Три категории

      Всполохи и нити хаоса Йеннифэр как правило всегда горели сиреневым, иногда — ближе к розовому, иногда — ближе к фиолетовому. Но когда Юлиан открыл глаза во второй раз, на секунду чародейке показалось, что ореол магии вокруг его головы, а также его глаза, полыхнули кобальтовым — цветом горения газа. Стоило Йеннифэр моргнуть, наваждение рассеялось, правда, на секунду ей показалось, что ореол магии вокруг его головы стал по форме больше напоминать…       — Ну что, как долго я отсутствовал? — бодро спросил музыкант и в одно движение поднялся на ноги, отряхнул полы пальто, проверил, не запачкал ли одежду об магические рисунки на полу.       Йеннифэр тяжело сглотнула. И осталась сидеть на всякий случай. Не хватало еще шаткой походкой выдать, что она в минуте от нервного срыва.       — Ты чего? — нахмурился Лютик. — Так долго? Устала? Извини, там срочно нужно было произвести перепланировку, да и…       — Произвести… что?       Йеннифэр была уверена в успехе. Она действительно полагала, что у Юлиана все получится, и он навсегда распрощается со своей бездной, отделив ту часть жизни, которая мешала ему быть цельным. Чародейка ни минуты не сомневалась в "счастливом конце", от того так страшно и тяжело было сейчас смотреть на Юлиана.       Который узнал ее. Который вел себя так, будто не забыл ни минуты.       “Неужели… его безумие выиграло? Быть не может…”       — На тебе лица нет, — искренне сочувствующе сказал музыкант, подошел к чародейке, присел рядом с ней на корточки. — Что такое?       Йеннифэр цепко схватила его за руку, да так резко, что Лютик жалобно ойкнул.       — Что произошло? Выкладывай, или я сама прямо сейчас влезу тебе в голову, — прошипела она.       Музыкант округлил глаза и хотел отшатнуться, но Йеннифэр держала его, судя по всему, с помощью магии.       — Мы договорились… — пролепетал он.       — За десять минут?       — Так меня не было всего десять минут? Ох, ну и зачем же я так спешил…       — Отвечай, — по слогам проговорила чародейка.       Лютик снова почувствовал себя так, будто он в минуте от королевского гнева и в шаге от казни, поэтому тут же защебетал:       — Я пришел к некому консенсусу с самим собой. Я решил, что эффективнее будет стать булочкой. Соответственно, я теперь един, и пустоту я прогнал, и как я понял, твой хаос позволил мне преобразовать… вот тут я уже не знаю, как объяснить. Понятия не имею, что там твой хаос мне позволил, а что не позволил, каждый раз, когда ты упоминаешь “нити”, я же реально представляю ниточки, понимаешь, для ткани, которыми рубашки и носки зашивают, и никак не могу представить себе, что они состоят из энергии, ведь как из энергии сшить рубашку, мне кажется, совершенно невозможно, и…       — Стой-стой-стой…       — …если бы можно было шить одежду из энергии, то она явно была бы прозрачной и вряд ли выполняла свои прямые функции, то есть, я был бы одет, но какой в этом смысл? Сколько бы ты не объясняла мне про круги влияния, нити, струны, хаос вероятностей, я не могу визуализировать это себе. Вот если бы я сам мог, понимаешь, на этих самых струнах пространства сыграть, то я бы, естественно, понял о чем ты, а так…       — Лютик! На секунду умолкни! Что значит — стать булочкой?       — У пончика есть дырка. У булочки — дырки нет. В этом отличие булочки от пончика. Разве не ясно?       — При чем тут пончик вообще…       — При том, что я решил, что будет по-моему. А по-моему будет так: никаких больше или-или. И никаких больше полумер, ведь они ведут к заблуждениям. Я не буду выбирать: жить мне хорошо, забыв, или жить мне плохо, помня… Я буду помнить и буду жить хорошо. И буду одним целым, потому что я договорился. Я растворил сахар, пропустил через фильтр и кристаллизовался заново. Черт, сахар…       Лютик мягко убрал со своего запястья руку чародейки, потому что ее хватка ослабла, и поднялся на ноги.       — Лютик, — начала она твердо, но не успела договорить: он перебил ее.       