Три категории

      Не то, чтобы ведьмак сильно устал с дороги — он не гнал, так как никуда не торопился, поэтому от самой поездки он скорее получил удовольствие. Особенно было приятно ехать ночью: прогретый за день весенний воздух бил в лицо и пах травой, водой и дорожной пылью. Плюс ко всему, он останавливался и на пути в Оксфорд, и на пути обратно в Дом, чтобы передохнуть. И все же, зайдя в свою комнату-студию, Геральт подумал, что правильнее всего сейчас будет лечь и поспать. Все равно уже был поздний вечер, да и утром наверняка будет легче, голова будет яснее.       Сон очень помогал Геральту справляться с эмоциями. Всю жизнь, даже до того, как у него началась бессонница, он пренебрегал здоровым сном, потому что… он понятия не имел, почему конкретно, но у него всегда было ощущение, что расслабляться не время. Что не вся работа еще сделана. Что опасность ждет за каждым углом.       А сейчас у него наоборот было ощущение, что самое время расслабиться.       Сон, как он вычитал в одной из статей, это механизм, который помогает мозгу переварить события, произошедшие за день, разложить их по полочкам…       Сон.       Сон?       Геральт поднял взгляд от пуговиц рубашки, которую сейчас расстегивал, и глупо уставился в окно. Почему-то ему вспомнились те два ужасно-странных осенних сна. Он так и не поговорил о них с Йеннифэр, хотя, вроде как, хотел, но совсем забыл…       Геральт застегнул рубашку обратно и вышел из комнаты. Постучал в дверь комнаты чародейки, которая располагалась в противоположном конце коридора, но не услышал ответа, а сама дверь оказалась заперта. Заглянул на кухню, но на кухне были только Эскель и Весемир.       Ведьмак покосился на часы, вздохнул и спустился в лабораторию.       В большом подземном помещении, потолок которого был окрашен глянцевой белой краской, а стены выложены белой плиткой, стоял приятный полумрак. Яркие люминесцентные лампы, обычно тихо гудящие, были выключены. Угол, где за столом расположилась чародейка, освещал только торшер. Йеннифэр шуршала записями, раскладывая их, но судя по порядку, царящему в остальной лаборатории, практическая работа на сегодня уже была закончена. Как и всегда в конце негласного рабочего дня чародейка заполняла одной ей понятные таблицы, делала важные записи, сортировала исписанные формулами блокноты, чтобы сложить их на свои места, и, в случае необходимости, без труда найти их на следующий день.       С компьютерами она работала только по необходимости, обычно тогда, когда нужно было сделать что-нибудь для ее интернет-магазина, поэтому все рецепты, формулы и инструкции хранила в рукописях.       Геральт подошел к столу, безучастно пролистал блокнот, лежащий последний в стопке, и, глядя на то, как чародейка расчерчивает очередную таблицу, выдал вместо приветствия:       — Трудоголик.       — О, вернулся. Где был? — спросила она, не поднимая взгляда от бумаги.       — Ездил проветриться.       — На сегодня работа окончена, твоя помощь не нужна, — от руководящей интонации в ее голосе ведьмак чуть поморщился, но скорее иронично, чем всерьез.       Он давно признал ее характер начальницы, и последние годы начал просто делать то, что она говорит. Даже спрашивать перестал, зачем. Какой-то частью мозга он стал понимать, что раз Йеннифэр что-то говорит, и нет явной причины усомниться в ее словах, значит, и неявной не будет.       — Мне нужна помощь. Можешь залезть мне в голову?       Йеннифэр чуть карандаш не выронила и подняла на него недоуменный взгляд. Красиво выгнула аккуратно очерченную бровь и выпрямилась в кресле.       — Прости? Я думала, ты терпеть не можешь, когда я так делаю.       — Я терпеть не могу, когда ты так делаешь, но мне нужно кое-что показать тебе. Осенью мне приснилось два подозрительно странных сна. Я до сих пор не могу понять, это были просто сны, или что-то больше. Думаю, ты скажешь точно.       Йеннифэр поправила рукава черной кашемировой кофты, как будто задумавшись о чем-то, и кивнула.       — Принеси второе кресло. Я закончу и посмотрю.       — Если ты устала, это не срочно.       — Если бы я устала, то развернула бы тебя сразу же, — чародейка еле заметно закатила глаза и вернулась взглядом к таблице.       Геральт принес второе кресло, поставил напротив, сел, взял один из блокнотов, чтобы лениво полистать, и стал ждать.       Йеннифэр закончила с таблицей через полчаса, встала из-за стола, подошла к холодильнику, достала зелье и отдала ведьмаку.       — Ты по привычке будешь сопротивляться, поэтому будет больно. Выпей.       Геральт взял склянку, открыл, понюхал.       — Это то, что ты делала для Лютика?       Чародейка молча кивнула. Геральт разом осушил склянку и скривился от вкуса зелья.       — Дрянь.       — Лучшее седативное обезболивающее, которое ты можешь найти на земле. И, вероятно, во вселенной. Прояви каплю уважения.       — То, что эта разработка тянет на Нобелевскую премию, не отменяет того, что на вкус — дрянь, — заметил ведьмак.       — Лютик не жаловался.       — Что само по себе удивительно, — проворчал ведьмак. — Давай, я готов.       Йеннифэр кивнула, снова села в кресло, достала из тумбочки у стола ярко-синий камень, ограненный в форме октаэдра, и положила его на стол между ними. Геральт открыл было рот, чтобы сказать, что раньше он его не видел, и что камень похож на натуральный сапфир, но чародейка опередила его — то ли поняла вопрос без слов, то ли уже начала постепенно влезать в его сознание.       — Оказалось, что лучшие проводники магии, которые можно найти на этой земле, это натуральные драгоценные камни. Помогают экономить хаос — структурируют его использование. Плюс, накапливают его остатки, абсорбируя из воздуха, если их правильно заколдовать. Синие лучше всего подходят для ментальной магии, красные — для магии крови, желтые — для преобразований. За неимением мощных магических артефактов в этом мире…       — Ты начала создавать эти артефакты самостоятельно, — продолжил ведьмак удивленно.       — На безрыбье… — вздохнула чародейка несколько сокрушенно.       Геральт почувствовал странный привкус во рту, легкую тянущую боль в затылке, прикрыл глаза и погрузился в воспоминание о первом сне.       "Скажи, это было страшно, да, Геральт? Я на секунду решил, что всё, закончится славная жизнь величайшего поэта, затворится навсегда лучший голос континента в глотке, и будет его смерть героической, но бесславной, на окраине, среди…"       Йеннифэр невольно вздрогнула и даже сама удивилась этому — обычно она великолепно контролировала свое тело, но этот сон, который она сейчас смотрела как фильм, немного со стороны, был действительно очень ярким. А образ Лютика — повзрослевшего, заматеревшего, немного более худого, чем сейчас, в этом мире — был яркий, как картина. Малейшие детали были прорисованы, будто надиктованные: и узор на темно-фиолетовом жилете из плотной шерсти, и завитки на кончиках отросших каштановых волос, и трехдневная щетина.       И даже, черт возьми, несколько седых щетинок на подбородке.       "А что, — оживляется он, — если это сама судьба спасла меня? Знаешь, невидимой божественной рукой…"       Йеннифэр выпрямилась в спине до боли между лопатками и замерла, концентрируя все свое внимание.       "Потому что я ее любимый сын, конечно! Самый любимый из всех. Потому что у меня самый красивый голос…"       Йеннифэр громко и тяжело вдохнула, медленно спокойно выдохнула и решила, что сначала посмотрит сон до конца, а потом будет думать. Потом. Не сейчас. Сейчас — важно ничего не упустить. Правда, ничего особенно важного дальше не происходило. Пока что.       "Конечно буду, мне пришлось отдать тебе свой подарок и соврать, что это я забыл, а не ты!" — возмущается Лютик.       — Так вот, что тогда произошло! Мне изначально показалось странным, что Лютик забыл про День рождения! — не выдержала чародейка и усмехнулась.       Геральт поморщился и нахмурился, и хотя Йеннифэр не увидела этого, но прекрасно почувствовала — сейчас она была очень глубоко в его сознании.       В общем, все веселье от любимых перебранок ведьмака и барда сошло на нет, когда во сне появился второй Лютик. Молодой, свежий, дерзкий, одетый и более ярко, и более вызывающе. Йеннифэр прекрасно знала, что встреча с самим с собой даже во сне — нехороший знак.       Она почувствовала тревогу — не конкретно ту тревогу, которую чувствовал Геральт. И не ту тревогу, которую испытывали барды, общаясь друг с другом. Ту тревогу, которая была главным чувством сна, его красной нитью, как очень долгий аккорд на расстроенном инструменте.       — Вау! — воскликнула чародейка, когда Лютики поцеловались. — А это неожиданно горячо! Хотя и жутковато, правда. Ты не понимаешь, о чем они толкуют между собой? Это так забавно, Геральт. И нет, я знаю, что ты послал меня к чертовой матери, даже если ты не вербализовал это — я буквально в твоей голове. Расслабься. — чародейка прокрутила сцену еще раз и протянула: — Ну Лютик, ну дья…       Йеннифэр осеклась.       "И лучшая чародейка во вселенной в качестве лучшей подруги, конечно."       — Лучшей подруги, — иронично повторила чародейка. — Ясно-ясно, Геральт, не ревнуешь? Не ревнуешь. Хотя стоило бы, уж Лютика-то точно. Я бы на твоем месте ревновала даже Лютика к Лютику — потому что он действительно целуется лучше всех. — и добавила после секундной паузы: — Не спрашивай, я не расскажу.       — И не надо, — фыркнул ведьмак. — Ты поняла, о чем они говорили?       — Да, они хотели выяснить на практике, действительно ли целуются лучше всех, и выяснили, как видишь. Это, кстати, именно то, чего стоило ожидать от нашего друга, что он в первую очередь, встретив самого себя, будет думать о том, как он выглядит, насколько у него мягкие волосы и как хорошо он целуется. Я удивлена, что они прямо там не оставили тебя, чтобы пойти и потрахаться в туалете бара. Я знаю, что ты опять послал меня, можешь не пытаться скрывать это.       — Именно поэтому я ненавижу, когда ты лезешь ко мне в голову, — проворчал Геральт.       Йеннифэр снова вернулась к просмотру сна.       Наблюдая за тем, как Лютик сидит на земле у тела мертвого Лютика, она чуть снова не потеряла концентрацию, на несколько секунд она даже почувствовала, как защипало в носу. Не хватало еще нюни распускать из-за того, чего даже не случилось на самом деле.       Дальше Йеннифэр очень сильно захотела пошутить про это забавное обращение "Юль", но слова застряли в горле. Цунами из чувств накрыло ее, даже учитывая, что она смотрела со стороны. Это действительно… почти что травмирующий сон. И хотя чародейка не являлась участником событий, ей было больно и грустно. И выводы, которые против воли уже сформировались в ее мыслях, делали только хуже.       