорблен тем, что и ведьмак, и ласточка не восприняли его последние слова всерьез, поэтому он обиженно отвернулся и посмотрел в окно.       — Лютик, чтобы назначить тебя самым великим музыкантом вселенной, — ласково сказала Цири, — мне нужно действительно прослушать всех музыкантов вселенной. Тебя устроит звание моего самого любимого музыканта?       — Устроит, — смущенно сказал Юлиан и чуть кивнул, изо всех сил стараясь сохранить обиженное выражение лица, но безуспешно.       Геральт много раз наблюдал, что Юлиан не умеет долго обижаться, и, если честно, был благодарен за это.       Цири потянулась к бутылке вина, но, не обнаружив на ее дне ни капли напитка, встала, чтобы сходить на кухню и принести новую. Когда она вернулась, Юлиан уже о чем-то щебетал ведьмаку, совсем отойдя от небольшой и по-детски смешной обиды.       — Лютик, сыграешь еще раз ту…       — Которую?       — Которая про Геральта.       Юлиан прыснул и кивнул.       — Конечно, это значительно сузило область поиска, моя дорогая девочка, осталось всего лишь… несколько сотен песен. Можно чуть-чуть конкретнее?       Геральт закатил глаза и принял бутылку из рук Цири, чтобы вытащить пробку с тихим хлопком и разлить по бокалам. Цири села в кресло, но не спешила отвечать на вопрос, явно о чем-то задумавшись. Через паузу она выдала:       — Я тоже хочу песню. Про меня.       — У меня есть песни про тебя.       — Нет, я хочу… новую. Еще одну.       “Откуда она набралась такой… неприличной даже для королевской особы наглости?” — подумал ведьмак с нежностью, и тут же ответил сам себе на вопрос:       “Лютик, блять.”       — Так тому и быть, — мягко согласился Юлиан и пересел лицом к роялю, поставив обе ноги на педали.       Он глубоко вздохнул, положил пальцы на клавиши, сыграл несколько аккордов и спел задумчиво, с паузами:       “The green eyes       Yeah, the spotlight       Shines upon you       And how could       Anybody deny you?”       (Зеленые глаза,       Да, как будто прожекторы       Светят на тебя.       И как мог бы       хоть кто-либо отказать тебе?)       Юлиан вдруг перестал петь, но еще долго наигрывал мелодию, чуть покачиваясь. Он задумчиво смотрел куда-то сквозь рояль, прищурившись, пока не продолжил также неожиданно, как и закончил:       "The green eyes       You're the one that I wanted to find       And anyone who tried       To deny you must be out of their minds"       (Зеленые глаза,       Ты единственная, кого я хотел найти.       И любой, кто попытался бы отказать тебе,       Должно быть сошел с ума.)       — Это песня о любви, — резюмировала Цири.       — Конечно, это песня о любви, — фыркнул Юлиан и перестал играть, — как и все песни.       — Не все.       — Все — просто надо уметь читать между строк.       — Это песня о романтической любви.       — Нет никакой разницы между любовью, моя хорошая, — поморщился Юлиан, — может, ты слишком молода, чтобы понять это.       — Ладно, — усмехнулась девушка, — я надеюсь, ты допишешь ее.       — Да, кстати, нужно побыстрее… — музыкант схватил с крышки рояля блокнот и начал быстро записывать неожиданно пришедшие к нему строчки песни, одновременно с этим бормоча: — Может, мне действительно стоит написать несколько песен про тебя, про… Эскеля, в конце концов, нужно написать хотя бы одну, а то это даже как-то неприлично уже: мой любимый ведьмак, а ни одной песни про него нет.       — Я думала, Геральт твой любимый ведьмак, — Цири нахмурилась и положила обратно в коробку кусочек имбиря, который несла ко рту, чтобы выпрямиться и посмотреть на музыканта внимательно и недоуменно.       — Нет, — Юлиан помотал головой отрицательно и, закончив записывать, захлопнул блокнот. — Он был, пока не бросил меня на горе.       — Я думал, что Ламберт твой любимый ведьмак, — выдал Геральт скептически.       — Он был, — повторил Юлиан и кивнул, — пока не попытался меня прирезать, когда ты привез меня в Дом. Кстати, именно тогда о… я в тебя и влюбился, когда ты убрал лезвие его меча от моей шеи, но я не об этом сейчас. Эскель изначально должен был быть моим любимым ведьмаком, и это просто ужасно, что я так долго этого не понимал! Мы же даже путешествовали с ним, причем, очень успешно, я бы даже сказал, душа в душу!       — Вы… чего? — Геральт даже чуть наклонился к Юлиану, не совсем уверенный в том, что правильно услышал сказанное.       — О, это целая история, — провозгласил Юлиан и улыбнулся, крайне довольный тем, что вызвал у обоих такой шок.       Цири удивленно качнула головой, но всё-таки вернулась к поеданию роллов, разумно решив, что таращиться на поэта не поможет ей понять ситуацию лучше.       — Я хочу ее знать, — сразу же сказала Цири, не стесняясь говорить с набитым ртом.       — Твое желание — закон.       Юлиан чуть подвинул банкетку, чтобы пересесть на ней удобнее, выпрямился, и, взмахнув руками, начал свой рассказ:       — Была холодная, но яркая, как лед из чистейшей воды, весна. Я ждал Геральта в одном из северных городов, мы договорились встретиться после зимовки и отправиться в путешествие вместе. Конечно, сейчас я уже понимаю, что ни о чем мы не договаривались: я предложил, а Геральт не послал меня ко всем чертям, и я, соответственно, решил, что мы договорились.       “Так всё и было, хотя, я тоже считал, что мы договорились”, — подумал Геральт и не понял, почему его кольнула досада.       Или понял, но он действительно не хотел в такой хороший вечер задумываться о том, каким он был раньше. Тем временем, Юлиан продолжал свой рассказ:       — Я жду… — музыкант сделал паузу, — жду… — пауза. — А Геральта нет. Его нет день от назначенного, нет два, нет неделю. Месяц — нет! Я уже отчаялся и решил, что твой папуля позабыл про меня, обиделся конечно, но не сильно, и собирался отправиться один на юг: знал, что в итоге дорога нас столкнет, как и всегда. Как тут я слышу слухи: в город приехал ведьмак!       “Я не позабыл про тебя тогда, — подумал Геральт. — Мне пришлось срочно отправляться из Каэр Морхена порталом, чародейские, мать его, разборки… опять втянули меня в свои проблемы, и все так завертелось, что я только к концу лета вспомнил о том, что ты ждал меня в Гелиболе.”       — Я, конечно, удивился: по слухам ведьмак остановился совсем не на том постоялом дворе, что мы с Геральтом договаривались, но решил что он вполне мог забыть — как и всегда, если дело казалось скромного барда. Я сразу же туда, конечно! На радостях даже не спросил у хозяина, как зовут ведьмака, который остановился — сразу побежал в его комнату. Так я с Эскелем и познакомился, и хочу сказать, что из всех из вас, он наиболее вежливый и доброжелательный. И он, чтоб ты понимал, Геральт, действительно поблагодарил меня, когда я заштопал его. Не спрашивайте меня, как мы начали путешествовать вместе… Точнее, ладно, спрашивайте. Дело в том, что нам пришлось убегать. Но не из Гелибола, там мы только встретились, а потом так случилось, что сын торговца мебелью из дуба… В общем, это все детали, мы оказались в деревне близ Новиграда на какое-то время.       “Как-то ты очень скромно и коротко поешь, Лютик”, — подумал Геральт.       “Наверное, обещал не рассказывать никому. И, конечно, рассказал, как только тебя попросили.”       “На месте Эскеля я бы изначально не надеялся, что ты сохранишь в тайне хоть что-либо.”       — Там я влюбился в дочь старосты, потому что не влюбиться в нее было совершенно невозможно, — Юлиан сделал паузу и нахмурился, — не то, чтобы я помню, как она выглядела… Но я уверен, что так, что не влюбиться было бы невозможно. Давайте представим, что она была красоты ночной, черной и дерзкой, а губы ее сверкали красным, как кровь. И, если честно, я совсем не ожидал, что она окажется такой умелой. Настолько умелой, что нас попросту услышал ее отец. Меня, то есть, тут признаться надо честно. Эскелю пришлось буквально спасать меня от бесчестной и позорной погибели, за что я ему, конечно, вовек благодарен. Если бы не он, может быть, и не сидел бы я с вами сейчас… — к концу предложения музыкант звучал совсем тихо и неуверенно. — Ну, или сидел бы, то есть… Или бы… Ну…       Цири и Геральт снова переглянулись. Геральт кивнул.       — То есть, вы бежали из этой деревни, — подсказала Цири, прерывая мрачное бормотание Юлиана.       — Да! И не сговариваясь пошли вместе.       — То есть, ты прицепился к нему как банный лист, — усмехнулся Геральт.       — Ни в коем случае, мой дорогой, я так, во-первых, никогда не делаю, во-вторых, Эскель в полной мере наслаждался моей компанией, в отличие от некоторых неблагодарных ведьмаков. Не будем показывать пальцем и называть имена.       Геральт кивнул саркастично.       — Кстати, с тех пор Эскель не берет заказов на леших. Мы проходили мимо Вызимы, и Эскель получил заказ от местных: они жаловались, что в лес было совершенно невозможно зайти, не собрать ни ягод, ни грибов, ни даже лекарственных трав. Леший до того обнаглел, что не пускал жителей близких к лесу деревень даже на окраину, не то, что вглубь. Мощная оказалась тварина… Ох, вы не хотите знать. Вы не хотите знать, поверьте. Я остался ждать его в местной корчме, а он вернулся… Конечно, его не пустили на порог: он искупался в выгребной яме. Боги, я не должен был этого рассказывать тоже, но, Цири, я никогда не могу тебе отказать! Я весь вечер, да что вечер… всю ночь до утра носил из корчмы воду на задний двор, чтобы хоть как-то отмыть его. Видит небо, вонь была такая, что у меня слезились глаза. Вы не хотите знать, как он вообще оказался в выгребной яме, просто… поверьте мне, это не та история, которую нужно услышать. А вы знаете, я могу любую историю рассказать так, чтобы написать с нее сказку, но это не та история, — Юлиан тяжело вздохнул и сделал долгую паузу. — Зачем я это рассказал… Пообещайте, что забудете это сейчас же. Вот, прямо сейчас. Больше ничего не расскажу, но неудачи преследовали нас на каждом шагу. И вот если Геральт привык к этому, то Эскель попросил меня оставить его к середине лета.       — И ты что… согласился? — не поверил Геральт.       — Конечно, я согласился, Геральт, он же попросил меня! И сделал это вежливо: сказал, мол, Лютик, спасибо тебе за компанию, но дальше я, пожалуй, пойду один. Похвалил мое творчество, сказал, что я хороший друг, поблагодарил за заштопанные раны и ванны с ромашкой, и ушел.       — Я как только не просил тебя отвязаться, Лютик, — тяжело вздохнул ведьмак и зажал переносицу.       “А он просто попросил! Почему у него, блять, получилось, а у меня нет?”       — Ты никогда не просил меня уйти, Геральт, только один раз, и позволь заметить, тогда я действительно ушел.       — Нет, — ведьмак покачал головой. — Я и до этого просил.       — Ой, если ты об этом, — Юлиан отмахнулся и поморщился с таким видом, будто это был один раз, а не пару сотен, — Эскель захотел разойтись, потому что действительно устал от меня, а ты всегда просил меня уйти с видом “Лютик, пожалуйста, не оставляй меня, я так одинок, погладь меня по голове, мне плохо, я страдаю, ты мой единственный друг”.       Цири звонко засмеялась, Геральт бросил на нее очень неодобрительный взгляд исподлобья.       — Я никогда и ничего не делал и не говорил с таким видом.       — Только с таким видом ты и жил, Геральт, — Юлиан описал в воздухе расплывчатую фигуру, похожую на вопросительный знак, и произнес очень вкрадчивым и мрачным басом: — Посмотрите на меня, я такой загадочный, депрессивный, молчаливый, одинокий, пожалуйста, пригрейте меня у себя на груди, я не выдерживаю.       — Заткнись, — устало протянул ведьмак, поморщился и откинулся на спинку кресла.       — Я обожаю ваши пререкания, — протянула Цири и хохотнула. — Это всегда завораживает и умиляет, как сильно вы бесите друг друга, все равно остаетесь вместе. Вы так флиртуете, да? “Заткнись” и всё такое.       — Да, — кивнул Юлиан.       — Нет, мы не флиртуем, — рыкнул Геральт.       — Именно этим мы и занимаемся, моя дорогая, уже больше сорока лет.       — Йен всегда говорила, что вы парочка, но я все равно каждый раз удивляюсь, — улыбнулась девушка.       — Сарказм — единственный возможный способ общения для тех, кто вместе уже сорок лет.       — Мы не вместе сорок лет, — раздраженно отрезал Геральт.       — Конечно, нет, — согласился музыкант с кивком, — сорок один, если быть точным.       “Всего полтора года, и мне жаль, что так мало”, — подумал ведьмак.       “Я хотел бы больше, я бы так хотел больше…”       “И я не хочу, чтобы ты воспринимал мою грубость, как флирт. Потому что ты не заслуживаешь такого флирта. Я пытаюсь быть… нежнее.”       — Заебал, — выдохнул ведьмак под звонкий смех Юлиана и Цириллы.       