Каков наглец…       — Прости, давай потом, мне нужно срочно-срочно-срочно… — последнее он уже кричал ей из коридора. Всё, что услышала Йеннифэр, это гулкие удары каблуков на лестнице. Юлиан явно перешел на бег.       “Сказать мне ему или не сказать, что так не бывает?” ***       Лютик уже приготовился повернуть из коридора налево, на кухню, как его внимание снова привлекла та самая стеклянная полка, на которой он оставил свой медальон. Чуть не упав от того, что он резко сменил направление движения, музыкант почти подлетел к рамкам с фотографиями, схватил подвеску, нацепил на шею прямо поверх рубашки, хотя раньше всегда носил под одеждой, и теперь уже уверенно зашагал на кухню.       Где Геральт ожидаемо-невозмутимо стоял около плиты с деревянной лопаткой в руке.       Юлиан остановился на секунду, чтобы поймать взгляд ведьмака и начать говорить, но ведьмак, кажется, либо был глубоко в своих мыслях, либо намеренно его игнорировал.       Музыкант подошел к плите, привалился бедром к столешнице, небрежно скрестил руки на груди, будто совсем не чувствовал себя неловко сейчас, чуть наклонился к сковородке, на которой под крышкой шкворчало что-то черное, и произнес, жеманно ткнув пальцем в сторону неудавшегося блюда:       — Я подозреваю, это мы отнесем к третьей категории: скорее плохо, чем хорошо.       Геральт неразборчиво хмыкнул, выключил огонь, и уже потянул руку, чтобы снять со сковородки крышку, но сразу же передумал. Понял, что запах гари, наверное, будет просто адский.       — Я имею в виду, только если ты не поклонник угольков. Чем это было, кстати? Теперь уже и не разберешь. Может быть, картошка? Овощи? Надеюсь, не мясо, знаешь, было бы ужасно обидно.       Геральт поднял на него насмешливый взгляд.       Юлиан приободрился.       — По поводу твоего нового стиля, кстати говоря, — совсем не кстати перевел тему Юлиан, — хочу заметить, что тебе чертовски идет. Хотя я бы раньше и не подумал, что такая экстравагантная прическа может подойти твоему типу лица, а я, знаешь ли, очень-очень хорошо разбираюсь, какая прическа идет тому или иному типу лица…       Геральт молча повернул голову так, чтобы Юлиан увидел левую часть лица, и музыкант тут же подумолк. Длинный, неровный и в прямом смысле ужасающий красно-розовый шрам, судя по всему, оставленный когтем, тянулся от брови по виску и загибался за ухо к шее. Наконец, ведьмак сказал:       — Виверна.       — Виверна? Не слабо она тебя… Я бы даже сказал, неприлично сильно. Ты что ее, ловил, а не убивал? Как она так близко подобралась к твоему лицу?       — Как догадался?       — Чт… Геральт, я пошутил! Ты что, ловил виверну? Живую!? Геральт, нахера тебе виверна?       — Не мне, — пожал плечами ведьмак. — Йен захотела виверну. Я поймал.       Лютик глупо моргнул, потом осмотрелся вокруг, будто виверна могла сидеть где-то на кухне, и тихо проговорил:       — Ты хочешь сказать, я сейчас нахожусь под одной крышей с виверной? И меня об этом, конечно, никто не предупредил!?       — Ты не спрашивал.       — Геральт! По-твоему, о таких вещах нужно спрашивать? Мне что, каждый раз, как я приезжаю, спрашивать, не будет ли тут на кухне сидеть кикимора, чинно попивая чай?       — На кухне — не будет, — невозмутимо ответил ведьмак, покачивая деревянную лопатку в руке, и задумчиво посмотрел на сковородку с неудавшимся ужином. Прикинул, начать готовить новое, или черт с ним со всем, бутерброды — не так уж и плохи…       — А я думал, ты просто решил поменять прическу… — прошептал Юлиан.       — Нет, — отрицательно покачал головой Геральт, — мне пришлось. Чтобы обработать рану, я срезал все волосы на виске. Не осталось другого выбора, кроме как идти к цирюльнику и, — ведьмак неясно махнул рукой в воздухе, — просить сделать что-то с волосами. Он сделал это.       — Тебе действительно идет, — уверил музыкант и кивнул, подтверждая свои слова, как будто Геральту это было важно, идет ему или не идет. Выжил и на том спасибо. — Выбритые виски под длинными волосами смотрятся выигрышно.       