Тревожно.       Работать в тревожном настроении вообще-то непрофессионально, поэтому она быстро взяла себя в руки. Очередной раз.       "В твоей голове, конечно, мой любимый, дорогой ведьмак! Слава дьяволу, это сон, слава… Как я рад, что это сон. Всё, Геральт, просыпайся."       Йеннифэр дважды прокрутила последний диалог и, убедившись, что ничего не упустила, медленно начала выныривать из чужого сознания. Но Геральт остановил ее, как будто схватив за руку:       — Стой. Второй сон.       — Точно.       Второй сон оказался не таким… познавательным, и, к тому же, до мурашек пугающим, даже чародейка, которая умела сохранять спокойствие даже в критических ситуациях, тихо вскрикнула и дернулась, когда это существо закричало своим длинным, неестественным черным ртом, тянущимся от бровей до ключиц.       Когда она, наконец, вернулась в реальность, то обнаружила, что до боли в пальцах вцепилась в ручки кресла. Поэтому прежде, чем вернуть в реальность и ведьмака, она выждала минуту, чтобы отдышаться, расслабить плечи и вернуть на лицо бесстрастно-профессиональное выражение.       — Я смотрю, ты не впечатлена, — пробормотал Геральт, когда открыл глаза и сфокусировал взгляд на ее лице.       В лаборатории и так было тихо, а сейчас стало еще тише. Ведьмак не знал, сколько времени они находились в трансе, но, судя по всему, достаточно: во всем Доме не было слышно и шороха.       Ночь как будто села Геральту на плечи, давя безмолвием.       — Вообще-то, — наконец произнесла Йеннифэр и спокойно заправила прядь волос за ухо, — это довольно познавательный сон, — и добавила чуть ниже и тверже: — И он многое объясняет.       — Да, согласен, — тут же кивнул ведьмак и потер висок пальцами, продолжая чуть морщиться от головной боли.       — Да? — не на шутку удивилась чародейка и распахнула глаза.       Потом вгляделась в лицо напротив внимательнее, прищурилась, наклонила голову и продолжила оскорбительно-уважительно:       — Прости, а что это объясняет с твоей точки зрения?       — Очевидно, — вздохнул Геральт и постарался не зацикливаться на интонации, — я так долго пытался понять, что творится в бедовой башке Лютика, что сам обезумел немного.       — А-а, — облегченно выдохнула чародейка и усмехнулась. — Ну да, ну да.       Помолчали.       — Геральт, — снова обратилась к нему Йеннифэр, — принеси выпить, будь добр.       Когда дверь в лабораторию закрылась, чародейка уперлась локтями в стол и уронила голову лбом на свои кулачки.       Догадка, которая еще не оформилась в теорию, больно давила на голову. Йеннифэр тяжело и с чувством вздохнула. Тихо выругалась.       Она не планировала ввязываться в интриги такого масштаба. Когда-то раньше, возможно, ее амбиции бы заставили ее скорее восхищенно и злорадно хохотать, думать о том, как подробнее изучить это явление, когда-то ей бы захотелось самолично препарировать несчастного музыканта и выяснить, как она могла бы использовать его в своих целях. Но ее нездоровые, разрушительные амбиции остались далеко в прошлом. События последних пары десятков лет заставили ее расставить приоритеты иначе. Сейчас ее больше волновало не могущество как таковое, а могущество именно с точки зрения защиты своих близких. В последнее время она думала только о благополучии Цириллы, своих подруг-чародеек и немного ведьмаков. Верхом ее амбиций на данный момент была защита этой сферы от тварей, которые они притащили с собой на хвосте, потому что чародейка понимала, что в какой-то мере несла за это ответственность. И, конечно, она хотела вернуть себе прежний объем хаоса, но работа над этим уже шла: медленно, но верно. Йеннифэр знала точно, что однажды, может быть, через другой десяток лет, она восстановит свое могущество в полном объеме, главное — копить, трудиться, изучать и не останавливаться, в конце концов, она знала, что однажды научится черпать силу из других миров, так, как это случайно получилось у Цириллы.       Вот эта же ситуация сейчас ей была совершенно ни к чему. Она в какой-то степени была рада, что нашла новую идею, за которую можно было бы зацепиться для изучения, и интуиция ей подсказывала, что это правильное направление мысли, однако же…       — Черт бы тебя побрал, Лютик… — прошептала она, и, как только поняла, что именно сейчас сказала, истерично хохотнула.       Слова и образы крутились в голове беспорядочным ворохом, как будто закручивались в небольшие спирали, и чародейка позволила себе поддаться и плыть по течению размышлений бесконтрольно, зная, что все это — пока что бред догадок, а не стройная, лаконичная гипотеза. У образов не было ни начала, ни конца, ни причины, ни следствия, только всполохи.       "Лютик, — думала она, — что, если твое появление в этом мире… никак не связано с нами? Что, если ты сам — никак не связан с нами? Что, если твоя странная реинкарнация не является следствием работы хаоса, что, если… Что, если ты — причина сам по себе?"       "На что же ты способен, Юлиан? И почему пожелал не знать, на что способен? Почему у меня такое стойкое ощущение, почему интуиция кричит мне, что дело только в твоих собственных желаниях?"       "Сколько… тысяч… Сколько… миллионов… Сколько миллиардов лет идее блудного сына-изгнанника? Ты — идея? Во всех религиях, во всех сказках, во всех преданиях и мифах — всегда есть этот паттерн. Ты — паттерн?"       "Все было бы совсем не так, если бы ты был любимым сыном. Ты слишком много пережил. Пазл не сходится."       Йеннифэр поняла, что она не может обратиться ни к мифам, ни к легендам, ни к сказкам, чтобы ответить на свои вопросы. Они все, очевидно, лгали. Правдой было только то, что происходит непосредственно с самим Юлианом — и всё. Поэтому нужно было… выяснять все самой.       Всё сама. Как всегда. Чародейка иронично хмыкнула и потерла лицо ладонями.       Единственное, от чего она могла отталкиваться — это всего лишь несколько слов, которые повторялись во сне столько раз, что пенять на шутку или совпадение было уже совершенно невозможно. И у нее даже не было доказательств, только предчувствие, разыгравшаяся фантазия и зацепка за постоянное повторение одного и того же слова. Одного и того же.       Геральт вернулся в лабораторию с коньяком, вином, двумя бокалами и закуской. Он сначала сомневался, стоит ли тащить в лабораторию еду, а потом все-таки махнул рукой и взял — что-то ему подсказывало, разговор предстоит тяжелый. Не для чародейки, конечно — для ведьмака, пока он будет выпытывать у нее, что же за чертовщина ему приснилась. Потому что если бы это не было чертовщиной, Йеннифэр не отправила бы его за выпивкой, а сказала бы сразу: "Ты параноик, Геральт. Не мешай мне работать."       Или что-то в этом роде.       Ведьмак нашел Йеннифэр полусидящей на столе. Она внимательно смотрела в маленькое окошко под потолком лаборатории, куда выходила вытяжка. В него было видно только совсем небольшой кусочек неба, но чародейка все равно часто обращала туда взгляд, когда думала.       Геральт молча подошел к столу, сгрузил на него то, что принес, и тоже кинул взгляд в окно. Затянутое темно-фиолетовыми тучами ночное небо, ничего необычного…       — Геральт, — разрушила тишину чародейка и села обратно в кресло. — Расскажи мне про отношения Юлиана с родителями.       Геральт неприязненно дернул уголком губ, вытащил из бутылки вина пробку и разлил по бокалам. Йеннифэр молча взяла свой бокал, всем своим видом показывая, что ждет.       — К чему ты это сейчас вообще? — вздохнул ведьмак и опустился в свое кресло.       — Просто — расскажи. Как можно подробнее.       — Я знаю только про его родителей из этого мира. Про его родителей из нашего мира я знаю едва ли несколько слов.       — Расскажи то, что знаешь. Как ты охарактеризуешь их отношения?       — Ты думаешь, у меня есть право судить о чужих детско-родительских отношениях? — с сомнением проворчал ведьмак и взял свой бокал.       Он всегда больше любил пить из кружек, или, что греха таить, прямо из горла, но у него сегодня не было никаких сил выслушивать язвительные замечания Йеннифэр по этому поводу.       — Я думаю, что у тебя есть право судить о чужих детско-родительских отношениях.       — Они не бросили его в детстве, отдав мутантам на воспитание, и не отказались от него, когда он еще даже не родился. Что я могу еще сказать? — и добавил тихо, но с едким сарказмом: — Хотя, это было бы в какой-то мере милосердно по отношению к нему.       — Подробнее, пожалуйста. Как они относятся друг к другу?       Геральт подавил очередной тяжелый вздох. Он честно понятия не имел, при чем тут это, но Йеннифэр же не отстанет…       — Лютик уверен, что он любимчик, считает, что в глубине души отец и мать обожают его, просто не знают, как с ним общаться. Сейчас он думает, что эти его родители когда-нибудь остынут, а их отношения наладятся. На это даже больно смотреть.       Йеннифэр понятливо кивнула, пригубила вино, довольная, что у нее получилось заставить ведьмака изъясняться целыми предложениями, и задала наводящий вопрос:       — Почему на это больно смотреть?       Геральт посмотрел в бокал, одним глотком осушил половину, закинул в рот несколько орехов, что принес в качестве закуски вместе с сухофруктами, ягодами и вяленым мясом, и ответил после паузы:       — Они ненавидят его. Не за то, что он ведет себя вызывающе, как Лютик сам пытается всех уверить. И не за то, что он делает, якобы позоря их семью, как пытаются всех уверить они сами. Они его терпеть не могут просто за то, какой он человек. Ненавидят всей душой — его душу. Ненавидят как личность. Такой вывод я сделал. Несмотря на то, что Лютик всегда очень хорошо разбирался в чужих чувствах, эмоциях и мотивациях, это одно единственное исключение — он ошибается о том, как его родители относятся к нему. Быть может, то самое исключение, подтверждающее правило, как ты любишь говорить. Я достаточно монстров повидал на своем веку, чтобы точно знать, когда родитель — главный злодей в истории, а не случайный потерпевший. Я видел, как матери приносят своих младенцев в жертву выдуманным богам, я видел, как отцы насилуют дочерей, я видел многое. Иногда нужно признать, что отцовская и материнская любовь — не константа.       Геральт допил вино вторым глотком и плеснул себе еще почти до краев. И добавил:       — У Лютика не получается признать. Я бы сказал, что это сгубит его, но нет. Его вообще сгубить невозможно.       Йеннифэр кивнула, обозначая, что услышала его, и отвернулась, чтобы снова посмотреть в это маленькое окно под потолком. Геральт не разрешил себе начать беситься.       "Что-то мне нехорошо", — отстраненно подумала чародейка и поняла, что вино ей сейчас вообще не хочется. Она взмахом руки убрала вино обратно в бутылку, а потом отделила ножку бокала двумя постукиваниями ноготка по стеклу. Бокал для вина стал стаканом, не потеряв своей изначальной формы, и чародейка поставила его на стол, кивнув ведьмаку на коньяк.       Геральт невольно прикоснулся пальцами к дрогнувшему дважды медальону, хмыкнул и плеснул ей коньяка.       — Спасибо, — прошептала Йеннифэр.       "Юлиан уверен, что его земные родители обожают его, когда на самом деле они терпеть его не могут."       "Почти во всех мифах фигурирует именно "любимый сын бога", значит ли это, по аналогии, что Судьба на самом деле…"       "Что-то мне нехорошо."       Йеннифэр прикрыла глаза, одним махом выпила весь коньяк, который был в стакане, качнула головой, зажмурилась под насмешливым взглядом ведьмака, заправила выбившиеся пряди волос за уши и легонько хлопнула ладонями по столу.       — Можно я еще немного пороюсь в твоей голове?       — Вау, на этот раз ты спрашиваешь.       — Геральт.       — Йен.       — Пожалуйста.       Геральт вздохнул и кивнул.       — Вспомни, когда Юлиан разрождался… длинными монологами о судьбе, жизни, предназначении и боге? Или, может, кидал особенно глубокомысленные фразы?       — Каждый день, — фыкнул ведьмак. — Он же не затыкается, вечно рассуждает обо всем и ни о чем одновременно.       — Вспомни особенно яркие моменты, пожалуйста. Те, которые случайно запомнились, даже не обязательно по той теме, что я сказала.       Йеннифэр аккуратно и медленно проникла в его сознание и стала внимательно слушать.       "Я говорю, нет, это как цветок. Не знает такой цветок!"       "...погоди, ты что, сейчас сказал, что у меня самый красивый голос среди ангелов?"       "...а что, если меня не двое? Что, если меня трое? Что, если меня… десять? Десятеро? И больше: в каждом мире по Лютику. Или по Юлиану, ведь я не брал себе псевдоним “Лютик” в этом мире и даже не думал о нем, пока не появился ты и не стал меня так называть. Что, если в другом мире меня зовут по-другому?"       "...что, если я не один? И не два? Что, если нас много. Меня, то есть, ты понял. Это значит, что в каждом мире у меня проблемы с семьей, талант к музыке и желание ввязываться в проблемы?"       "Нравилось, что я обычный человек среди всех этих ведьмаков, монстров, чародеек, бессмертных вампиров… А я дурак с лютней, но все равно в гуще событий."       "Ну представь себе, — возмутился парень, — ты выпустил рыбок в аквариум. И ты можешь контролировать каждое их движение? Каждый поворот? Каждое дрожание… плавника? Можешь предсказать, зная породу и… у рыбок есть породы? Не важно! Никто не отменял хаотичных, мерзких рыбок, которые и не думают делать то, что ты хочешь! И бац — ты уже не всесильный бог рыбок, а сосед, в лучшем случае — хозяин и кормилец. Только рыбки твои — существа с ногами, руками и самосознанием, а аквариум — мир, который они научились менять сами. И вот уже каждая хаотичная рыбка — бог сама себе. Кончился и аквариум, и питомцы, теперь только знай — выливать из аквариума воду, спускать рыбок в унитаз и злиться, что все опять не по плану. Того и гляди, вылезут твои рыбки из очередного аквариума и плавниками раскидают весь твой пасьянс, перемешают карты, еще и друзей себе найдут, чтобы вместе хаотично хохотать над твоими анти-хаотичными списками событий. Одна рыбка-революционер, и плакала твоя империя аквариумов, друг мой. Не бог ты, а обычный скучающий офисный клерк, который решил справиться с одиночеством и потерей контроля над собственной судьбой тем, что завел питомца. Твоя кошка — думаешь, верит, что дом твой, а не её? И, думаешь, у нее есть причины считать, что хозяин — ты, а не она?"       "Чтоб ты знал, Геральт, всё на свете из-за романтики. Вообще — всё. Ты думаешь, туманности во вселенной созданы для чего-то другого? Поверь мне, если кто-то их рисовал, то думал только о том, что люди будут рассматривать их восхищаться, чувствуя себя совсем маленькими в огромной вселенной."       Йеннифэр пролистнула эти фразы и обрывки монологов, все больше уверяясь в своих догадках, отчего ей, однако же, легче не становилось. Становилось только хуже. На этот раз она вернулась из сознания ведьмака быстрее и легче, потому что не залезала глубоко, а только мельком прослушала то, что он выудил на поверхность памяти сам. Йеннифэр мрачно посмотрела на Геральта и залпом выпила весь коньяк в стакане.       Ведьмак саркастично присвистнул.       — Всё, Йен, рассказывай, что это. Это не обычные сны?       — Нет, — ответила она и прокашлялась от крепости напитка, постучала себя по груди и поморщилась. Однако же, кивнула на бутылку, чтобы ведьмак налил ей еще. — Это не обычные сны.       — Это вещие сны? — пророкотал Геральт резко севшим голосом.       Йеннифэр тяжело вздохнула.       — Вещие сны, Геральт, рассказывают о том, что случится. Этот сон… Давай поговорим про первый, потому что второй не несет особенной смысловой нагрузки. Так вот, этот сон рассказывает о вероятном, альтернативном развитии событий.       — То есть это, всё-таки, магический сон.       — Нет, — чародейка пригубила коньяк, — это никак не связано с хаосом, это просто приснилось тебе.       — Я, блять, ни черта не понял, — ведьмак прикрыл глаза. — Это обычный сон, всё-таки, или нет?       — Это просто приснилось тебе, это никак не связано с хаосом, но это не обычный сон, так понятно?       — Не понятно, — ведьмак отрицательно качнул головой.       Йеннифэр помолчала, прикидывая, как можно объяснить всё максимально просто тому, кто не понимает всех тонкостей хаоса пространства-времени. Но объяснить хоть как-то точно было надо, ведь Геральт не отстанет…       — Связанные друг с другом люди снятся друг другу, это известное явление. Но причиной не является магия, в конце концов, если бы твой сон был искусственно навязанным, я бы сразу увидела это, распознала структуру, она была бы другой.       Йеннифэр решила, что вдаваться в подробности о различиях искусственных и настоящих сновидений бесполезно, но и что еще сказать по этому поводу, понятия не имела. Чародейка понадеялась, что Геральт сам задаст уточняющие вопросы, а еще понадеялась, что они будут не слишком глупые. В общем, совершенно зря.       — Звучит так, будто это всё же игра моего больного воображения.       "И с каких пор вообще у меня есть больное воображение…" — пронеслось у ведьмака в мыслях.       — Нет же… — Йеннифэр поморщилась. — Скажи, ты специально? Я уверена, что объясняю предельно просто и понятно.       Геральт прикрыл глаза, отсчитал до десяти и обратно, сделал глоток коньяка и проговорил твердо и тихо:       — Я рад, что ты хоть в чем-то уверена. Но мне это никак не помогает.       Йеннифэр недобро глянула на него исподлобья. Геральт продолжил:       — Объясни подробнее.       Чародейка допила коньяк, со стуком поставила стакан на стол, сцепила перед собой ладони замком, чуть нахмурилась и начала говорить, твердо и ясно выговаривая каждое слово:       — Сетка пространства состоит из множества, множества тончайших струн. Вероятности накладываются друг на друга бесконечно, создавая хаос событий. Каждое движение в одном конце вселенной становится следствием и является причиной каждого движения в другом конце вселенной. Поэтому мысли связаны, ведь они — материальный, но электрический импульс. Ничто не происходит просто так, одновременно с этим, ничто не происходит вследствие умысла. Подобный сон нельзя отнести в категорию "бреда уставшего мозга", так как подобная многоуровневая, многослойная и подробнейшая конструкция альтернативного развития событий не могла появиться, созданная только одним сознанием. Наше восприятие по большей части плоское и однозначное, и для такой полной и точной картинки необходимо было бы как минимум две точки зрения. Иначе бы ты действительно понимал всё, что Лютик говорит сам себе во сне — но ты не улавливал и половины. Как, по-твоему, твой же мозг создал бы что-то, не ясное ему самому?       Геральт очень внимательно слушал, запоминая всё, что говорит чародейка, потому что знал: потом еще месяц будет прокручивать в голове каждое ее слово. Наконец, когда ведьмак понял, что последний вопрос был риторический, а говорить она закончила, он заговорил:       — Ты хочешь сказать… — и пробормотал: — Нихуя не понял, — и продолжил громче: — Ты хочешь сказать, что Лютик в моем сне осознавал себя?       — Да, — кивнула чародейка то ли облегченно, что он наконец понял, то ли удивленно, что он вообще понял.       — Каким образом Лютик пробрался ко мне в сознание? Во-первых, он не владеет хаосом, во-вторых, даже если бы владел — он точно бодрствовал тогда, когда мне это снилось, я помню.       — Это был не Лютик.       Геральт глупо моргнул и нахмурился.       — Еще раз, Геральт. Сетка пространства состоит из множества тончайших струн. Когда нити приходят в движение в точке А, рано или поздно, движение отразится на положении точки Б. И наоборот в любом порядке. Только точек — бесконечное множество, разумеется, и приходят в движение они хаотично. Так как мысли материальны, когда люди связаны друг с другом, они в общем, вселенском смысле приближаются друг к другу, состыковываются, влияют…       Геральт наконец понял, что Йеннифэр пыталась сказать, и перебил ее:       — Ты хочешь сказать, что я словил… эхо? Что мое сознание срезонировало, как струна?       — Да! — почти воскликнула чародейка и всплеснула руками.       — Почему ты сразу не могла это сказать?       — Потому что это не так.       "Я сейчас ебнусь", — простонал Геральт в мыслях. Но не нашел, что сказать. Просто кинул на Йеннифэр долгий, мрачный и немного злой взгляд. Она впечатлена не была, но настроение уловила, поэтому продолжила:       — Потому что если бы Я так сказала, это был бы позор не только для меня, как чародейки, но и для всего магического сообщества. Но когда это сказал Ты, это остроумное замечание, емкая метафора, объясняющая ситуацию идеально.       — Если продолжать эту… метафору, Лютик в моем сне был отражением на стекле, разводами на водной глади от брошенного камешка.       — Именно.       — Почему сейчас? Точнее, тогда. Раньше такого не было.       — Лютик давно позволил сам себе дать… резонанс, как ты выразился. Поэтому он так хорошо читал тебя, понимал с полуслова, или даже без слов — по выражению лица, по молчанию. Ты же позволил этому случиться только сейчас, и, наконец, столкнулся с последствиями. Поздравляю.       — Все еще походит на бред умалишенного.       Йеннифэр до боли в пятках захотелось пнуть ведьмака каблуком под ребра, но она осталась сидеть. Вот, почему она называла свой характер стальным — не применять насилие с идиотами, которые окружают ее, было слишком сложно.       — Как знаешь, — кинула она безразлично и посмотрела в то самое окно под потолком. Прищурилась, перевела взгляд на сапфир, убрала его в бархатный мешочек и обратно в тумбочку.       — Ты, кстати, зря так удивляешься, — начала она после паузы, когда ведьмак подлил им еще коньяка, глоток которого позволил ей немного успокоиться. — У нас с тобой давно такая связь, хоть и создана она была изначально искусственно, сейчас она вполне натуральная. С Цириллой у вас тоже точно такая же связь. С братьями, с Весемиром — тоже. С кем-то больше, с кем-то меньше, с Лютиком самая сильная, но не из ряда вон выходящая. Это всегда позволяло нам знать, когда дорогой человек в опасности, это много раз спасало нас. Ты называешь это интуицией. Одна природа, названия разные.       — Разве с Цири — это не предназначение?       — И оно тоже. Разная природа, следствие одно, действуют вместе.       Геральт наконец осознал в полной мере все, что хотел, и сам не заметил, как расслабился. Правда, спать не хотелось больше, даже учитывая, что вдвоем они с чародейкой уже ополовинили бутылку коньяка.       — Ты двоечник, Геральт. В Аретузе тебя бы пустили к рыбам.       — Рыбам на корм, ты имеешь в виду?       — Нет. Забудь.       В уютном теперь молчании Йеннифэр изящно закинула в рот несколько ягод, орехов и взяла со стола длинный кусок вяленого мяса. На несколько минут ее мысли заняли насущные, бытовые вопросы: что нужно поужинать, хотя, совсем не хочется ничего делать, да и поздно уже…       — Кстати, о снах, — подал голос ведьмак. — Лютику давно уже не снятся сны, ты знаешь?       — Конечно, ему не снятся сны. Его сознание больно и разорвано. Но я скоро это исправлю, жду его к июлю.       — Он приедет?       — Да.       — И как ты это исправишь?       — Слишком сложно для твоего понимания, "как" я это исправлю, — вздохнула Йеннифэр, — поэтому просто ожидай следствий и не вмешивайся.       — Опять говоришь загадками.       — Опять не читаешь между строк. ***       Йеннифэр опустилась в теплую воду, даже не потрудившись добавить в нее пены или соли, как делала обычно. Она очень старалась гнать от себя мысли, но у нее не получалось. Она знала многих, кто обладал искусством "не думать", некоторые из них даже жили с ней под одной крышей, но сама чародейка такой способностью похвастаться не могла.       Несмотря на то, что ей просто хотелось вымыться и спокойно лечь спать, ее мозг продолжал работать безостановочно.       "Может, мне показалось? Просто совпадение. Этот придурок не может быть настолько значимой исторической фигурой. Тем более — существование данной исторической фигуры даже не подтверждено, только легенды, кочующие из религии в религию, из культуры в культуру, из песни в песню."       Сомнений добавлял тот факт, что Йеннифэр прекрасно чувствовала, вообще-то, божественную энергию. Более того — она даже была лично знакома с некоторыми божками, которые на деле, как правило, оказывались обыкновенными порождениями хаоса. Но в этом мире ничего божественного не было, как не было в нем ничего магического. Мир, как учебник, был сухим, правильным и логичным. Все по полочкам, все по главам, настолько ясно, что люди, населяющие его, глубоко проникли в его познание: еще чуть-чуть — полетят к звездам. Что там, какие-то пару сотен лет? Прогресс наступал на пятки.       Никакого хаоса.       Именно это и берегло, скорее всего, эту сферу. Именно это и позволило этим людям так далеко продвинуться.       И если бы уж среди этих печатных страниц учебника была хоть одна магическая, божественная, дьявольская — уж Йеннифэр бы точно опознала ее первой.       Если же только могущество подобного рода не шло извне — из другого мира, из другой, параллельной, как здесь говорят, вселенной, из далекой, бесконечно далекой сферы, где были другие законы, другие следствия, другие причины.       Йеннифэр снова и снова прокручивала свои же мысли, снова и снова прокручивала почти-бессмысленные рассуждения Юлиана обо всем и ни о чем одновременно, прокручивала слова Геральта, которые тот произнес сам, но в качестве шутки.       "Я бы ткнул пальцем в тебя", подумать только…       Вот этого ей сейчас только не хватало. Быть втянутой в какие-то далекие, вселенские, могущественные разборки существ, о которых она даже ничего не знает.       Хотя, разборками это было назвать трудно — ничего же не происходило на самом деле. Жил обычный человек, ничем, кроме таланта и красивых глазок, не примечательный, жил там, жил здесь — они бы и не узнали никогда о том, что Лютик существует не единожды, если бы случайно не оказались в этом мире. Хаос их умирающей сферы был настолько взбешен, что мог выбросить их не то, что в другом мире; не то, что в открытом космосе даже; он мог выбросить их нигде, на грани времени, где нет пространства. Но им повезло.       Не слишком ли им красиво повезло?       Везучесть — не главная ли черта их друга?       Везет, бывает, по-разному. Иногда просто везет — иногда везет на неприятности.       Чаще второе, конечно, но случается порой, когда очень нужно, когда очень хочется, когда очень больно, когда вокруг друзья, когда есть, что терять.       Сбежать из разрушенного мира в стабильный, далекий и удобный мир, куда не долетит даже волна сопряжения — не везение ли?       Как будто ангел-хранитель провел невидимой рукой через все невыгодные вероятности.       — Нет, точно бред какой-то… — устало пробормотала чародейка то, что было полностью противоположно ее предчувствию, и плеснула себе в лицо водой. ***       К июню Йеннифэр накопила полный объем хаоса, необходимый для удаления памяти. Тот факт, что Цири недавно научилась черпать хаос из других миров, не переходя в них, но взаимодействуя с ними, очень сильно помог: вокруг ласточки клубился и закручивался такой объём хаоса, что чародейка впервые за многое время чувствовала себя в своей тарелке, ощущая присутствие магии в воздухе. Это в том числе помогло ей, хоть и немного, закончить подготовку даже раньше, чем нужно. Но она решила, что Юлиану об этом знать не обязательно — пусть приезжает тогда, когда они договорились. В конце концов, у него тоже была своя… подготовка.       Каждый день Йеннифэр то с одной стороны, то с другой стороны обдумывала гипотезу о том, что Юлиан такое на самом деле. И каким-то странным образом получалось, что все… сходится.       Почти всё. Йеннифэр не стала читать мифы этого мира, потому что делать ей больше нечего, забивать голову религиозными бреднями, тем более, там была написана ложь. Но некоторые факты тянулись вокруг всей этой ситуации красной нитью.       Как минимум эпитет “несущий солнце”.       Как максимум… созвучность.       Йеннифэр не было страшно, потому что это бред — бояться Лютика. Йеннифэр не было грустно, что она не догадалась раньше, потому что до этого у нее не было ни одной причины догадываться. Йеннифэр, на самом деле, было спокойно. И она впервые за полгода была полностью уверена в успехе.       Чародейка долго думала о том, на что конкретно способна душа Юлиана, ведь очевидно, что на многое. Но на что — многое? Уж точно Юлиан не умел магически, искусственно влиять на мир вокруг, Йеннифэр бы сразу узнала об этом, но, кажется, он умел влиять по-другому.       Как человек.       Песнями, поступками, дружбой и любовью. Не выходя за пределы возможностей своего тела.       И, кажется, у него была какая-то… чуйка. Интуиция, но вневременная. Множество раз Лютик предсказывал события в своих песнях и историях — да, очень размыто, да, не точно, но предсказывал же. Будто чувствовал… эти самые нити, пронизывающие пространство, как струны лютни под пальцами.       Но все это — в пределах человеческого сознания, потому как сам не понимал, что предсказывает, и никак не мог это использовать.       "Наверное", — каждый раз добавляла чародейка, как бы одергивая себя, заставляя не улетать мыслями слишком далеко от здравого смысла.       Во все это, по мнению Йеннифэр, вписывался еще и тот факт, что Лютик как-то действительно медленно старел. В пределах человеческих возможностей, но как будто на их грани, где еще немного — и будет подозрительно. Шел по лезвию меча, по краю пропасти, не размениваясь на среднюю позицию, нет. Выкрутил на максимум как будто мощность собственного тела.       Ведь он к пятидесяти пяти не стал обрюзгшим, не стал неприятно, по-старчески пахнуть, у него даже не выпали зубы — у него вообще были поразительно здоровые зубы.       Йеннифэр подумала, что эта ситуация с зубами — вот, что действительно должно было ее насторожить. С другой же стороны, бывают люди с очень хорошей генетикой, у которых и волосы, и зубы не выпадают, и кожа не покрывается морщинами. Бывают же, действительно. Всё в пределах здравого смысла. Но на грани…       Если умозаключения чародейки были верны, Юлиан мог, при желании, заставлять свое тело и разум работать так, как ему нужно. Вот, на что у него действительно было настоящее влияние.       "Наверное", — в очередной раз добавила Йеннифэр и продолжила рисовать очередную схему, на которой в виде рисунков и линий силы оставляла свои рассуждения, чтобы не забыть. Так было удобнее и нагляднее, чем с текстом.       Именно поэтому она и была уверена в успехе. Если она права — а она вообще-то почти всегда была права — то Юлиан сможет отсечь от себя безумный кусок сознания и "выздороветь", так как, очевидно, желает этого больше всего. Но не может сделать это сам, так как, очевидно, человеческое тело не обладает подобной способностью.       И, если совсем повезет, его мозг будет достаточно крепок, а воспоминания будут стерты достаточно тщательно, чтобы он мог без риска для себя… познакомиться с ними со всеми заново.       Йеннифэр знала, что не должна думать об этом, потому что подобное предположение уже выходило из категории "здравого смысла" и переходило в категорию "беспочвенных мечтаний". Но Йеннифэр, очевидно, была эгоисткой.       И она не хотела терять друга, а также не хотела терпеть кислую рожу страдающего Геральта и, тем более, она не хотела, чтобы Цирилла расстроилась.       Йеннифэр давно пересмотрела свои приоритеты. И ее приоритетом сейчас были окружающие ее люди. И каким-то невероятным образом болтливый, несносный и смазливый бард, у которого в голове гуляет ветер, а член из штанов выскакивает чаще, чем солнце встает — тоже стал для нее важным.       Чародейка закончила схему и вложила в папку, отведенную под все, что было связано с Юлианом (она завела ее в первый же день, когда Геральт привез его в Дом, а Йеннифэр долго и безрезультатно проводила опыты, пытаясь выяснить, каким образом Юлиан… существует). Достала из тумбочки "пустой" камень, еще не наполненный хаосом, и решила, что хорошая возможность сделать себе запас — на всякий случай.