Фотосалонъ

На следующий день, пока погодка за окном стыдливо налаживалась после вчерашнего, Ваня проявлял плёнку и в полной мере ощущал всю магию фотографии — всё будто бы случалось с ним вновь. «Фото-история» вышла особенно хорошо, и Евстигнеев позволил себе похвалить свою выдержку во всех смыслах этого слова — несмотря на то какая свистопляска была в у него в голове во время съёмки, матерьяльчик выглядел по высшему классу и обещал продаваться хорошо и за дорого. Про себя он стал именовать эту сессию «горячие пирожки». Разойдясь, Ваня кадрировал, увеличил на проекторе и напечатал один из снимков, предполагая поставить его на обложку. Анонимный и достаточно невинный, но с намёком — краешек лица, так что видна щетина на щеке, и не грубые, но явно мужские пальцы в коротких светлых кудрях. Вроде ничего такого, но для людей знающих — определённо man-on-man, как обозначал это по-английски Фёдоров. Мысли взяли себе привычку с любой интимной темы соскальзывать к Мирону, и Ваня бросил уже с этим бороться, представляя с упоением, как мог бы безо всяких кудрей держать того за бритую голову и целовать бесконечно. Он был полностью убеждён теперь, что такой внешний вид не только не был природным (уж лысину он мог определить), а ещё и сознательным выбором с целью выглядеть более мужественно. Теорию эту он не достроил в своей голове, а вполне себе подтвердил фактически. После как он закончил съёмку и Кирилла с Даней, Мирон Янович с невиннейшим видом предложил распить бутылочку красного у него в кабинете, пока «наш трудяга отсыпается» — Евстигнеев, ей-богу, готов был Виталика расцеловать за такой подарок судьбы. В итоге, впрочем, сам он пил мало и больше разговаривал, ибо Мирон потрясающе умел развести человека на откровенный разговор о себе, внимал рассказу с интересом, схватывал мысль на лету и задавал хорошие вопросы, порой такие, что самому бы никогда на ум не пришли. Они поболтали про детство в поместье, выбор места учёбы, ожидания родителей и то, как Евстигнеев не побоялся перейти с классики на новомодную технику. Фёдоров открыл тогда секретер и показал своё фото студенческих лет. Ваня потерял на секунду дар речи — юный Мирон выглядел даже более привлекательным, чем Ваня мог себе представить. Для снимка он явно хотел казаться дерзким, что видно было по осанке и тому, как он держал руки, но нежные глаза выдавали в нём мечтателя и мыслителя. И кудри. Да, у него и правда были раньше кудри, совсем короткие, но упрямые, будто их носитель не успел словить момент, когда они из строгой причёски переросли в романтический беспорядок. Взяв себя в руки, Евстигнеев выдал что-то нейтральное о коллодионе и современных методах трёхслойной печати. Сделал вид, что пальцами по карточке провёл исключительно ради проверки качества, и тут на его счастье в дверь постучали. Мирон Янович выдал тогда провокационную фразу «позвольте я тут с вами поиграю, в кои-то веки я на правах заказчика». У него на самом деле оказалось отличное художественное видение — просьба состояла в том, чтобы попробовать Виталия снять в свете той самой керосинки, от которой Ваня изначально отказывался. Поспорили ещё, испортит или улучшит фото сигаретный дым, в итоге в порядке эксперимента попробовали и так и так. Результат вышел не только приемлемым технически, но и с точки зрения эстетики удалось передать ровно то, чего и хотел Мирон — в меру мрачный декаданс с тонкой игрой теней от проволоки на лице, плечах и шее, украшенной с одной стороны последствиями прошедшей ночи. Виталик смущался, бормотал что лучше б снимали «не вершки, а корешки» и ещё что-то про то что он белая ворона среди голубей. Однако мамка был непреклонен как истинная мамка, а между делом ещё и похвалил за метафору. — Ну раз мы тут радеем за искусство, а не чисто чтоб клиенту передёрнуть можно было, так снимите и Мирона Яновича, — не остался в долгу парень, — Я вам даже вот, атрибут выдам. Да не пугайтесь, Иван Игоревич, я её после каждого разу водкой мою. — Ах ты ж… Ладно. Вызов принят. Так у Вани появился снимок Мирона, один-единственный. Плётку тот даже в руки не взял, но многозначительно