Геральт поморщился и проговорил с едким сарказмом:       — Я теперь выгляжу, как сраный хипстер. Мне, блять, пожалуйста декаф латте на соевом молоке. Без сахара. И без воды, если можно. А лучше — давайте пустую чашку. Не надо, я принес свою, ведь берегу экологию.       Юлиан закрыл лицо рукой, смеясь, а на последних словах захохотал в полный голос. Геральт покосился на него странно, будто не сказал ничего такого, но музыканта было уже не остановить: он согнулся пополам и продолжал задушенно хохотать, еле успевая вытирать слезы.       — Не вижу ничего смешного.       — Геральт, я так скучал по тебе! — пропел Юлиан, немного успокоившись, и выпрямился. — Мне так жаль и умоляю… Точнее… нет, не так.       Юлиан сделал шаг в сторону от столешницы.       И упал на колени перед ведьмаком так драматично и театрально, будто играет на сцене, но вместе с тем искренне и к месту, без всякой неловкости.       Геральт заставил себя не закатить глаза. Просто отстраненно подумал о сохранности этих красных щегольских брюк.       И этих острых волосатых коленок.       — Геральт! — провозгласил Лютик на пару тонов громче и в бесконечное множество раз эффектнее. Поднял руки перед собой ладонями вверх и резанул ведьмака таким зелено-голубым взглядом, будто нож из морской глубины. — Умоляю, прости меня, идиота безмозглого. Я самый последний, пропащий придурок, самый недалекий и глупый из живущих на земле. Я так отвратительно поступил! Я такую хуйню сморозил! Я совершил такую непростительную ошибку! Но я знаю, что великодушие твоё не знает границ, что на всем белом свете не найдется ни одна душа, более сочувствующая и добрая, чем твоя, поэтому я смею молить тебя о…       Геральт всё-таки закатил глаза. И пока он наблюдал потолок, Юлиан схватил его за руки, да так крепко, как тисками сжал, и потянул на себя, заставив ведьмака чуть наклониться вперед и посмотреть на него снова.       — ...том, чтобы ты сказал мне, как мне искупить перед тобой свою вину! Никого у меня нет роднее, ближе, дороже и любимее тебя, свет мой, солнце мое, небо мое, сердце мое и душа моя! Мой лучший друг, мой верный спутник, моя муза, мой партнер, мой ведьмак! Хочешь — руками этими убей меня, но только прости, только, пожалуйста, прости меня, — музыкант уронил голову подбородком на грудь, но руки Геральта не отпустил. — Перед тобой, как на гильотине, стою на коленях: читай приговор, мой великолепный пал…       — Лютик, — не выдержал Геральт, — заткнись. Просто умолкни. Это ужасно.       Лютик снова поднял на него взгляд, да такой масляный и блестящий, будто он в секунде от того, чтобы заплакать.       Геральт тяжело-тяжело-тяжело вздохнул.       — Кончай представление. Я не злюсь на тебя. И встань.       Но Юлиан вставать не спешил, только прижал руки ведьмака к своей груди.       — Не реви, — искренне попросил ведьмак.       — Но, Геральт, я…       — Встань, — рыкнул Геральт.       И искренне удивился, когда это сработало: обычно Юлиан вообще никак на его рыки не реагировал, а сейчас встал, даже руки его отпустил. Видимо, у ведьмака появилась некоторая власть, пока музыкант чувствует себя виноватым. Геральт вдруг захотел продлить это каким-то образом, может, хотя бы на недельку…       Но совесть не позволила.       — Я не злюсь, — повторил Геральт и чуть не застонал, когда блеск глаз Лютика стал ну совсем невыносимым, — не реви, блять, только не реви…       — Я не реву, просто я очень рад тебя видеть. И очень рад, что ты не зол. Ты же не зол? Точно не зол? Если ты еще зол, я могу продолжить, потому что я, пока шел сюда от Йеннифэр, подготовил по меньшей мере пять минут извине…       — Нет! — гаркнул ведьмак. Юлиан напрягся. — Нет, — добавил он уже мягче, призвав всю свою выдержку и терпение, — не надо никаких извинений. Ты прощен, доволен?       — Доволен! — громко ответил музыкант и тут же изменился в лице. И снова ухватил Геральта за руки, но теперь — за плечи.       Ведьмак легко усмехнулся.       — Ты чувствуешь это? — спросил Лютик, но одновременно с ним заговорил и Геральт:       — Как твоя голова?       