Геральт потянулся к Юлиану, взял его за руку и приложил ее тыльной стороной к своему лбу, прикрыв глаза. Он не знал, как выразить то, что он хочет сказать, как заставить Юлиана понять, что он имеет в виду. Поэтому он решил даже не пытаться, а просто действовать так, как действовал всегда в непонятных ситуациях: использовать тактильный контакт. Вот он у Геральта получался намного лучше, так ему было проще. Юлиан притих, мягко улыбнулся, и потрепал Геральта свободной рукой по волосам.       — Такие вы милые, конечно, — вздохнула Цири и подлила себе вина, — ах, если бы у меня все было так просто, как у вас…       — Просто, — хохотнул Юлиан.       “Мне жаль, что ты не считаешь, что между нами всё просто. Потому что для меня всё было просто, а ты, видимо, как следует потрудился над этим”, — подумал Геральт и взял музыканта за вторую руку, которая перебирала его волосы, чтобы приложить ее ладонью к своему лицу.       Геральту очень нравилось ощущение рук Юлиана на своем лице.       — Но о чем ты? — переспросил Юлиан после паузы, когда заставил себя перестать завороженно наблюдать за тем, как Геральт держит его ладони у своего лица.       — Есть одна девушка, — грустно начала Цири и посмотрела в окно, — но я ей не нравлюсь, кажется.       — Быть такого не может, — очень серьезно и твердо сказал Юлиан.       Геральт отпустил его руки, выпрямился и посмотрел на Цири.       — Может, конечно, — фыркнула она и качнула головой совсем по-геральтовски, по скромному мнению Юлиана.       — Не может, — повторил Юлиан с нажимом. — Ты не можешь не нравиться, это очевидно.       Цири перевела на него скептический взгляд.       — Она может быть натуралкой.       — Не существует женщин-натуралок, — Юлиан отрицательно помотал головой, так, будто говорит о самой очевидной вещи на свете.       Геральт медленно ошарашенно моргнул.       “Чего, блять?” — подумал он.       — Чего, блять? — пробормотала Цири.       — Вы что, не знали? — музыкант всплеснул руками и нахмурился.       — Ты буквально… переспал с каждой женщиной на континенте. Что за хуйню ты несешь?       — Нет-нет-нет, Геральт, я не говорю, что нет женщин, которым нравятся мужчины. Конечно, такие есть, как и есть те женщины, которым мужчины не нравятся. Но вот женщин, которым не нравятся другие женщины, не существует, — сказал Юлиан тем тоном, которым говорил вещи, в которых совершенно, до самых костей, уверен.       — Звучит… отвратительно цинично, Лютик, — честно сказала Цири. — А еще до ужаса гомофобно.       — Что!? Наоборот! Любить женщин — естественное человеческое состояние. Я вообще удивлен, что женщинам нравятся мужчины, но, честно признаться, считаю, что в этом в основном моя заслуга.       Геральт хохотнул.       “Ну и самомнение…”       — Лютик, такое вообще сейчас говорить нельзя, тебя закенселят.       — Ух, — музыкант передернулся, но уверенности не растерял. — Но вы же никому не расскажете, так что я спокоен. Цири, просто… даже не думай об этом. Иди к своей цели и не бойся, знаешь, как говорят? Девушки, как спагетти: straight, until it gets wet.       — Лютик! — девушка подавилась вином и продолжила только после того как откашлялась и вытерла губы салфеткой. — Ты такой свинтус, что это даже страшно. Ты только что сказал самую циничную дичь, которую я слышала за последнее время.       — Это правда жизни, моя дорогая, — вздохнул Юлиан и высокомерно приподнял подбородок. — Тебе еще предстоит узнать ее, но запомни мои слова: нет на свете той, что не упала бы к твоим ногам, ведь такой девушке, как ты, не отказывают. Та, которая тебе нравится, может десять раз считать себя самой гетеросексуальной натуралкой на свете, но и ее стены падут перед твоими зелеными глазами. Купи вина, хороших сигарет, пригласи ее за город покататься на мотоцикле…       — Лютик, умоляю, заткнись, — припечатал Геральт и закрыл лицо рукой.       — Как хотите, но вы еще вспомните, что вам говорил маэстро Лютик, — музыкант многозначительно поднял указательный палец и потряс им в воздухе в назидание.       Повисла небольшая пауза, и Юлиан тут же бессовестно разбил ее:       — Все, моя хорошая, не смотри на меня так, у нас есть для тебя подарок, — музыкант вскочил с банкетки и быстрыми шагами ушел в комнату.       