Под прикрытием

      Антона выловили прямо после урока. Сейчас его под руку держит Бяша, а Рома, по его словам, ждёт в кабинете трудов на первом этаже.       — Прошу прощения, мадам, мы на время забираем Тоху, — сказал Бяша, уже по привычке говоря в множественном числе, несмотря на то, что Пятифанов сейчас не здесь, и согнулся в шутливом поклоне перед Полиной, которая застыла в проходе, когда Петрова прямо-таки украли у неё посреди разговора. — Мы его обязательно вернём. Потом.       Видно, что Морозова хотела возмутиться, но вспомнила об очках и только печально вздохнула, глядя парням вслед.       Когда он оттащил Петрова до лестничной клетки, тишину между ними уже по традиции нарушил Бяша.       — Скотча не было, на, — объявил парень, повернувшись лицом к поспевающему за ним Антону и только изредка поглядывая на сами ступеньки, — зато мы клей надыбали.       Антон привычно отмалчивается, всего лишь кивнув в ответ, но это не смущает Бяшу, идущего почти задом наперед, чтобы видеть лицо того, с кем говорит. Петров уже начинает побаиваться, что бурят больше оглядывается на него, чем на ступеньки, будто проверяя, не убежит ли Антон, несмотря на то, что Бяша так и не отпустил чужой локоть.       — Разве кабинет сейчас не занят? — спросил недоверчиво Петров, когда они уже преодолевают последний пролёт.       — Не-е, — протянул Бяша высоким голосом, а позже уже добавил нормально, даже с капелькой насмешки. — Сан Саныч ещё на химии слинял, на. Ключи нам дал, а сам ушлёпал.       — Ого, — удивился Антон, чуть не споткнувшись на последней ступеньке, придержал опасно качающиеся на носу очки, а после в замешательстве пробормотал больше себе, чем буряту. — Даже ключи дал.       Но тот услышал и моментально ответил в шутливой интонации:       — Да, мы вип-персоны, на, — ухмыльнулся Бяша.       И вот они уже входят в кабинет, когда где-то со стороны слышится пугающий грохот.       — Сука, — доносится раздражённое шипение из-за приоткрытой двери кладовой.       — Ромыч! — зовёт друга Бяша и буквально через две секунды в проёме видно отчего-то красноватое лицо Пятифанова. — Я блондинку привёл, на.       И Петров с большим усилием сдержал громкое фырканье, намеревающееся вырваться из его рта в дополнение к закатанным глазам, на которые, благо, никто не обратил внимание, так как лицо Антона не видно для Ромы из-за затылка Бяши, наблюдающего за тем, как лучший друг выходит из подсобки, отряхивая руки друг о друга. «Он что, кирпичи таскал там?» — подумал Антон, засматриваясь на порозовевшую кожу шеи парня.       — Хорош Сан Санычу будку громить, на, — сказал Бяша и повернулся к Антону боком, давая проход подходящему Пятифанову.       — Ничего, починит. Видел, сколько у него клея? — с намёком на улыбку сказал хулиган, прежде чем перевести на Петрова уже довольно серьезный взгляд и, не дождавшись ответа на поставленный вопрос, заговорил уже с новоприбывшим как можно более ровным голосом. — Давай свои лупы.       Антон, кажется, даже забыл, зачем его сюда притащили, поэтому с задержкой выдал робкое: «А, да, сейчас», прежде чем вынуть из кармана уцелевшую дужку. Другая рука потянулась к лицу, чтобы снять корпус очков, и сначала поколебалась, понимая, что тем самым лишит своего владельца способности видеть, но всё же стянула с носа остальную часть окуляров. Он проморгался от нечёткости объектов и людей перед ним, но, убедив себя, что это ненадолго, сощурившись, протянул детали силуэту хулигана напротив. Тот принял их молча и, благодаря сощуренным векам, Антон смог рассмотреть, как Пятифанов садится на край близстоящей парты и протягивает руку в сторону Бяши, который без лишних слов хватает что-то с полки сзади себя и протягивает другу. Некоторое время всё происходит в относительной тишине, не считая трения пластика о себя же, который предположительно является звуком открытия тюбика с клеем.       — Мда-а, как же ты, слепошарик, живёшь-то, на? — спрашивает Бяша и в голосе его слышится ни то сочувствие, ни то любопытство.       Антон не в силах сдержать сардоническую улыбку.       — Ну, раньше меня не часто сносили с ног в коридоре, — признался Петров.       — Походу, скучно ты жил, на, — констатировал бурят.       — Скорее, безопасно, — поправил его Антон, сжав челюсть, когда в голову пришли нежелательные воспоминания. В момент нахождение с этими двумя снова стало настораживать.       — Привыкай, — сутулая фигура, сидящая на парте дёрнулась, предполагаемо, пожала плечами. — Тут тебе только очки сломают в лучшем случае.       Он сделал акцент на третьем и предпоследнем словах, и Антону вспомнился разговор с Полиной. «Ты просто в лесу живёшь, а приходил бы почаще в центр, видел бы все прелести местной гопоты», — сказала она, когда речь зашла о понятиях. Видимо, и вправду всё самое плохое он ещё не видел. Глупо предполагать, что в посёлке, где даже школьники носят ножи, — Петров покосился на сидящего Рому — могут обитать приличные взрослые. «А как же дедушка Полины?» — поправил он сам себя. Хотя нет, он ведь старик уже, но, между прочим, в молодости, судя по рассказам Харитона, был прилежным студентом, городским. До Петрова не сразу дошло, что и его самого так можно назвать. Ещё каких-то несчастных три месяца назад он жил-поживал себе в дорого обставленной квартире, у него были вполне себе приличные друзья, а из забот — только сдача семестровых контрольных перед зимними каникулами. Кто ж знал, что именно тогда, после Нового Года, жизнь сыграет над ними всеми злую шутку. Старый, обросший плесенью, жуткий дом на опушке не менее жуткого леса, школа, в которой учителя мнят из себя высших созданий, а учеников видят говорящими обезьянами (стоит признаться, что как бы хорошо к Антону не относилась Наталья Давидовна, такие характеристики присущи и ей), да и сами эти ученики мало чем от бабуинов отличаются. Взять хоть его одноклассников: цирк на дроте и никак иначе! Способы решения конфликтов и вовсе первобытные, тут Рома с Бяшей вдвойне преуспели, оборачиваясь на события первых двух месяцев пребывания Петрова в посёлке. Но есть во всём этом и свои плюсы. Взять хотя бы сегодня. Антон не может вспомнить, когда ему было так весело в школе, как на прошедшем уроке химии, глядя на побелевшую от злости и мела Нину Григорьевну. Да и в прошлой школе у него в классе хулиганов не наблюдалось, все были более-менее дисциплинированы. И только сегодня он понял, как же много было упущено из-за этого порядка, ведь нарушение правил иногда бывает таким забавным. Не то, чтобы у него появилось резкое желание напакостить кому-то из учителей, но теперь мысль о том, чтобы сделать что-то запрещённое, не вызывает возмущение, а скорее… интерес. Проверить, так ли это на самом деле волнительно, когда учитель может в любой момент застать тебя за пакостью, каково чувствуешь себя, удачно провернув шалость, и страшно ли, в конце концов, слушать выговор от директора? Ведь Рома с Бяшей уже побывали у неё сегодня, и Петров с уверенностью может сказать, что женщина эта не из самых приятных по тому, что видел, как она, уподобляясь всем остальным учителям, кричала на бедных шестиклассников в коридоре две недели назад за проскользнувшее в разговоре ругательство. Вспоминая, как быстро Рома среагировал на намерение Нины Григорьевны отправить Антона к этой самой директрисе, и добровольно признался в своей вине, Петров чувствует, как что-то в восприятии хулигана решительно меняется. Если раньше он был уверен, что Пятифанов без задней мысли сдаст его, то после случившегося сильно засомневался в сделанных выводах. Вопрос ведь в другом: с чего бы вдруг ему это делать? Да, в этих действиях сквозит подвохом и, быть может, Петров не зря относится к такому проявлению благородства со скепсисом, но всё ещё не понимает, почему он сидит в пустом кабинете трудов, а его очки заклеивает бывший обидчик, у которого, кстати говоря, с какого-то перепугу есть полномочия пользоваться ключами и клеем.       — А за что вам ключи дали? — непроизвольно сорвалось с языка прежде, чем Петров успел осознать, что сказал это в слух.       — А, ну… — Антон сквозь прищур видит, как поднимается рука Ромы, чтобы почесать затылок. Этот жест стал уже привычным, — мы договорились, типо. Ему вон, — он махнул рукой в сторону открытой двери, откуда недавно сам вышел, — брёвна нужно сложить. Походу, на табуреты.       — О, тогда понятно, — сказал Антон, чувствуя жар на ушах от осознания, что его уже начали посвящать в такие подробности без «скажешь кому-то — урою», как это было возле тайника с сигаретами, и подумал, что это выглядит (насколько ситуацию возможно рассмотреть без очков) до странного неправильно. — Не знал, что у вас они прямо из брёвен делаются, — как бы невзначай сказал Антон, не надеясь на ответ. В старшей школе уже нет трудов, но он прекрасно помнит, что в средней школе ему выдавали уже заранее очищенные материалы.       — А из чего ещё? — Антон не видит его лица, но предположил, что бровь на Ромином лице саркастически выгнулась. — Или вы, городские, предпочитаете высекать кресла из белого мрамора?       Антон непроизвольно хмыкнул сравнению, слегка дёрнув уголками рта вверх. Тема трудов почему-то добавила разговору лёгкости.       — Да нет, просто нам выдавали очищенные куски дерева. Без коры, я имею в виду.       Рома громко фыркнул, выражая всё своё отношение к сказанному.       — А вот заблудишься в лесу, кто тебе там кору снимет, а? Только ты и деревья.       — Думаю, в лесу я уж точно не стану делать табуретки, — Антон не мог отделаться от ощущения, что такая игривая интонация в Ромкином голосе звучит намного приятней, чем привычная угроза, отчего и сам уже улыбнулся шире.       — Конечно, легче просто жопой на землю сесть, — он сделал паузу, но хватило пары секунд драматического молчания, чтобы добавить многозначительное: — в муравейник.       — Э, бля! — внезапно выкрикнул Бяша, и Антон только сейчас понял, что Рома теперь смотрит на друга. — Ты обещал не рассказывать никому, на! — Петров может поклясться, что сейчас бурят сделал своё любимое выражение обиды, выпятив нижнюю губу.       — Не пекись, братка, — хохотнул Ромка, после чего снова повернул голову к Антону и сказал, то, что он слышал много раз от Бяши, но никогда от второго члена банды. Он даже затаил дыхание на какое-то время, когда Рома уверенно и предельно серьезно сказал: — Тоха свой.       Петрову стало странно не по себе после этих слов. Не так, как это было сегодня в коридоре, после их неудачного столкновения, когда им обоим было неловко друг с другом разговаривать. Нет, это что-то вроде приятного удивления. Он точно не знает, откуда взялось чувство спокойствия после этого предложения, но где-то на подкорке сознания он осознал, что два таких простых слова означают ни что иное, как обещание. Бяша повторял их из раза в раз, но Рома не настолько многословен, чтобы бездумно кидаться словами. Из каждого такого короткого предложения можно исчерпать больше смысла, чем за весь монолог его болтливого лучшего друга. И даже не видя лица Пятифанова, Антон понял, что к сказанному хулиган относится настолько серьезно, чтобы воспринимать это как обещание.       Бяша только недовольно пробубнил что-то, очевидно обидевшись на поддевшую его гордость, историю о незамеченном муравейнике и насекомых, после удачного приземления на дом которых, оказавшихся в штанах.       — А ну, — резко сменил тон Рома. Теперь он звучит более непринуждённо, — мерни, — и протянул парню очки.       Антон просто взял их из чужих рук, и когда они оказались на носу, вздохнул с облегчением. Как приятно снова видеть мир чётко.       — Спасибо, — искренне поблагодарил Антон, решившись на сдержанную, больше похожую на вежливую, улыбку, но бесспорно искреннюю.       Пятифанов, кажется, удивлён и доволен одновременно, отчего правый уголок его губ еле заметно дёрнулся вверх, а брови чуть-чуть приподнялись, и это выражение Антону, как бы странно ни звучало, нравится больше всех его предыдущих гримас, включающих в себя сведённые к переносице брови и крепко сжатые губы.       — Не благодари, — отмахнулся Рома, намекая, что склеивание очков для новоиспечённого товарища для него — пустяк. Он хотел было развернуться, чтобы уйти продолжить складывать брёвна, но остановился, видя, что рот собеседника снова открылся, намереваясь сказать что-то ещё.       — За всё спасибо, я имею ввиду, — неожиданно для самого себя сказал Антон.       Рома вопросительно посмотрел сначала на друга, но, видя, что тот так же ничего не понимает, вернул взгляд на Петрова.       — Ну, — замялся Антон, нервно ткнув указательным пальцем очки в область переносицы, — за то, что не сдали меня Нине Григорьевне.       