Музыкант решил, что важнее сейчас всё-таки ответить про голову.       — О, прекрасно! Йеннифэр там что-то намудрила, всю лабораторию изрисовала, и столько магии… понятия не имею, что она с этой магией сделала, честно скажу. Но я теперь един!       — Един? — переспросил ведьмак и нахмурился неверяще.       — Ну да.       — Это невозможно, — сказал Геральт прежде, чем подумал. И ему сразу стало больно: раньше он, так или иначе, гнал от себя эту мысль, хоть и понимал, как дела обстоят на самом деле, но вот это неожиданное заявление Юлиана…       — Ну так умереть и воскреснуть тоже невозможно, и вот, я — здесь? — иронично выдал Лютик и обезоруживающе улыбнулся.       Геральт ничего не ответил. Аргумент, как ни крути, железный…       — Я просто договорился, Геральт.       — С кем?       — С собой, с кем же еще?       Геральт захотел помассировать виски пальцами, потому что у него вдруг не на шутку разболелась голова, но держать плечи Лютика было так приятно, что он решил этого не делать. Только нахмурился еще сильнее.       — Не надо давить меня бровями, дорогой.       — Как ты это сделал?       — Смешал.       — Ты снова рассыпешься при первой же спорной ситуации. Мы уже проходили это, — проговорил Геральт.       Ему было больно говорить, и все же, это была правда.       — Нет, ты не понял, Геральт. Я теперь… Как бы объяснить…       Юлиан отпустил его руки (чем ведьмак не был доволен), шагнул к холодильнику, открыл его и начал рассматривать содержимое.       “Что, он, блять, делает, — подумал Геральт, — что, блять, это значит. Что, блять, творится в этой странной безумной голове…”       — О! То, что нужно! — крикнул Лютик и достал из холодильника два нераспечатанных пакета молока.       Достал с полок два одинаковых высоких стакана и кувшин.       Поставил всё это на стол, по очереди налил в каждый стакан молока из разных пакетов.       А потом, убедившись, что Геральт смотрит, оба стакана вылил в кувшин.       И произнес, будто это хоть что-то объясняет:       — В одном стакане было молоко жирности два с половиной процента, в другом — три и два.       — Допустим.       — Что значит — допустим!? Я тебе говорю — так было!       — Я не следил, куда ты выливаешь какое молоко.       — Это… не важно! Геральт, представь, что в одном стакане — такое молоко, в другом стакане — другое молоко.       — Молоко сейчас только в кувшине.       — Геральт…       — Продолжай. Не важно. Что ты пытаешься сказать?       — Какой процент жирности сейчас у молока в кувшине?       — Понятия не имею, я не видел, какое молоко ты…       — Ну представь себе, что в одном было такое, а в другом — другое!       — В таком случае два и восемьдесят пять сотых.       — Ага! А теперь сделай из него опять молоко два и пять и молоко три и два.       Геральт нахмурился.       — Ну, в теории…       — Ага-а-а! — протянул Лютик резко, как будто подловил Геральта на чем-то, — В теории! В теории, да. А на практике? А на практике это будут уже другие стаканы молока. Да и энергия, на это затраченная, будет превышать по количеству ту, что требуется для смеси. Понял меня? Энтропия, мой друг!       Геральт хотел ответить, что нихуя не понял, но вдруг… он понял. Хотя и посчитал, что термин “энтропия” тут вовсе ни при чем.       — Хорошо, допустим.       — Да почему допустим-то!?       — И как ты это сделал?       — Ты меня слушаешь или нет? Геральт! Это возмутительно! Я десять раз сказал: я договорился. А договор, как известно, обратной силы не имеет и обжалованию не подлежит.       Геральт зажал переносицу пальцами.       Просто по привычке.       А потом выдал:       — И что ты теперь будешь делать с двумя литрами молока?       —... в смысле?       — Ты открыл два новых пакета молока. Через три дня они, открытые, испортятся.       Лютик вытянул губы трубочкой, нахмурился задумчиво, ответил после паузы:       — Блинчики сейчас пожарю, а что делать…       Геральт максимально скептическим взглядом одарил его щегольской красный костюм, до боли белую рубашку, бордовое шерстяное пальто с такими ровными краями, будто их нарисовали, а не сшили, и начищенные до зеркального блеска ботинки.       — Да-а, согласен, — протянул музыкант, отследив его взгляд. — Сначала переоденусь, а потом — буду готовить.       “Вот и проблема с ужином решилась”, — подумал ведьмак отстраненно, но довольно, и одобрительно хмыкнул.       — ...только вот я с собой брал только парадно-выходное, кроме одной единственной футболки, в которой сплю, так что если никто не хочет, чтобы я щеголял по вашей кухне с голым задом…       — Всем тут похеру, будешь ты щеголять с голым задом или нет, Лютик.       — ...то я пойду и возьму какие-нибудь твои штаны. Их не жалко всё равно, главное, чтобы по бедрам сели. Надеюсь, у тебя есть что-нибудь на резинке? Вроде были домашние брюки какие-то, да? Пойду заберу свои вещи из машины, заодно припаркуюсь по-человечески. ***       Лютик ввалился в комнату Геральта с сумкой и гитарой как раз в тот момент, когда ведьмак вытащил из шкафа домашние штаны и кинул на кровать.       — Они черные, — простонал музыкант.       Геральт посмотрел с выражением: "А ты чего ожидал?"       — В самом деле, и чего я ожидал… — пробормотал он и сгрузил свои вещи на диван. — Они не подходят к моей желтой футболке.       Геральт закатил глаза.       — А эти тапочки — не подходят к моему красному костюму. Вообще ничего ни к чему не подходит.       — Можешь ходить голый, — безэмоционально кинул ведьмак и закрыл шкаф.       Юлиан очень нагло отодвинул Геральта плечом от шкафа и снова открыл его.       — Возьму твою футболку.       — Они тоже все черные.       — Геральт, ответь честно, почему они все черные? — задал риторический вопрос музыкант, хотя и знал, что ответа на него не получит ни он, ни кто-либо еще. Лютик много лет спрашивал у ведьмака, какого черта тот не носит вообще ничего, кроме черного, но кажется, Геральт и сам не знал. Только каждый раз отмахивался, говоря, что на черном не видно пятен крови.       Юлиан снял пиджак и аккуратно повесил его на вешалку, но не успел начать расстегивать рубашку, как лопатками почувствовал взгляд ведьмака. Обернулся, прикусил губу задумчиво, и спросил скорее сам себя:       — Мы же не спешим никуда, да? Я имею в виду, молоко не испортится за часик, а если и испортится, я обещаю, куплю вам… десять литров нового без всяких вопросов. Кого вообще в двадцать первом веке волнует молоко? Хотя, Цири бы отругала меня, сказала бы, что это неэтичное перепотребление… Геральт! Скажи, чего я прицепился к этому молоку!? А? А… это ты! Это ты прицепился, а у меня оно теперь из головы не идет! Не стыдно!?       Геральт фыркнул, покачал головой и скрестил руки на груди, а Лютик шагнул к нему и аккуратно положил ладони на его запястья.       — Ты же точно больше не злишься? Я так виноват перед тобой, мой друг.       — Нет. Я понимаю.       — Понимаешь!?       — Я не знаю, — вздохнул ведьмак, — что произошло тогда в твоей бедовой пустой голове, но я знаю, что такое тяга к разрушениям из-за злости.       Юлиан округлил глаза, потому что явно не ожидал услышать это сейчас, и не нашел, что ответить, как будто действительно его голова стала пустой. Правда, перестала быть бедовой — уж как ни крути. Геральт, тем временем, продолжил:       — Если ты не хочешь говорить, что случилось, а ты, судя по всему, не хочешь, то мне поебать. Храни свои секреты. Но я сужу по себе: стоит мне почувствовать ярость, я хочу крушить, и не важно что, не важно кого. Для себя я объяснил, что то же случилось и с тобой. Поэтому я не злюсь.       — Ты звучишь так, — медленно проговорил музыкант после короткой паузы, — будто десять лет не вылезал из психотерапии. Мне кажется, я сейчас ослепну от света твоего сознания, моя любовь, потому что таких умных и взрослых слов я от тебя…       — Захлопнись, — поморщился ведьмак.       — Можно я тебя поцелую? Пожалуйста, можно я тебя поцелую?       Лютик не понял, кто первым наклонился вперед, только осознал, что секунду спустя оказался на кровати, а руки Геральта пробрались под его рубашку на спине.       — Гер-ральт, ты можешь не применять, умоляю тебя, свою ведьмачью сверх-скорость на мне, потому что я уже не так молод, и подобные тряски могу-о-о-ой, — он не договорил, потому что ведьмак в одно движение переложил его на кровати удобнее, прижался бедром между его ног и до боли сильно укусил за скулу.       — А можно за лицо только не кусать, — жалобно попросил Юлиан, чувствуя себя в прямом смысле распятым под таким напором. Геральт и так не был легким, а сейчас, то ли взбешенный, то ли соскучившийся, давил и вовсе в два раза сильнее.       — Мне остановиться? — пророкотал ведьмак и чуть отстранился, чтобы посмотреть на лицо Юлиана.       От одного только поцелуя он уже раскраснелся, глаза заблестели, зрачки расширились. Не без удовольствия ведьмак отметил, что и сердцебиение сбилось.       Вдруг Геральт понял, насколько сильным был его тактильный голод последние несколько месяцев без Лютика. И сейчас у ведьмака было желание с любовью разорвать музыканта на части. И откусить его скулу, конечно. И многие другие части тела.       — Нет, просто не откуси ничего, — пролепетал Юлиан. — И без сверх-скорости, меня же укача…       Геральт самодовольно-нежно оскалился и медленно, но сильно качнул бедром. Юлиан тут же умолк и вцепился в его плечи.       Геральт не особенно аккуратно начал расстегивать пуговицы его белой рубашки, уже сильно помятой, целуя то шею, то щеки, то губы, то прикусывая кожу. От того, как музыкант сейчас поддавался, видимо, еле соображая, ведьмак тоже перестал соображать. Хотя, он и не особо старался думать о чем-либо.       Лютику стало так жарко, что Геральт почувствовал это своей кожей: он явно взмок и тяжело дышал, хотя ведьмак только-только начал его раздевать.       Это было, как минимум, приятно. Обычно его не так быстро вело. Геральт прекрасно выучил, сколько времени музыканту требовалось на то, чтобы потерять связь с реальностью, и как правило — сильно больше.       Геральт с нажимом скользнул рукой с его поясницы к животу, за пояс брюк, и совсем не рассчитал силу, не подумал расстегнуть одежду перед тем, как сделать движение. Брюки разошлись по шву, пуговица на талии оторвалась и полетела в сторону, молния треснула.       А Лютик — только подался движению его руки, вскинув бедра вверх, хотя должен был, вообще-то, уже начать свою тираду о том, как Геральт не ценит дорогие ткани и труд швей-дизайнеров.       Поэтому ведьмак решил не ждать, пока Юлиан сообразит, что сейчас произошло, и скользнул рукой под резинку его боксеров — тоже красных, помилуй небо… — и сжал в ладони уже крепко стоящий член.       Коленом он чуть раздвинул бедра музыканта, чтобы было удобнее, и мокро-мокро поцеловал за ухом.       Лютик тихо высоко то ли скрипнул, то ли вскрикнул на самом верхнем пределе своего диапазона, чем сделал больно ушам ведьмака, замер, а потом низко рыкнул, прижался к Геральту еще ближе, и кончил.       Геральт этого никак не ожидал. Он приподнялся над Юлианом, опираясь на свободную руку, и оглядел его.       Лихорадочный румянец, растрепанные волосы, тяжелое, быстрое и поверхностное дыхание, капли пота на лбу. По скромному мнению ведьмака, рубашку еще можно спасти — постирать, погладить, пришить пуговицы, а вот брюки…       — Две минуты, — наконец нашел, что сказать, Геральт. — Это точно не мой рекорд в принципе, но точно мой рекорд — с тобой.       — Завались… — прошептал Лютик и закрыл глаза рукой.       — Аплодисменты ведьмаку.       — Геральт! — с явной просьбой простонал музыкант, все еще пытаясь отдышаться.       — Что, нечего сказать? Вот это подарок.       — За что ты так со мной? — не выдержал Лютик и сильно толкнул ведьмака в плечо. Геральт ощутил, но и на миллиметр не сдвинулся. Только спросил:       — Ты всё? Твоя работа "доводить до состояния, которое" — выполнена?       Геральт, хоть и был до сих пор очень сильно возбужден, чувствовал такое тактильное удовлетворение, что даже захотел поспать часок-другой. "Сытость" и доведенный до оргазма партнер подействовали на него как хорошая то ли успокоительная, то ли алкогольная настойка. Если бы Лютик сейчас сказал, что он на сегодня "всё", что было ожидаемо, учитывая особенности его организма (которые ведьмак тоже выучил), Геральт бы без капли досады отстал от него.       