кинул рядом с собой на постель. Босые ступни, закатанные рукава рубашки, в глазах вызов — сможешь справиться со мной? Посмеешь ли взяться? Такие фото не чтоб передёргивать? Ох, как же ты был не прав, голубёнок. Ваня не отрываясь смотрел на матовый отпечаток и чувствовал, как в его хвалёной добрейшей душе просыпаются демоны. К пятнице он распечатал уже все фото в небольшом формате, педантично пронумеровал и разложил во временные альбомы, чтоб заказчик выбрал лучшие. С кого другого он уже трижды взял бы аванс, но в случае со снимками подобного рода все понимали, что даже откажись Фёдоров платить, с одних этих негативов можно было бы озолотиться. И Евстигнеев уже с нетерпением ждал назначенную на понедельник встречу, но судьба свела их раньше. В пятницу Ваня приглашён был снимать большой заказ в особняке богатого промышленника, прибыл, как и было оговорено, не к началу, а в разгаре вечеринки. Встречен был радостными возгласами собравшихся барышень — впрочем, восторги их вызвал не он сам, конечно, а привезённый им аппарат. Ваня пожал руку хозяину дома, и в тот же момент краем глаза заметил за его широким плечом знакомую бритую голову. — Позвольте я вас кое с кем познакомлю, — по-своему понял тот взгляд Евстигнеева, — Это Мирон Янович Фёдоров, литератор из Лондона. — Литератор-любитель, так скажем, — поправил Фёдоров, — Впрочем, Евгений Александрович, мы знакомы и так. Заказывал у Ивана Игоревича снимки, качеством остался весьма доволен, предполагаю продолжать сотрудничество. — О, отрадно слышать. Надеюсь, когда-нибудь сделает вам портрет для первой страницы вашего сборника. — Вы всё надеетесь, что таковой выйдет? — Конечно. Более того, готов вам содействие финансовое оказать, если требуется. — Нет нужды, — уверенно отклонил Мирон это предложение. — Если я и буду издаваться, то на свои средства. Но это в любом случае не вопрос денег. — Личность творческая, понимаю, понимаю. Просто для меня в радость любое содействие вам. Евгений Александрович подмигнул лукаво, подкрутил свой эпатажный ус и увёл Мирона к стойке с коллекционными винами, оставив Ваню работать и размышлять, насколько коммерсант осведомлён об истинном роде деятельности Мирона. Тот упоминал, конечно, что для широкого круга был переводчиком и держал доходный дом, а парни были не более чем его квартиросъёмщиками. Но какое-то внутреннее чутьё подсказывало, что знает-таки Евгений Александрович, знает. Уж больно много обожания было в его глазах. И вот он-то как раз был из тех, кто может себе позволить всё самое лучшее и дорогое. Отсняв не меньше полусотни гостей и дважды сменив пленку, Ваня наконец позволил себе выйти на балкон и закурить. — Талантливый же вы человек, мсье фотограф, — раздался вдруг из-за спины незнакомый молодой голос, — весь приём за аппаратом работать, а при том одного человека два часа не упускать из поля зрения. Евстигнеев обернулся. Стоявшего перед ним невысокого миловидного юношу он нигде до этого вечера не видел. Кто это и почему он за ним наблюдал? Неужели и правда так очевидна в нём заинтересованность Фёдоровым? — Впрочем, я понимаю вас, — продолжил парень, закуривая, — сам таким грешен. — А вас, простите, как величать? — осторожно спросил Ваня. «И кто ты, чёрт возьми, вообще такой?» Судя по дорогому костюму, мальчишка был из таких слоёв общества, что дерзить не стеснялся вовсе, ибо любой конфуз можно было покрыть родительскими деньгами, как альпийские вершины снегом. — Леонид, — сообщил тот без отчества, будто бы не дорос ещё его носить. — Я, видите ли, знаю Мирона Яновича и его птенчиков. И вы знаете, не так ли? — Знаю, — не стал отпираться Евстигнеев. — Но недавно, так? — Так. — О, это заметно. Вы не посмотрите что я молод годами. Послушайте мой совет и не повторяйте моих ошибок. Не очаровывайтесь слишком сильно. Такие как он никогда не будут принадлежать одному человеку. — С чего вы решили… — Иван Игоревич, — сказал молодой человек доверительно, — Я не желаю вам зла. Я просто был на вашем месте и понимаю, как это выглядит. Рано или поздно вам придётся смириться, что голубь только присел на ладонь к