Три категории

      Юлиан продолжал изучать границы того, насколько далеко он может зайти, сохраняя собственную целостность, и пока что выводы были таковы:       Первое: он мог спокойно музицировать, если не использовал свои воспоминания из прошлой жизни. Также, он не мог играть на старых инструментах, на которых однажды умел играть бард: на лютне, на гуслях и на скрипке.        За скрипку было обидно, потому что Юлиан хотел однажды научиться на ней играть, и даже полагал, что у него получится, потому что он очень неплохо когда-то подружился с виолончелью. Но музыкант не грустил, потому что если они с Йеннифэр осуществят задуманное, осенью он уже сможет заняться скрипкой. Осталось только немного потерпеть и, конечно, сделать запись в специальном файле о том, что стоит научиться скрипке.        Сейчас над этим файлом Юлиан очень активно работал, и порой посвящал ему не только часы, но и дни работы. В общем, пока что конца и края работе не было видно.        Второе: алкоголь был под запретом даже в самых малых количествах. Даже глоток сидра, больше похожего на сок, чем на алкоголь, рушил его самообладание подобно вихрю.        Подобно катаклизму.        Это, конечно, тоже было обидно, но обижаться времени не было.        Альбом в прямом смысле… выстрелил. Выстрелил так, как Юлиан не мог ожидать даже в самых смелых своих мечтах, а мечтать он умел как следует. Поэтому долгожданную зимнюю передышку между экзаменами он провел в работе: предложения о выступлениях сыпались на него, как град, и он честно хотел выступить везде, но в какой-то момент ему пришлось начать выбирать, иначе, право слово, не оставалось времени в сутках. Ведь надо же было еще не забывать и про своих частных учеников, и про хор, и про… кучу всего.        У Юлиана минуты свободной не было, и это действительно помогало.       С третьим пока все было сложновато. Юлиан потыкал себя со всех сторон, как старшеклассник препарированную лягушку, и пришел к тому, что все еще не знает, может ли он трахаться.        То есть, технически, он все еще был молодым и здоровым парнем, если бы ни одно но: убойные дозы препаратов… совершили убой.       Либидо упало так, как не падало никогда, а он еще смел жаловаться на жизнь когда-то! Юлиан был почти уверен, что смог бы возбудиться, если бы ему кто-нибудь помог, но вот самостоятельно… А порно Юлиан ненавидел. Сам не знал, почему, и за это над ним нередко смеялись сверстники, когда он был подростком. Но из-за поэтичного свойства его натуры, Юлиана намного больше волновали эротические картины прошлых лет и, может быть, иногда, рассказы…       Но и они не справлялись.        А полгода без всякой разрядки ему совсем не улыбались — он, конечно, не был врачом, но ему казалось, что это попросту нездорово. Может быть. А может быть — и нет. В интернет он лезть не очень хотел, боялся, что гугл, как всегда, скажет, что у него рак всего, и умрет он пренепременно завтра.        Психиатр разводил руками, как бы говоря: а чего ты хочешь, дозы видел? Скажи спасибо, что еще способен на связную речь.        Вслух бы доктор такого, конечно, никогда не сказал, но Юлиан прекрасно умел читать между строк.        — А я тебе говорила, что ты зря ввязался в моногамные отношения, Юль, — протянула Сильвия сквозь поцелуи.       — Это моя работа — не затыкаться, когда дело идет к сексу.        Девушка хохотнула и подставила шею, чуть выгибаясь в спине и откидывая голову назад.        — Меня взяли на полставки. Ну серьезно, ты и один партнер на долгое время. Ну, нет. И как я рада, что ты снова в порядке — знаешь, быть твоим другом с привилегиями намного более приятно, чем просто другом.        Юлиан хохотнул и заглянул девушке в глаза, скользнув руками по талии вниз.       — На полставки? И сколько платят?       — У меня стажировка, испытательный срок.        — А я всегда говорил — ни за что не соглашаться на бесплатные стажировки.        — О, ну как я могла, особенно, когда ты так… разошелся, — задумчиво произнесла Сильвия, чуть сжав руки парня в особенно широких и сильных местах, явно имея в виду то, как Юлиан прибавил в мышечной массе.        Она помнила, как музыкант усиленно пихал в себя белковые коктейли в начале осени, сокрушаясь о проглядывающихся то там, то тут косточках круглые сутки. И вот, январь, подумать только — Юлиан наконец смог вернуться к своим восьмидесяти-с-чем-то-там килограммам.        — Мне раньше казалось, — продолжила девушка, когда Юлиан потянул ее кардиган вверх, чтобы поцеловать в живот, — что вы, парни, то есть, в качалку ходите, чтобы целоваться в раздевалке с другими парнями, а ты, кажется, действительно занимаешься там чем-то.        — Нет, — усмехнулся Юлиан. — Я целуюсь с качками в мужской раздевалке, все правильно. Просто мышцы передаются половым путем...       Юлиан действительно наслаждался тем, как гладкая, мягкая, без единого волоса кожа живота девушки ощущается на его лице, как приятно сжимать руками изящные бока без намека на твердые мышцы, и он готов был утонуть в этом блаженстве, но вдруг все его сознание задрожало, как горизонт перед землетрясением. Или, может быть, оно уже начало подрагивать давно, но он заметил только сейчас. Юлиан с ужасом понял, что контроль начинает ускользать, разум трещать по швам, а стена, уже давно отделяющая его от разбитой, больной и безумной части его мозга, заскрипела камнями.        Юлиан резко остановился, выпрямился над девушкой, садясь на колени, и со всей силы стукнулся головой о стену, разочарованно застонав.        — Я убью его… — пробормотал Юлиан и услышал громкое "эй!", эхом пронесшееся из-за стены.        "Почему мы остановились? Юлиан? Я бы ей с удовольствием…" — эхом пронесся над стеной голос Лютика.       Юлиан еще раз приложился лбом о стену и до скрипа сжал зубы, зажмурился, чтобы вернуть себе власть, которую не то, чтобы тут же потерял, но точно поставил под угрозу "свержения".       — Кого убьешь? — удивленно пробормотала Сильвия и приподнялась на локтях.        “...может быть даже раза три, пока язык не отвалится, признаюсь.”       Она явно не ожидала такой резкой смены настроения.        — Психиатра, который выписал мне столько колёс! — великолепно соврал Юлиан и расстроенно поник. — Мне жаль, извини, но, видимо, никак. Я думаю, это лечение убило во мне всё хорошее. Кто ж знал, что в двадцать шесть можно стать импо…       — Тшш, не говори так! — оборвала его Сильвия и села на кровати рядом, ласково и по-дружески потрепав по плечу. — Ничего, ты же не вечно будешь их принимать, эти таблетки. Ты же говорил, что курс закончится летом — летом и вернемся… к разговору. Позовем Кейт, как тогда, что скажешь?        Юлиан оперся на стену плечом, скрестил руки на груди и уронил голову вниз, так драматично, будто только что наблюдал конец света.        — Скажу, — начал он после тяжелой паузы, — что это самый мой большой позор в жизни.        — Даже больший, чем когда ты перепил и блеванул в главный фонтан университета?       Юлиан застонал и схватился за голову, подтянув колени к локтям.        Он прекрасно помнил, как притащил на втором курсе бутылку водки и очень успешно спрятал ее за большим учебником философии, и не был раскрыт, хотя у преподавателя были все шансы поймать его за руку и поспособствовать отчислению за подобную выходку. Видимо, азарт тогда так ударил в голову, что он сам не заметил, как сильно перебрал.       — Тебе надо было прямо сейчас это вспомнить?        — Ага, — хохотнула Сильвия.       — Тогда я отвечу. Выпустить девушку из кровати неудовлетворенной — больший позор, чем если бы я заблевал все фонтаны Великобритании.        — Согласна, — неожиданно согласилась Сильвия, отвернулась, удобно подоткнула подушку под спину и обезоруживающе улыбнулась. — Именно поэтому иди, заказывай ужин — и нет, не пиццу, а из ресторана. Беги за лучшим, что сможешь найти в ближайшем магазине, вином, и возвращайся: будем пересматривать Ла-Ла-Лэнд.        — Ла-Ла-Лэнд! — вскинулся Юлиан и оторвал руки от лица. — Давай что-нибудь другое, а? Я же опять буду плакать…       — О-о, да, — протянула Сильвия саркастично, схватила пульт от телевизора с прикроватной тумбочки и поправила кардиган на животе. — Я думаю, это меня чертовски удовлетворит.  ***       Юлиан провел рукой по тонким струнам укулеле, извлекая чистый, звонкий септаккорд, и откинул голову назад, чтобы задумчиво уставиться в потолок. Он давно не брал в руки укулеле — всё гитара, акустическая и электро, рояль, барабаны и куча всякой всячины, которую он использовал для записи альбома. Он и забыл, что на крючке в чехле висит его давняя подруга, которую так легко было кинуть на плечо и уехать, куда глаза глядят, чтобы выступать на улице или в переходах. Гиталеле, ее старшую сестру, он давно подарил — и не вспомнит сейчас, кому, но, вроде, подарил, а не продал — потому что остыл к ней. А вот любовь к народному инструменту далеких южных островов, не испорченному модификациями современности, так и осталась. Юлиан начал тихо перебирать струны, настраиваясь и подбирая, чуть прищурился, сглотнул и запел:       "I’m not sad, I’m not tired       But I feel I’m bad"       (Мне не грустно, я не устал,       Но я чувствую себя плохим.)       — Решил добить себя грустной песней? — усмехнулась Сильвия, но отвлеклась от своих дел, чтобы послушать Юлиана.       “I feel different from others        I wish I had what they have        But I’m just dreaming        Of randomness scheming        I got empty feelings        I wrestle my demons at night”       (Я чувствую себя не таким, как все вокруг,       И я хотел бы иметь то же, что есть у них.       Но я просто постоянно думаю       О схемах случайностей,       У меня пустые чувства       И я борюсь со своими демонами по ночам.)       — Скажу честно, она такая глупая, текст такой… банальный, — пробормотала девушка.        Юлиан усмехнулся сквозь пение, но продолжил, набрав побольше воздуха:       "I'm not sad,       I'm just tired of wanting you.        I wanted to say,       I think, you're cute"       (Мне не грустно,       Я просто устал хотеть тебя.       Я хотел сказать       "Я думаю, ты милый".)       — Там не так поется.       "I couldn't say it then, because,       I wasn't that character,       And now, in the other universe…"       (Я не мог сказать это тогда,       Я не был тем персонажем,       Но сейчас, в другой вселенной…)       — Ты не попадаешь в ритм, Ю, ты не можешь так просто менять чужую лирику на ходу.       — Да? Я только что именно это и сделал.       — И совсем не преуспел.        — И какая разница? — нахмурился Юлиан и приглушил струны ладонью, перестав играть.       Сильвия вздохнула и ответила сокрушенно:       — Никакой, просто у тебя опять лицо "я скучаю по своему байкеру-качку и собираюсь петь об этом слезливые песни весь вечер".        Юлиан скривился и выдал неприятный, злой диссонанс, стукнув по струнам.        — Он намного больше, чем "байкер-качок".       — О, все так говорят, Люль. "Он намного больше, чем тощий бухгалтер, который в тридцать все еще живет с мамой", ага. Потом оказывается, что он не просто "не больше, чем", а "даже меньше, чем".       — Ты не знаешь его.        Сильвия всплеснула руками и качнула головой.       — Конечно! Ты же ничего не рассказываешь! Не говоришь, почему вы разбежались, что случилось, кто виноват, почему ты так сильно повзрослел всего за пару лет путешествий с этим Ге-раль-том, почему… Я даже не буду продолжать список вопросов, Юль. Почему ты так убиваешься по нему? Два месяца страдать по мужику — это… слишком много, особенно для тебя. Последний раз ты так убивался только на первом курсе — когда тебя кинула та богатая сука.        — Она не сука.        — Она решила, что у твоего разбитого сердца есть цена.        — Я все еще обожаю эту машину.        — У твоего сердца не такая цена.        Юлиан фыркнул, явно веселясь, и откинулся на спинку стула, все еще не выпуская укулеле из рук.        — Я согласен, это было транжирство, можно было взять дешевле. Ай! Не бей, я понял! Я понял!       Юлиан звонко засмеялся, уворачиваясь от легких ударов ладонями, выставляя вперед то локти, то плечи, чтобы девушка не попала по лицу и шее.        — Все, все, я понял, рыцарственная дама,  сердца моего стражница! Пожалей, не ставь синяки, завтра концерт! — сквозь хохот выдавил музыкант и убрал укулеле подальше, чтобы ненароком не повредить инструмент. Но Сильвия внезапно остановилась — Юлиан даже не сразу понял, что бить больше не будут. Вместо этого девушка с силой потрепала его по волосам и только отвесила легкий подзатыльник напоследок. ***       — Надо выпустить второй альбом до июля.        Джон вытаращился на Юлиана со скептицизмом и ужасом одновременно, открыл рот, но, видимо, не нашел что сказать, поэтому неразборчиво вопросительно промычал, как будто ослышался.       — Вынуждена согласиться с предыдущим оратором, — фыркнула Карен, решив, что этот странный звук мычащего недоумения сойдет за отдельный аргумент.        Джон кашлянул, скосил на девушку взгляд, полный неудовольствия, и сформулировал наконец:       — Ты больше двух лет нам мозг компостировал с первым, потом больше полугода нам мозг компостировал с его записью, а потом еще месяц нам мозг компостировал с его выкладкой-не-выкладкой. До июля… раз, два, три, четыре, пять, шесть… Пять с половиной месяцев. Ты о чем вообще!?       — Так говорите, будто я вас заставляю его записывать! — взвился Юлиан.        — Нет, но слушать, сука, по десять демок подряд и пытаться сформулировать блядское мнение, когда не отличаешь бемоль от диеза, тяжеловато.        — Говори за себя, я отличаю бемоль от диеза, — поморщился Джон.        — Значит не буду вам ничего скидывать и просить высказаться, — махнул рукой Юлиан и пожал плечами. — Я не знал, что это тяжело для вас.       — Нет, цветочек, ты скидывай, конечно, просто как бы ты не помер от трудоголизма. Почему до июля?       Юлиан сглотнул, отвел взгляд, потрепал сам себя по голове задумчиво и сказал:       — Мне нужно будет уехать, и, скорее всего, на долго. А материал уже готов, так что надо побыстрее его сшить и склеить, пока я ничего не забыл.        — А, ну раз весь материал уже готов, — ответил Джон и, кажется, немного успокоился, хотя по скромному мнению поэта, тот заволновался слишком сильно.       — Когда успел?       — Да я как-то параллельно писал, на самом деле. Просто не хотел все в один пихать, понимаете? Чтобы не поперемешивались разные темы, разные звучания, разные стили… Альбом, понимаете, должен быть цельной картиной.        — Давно уже никто об этом не заморачивается, — отмахнулся Джон и, когда Карен попыталась утащить последний кусок пиццы, схватил коробку и отодвинул подальше.        Юлиан наблюдал за этим с усмешкой и, когда парень отвлекся, утащил последний кусочек пиццы сам, обезоруживающе улыбнувшись.        — О, я так рад, мой дорогой друг, — пропел поэт, — что ты наконец пришел в себя. Твоя манера влюбляться в лесбиянок меня пугала, хотя, скажу прямо, это было забавно.        — К чему ты это вообще сейчас? — нахмурился Джон.        — Ни к чему, — помотал головой Юлиан и в два укуса прикончил остатки пиццы. ***       — Теперь ты, хотя бы, не похож на ходячий страдающий труп.       — Дай бог здоровья моему ангелу-психиатру, — пропел Юлиан и с силой перечеркнул строчку с мелодией. Снова взял гитару, поставил пальцы на струны и приготовился считать.       Анекдот — сочинил, а записать на ноты не может.       У Лютика бы не было такой проблемы. Опыт нескольких десятков лет — не то же самое, что и опыт нескольких лет.       Юлиан неприязненно скривился от этих мыслей, стукнул по струнам и снова перевел взгляд в нотный блокнот.       "А что, если не три четверти, а шесть восьмых…?"       — Никак не выходит?       — Да всё не то, — простонал Юлиан. — Я забуду мелодию, пока буду пытаться ее записать.       — Не волнуйся, я запомнила. Позвонишь мне и я тебе напою, — улыбнулась Сильвия и достала из сумки косметичку, чтобы вывалить ее содержимое на стол.       — Что бы я без тебя делал, — пробормотал музыкант и снова начал высчитывать ритм.       — Отвлекись.       — М?       — Отвлекись минут на десять, поможет.       Юлиан кивнул и отложил гитару. Но пальцам, так и норовящим отстучать ритмический рисунок, спокойствие претило. Поэтому музыкант начал отстукивать случайные ритмы прямо по столешнице, задумчиво глядя в окно. Отвлечься…       Сильвия открыла зеркальце, выудила из косметички бежевый карандаш для губ и аккуратно поставила локти на стол. Юлиан залюбовался: он всегда любил наблюдать за женской рутиной. Хотя, раньше он это делал после горячих ночей, лежа на простынях, сейчас тоже было ничего. Не до конца жизни же он будет пить эту отраву…       Зато — голова была ясна, чиста и работоспособна. Не жизнь, а сказка.       Юлиан кашлянул и запел.       "Toss your dirty shoes…"       — Возьми на октаву ниже.       — Это в моем диапазоне.       — Всё что ни есть — в твоем диапазоне. Это не значит, — девушка ткнула в его сторону кончиком карандаша для губ, — что нужно надрываться.       — Я не надрываюсь. Я микстую.        — Всё равно возьми ниже, ты баритон.       — Я тенор-баритон, — скривился Юлиан, — а раньше вообще был тенор.       — В тринадцать? — насмешливо кинула Сильвия.       "Ну да, вообще-то в тринадцать, и что теперь?" — подумал музыкант обиженно, но действительно начал петь на октаву ниже.       "Toss your dirty shoes in my washing machine heart       Baby, bang it up inside"       (Забрось свои грязные ботинки в мое сердце — стиральную-машину,       Детка, ударь ее изнутри.)       "I'm not wearing my usual lipstick       I thought maybe we would kiss tonight       Baby will you kiss me already and       Toss your dirty shoes in my washing machine heart?       Baby, bang it up inside"       (На мне не та помада, которую я обычно ношу,       Потому что я думала, сегодня мы будем целоваться.       Детка, поцелуешь ты меня наконец?       И забросишь свои грязные ботинки в мое сердце — стиральную машину?       Детка, ударь ее изнутри.)       Сильвия улыбнулась: она знала эту песню, но не настолько хорошо, чтобы подпевать. Так, слышала пару раз по радио, но даже исполнительницу не помнила. И эти строчки про помаду ей очень понравились. Закончив обводить контур губ карандашом, она потянулась к косметичке, чтобы достать блеск. И задумалась, выбрать ей сегодня персиковый или холодный розовый…       "Baby, though I've closed my eyes       I know who you pretend I am       I know who you pretend I am"       (Детка, хоть я и закрыла глаза,       Я знаю, кого ты хочешь видеть во мне,       Я знаю, кого ты хочешь видеть во мне.)       По позвоночнику девушки пробежали мурашки от того, как Юлиан спел последние строчки. Она не уловила, что конкретно он вложил в них, но ей стало до ужаса не по себе. Она тяжело сглотнула и передернулась, чтобы прогнать мурашки.       И взяла помаду вместо блеска.