Геральт уже открыл рот, чтобы переспросить, у кого это “у нас”, но тут же захлопнул.       Он помнил, что у поэта была идиотская привычка покупать что-то для Цириллы, не советуясь с ведьмаком, а потом преподносить это ей как подарок от них двоих. Или вообще от одного только Геральта, что было ну совсем неловко для ведьмака.       Стоит признаться, эти подарки всегда приходились ласточке по вкусу, так что… Геральт не жаловался.       Не жаловался, но ворчал.       Юлиан вернулся со свертком, и Геральт мрачно понадеялся, что этот подарок не разорил музыканта, как прошлые.       — Я недавно действительно озаботился вопросом принта с сердечками и в поисках наткнулся на это платье. Распакуй, пожалуйста, сейчас, Геральт не успел посмотреть на него вживую, я только сегодня забрал его из доставки, но чтоб ты понимала, подарок от него тоже: он очень активно участвовал в выборе.       “Ага, блять, точно”, — подумал ведьмак.       Геральт был недоволен но… не сильно. Поэт действительно привносил в их отношения с Цири какую-то трогательную человечность, и очень много чего непонятного заставлял ведьмака делать для дочери.       Например, Геральт начал…       “Боги, блять.”       Писать Цири, что она красивая, и что он очень любит ее, когда та отправляла ему свои фотографии. У Цири вообще появилась забавная привычка постоянно все фотографировать, как только она прибыла в этот мир и обзавелась телефоном. И, конечно, все эти фотографии тут же летели ведьмаку в диалог. Иногда скопом, сразу десять, иногда по одной, иногда неумелые селфи, иногда — красивые портреты, иногда — городские или лесные пейзажи.       Однажды, наверное, где-то в их первый год совместных путешествий в этом мире, Юлиан заметил, что ведьмак полчаса почти не мигая смотрит в экран телефона. И, конечно, полез смотреть, что же там такого интересного — и увидел обычное селфи Цириллы, где та улыбается и держит стаканчик с кофе.       Юлиан буквально заставил Геральта ответить ей, хотя тот очень долго сопротивлялся. Музыкант был непреклонен и выдал все аргументы, которые смог придумать, успел и начать угрожать, и начать умолять. Ведьмак не помнил, когда именно сдался, но в итоге он отправил ласточке короткое: “Ты красивая. Люблю тебя.”       И, если честно, чуть не сжал телефон до хруста, но Юлиан вовремя выхватил его. Почему-то Геральту тогда казалось, что это… смешно или неловко. Сейчас он уже так, конечно, не считал, но тогда…       В ответ от Цири пришла дюжина смайликов (которые та тоже обожала, как и Юлиан), пять сообщений, содержащих ответные признания и благодарности, и свои фотографии после этого она начала отправлять в два раза чаще.       Геральт сохранял их все.       И чувствовал себя самым последним, пропащим слизняком-папашей. Таким человеком, что зубы скрипели.       — Вау, оно…       — Нравится?       — Да!       Геральт честно устал испытывать столько разных эмоций. И то, что сейчас Цири переоделась в девичье розовое платье из сетчатой ткани, с вышитыми на ней красными блестящими сердечками, не помогало ведьмаку собраться с мыслями и перестать чувствовать себя сентиментальным идиотом. Потому что это платье молодило ее лет на десять, а может, на все пятнадцать. И он знал, что второй раз в этом платье ее не увидит никогда. Цирилла любила платья, но скорее как красивые тряпки в шкафу: покупала, надевала один раз, вешала в шкаф и… ходила дальше в джинсах, рубашке и кожанке.       Глупо и бессмысленно.       Геральт обожал это.       — Геральт, а ты что думаешь? По твоему лицу не разобрать. Скажи что-нибудь хорошее, ну! — ткнул его Юлиан, выдергивая из раздумий.       — Красиво, — кинул Геральт и подлил себе вина.       До краев.       Геральт должен был помнить, что Цирилле тридцать ближе, чем двенадцать, и та каждый раз напоминала ему об этом. В какой-то момент она стала смеяться и несерьезно ворчать, когда ведьмак обнимал ее, уворачиваться от руки, когда он хотел погладить ее по голове, и Геральт понятия не имел, что это значит, и почему она ведет себя не так же, как тогда, когда была подростком. Почему она перестала приходить к нему ночью, если ей снились кошмары (а ей до сих пор иногда снились кошмары, Геральт знал это), почему она отказывалась путешествовать вместе, предпочитая везде ездить одной, почему больше не просила открыть ей банку с вареньем, если крышка не поддавалась с первого раза…       А потом он начал изучать психологию и узнал, что это называется сепарация, и что это естественная реакция здоровой личности на взросление. И что это, на самом деле, хорошо, а не плохо, и успокоился.       