Три категории

      Геральт прикрыл глаза и в очередной раз облизал губы, с которых никак не сходил масляный привкус блинов.       Цири была очень довольна ужином, но Лютик наготовил столько, что ласточка даже не заставила его играть ей очередной домашний концерт. Разумеется, она была рада его видеть, но в какой-то момент от количества съеденного ей стало просто тяжело сидеть, и она ушла к себе.       И это учитывая, что Лютик и Геральт тоже поели. И учитывая, что блины еще даже остались.       Из двух литров получилось действительно очень много теста.        Правда, музыкант расстроился, что Йеннифэр уехала и не разделит с ними трапезу — но никак не отреагировал на то, что она без спросу взяла его машину. Только пожал плечами, когда увидел записку, сгреб свои вещи со стола и унес в комнату ведьмака.       А оставшиеся блины накрыл стеклянной крышкой, после того как нарисовал на них смайлик с помощью вишневого джема, и убрал в холодильник.       Парой часов ранее Геральт вскользь упомянул, что хотел бы сегодня прикосновений. Юлиан, как понял ведьмак, решил компенсировать сразу за полгода — и вообще от него не отлипал.       Ведьмак чувствовал себя со всех сторон сытым. Во всех смыслах. По всем категориям.        А Юлиан продолжал перебирать его волосы, почесывать коротко выстриженные виски и гладить плечи, сидя на кровати и привалившись плечом к стене. Геральт лежал на подушке, закинув руки за голову, и слушал его щебетание.       Музыкант на секунду умолк — ведьмак приоткрыл один глаз — и спросил:       — Можно?...       Геральт отследил его взгляд и направление руки, хмыкнул и сыронизировал:       — Спрашиваешь, можно ли тебе что-то, после того, как…       — Это я тоже у тебя спросил!        — Ладно, спросил, — согласился ведьмак. — И это тоже можно.       Юлиан аккуратно прикоснулся к его красно-розовому шраму.       — Болит?       — Нет.       — Лечишь чем-нибудь? Выглядит… воспаленным.       — Чем только не лечу, — устало-злобно ответил ведьмак. — Йен приготовила пять разных мазей и велела наносить их в определенном порядке, а также заговаривать и, черт побери, массировать особым образом.        — И это он выглядит так после этого лечения?       Геральт утвердительно хмыкнул.       — И как же он выглядел изначально…       — Ты не хочешь знать. Виверна попалась с ядовитыми когтями.       — С ядовитыми когтями!? — взвился Юлиан. — И ты решил, что это подходящий для поимки экземпляр!?       — Йен сказала, что ей так даже больше нравится. Мутировавший подвид. Хочешь посмотреть?       — Нет! — пауза. — Да, или хочу… Знаешь, вообще-то я чертовски хочу посмотреть. Но издалека. Нет, я хочу посмотреть вблизи, но если это безопасно. Ну или хотя бы не очень опасно. Если это не опаснее, чем все остальное, что я делал… Так, знаешь, кажется этим вообще не стоит мерить степень безопасно…         — В Доме с несколькими ведьмаками с ней безопасно даже выпить чаю, — фыркнул Геральт.       Юлиан наклонился и поцеловал его в лоб над бровью, туда, где начинается шрам. Геральт прикрыл глаза и еле заметно дернул краешком губ. Музыкант тем временем провел по шраму пальцами, поцеловал его еще несколько раз, скользнул рукой вниз, на шею, к груди, и зажал медальон ведьмака меж двумя пальцами, задумчиво перекидывая его то на внешнюю, то на внутреннюю сторону. Оперся рукой о кровать, лег рядом и поцеловал Геральта в грудь, в то место, где обычно лежит медальон. И накрыл медальон ладонью, когда устроил голову у ведьмака на плече.       — Хочешь, я буду втирать тебе эти дурацкие мази? — прошептал он. — Если ты так устал это делать? Может я сделаю это лучше и шрам заживет быстрее.       — Это так не работает.       — А жаль… ну хочешь?       Геральт неопределенно передернул свободным плечом и подумал, что хотел бы, чтобы рука Юлиана осталась здесь, на его медальоне, навсегда.  ***       — Геральт! Ге-ральт! Ге-ральт! Проснись!        Ведьмак открыл глаза еще тогда, когда Лютик позвал его в первый раз, и решил подождать, когда же музыкант сообразит, что он проснулся.       — Геральт, срочно проснись, сию секунду! — закричал он шепотом.        Геральт скосил на него взгляд.       Видимо, Лютик уловил желтый блеск глаз в темноте, а потому трясти плечи ведьмака перестал.       — Геральт, ты проснулся?       Лютик ощупал его плечи, шею и добрался до лица. Пощупал за лицо.       Ведьмак и бровью не повел, но прикусил его за палец.       — Проснулся! Геральт, ты не представляешь, что случилось. Ты не-е-е представляешь, что только что произошло. Ты не поверишь, Геральт, что только что было. Слышишь, ведьмак?       Геральт хмыкнул.       — Мне приснился сон!        Геральт тут же приподнялся на локтях, а Лютику, буквально лежащему на нем, пришлось ухватиться за его плечи, чтобы не потерять равновесие.        — Что за сон? — спросил ведьмак и вгляделся в лицо Лютика.        И только сейчас по его глупому выражению лица понял, что музыкант ничего не видит в кромешной темноте, поэтому потянулся к тумбочке и включил прикроватный торшер.       Геральту, на самом деле, не интересно было, что за сон, он просто не сразу поверил, что это правда, а потому ляпнул первое, что пришло в голову.       — О! Я… Я… Я забыл, — сокрушенно признался Лютик и зажмурился, когда свет ударил в глаза.       — Точно приснился? Ты долго не мог уснуть. Может показалось?       — Я всего час назад смог уснуть и я тебя уверяю, Геральт, что это был сон. Это точно был сон. Как только я понял, что это сон, я проснулся. И забыл, что там было. Нет, погоди, я помню… Там была трава — точно была трава. В лесу! Хвойный лес и трава. Трава была низкая, похожая скорее на мох, знаешь, как бывает, когда лес прохладный и сырой. И кафель, там точно был кафель. И самолет. Я летел на самолете… Сначала, точно, я летел на самолете, потом шел по лесу, а потом был кафель.       — В лесу? — безразлично уточнил ведьмак и лег обратно.        Лютик лег рядом, подпер голову кулаком и начал рассуждать о том, зачем в лесу кафель, и, может быть, там есть кирпич, раз есть кафель. Геральт связи не уловил и начал проваливаться в сон под бормотание музыканта.  ***       Геральт проснулся от очень громкого раската грома. Он открыл глаза и услышал, как дождь с градом начал яростно барабанить по стеклу и крыше. За окном было так пасмурно, что невозможно было определить, который час. Серо-синее тяжелое и низкое небо даже слегка отливало зеленым, и ведьмак понял, что стихия будет бушевать как минимум весь день.        Рядом заворочался Юлиан. Он сладко-сладко сонно вздохнул и перевернулся на спину, раскинув руки так, что Геральту чуть не прилетело прямо по лицу.        Геральт неверяще уставился на него и сел на кровати.       Юлиан спал. И спал он… живо. Глаза бегали под веками, кончики пальцев подрагивали, вдохи и выдохи были глубокие и неровные.        Геральт уже очень давно привык, что музыкант спит как… так, будто находится в коме. Не двигается, еле дышит и походит на холодную скульптуру из мрамора.       Сейчас же Юлиан, заворочавшись, высунул одну ногу из-под одеяла и согнул, упираясь коленкой ведьмаку в бедро. Ему явно что-то снилось. И ему явно не показалось, когда он разбудил Геральта парой часов ранее, когда еще было темно.       Геральт проморгался, понаблюдал за Лютиком еще минуту и бессердечно сдернул с него одеяло.       Лютик поморщился во сне и снова перелег на бок, пытаясь сохранить тепло, и обхватил себя одной рукой, другой — попытался нашарить одеяло на кровати.        Геральт увел одеяло еще дальше, чтобы он до него не дотянулся.        Наконец, подмерзнув, ведь лето очередной раз выдалось крайне холодное, Лютик недовольно приоткрыл глаза и позвал:       — Герл-т, ты ст-щил одеяло?        — Что тебе снилось?       Музыкант, кажется, не понял вопроса, только неприязненно скривился, как и любой другой человек, с которым пытаются заговорить сразу после пробуждения. Он потер глаза и приподнялся на локте, с прищуром рассматривая ведьмака и комнату. Наконец, сообразив, он схватил одеяло и потянул на себя.        Геральт не отдал.       — Ну Ге-е-еральт! — простонал Юлиан громко и возмущенно.        А потом, когда понял, что и это не возымело эффекта, лягнул ведьмака по бедру, продолжая лениво тянуть одеяло на себя.        — Что тебе снилось? Тебе снилось что-то?        Юлиан сел на кровати с таким взъерошенным, злым и сонным видом, что ведьмак не выдержал: засмеялся. Музыканта это только еще больше разозлило.       — Геральт, холодно! У вас вообще обогрев не работает, да? Я спать хочу! Отдай! Отдай, говорю! Что это за выступление? Геральт, отпусти одеяло немедленно!        Лютик начал вразнобой шлепать ладонью по рукам ведьмака, надеясь, что это возымеет эффект. Наконец, Геральт сжалился, когда увидел, что Юлиан покрылся мурашками, и отпустил одеяло. И понял, как же это было глупо, наверное… На кой черт он вообще его забрал?        