вам, когда вы его угощаете, а потом улетит и будет кормиться у других. Не из коварства и не из вредительства, а потому что такова их сущность. Вы всегда для них будете лишь одним из многих. Чем раньше вы это примете, тем меньше будет больно. Парнишка был, кажется, немного пьян, но говорил искренне, смотрел прямо в глаза. Сердце требовало ему не верить, но головой Ваня понимал, что слова эти не так уж и далеки от истины. Хотелось возразить, закричать, что всё не так, что парень неверно понял, но… Разве это и не было главным признаком того, что тот интерпретировал всё правильно? — Послушайте, Леонид. Я с заведением Мирона Яновича имею исключительно деловые отношения. Фотографировал. И всё на этом. — М, — кивнул парень, — Вот как, значит… Если правда оно, так у вас всё ещё есть шанс не входить в эту реку. Хотя по взглядам вашим так не скажешь. В этот момент на балкон вылетела стайка щебечущих о чём-то своём девиц, уставших в своих модных корсетах и желавших подышать свежим воздухом. Леонид, не меняя тона, плавно перешёл на язык конспирации. — В отношении Оксаны лично, должен вам сообщить, что был у неё несколько лет назад человек, пытавшийся её к себе привязать. И вроде все восхищались их парой, хотя что между ними на самом деле было, не знаю точно. Только в конце концов она его оставила и переехала из Европы сюда. Разбила сердце. Сколько он там од ей не писал, и проклинал, и в любви клялся — она не вернулась. Говорят, до сих пор страдает. — Нельзя такую упустить и не раскаиваться, — согласился Ваня, оглядываясь на девушек и желая только чтоб они убрались поскорее. — Я не думаю, что он раскаивается. Больше похоже на то, что колдуньей её считает. Еврейские чары, всё такое. — Что за чушь? — Вам вот чушь, а многие верят. — В личное очарование поверить могу, но вот чтоб целая нация… Если они такие могущественные ворожеи, так почему ж погромы против себя остановить не могут? — Э, Иван Игоревич, вы логикой пользуетесь, это запрещённый приём. В мире настоящих поэтов, — Леонид пальцами показал кавычки, — так не принято. Влюбился без памяти — значит одурманила. Одурманила — значит ведьма. Сжечь её на костре! — Шемякин суд. — Знаете, а вы б ему понравились. Ей, — поправился парень. — Любит таких кого непросто сбить с толку. — Смею думать, что да, понравился, — расправил плечи Ваня. — Ну что сказать тогда, держитесь. Я выбрал пташку более низкого полёта, но даже мне жизнь щёлкнула по носу будь здоров. Евстигнеев посмотрел на него чуть внимательнее. Леонид, Леонид… Лёнечка. Ага. — Как давно вы знакомы с Кирой? Кажется, настала очередь парня удивляться. — С первого дня её на этом месте, — после паузы ответил он, явно подрастеряв при этом свой поучительный тон. Внутри в зал вынесли новые подносы с бокалами игристого, и девицы наконец соизволили оставить их без лишних ушей. — Слушайте, я отнюдь не дурак. Он же проститутка от Бога — ух, прости меня, господи — и делает всё по высшему классу, и сам такой очаровательный раздолбай, его все обожают, быстро нашлись и просто ценители, и постоянных клиентов чуть не картотеку собрал. Лёгкая душа, как у птички — не прикипает к кому-то одному... Я ещё по глупости думал мстить ему, переспал там со всем борделем. Думаете, лучше стало кому-нибудь? Нет. Только ещё и к Дане привязался. Вот на что я только у маменьки такой бестолковый… Впрочем, хватит сопли на кулак наматывать. Встречаемся регулярно, и того хватит. Хожу теперь в статусе известного почитателя талантов. Мирон Янович мне доверяет, иногда даже позволяет им ко мне на дом ходить работать. Иначе говоря, будь я старше годами и просто богаче, мог бы взять кого-то из них себе в содержанки. — Вы выглядите весьма и весьма обеспеченным. Лёнечка усмехнулся. — Кирилл так тоже подумал, когда мы только познакомились. Но вы видели их цены? — Нет, честно говоря. — Не вдаваясь в подробности — семья моя богата, но не настолько. Это нужно быть как хозяин дома сего, чтоб так шиковать... И повторюсь, это вопрос даже не материальный. Никогда не нужно пытаться кому-то из них подрезать крылья, лишь бы остался при тебе. Насильно мил не будешь.