Но Геральт всё равно хотел сейчас подхватить ее, как маленькую, и подбросить в воздух.       А ей было почти тридцать.       В общем, ведьмаку стало намного легче переживать это, когда он увидел, что Юлиан потянулся к ней, чтобы погладить по голове, а та шутливо хлопнула его по руке и поморщилась.       — Я взрослее тебя, не помнишь?       — Помню, — вздохнул Юлиан с досадой и убрал руку.       Геральт хохотнул.       Ему очень нравилось молча наблюдать за тем, как Юлиан и Цирилла проводят время вместе. Геральт вообще предпочитал смотреть на то, как общается его семья, немного со стороны, отвлеченно. Иногда во время таких посиделок он мог обнаружить себя на том, что не сказал за вечер ни одного слова. Сегодня был не один из подобных вечеров, но ведьмак все равно местами терял нить разговора, в конце концов, ему хватало того, что он чувствовал: жизнь кипит, все здоровы и счастливы.       Потому что местами он сам не верил, что это возможно, но вот он… здесь.       Вот он здесь, отвлекся от беседы, рассматривая то, как густая черная подводка вокруг зеленых глаз ласточки собралась тонкими полосками в уголках глаз от постоянного смеха, причиной которому, конечно, был поэт.       —...и джинсы с сердечками! У меня есть джинсы с сердечками!       "У него, блять, еще и джинсы есть с сердечками."       Юлиан начертил на своем колене какую-то линию, а потом показал на свою талию, щебеча о чем-то, во что ведьмак вдумываться не хотел. Цири хохотнула и кивнула, и Юлиан вскочил с банкетки, чтобы уйти в спальню. Вернулся он со свертком одежды.       Геральт, честно, понятия не имел, что когда несколько месяцев назад Юлиан свихнулся по поводу этого идиотского принта из красных перевернутых жоп, все зашло настолько далеко.       "Никаких полумер…" — пронеслось в голове ведьмака.       Юлиан держал в руках светло-голубые джинсы с прорезями в виде больших сердец прямо там, где должны быть колени, и по контуру этих прорезей тянулась ярко-красная строчка.       Геральт был очень благодарен за то, что не видел этого на Юлиане. Потому что по скромному мнению ведьмака, это катастрофа. Не та катастрофа, когда музыкант надевает жемчужную нить или шелковую рубашку — та катастрофа, когда он примеряет радужное жабо.       Цири это мнение, кажется, не разделяла.       — У меня, вообще, много всякого, что я не ношу, так что если хочешь…       — А почему эти не носишь? — перебила его девушка.       — Понимаешь, — вздохнул Юлиан тяжело, — прорези большие… в них видно коленки, — Юлиан еще раз сокрушенно вздохнул и добавил так, будто признается в чем-то ужасном: — мои волосатые коленки.       Цири звонко захохотала и закивала активно и понимающе.       — А почему не побреешь? — ехидно протянула она.       — Я побрил, — признался он, — но ноги смотрятся странно, когда побриты одни коленки, так что я побрил голени. Стало еще хуже, я побрил бедра… Очнулся тогда, когда ниже бровей не осталось волос совсем. Молодой был, глупый… чесался два месяца, пока не оброс обратно. Интересный опыт, конечно, но повторять не стану: сколько лет назад это было, но до сих пор вспоминаю с дрожью.       Цири уже смеялась до слез, Геральт тоже не выдержал.       — И когда это было? — спросил ведьмак.       — На первом курсе, кажется, — задумчиво ответил Юлиан.       — Я сначала думал, это было тогда, когда ты купил ту идиотскую синюю рубашку.       — Она не идиотская! — возмутился Юлиан. — Просто я еще не придумал… как ее обыграть. Все, хватит надо мной потешаться, мои дорогие, для того, чтобы быть таким великолепно стильным, как я, нужно местами решаться на эксперименты. Не все из них удачны, признаю, но это не повод так ехидничать. Всё! Моя дорогая, так хочешь или не хочешь? Они будут тебе, конечно, большеваты в талии, но они на высокой посадке и изначально из женского отдела, так что будут смотреться, как оверсайз, и можно отнести в ателье — они посадят их тебе по фигуре. Если тебе хочется чего-нибудь с сердечками, то у меня много разного, посмотри, что тебе нравится — всё твоё. И другое тоже. Вообще, всё, что увидишь, бери, если приглянется, у меня столько одежды лежит…       — В смысле — из женского отдела?       — В прямом..?       Цири чуть зависла и наклонила голову.       — Ты покупаешь одежду в женском отделе?       — А какая разница? Иногда — да.       — Ну, знаешь… — девушка чуть прищурилась. — Ты, как сказать… Лютик, ты никогда не забываешь вслух напоминать нам о том, что ты обладатель самой красивой мужественности, а потом — в женский отдел? Я привыкла к твоим кружевам и шляпам с перьями, но… Не знаю, как будто это немного… Я не осуждаю, ты знаешь, уж я последний человек, которого это может смущать, просто мужчины этого мира, к которым ты теперь тоже относишься, стесняются даже купить гигиеническую помаду — потому что помада это женское.       — Я понял, о чем ты, — кивнул Юлиан. — Позволь мне объяснить.       Музыкант сел на банкетку, положил джинсы на ручку кресла, на котором сидела Цири, выпрямился и взял свой стакан с газировкой, чтобы чуть отпить перед тем, как начать свое умудренно-вдохновленное вещание.       — Есть у социума, в котором мы вынуждены жить…       Геральт тяжело вздохнул.       —...страннейшее поверье, что женское не должно нравиться мужчинам. Опуская бессмысленность подобной классификации, стоит сказать, что мужчины уверены, что примерив женское — одежду ли, имя или даже профессию, если они находят ее таковой — они тут же опустятся на уровень ниже, падут, понимаешь, на землю, встанут на колени перед самой судьбой. Они не любят женское, они боятся женского, они не хотят ассоциировать себя с женским. Я же нахожу в этой традиции противоречие: по какой причине мне не должно нравиться женское? Родители не хотят покупать сыновьям куклы — мне тоже отказывались покупать, кстати — потому что это может сделать из мальчика… кого? Человека гомосексуальной ориентации? Поэтому они, конечно, дарят ему фигурки перекачанных вояк с пистолетами — естественно, если я буду целыми днями держать в руках модель мужчины, мышцы груди которого прорисованы лучше, чем лицо, это сделает меня натуралом. Несомненно. Я уже молчу про фаллическое трактование символа пистолета. Не логичнее ли лучше подарить сыну куколку в розовом платье, если хочешь, чтобы ему нравились женщины? Я со всей уверенностью, со всей горячностью и искренностью заявляю, может быть, в миллионный раз за всю свою жизнь: я люблю женщин. Я так люблю женщин, что хочу петь. Так почему же я не должен любить всё женское впридачу? Опуская, опять же, бессмысленность подобной классификации, подразумевающей, что есть только черное и белое, дневное и ночное, женское и мужское — если и есть, всё-таки, то почему бы мне, тому, кто любит женщин на себе, не любить на себе и кружева, и жемчуг, и кудри, и карандаш для глаз? Любил, люблю, и буду любить. Любовь идет в разных формах и размерах, и я буду ее ощущать во всех гранях принципиально. Вот так, Цири, оно и есть на самом деле. Пора и тем, кто так боится, как ты сказала, гигиенической помады, признать себя либо тем, кто ненавидит женское, соответственно, отречься от всего: и от мягкой груди, и от блеска волос, и от полных губ. Либо признать себя, наконец тем, что женское любит: и тонкие запястья, и круглые бедра. И вместе с ними, тогда, и гигиеническую помаду, наконец. Никаких полумер, моя дорогая, полумеры ведут к заблуждениям.       Цири помолчала, задумавшись над услышанным, и выдала после паузы:       — Вот за это тебя точно закенселят.       — Нет! Я же рассуждаю в плоскости, подразумевающей разделение на женское и мужское, это же не значит, что я подобную классификацию приемлю для себя самого. Давно мне известно, что не будет скоро никакого разделения, и пора бы давно уже: моя душа устала от границ.       — Да, да, оправдывайся, — отмахнулась девушка со смешком. — Джинсы забираю, кстати. А много у тебя ненужной одежды?       — Вся она нужная, просто я ее не ношу, — философски ответил Юлиан. — Но если говорить прямо, то да, много.       — И ты ее выбрасываешь, если купил, а она прямо совсем не подходит?       — Ну… да?       — Отвратительно, Лютик.       Музыкант глупо моргнул и нахмурился.       — А что мне с ней делать еще…       — Относить на переработку! — воскликнула девушка и шлепнула ладонями по подлокотникам кресла. — Лютик, это же перепотребление, то, чем ты занимаешься. Это ужасно для экологии: купить новую вещь, спонсируя этим самым производство, и не носить потом, и, еще хуже, выбрасывать, если не подошло.       — У нас что тут, филиал твиттера, — проворчал ведьмак на грани слышимости, но и Цири, и Юлиан услышали и повернули к нему голову. Пришлось объясниться: — Блять, рассуждаете про пол и экологию, что дальше?       — Правильно сейчас говорить гендер, — поправил Юлиан.       — Экология — это моя специальность, — добавила Цири.       Геральт тяжело вздохнул.       — Не обращай на него внимания, он дед, — отмахнулся музыкант и вернулся к обсуждению переработки рубашек.       Геральт предпочел снова войти в свое состояние наблюдения со стороны. ***       — Уже пора? — с досадой протянул Юлиан.       Геральт молча кивнул и закинул чехол с оружием за спину. Цири споткнулась об одну из коробок на пути с кухни, громко и грязно выругалась, и, перепрыгнув через нее со злостью, наконец влетела в прихожую.       — Телефон! — раздраженно сказала девушка и кинула ведьмаку его телефон. Тот поймал его и усмехнулся.       — Сколько у тебя коробок вообще, зачем они тут? — проворчала Цири.       — Это мои вещи из кабинета, там были шкафы, которые я разобрал и выкинул, чтобы освободить место… Не смотри на меня так. В следующий раз отвезу на переработку. Никак не разберу эти коробки, времени не хватает, плюс, там ничего важного: фотографии, тетради, журналы… Но выбросить тоже не могу, там много дорогого сердцу.       — Уже полгода у него нет времени их разобрать, — проворчал ведьмак.       — Ладно, всё! Не давите на бедного, слабого сердцем музыканта. Разберу, вот прям сегодня сяду и разберу вместо работы…       — Нет уж, сегодня ты развлекаешь меня, а разбирать их будешь, как я уеду. А работать будешь завтра.       — Начальница такая, вся в тебя, Геральт, — пробормотал Юлиан.       "Вообще, разобрать коробки — хорошая идея. Бездумное занятие, но требующее сосредоточения: он может начать и очнуться только через несколько часов. Лютик, блять, умоляю, начни разбирать эти сраные коробки, когда Цири уедет, чтобы дождаться меня в здравом уме.”       — Да, разбери их наконец, — кивнул ведьмак.       — Понял я, понял! Вернешься — все уже будет рассортировано и разложено по новым полкам, обещаю. Для тех, кто буквально живет тем, что убивает монстров, вы какие-то очень неуклюжие…       — Он однажды забыл, что купил рояль, и врезался в него с грохотом, сравнимым с бомбежкой, — ровно сказал Геральт, нарочно обращаясь к Цири и игнорируя “эй” от Юлиана.       Цири усмехнулась и покосилась на рояль, как будто уже представила себе, как это могло комично смотреться со стороны. Она подалась к Геральту, коротко обняла его и даже дала поцеловать себя в макушку, похлопала его по груди и отошла.       — Ладно, идите воркуйте, а я пока побренчу на этой красоте! — с усмешкой сказала девушка, ушла из прихожей и направилась к роялю.       Юлиан проводил ее благодарным, но немного беспокойным взглядом, и ведьмак сразу уловил, что тот волнуется за инструмент — ведьмак на его месте тоже бы волновался, если честно.       Юлиан оглядел сумки Геральта, схватил те, которые он еще не взял, и вышел из квартиры следом за ним. Вместе они направились на парковку к мотоциклу ведьмака. И перед тем, как Геральт уехал, они минут десять стояли, привалившись к мотоциклу, и самозабвенно целовались.       Ведьмак хотел бы больше, но он по минутам распланировал свою поездку, и выдвигаться нужно было прямо сейчас.       — Коробки, Юлиан.       — Да пристали вы со своими коробками! Разберу я, разберу, всё! Пообещал же, Геральт, ты не веришь моему обещанию?       “Нет, не верю. Если ты что-то обещаешь, то скорее всего, это будет последнее из того, что ты действительно сделаешь. Но я не теряю надежды.”       Геральт в последний раз коротко поцеловал музыканта в краешек губ, надел шлем и уехал.       Декабрьская ночь встретила его холодом и яркими, почти серебряными звездами.