Юлиан утянул на себя одеяло, завернулся в него до ушей, подоткнув под бока, и, разумеется, ни кусочка ведьмаку не оставил. Только злобно сверкнул синевой глаз. Намного более яркой, чем грозовая синева за окном.       — Тебе снился сон? — в третий раз спросил Геральт.       — Да, снился вообще-то, пока ты не начал издеваться надо мной! — взвился Лютик  вытащил ногу из-под одеяла и снова лягнул Геральта по бедрам.        Ведьмак перехватил его щиколотку.       Теплая.        Потрогал голень, потрогал коленку.       Обычная температура тела человека.        — У тебя нормальная температура.       — Извините пожалуйста! Ты пытался превратить меня в льдышку, но не получилось, какая неудача! — продолжал возмущаться он.       — У тебя нормальная температура, тебе снятся сны. Ты проснулся медленно и естественно, пройдя все этапы пробуждения.        — Ты можешь не разговаривать со мной с утра? — простонал Лютик и сунул голову под подушку, придавив сверху рукой. Подергал ногой, пытаясь высвободиться из железной хватки ведьмака. Подергал яростнее, когда не получилось, поэтому начал и вовсе брыкаться.       — Юлиан, послушай меня внимательно, это важно. Твой мозг снова в порядке.       — И ты пытаешься исправить это, да!? Я знаю, что он в порядке, я говорил тебе об этом! Я сам это сделал! Точнее, не сам, это магия Йеннифэр, но и об этом я тебе тоже говорил! Ты достал! Отвали! Отпусти ногу!        Геральт отпустил, наконец, его ногу и прикрыл глаза на секунду. Он и не знал, что весь последний год, а то и больше, испытывал постоянную, фоновую тревогу — понял это сейчас, когда эта тревога… схлынула. Ушла и оставила после себя пустоту.        Ведьмак глупо уставился на Юлиана, а потом наклонился к нему, уткнулся лбом туда, где под одеялом было плечо, и остался так сидеть, согнутый пополам.       — Ты в порядке, — прошептал он.        Геральту хотелось кричать. Но горло сдавило.        Лютик уловил в тоне ведьмака что-то странное, поэтому высунул голову из-под подушки. Посмотреть он на него не мог, поэтому накрыл его макушку рукой и легко пригладил растрепанные волосы.        — Конечно, я ведь всегда в порядке, разве ты забыл?       — Ты был не в порядке.        — Не важно.        — Это важно, — рыкнул Геральт и сам удивился от ярости, которую случайно вложил в свой голос.       — Ладно, это важно, — легко согласился музыкант. — Я просто очень, очень хотел бы еще поспать еще пару часиков, а еще я не понимаю, что на тебя нашло с утра пораньше. Геральт, давай еще поспим, послушай, какой дождь за окном, под него же только спать и спать, и спать и спать, и спать… — он медленно зевнул, даже не прикрыв рот рукой.       Потом выпутался из одеяла, заставляя Геральта отстраниться, и приподнял край одеяла, приглашая к себе в тепло.        Геральт провел руками по его теплым бокам, сжал теплые плечи и зарылся лицом в его шею. Тоже теплую, правда, чуть колючую от свежей щетины.        — Кстати, сейчас — четыре утра. Вот надо тебе было поднять меня в такую рань? — проворчал Лютик, когда дотянулся до телефона под подушкой и посмотрел на время.        — Меня разбудил гром.        — А меня разбудило лесное чудовище! И где был доблестный ведьмак, чтобы охранять мой ночной покой?       Геральт фыркнул.       — Ладно, раз уж мы проснулись… Может быть у тебя есть настроение на утреннюю любовь под звуки грозы? Пока вода и небо поёт свои… водные… Свои мокрые? Мокрые — совсем не то. Как бы сказать так? Свои морские песни? Как-то не в настроение… Хм. Я придумаю, надо бы только записать — любовь во время стихии, что-то такое, Геральт, как тебе?       Ведьмак призадумался. Но не над предложением — с ним он заранее был согласен в любое время дня и ночи.        Но в том-то и дело, что Геральт был согласен в любое время дня и ночи, а вот Юлиан, всё-таки, имел организм, который диктовал ему свои условия. А они буквально несколько часов назад потрахались дважды, что уже само по себе было необычно. Для себя Геральт объяснил, что Лютик просто соскучился, что было, вообще-то, приятно. И все же — что-то тут было странно. Поэтому ведьмак спросил прямо:       — Что с тобой?       Лютик скривился.       — Не очень вежливый вопрос, Геральт, а главное, не очень ясный: что ты имеешь в виду? Пока мы разговаривали, мне расхотелось спать, и захотелось…       — Я о том и говорю, — перебил ведьмак. — Что-то не так.       — А, боги, ты про это… Некорректный вопрос, мой друг. Со мной всё так. Теперь. Со мной всё было не так уже с третьего курса, а это, вообще-то… очень много лет. Очень много лет постоянного приема психотропных веществ. Я больше ничего не принимаю, а это значит, мой дорогой, что мне снова восемнадцать.        — Тебе двадцать семь.       — Детали. Мне восемнадцать.       — Как-то у тебя многовато волос на шее для восемнадцатилетнего юнца, — поддел его Геральт. — И щетина больно густая для того, кто только начал бриться.        — Мне в душе восемнадцать, разве не ясно? Геральт, что ты там понимаешь, когда у обычного человека должна и не должна расти щетина! Что ты прицепился вообще к моим волосам? Не стыдно? Сам то — как… как…       — Как кто?        — Как волосатый снеговик!        Геральт рассмеялся.        — И ты собрался трахаться с волосатым снеговиком?       — А ты, судя по всему, собрался трахаться с чубаккой! Чего тебе не нравится? Ну волосатая шея, что я тебе с ней сделаю? Хочешь побреюсь, а потом будем трахаться? Ты невыносимый, ведьмак! Просто несносный! Все настроение мне с самого утра уже дважды угробил! Вот чего ты ржешь опять, чего ты ржешь? Смешно тебе? А ну хватит ржать! Геральт!!!       Геральт захохотал только громче, когда Лютик начал возмущаться. По мнению ведьмака, не было ничего смешнее, чем раздраженный Лютик, приказывающий "перестать ржать".        — Я тебя сейчас пну! — предупредил музыкант и действительно начал пинаться.        На кровати завязался шуточный бой, в процессе которого Геральт успевал, уворачиваясь от шлепков, то целовать, то кусать Юлиана куда придется: то руки, то плечи, то уши. ***       Юлиан цепанул две струны лютни медиатором. Прищурился, прислушиваясь к звуку, наклонил голову и задумчиво покачался на стуле.       Он сидел за кухонным столом, закинув на него босые ноги, и без стыда сверкал розовыми пятками.        — Упадешь, — предупредил ведьмак, наблюдая за тем, как Юлиан держит равновесие на двух ножках стула.       — А вот и не упаду, — заявил Юлиан и взял медиатор зубами, чтобы цепануть те же струны, но пальцами.       — Как по мне, — сказала Цири, уплетая сырники, которые на завтрак ей приготовил музыкант, — играть медиатором на лютне — чистое богохульство. Хоть я в музыке ничего и не понимаю.       — Как по мне — тоже, — согласился Юлиан и снова взял медиатор пальцами, — но надо послушать, как это звучит, всё равно. Раньше мне и в голову не приходило.        — Упадешь, — снова напомнил ведьмак и утащил сырник из тарелки прямо пальцами, целиком закинул в рот.        — А вот и не упаду, — повторил Лютик и показал Геральту язык.        "Молодой капризный божок", — пронеслось в голове у Геральта.        Юлиан снова надел эту свою старую батистовую сорочку, которую с утра выстирал до белизны и отгладил до острых краев. И надел он ее со своими светло-голубыми джинсами, заправив за пояс.       — Упадешь — ловить не буду.        — И не надо.        — Разобьешь голову об мраморный пол.       — Не разобью.       — Разобьешь — лечить не буду.        — И пожалуйста, — фыркнул Лютик, отложил медиатор на стол, решив, что звук действительно не очень.       Юлиан снова покачнулся на стуле, уперев ногу в край стола, и опасно наклонился. Но не упал. Геральт дернулся, но решил, что не будет его ловить. Ни за что, после того, как он десять раз его предостерег.        На кухню молча зашел Весемир, с неудовольствием покосился на сидящего за обеденным столом барда и проследовал к кофемашине. Только молча кивнул Геральту.       Лютик ему никогда не нравился. Изначально не понравился. Хотя главный ведьмак и разделял общую скорбь, когда он умер. Каким бы он ни был человеком, он спас Геральта, а это для Весемира было важнее личной неприязни.        Но когда оказалось, что Лютик еще более темная лошадка, чем Весемир думал изначально…        Опять же, с самого начала Весемиру Лютик не нравился.       Как осторожному родителю не нравится любой новый друг его ребенка, как не нравится любой новый кумир, кем бы он ни был. Потом, когда Лютик захватил внимание не только Геральта, но и других ведьмаков и даже чародеек, Весемир и вовсе стал обходить его стороной и максимально игнорировать. Потому что знал — может в любой момент не выдержать, и высказать барду всё, что думает по поводу его личности. А Весемир, всё-таки, был умным человеком, и без повода на прямой конфликт идти не планировал.       Прямого повода Лютик никогда не давал. Всегда ходил по грани, по лезвию ножа — еще немного, и главный ведьмак прижал бы его к стенке. Но "еще немного" так и не случилось.        