Но Лютик резко оторвал руку от лица и отрицательно мотнул головой.       — Ни в коем случае! — ответил он с праведным возмущением в голосе.       Музыкант уже думал как обычно спросить Геральта, чего он хочет сегодня, как наконец увидел, что стало с его одеждой.       Геральт в свою очередь тихо, но едко захохотал, когда увидел выражение его лица, и сел на кровати, чтобы раздеться. ***       Йеннифер закончила стирать магические рисунки с пола, стен и потолка лаборатории и решила, что теперь ее больше ничего и никогда в этой жизни не удивит. И раньше-то ее едва ли удивляли самые безумные и экстраординарные случаи, но теперь… Теперь чародейка была уверена, что упади прямо сейчас звезда с небес на землю — она и бровью не поведет.       Определенно, у разумного и объяснимого есть границы. Были. Были, когда-то точно были. Йеннифэр надеялась, что они когда-то действительно существовали, эти границы, иначе как измерять уровень безумия?       Монотонная работа помогла ей немного прийти в себя. Около минуты назад в лабораторию спустился Эскель, чтобы спросить про виверну — Йеннифэр одарила его таким взглядом, что ведьмак решил, что спросит потом, и ушел.       Ей сейчас очень-очень нужно было побыть одной. Желательно, вообще одной — можно даже на необитаемом острове.       Йеннифэр поднялась из лаборатории, зашла на кухню, чтобы взять из бара тот самый южный коньяк, который ей так понравился совсем недавно, хотя и не сразу. Увидела черные угольки в сковородке.       Два грязных стакана, два открытых пакета молока и наполненный кувшин. Поняла метафору, но в мыслях окрестила обоих последними свиньями и ушла к себе, на ходу прихлебывая из горла.       В данный момент Йеннифэр была уверена, что успокоить ее могут только две вещи: выпуск подкаста про серийных маньяков или госпереворот.       Но сначала — нужно было накрутить кудри. Определенно, нужно было накрутить кудри.       И сегодня прическа получилась как-то по особенному хорошо. Как будто даже лучше, чем идеально.       Рассудив, что эта прическа слишком хороша для мирного отдыха Дома…       Йеннифэр без сомнений взяла ключи от машины Юлиана прямо у него из пальто. "Сам виноват, что оставил его у входа, а не понес к Геральту в комнату", — подумала она.       В любом случае, у нее не было другого выхода. У Геральта давно уже не было машины. У всех остальных ведьмаков машины, естественно, были, но они всегда просили что-то взамен. А Йеннифэр не нравилось такое, потому что они определенно должны были сами просить ее, чтобы она изволила воспользоваться их транспортом, а не выменивать у нее поездку на автомобиле на зелье от похмелья. Геральт такой хуйней не занимался, а вот Ламберт обожал.       Своей машиной Йеннифэр не обзавелась по очевидным причинам: за техникой нужно было ухаживать, как за живым существом, а у нее не было времени на это. Нужно было постоянно находить ей место — парковки были проблемой в любой мало-мальски развитой части света. И в конце концов Йеннифэр не хотела тратить на это деньги.       Йеннифэр хотела, чтобы машину ей просто давали, когда ей нужно — и мыли бы ее, чинили и парковали сами.       А такси к Дому не ходило.       Чародейка быстро разобралась, что и где находится в автомобиле Лютика, с удовольствием отметила, что машина вся идеально чистая, как только что из автомойки, положила свою сумку на переднее пассажирское кресло, а оставшиеся в машине вещи музыканта телепортировала прямо в Дом. На кухню. Прямо на стол, к открытым пакетам молока.       Благо, хаоса она за полгода накопила премного, а вот потратила — только треть.       На кухонном столе полыхнуло фиолетовым, материализовалась записка с черными буквами по белой бумаге:       "Одолжила твой автомобиль на пару дней.       Уехала на восток.       Не звони."       The end.