Потом он… "воскрес". Весемир тогда решил, что все, плевать — сейчас он схватит барда за грудки, кинет в подвал и приставит нож к горлу, и заставит вывалить все, что у него на уме.       Но тогда оказалось, что на уме у Лютика ничего нет. Он и сам не понимал, что происходит.        Весемир залез к нему в голову в первый же день пребывания Лютика в Доме, пока Йеннифэр ставила на нем свои многочисленные эксперименты. Делать это пришлось максимально скрытно, и получилось — Лютик даже не заметил, что произошло.       Но в его мыслях не было ровным счетом ничего. Ничего полезного. Да и читать их было трудно, как сумбурную, плохо написанную книгу, где не ясно не только, что хотел сказать автор, а и вообще — где начало предложения, где конец и какой там образ. Как будто написано на другом языке, но теми же буквами.       И сегодня Лютик Весемиру не нравился просто по-особенному.        Главный ведьмак еле сдерживался. Но Геральт и Цирилла выглядели такими спокойными и счастливыми…       Весемир цыкнул сам себе под нос, взял кофе и ушел с кухни.        Сейчас залезть в голову Лютика просто не представлялось возможным. С тех пор, как он стал вспоминать свою старую личность, стены обороны вокруг его головы стали почти что ощущаться в воздухе. Ведьмак полагал, что смог бы их проломить, но это требовало усилий и, опять же, прямого конфликта.       А на прямой конфликт Лютик не вынуждал.       Разве что тем, что закинул свои босые пятки на стол, вот же сволочь…       Весемир не нашел чародейку в лаборатории. Сам сдвинул столы, стоящие у стены, на свои старые места, и продолжил работу. У него были свои дела. И пусть катится этот ебучий Лютик к чертовой матери…       — Какой-то он сегодня особенно хмурый, — протянул Лютик и заиграл на струнах лютни какой-то особенно хмурый перебор.       — Это ж Весемир, — отмахнулась Цирилла. — Хранитель Дома, Главный Ведьмак. Ему по положению нужно быть хмурым.        — А что он любит?       — В смысле?       — Может, ему бы понравилась… шляпа? Как думаете, может мне подарить ему хорошую шляпу? И он бы перестал быть таким хмурым.        Геральт закатил глаза. Очередная идиотская идея Лютика. Ведьмак бы посоветовал ему не приставать к Весемиру, потому что знал отношение Весемира к Лютику, но если Геральт скажет это вслух… Лютик точно пристанет. А так еще была вероятность, что пронесет. Проносило же много-много лет подряд…       — Расскажи, почему тебя уволили, — перевел тему Геральт.       — Тебя уволили!? — вскрикнула ласточка и округлила глаза.       — А откуда ты знаешь, что меня уволили, — удивился Юлиан и снова покачнулся на стуле.        — Об этом было в новостях, — проговорил ведьмак с еле заметной ухмылкой.       — О-о-о, святые сиськи Мелитэле! — Лютик отнял руки от висящей на его плечах лютни и закрыл лицо. — Эти заголовки!        — Да, заголовки — что надо, — саркастично кинул ведьмак и хлебнул кофе.       — "В Оксфорде учат стриптизу", "курсы Бритни Спирс для семнадцатилетних абитуриентов" и "тридцатилетний профессор музыкально развращает". Как это можно было придумать!? Я был в ужасе!        — Этих заголовков я не видел, — нахмурился Геральт.       И уже достал телефон, чтобы загуглить.       — А какие ты видел?       — Преподаватель, что-то там… спел перед Королевой.        — Это был самый приличный из них, — Лютик снял ноги со стола и сел, наконец, нормально.        — Так расскажи, что случилось, — напомнила ласточка. И, судя по виду, приготовилась слушать.        Лютик очень тяжело и по-геральтовски вздохнул и начал свой рассказ. ***       Юлиан честно пытался наладить контакт.        На Новый год он даже снова попытался приехать. На этот раз — скрепя сердце даже не нацепил ни одной цацки. Застегнул рубашку на все пуговицы.        Галстук не надел. Он был не настолько в отчаянии.        На подъезде к дому, где начинались территории поместья, его встретил забор. Красивый дизайнерский забор из бетона и стекла, при этом на удивление подходящий по стилю к самому главному дому, который был вообще-то построен с претензией на старую архитектуру.        И не менее красивый пропускной пункт. Через который Юлиана не пустили.        Охранник оказался приятным парнем, но сказал честно: "Пущу — уволят. В списках нет, значит — нет."       Юлиан позвонил отцу. Позвонил матери. Очевидно, трубку никто не поднял.        Он уехал.       Через неделю он по счастливой случайности выступал в городе неподалеку от поместья, подумал, это хороший повод — встретиться на нейтральной территории.        Он даже заранее придумал более-менее приличную программу выступления.       Засунул гордость в задницу и позвонил личному помощнику отца. Потом позвонил личному помощнику матери.        Бесполезно.       Не без труда и неудачных попыток нашел телефон секретаря отца — и смог ему дозвониться на рабочий телефон!       Секретарь передал, что мистер Леттенхоф занят.        Вдруг Юлиан подумал, может быть, он и правда занят… Всё-таки, у них с матерью недавно родился ребенок. А ребенок в таком возрасте — наверняка та еще проблема для здоровья, может, отец занят помощью, может быть…        Может быть у них с матерью нет времени и моральных сил разбираться с их главной головной болью — старшим сыном, когда на руках ребенок, которому несколько месяцев.       Музыкант думал-думал, думал-думал… представил себя на их месте. Представил себя на месте матери — ей сорок пять лет, как-никак. Конечно, она выглядела молодо, и деньгами, которые она вкладывала в свое здоровье и красоту, можно было бы целиком усыпать небольшой континент. И все же, возраст — есть возраст. Это, разумеется, последний ее ребенок, да еще и четвертый. Захочет ли она рисковать своими нервами в такой ситуации? Юлиан подумал, что на ее месте бы не захотел, наверное.        Юлиан подумал-подумал, представил себя на месте отца. Вот, твоя жена, которая разменяла пятый десяток, родила. Наверняка не без труда лучших врачей страны. Захотел бы Юлиан в таком положении выяснять отношения со своим (любимым, конечно, но) несносным, неуправляемым сыном? Юлиан бы, наверное, на его месте посвятил все свое время жене и младшему сыну. Старший, всё-таки, уже взрослый лоб, справится сам, а вот новорожденный ребенок требует внимания.       Юлиан подумал, может быть отец просто все свои свободные и не свободные минуты тратит на семью. Ощутил от этой мысли странный прилив нежности. Потом ощутил странный прилив зависти. Решил, что попытается снова, но попозже. Может, летом…        (Или потом, когда все… забудет. Может он забудет Лютика и станет менее невыносимым?        Надо было определенно сделать запись в файле.)       Университетский хор Юлиану так и не дали.        Зато, когда заболел университетский дирижер прямо перед выступлением, руководство прибежало именно к Юлиану — слух о том, что тот ведет свой собственный, частный хор, да еще и с громким успехом, разнесся быстро.       Юлиан легко согласился помочь. Он вообще всегда легко соглашался на помощь.        Даже ничего не попросил взамен. Решил, что возможность показать себя — уже плата.       Юлиан уже вообразил, как он ставит великолепное, самое лучшее, самое яркое и незабываемое выступление. Разумеется, не стал менять программу, которую выбрал заболевший преподаватель — все произведения он знал, да и не хотелось ему ставить студентов в стрессовую ситуацию. Заболевший дирижер — и так уже стресс для хориста.        Благо, всех студентов-хористов он знал.        Потому что подавляющее большинство из них, вообще-то, ходили петь к нему тоже. В его частный хор, который он организовывал по пятничным вечерам.        (А потом гнал их всех пить, гулять и разбойничать. И советовал не делать домашку.)       У Юлиана было всего два дня на то, чтобы спеться с ними, поэтому два дня подряд перед самым выступлениям он не вылезал из университета. Вытаскивал то одного, то другого: шлифовал мелкие косяки. Кому-то уши ставил на место, кого-то перекидывал с партии первого голоса на партию третьего и наоборот, кого-то наставлял получше выучить текст, кого-то просил быть смелее, кого-то просил петь потише и петь более вкрадчиво, кому-то… В общем, Юлиан был по уши в работе.        В последнюю вечернюю репетицию перед утренним выступлением, почуяв, что воздух всё-таки накалился, а многие волнуются, особенно солисты, предложил полчасика посвятить великой классике — композиции "Toxic".       Напряжение схлынуло тут же. Смех в аудитории был такой, что пришли из соседних аудиторий с просьбами быть потише.        Юлиан действительно пару раз прогнал с хором эту песню, что было несложно, учитывая, что подавляющее большинство хористов уже не первую неделю репетировали ее с Юлианом, а те, что не репетировали — быстро подключились.        Со смехом и весельем, а главное, с легким сердцем, он отпустил всех по домам, и наказал не забыть позавтракать и распеться, чтобы не мямлить завтра.       Специально для выступления Юлиан купил красивый, просто умопомрачительный фиолетовый фрак, шелковый камербанд в тон фраку и нежно-розовую хлопковую рубашку с высоким воротником.        Освежил стрижку и начистил парадные туфли до зеркального блеска.       Юлиан решил, что если ему не будут рукоплескать до обморока хотя бы за этот великолепный образ, подчеркивающий свежесть кожи и голубизну глаз, то это будет настоящим преступлением.       Юлиан приехал на выступление, захватив из Оксфорда на своей машине трех студентов-солистов, с которыми репетировал по дороге.  ***       — И вот, захожу я в зал, — Лютик наклонился к столу и продолжил бездумно и тихо перебирать струны лютни, как и делал во время всего рассказа (в котором, разумеется, не упомянул, почему он хотел попробовать связаться с отцом еще раз после июля), — иду к двери, ведущей за кулисы, уже предвкушаю свой успех и тут! — музыкант стукнул по струнам ладонью и тут же приглушил. Набрал воздуха, чтобы, видимо, рассказать сюжетный поворот, но сдулся сразу же, как только этот сюжетный поворот вспомнил: — А там отец сидит в первых рядах.       Лютик тяжело вздохнул, обнял лютню и откинулся на спинку стула.        — И сразу в моей голове мысль, в первую же секунду — пришел на меня посмотреть? А потом я вспомнил, что меня назначили за два дня до концерта, и никто не знал, что вместо старого преподавателя там буду я. Даже в программке поменять не успели. Я иду, смотрю — а он там сидит рядом с каким-то напыщенным придурком из королевской семьи и что-то ему нашептывает, нашептывает… Нет, конечно. Он пришел свои юридические-политические-бизнес-дела обсуждать, черт его знает, что именно. Вряд ли что-то сильно важнее, чем я. Или чем его новорожденный сын, мой брат, то есть. Которого я еще даже не видел, между прочим! И вот сидит, блять, мистер Леттенхоф и занимается своими безусловно неотложными делами. На каком-то концерте, который уж точно ему не интересен. С каким-то даже не самым интересным человеком.        Лютик вздохнул и продолжил обиженно-капризно:       — Я так разозлился!       А потом повторил, но уже как-то опасно-мрачно:       — Я так разозлился…       Музыкант снова переложил лютню в руках так, чтобы удобнее было играть, и продолжил перебирать струны:        — А продолжение вы знаете. Шепнул своим хористам, что программа меняется. Посадил за рояль своего студента-абсолютника вместо нашего концертмейстера, который Бритни Спирс не знал, не знает и знать больше наверняка никогда не захочет. И знаете что? Я вам скажу, что. Я произвел фурор. Задние ряды хлопали стоя. Первые ряды уронили свои вставные челюсти на пол. Хотя, я до сих пор не знаю, зачем это сделал, в чем было вообще это мое… заявление. Понятия не имею, что я хотел этим сказать. В одну секунду решил, что поступлю так — и всё. А зачем… и какая у всего этого глубокая мысль…       Юлиан призадумался. И через пару секунд резко вынырнул из мыслей, когда понял, что ни Геральт, ни Цири почему-то не смеются.       — Меня уволили. Плюс ко всему, выяснилось, что я воровал книги из библиотеки университета, уж не знаю, как они поняли. Поэтому мне не заплатили за последний месяц даже, просто — погнали взашей. Сказали, что я позор университета. Ну, что ж… Кстати, Цири, про книжки-то я тебе рассказывал? Геральту понравилось. Пришел я как-то…       Юлиан был уверен, что эта история чертовски забавная, и он рассказал ее так, что хохотать бы до упада, но и ведьмак, и ласточка сидели какие-то понурые и смотрели так понимающе, что музыканту резко захотелось убежать.       Поэтому он стукнул по струнам и вскочил со стула, крутанулся на месте, притопнул ножкой.       — А теперь исполнение этой же самой композиции в аранжировке под лютню от неподражаемого профессора Леттенхофа!  ***       — Смотри, — сказал ведьмак.       Через три дня Геральт увидел в новостях то… что точно там не ожидал увидеть. Не то, чтобы он разбирался в современной политике, и все же, какие-никакие представления о странах и существующих там политических режимах имел.        А потом он перешел по ссылке, прочитал одну новость, вторую, третью… Они появлялись чуть ли не каждую минуту. Большие новостные порталы даже организовали на своих главных страницах "сводку новостей", ежеминутные или ежечасные обновления по ситуации.       И Геральт… узнал почерк.        Лютик сначала нахмурился — ну госпереворот, ну и что? Они каждый день то тут, то там, то здесь. Если пытаться за ними уследить, можно с ума сойти.       А потом вчитался. И тоже узнал почерк. ***       Йеннифэр аккуратно припарковала автомобиль в гараже, вышла, проверила, насколько он чистый. Взмахом руки она убрала пару грязных капель с капота и осталась довольна тем, что увидела.        — Лови! — крикнула она вместо приветствия, когда зашла в прихожую, и подкинула ключи от машины в воздух в сторону Лютика.       Лютик глупо приоткрыл рот и замер так, когда увидел ее, поэтому ключи поймал Геральт — не глядя.        — Благодарю за то, что одолжил мне автомобиль, — спокойно произнесла чародейка, и вместо того, чтобы сменить полусапожки на тапочки, магией убрала с них грязь.       — Знал бы я, с какой целью ты его берешь… — пробормотал Лютик.       Геральт выключил глупое шоу, которое они смотрели на проекторе.       — Изначально у меня не было цели, как таковой. Была идея. А потом всё так закрутилось… — чародейка улыбнулась уголками губ, сняла пальто и убрала на вешалку.        — Закрутилось, — повторил Лютик.        — Лучше скажи, как твоя голова. Всё в порядке?       — О, лучше некуда! Я целостен, как апельсин. Нет, у апельсина есть дольки, значит, я целостен… как яблочко. Мхм, красное сладкое яблоко.        — Разумеется, — пробормотала Йеннифэр.        Вспомнила кобальтовый огонь. Пожала плечами.        — Честно, Йеннифэр, моя дорогая, иногда я просто… охуеваю. Восхищенно охуеваю, разумеется, но охуеваю с того, что ты творишь. У тебя вообще нет ни границ, ни тормозов, ни пределов разумного… Ты — как вихрь. Ничего святого. Могу только преклонить ноги, честно. Но после того, как выпью успокоительного.        Йеннифэр улыбнулась, кивнула и двинулась в коридор, думая о том, что сейчас наполнит себе ванну и насыпет туда всю соль и пахучие масла, которые найдет у себя. И, разумеется, включит серию подкаста про маньяков.        — О, так ты действительно решила носить его… — тихо сказал Лютик, когда заметил у нее на шее блестящий серебряный кулон.       Йеннифэр не ответила.        — Знаешь, иногда она пугает меня до чертиков, — прошептал Лютик ведьмаку.       — А иногда — не пугает?       — Нет, обычно я ее обожаю.        — А когда пугает — не обожаешь? — усмехнулся Геральт и снова включил это идиотское шоу.       — Обожаю тоже, но по-другому. Мне больше нравится, когда она моя лучшая подруга, родная и милая. А когда мне хочется перед ней на колени упасть, знаешь, это совсем другое чувство… ***       Лютик протанцевал в библиотеку с чашкой кофе на блюдце и тарелкой свежих оладьев, усыпанных ягодами. Из этих самых ягод на верхнем в стопке оладушке было выложено сердечко.       Йеннифэр подняла взгляд от ноутбука (за которым работала исключительно в библиотеке и никогда не уносила его в свою комнату, полагая, что это будет вредно для ее распорядка дня) и прищурилась. Как-то хитро очень Лютик выглядел…       — Кофе. Из турки, а не из кофемашины. С корицей, кардамоном, малю-юсенькой щепоткой соли и ложкой сахара. Вкуснее не сыщешь. И, конечно, оладушки — кто вообще не любит оладушки? Тут черника, брусника, малина и голубика. И мёд, разумеется. Королевский перекус для самой…       — Лютик, — перебила чародейка и широко иронично улыбнулась, — говори, что тебе нужно, и не мешай мне работать.       Музыкант вытянул губы трубочкой, сгрузил всю эту красоту на стол рядом с ноутбуком и перекатился с пятки на носок.       — А откуда ты знаешь, что мне что-то нужно, может я просто решил принести полдник своей самой люби…       — Просто — скажи.       Юлиан тяжело вздохнул. И сдался:       — Мне нужна ленточка. Видишь, шнурок от моей сорочки совсем истрепался, ей уже много лет, сама понимаешь… — Юлиан потеребил шнуровку на своей груди и расправил воротник, — Но во всём Доме я не нашел ни одной ленточки или красивого шнурка. Есть шнурки для обуви, но я разумеется предпочту ходить с голой грудью. Можешь сделать мне ленточку? Или, может быть, у тебя есть своя? М?       Йеннифэр фыркнула и покачала головой. Почесала бровь, продолжая улыбаться и слушать это щебетание, и подумала:       “Опасное, всесильное древнее божество просит у меня ленточку. Разумеется. Обычный вторник.”       — Какого цвета ты хочешь ленточку?       — Голубого. Или красного. Ох… Черт, не знаю. Давай на твой вкус. Пусть будет твоя воля на это.        Йеннифэр провела рукой в воздухе, и в руки к Лютику упала тонкая шелковая лента насыщенного кобальтового цвета. Музыкант ахнул, протараторил благодарности и убежал.       Чародейка отпила кофе, с удовольствием провела языком по губам — в самом деле, кофе был отменный. Взяла вилку, отломила себе край оладушка, аккуратно откусила и вернулась к работе.       “Обычный вторник…”