Парни выглядят озадаченными, и Петров уже было испугался, что сказал что-то не то, но когда спустя долгие секунды тишины оба в унисон произнесли протяжное «а-а-а», а Бяша под конец певучей гласной добавил «химичка, на!», Антон догадался, что парни просто напросто забыли имя учительницы. Лица их стали проще, говоря о том, что мысленный процесс успешно завершён, и сейчас они наконец обретут возможность продолжить диалог.       — Да без бэ, на! — воскликнул Бяша и почти подскочил к Антону, чтобы от всей души ударить того по спине в дружеском жесте. — Ты теперь свой, Антох, — в который раз напомнил ему бурят, а Петров, в свою очередь, немного качнулся от удара в спину, но не показал, насколько болезненным оказался. Петров словил себя на мысли, что эти слова, возможно, и звучат искренне, но имеют меньший вес в отличии от того, как это сказал Рома.       — Вас, вроде, к директору отправили? — неуверенно спросил Петров и решил глянуть на реакцию Пятифанова. Тот оказался к этому напоминанию абсолютно равнодушен.       — Не впервой, — пожал плечами Рома.       — Да чё она нам сделает, на, — самоуверенно воскликнул Бяша и гордо вскинул подбородок, упирая руки в бока.       — Мамку твою вызовет, — ответил на это Пятифанов с заметным раздражением. Антон-то не в курсе, как его лучший друг ещё каких-то полчаса назад блеял, что его чуть не вырвало на директорский стол от нервов.       Бяша недовольно цокнул и забавно нахмурился, но своё амбициозное «Я» спрятал, поняв намёк.       — Зато теперь меньше указкой будет махать, — с довольной ухмылкой сказал Рома, и теперь его настроение Бяша поддержал намного сдержанней, несмотря на то, что заслуга в этой шалости у них обоих высокая.       Антон, вспомнив белое «покрытие» химички, тихо хихикнул.       — Как до такого можно додуматься?.. — адресуя вопрос себе, Антон всё равно обрадовался, услышав вразумительный и довольно конкретный ответ.       — Опыт, Тошик, — Рома постучал указательным пальцем о висок, намекая, что все идеи рождаются именно в черепной коробке, — опыт, — для пущего эффекта повторил он.       Петров если и удивился, что ему ответили, то никак это не показал.       — И часто вы так?       — Не, только если заслуженно. Или скучно.       Антон нахмурился, прикидывая варианты, но смутился, когда сознание подтолкнуло воспоминание о том, как его в начале урока подняли на слух за несправедливое обвинение в списывании.       — А в этот раз?.. — всё же решил спросить Антон, ни на что конкретно не надеясь.       Рома демонстративно на него не смотрит, заводя руку к затылку. Он трёт шею под внимательными взглядами Бяши и Антона. Бяшин — подозрительный, Антонов — выжидающий.       — Заслужено, — глаза Антона в удивлении расширились, но Рома, увидев реакцию на свои слова, поспешил добавить, — она ж на Полину наорала ни за что.       Оу. Что ж, это было немного обидно. Но если Антон и почувствовал капельку разочарования, то лицо его просто стало нейтральным, мол, понятно, можно не продолжать.       Бяша выглядит озадаченным, поочерёдно переводя взгляд с Антона на Рому и обратно, но, к всеобщему удивлению, молчит, ожидая продолжения.       Правда, Рома решил действовать легче. Просто перевёл тему, считая, что вопрос закрыт.       — И как ты провернул эту шнягу со списыванием?       Это подействовало. На бесстрастном лице парня отразились одновременно удивление, негодование и возмущение, буквально говорящее: «Как ты мог подумать, что я жульничаю, червяк?». Но в ответ получилось только немного обиженное:       — Я не списывал.       — И как тогда?       — Да мне откуда знать? — Петров даже всплеснул руками для пущей правдоподобности. — Хотя, думаю, это из-за Конверта Пирсона.       — Чего, на? — вклинился Бяша. — Вы конвертами перекидывались, что ль? Покажешь? — с искренним восхищением попросил бурят.       Антон прыснул.       — Нет-нет, — сквозь смех сказал Петров. — Это метод решения задач такой. Там… ну… — он безуспешно пытался подобрать аналогию к несложному методу.       — Это там, где через крест решать надо? — внезапно спросил Пятифанов, на что получил два удивлённых взгляда. — Что? Вы думаете, я буду тесты по формулам решать?       И правда. Задания были тестовыми, но тем не менее, Нина Григорьевна настолько строго относится к проверочным работам, что требует вложить в тетрадь черновик, на котором ученики должны «показать своё понимание темы». Собственно, использовав технику Пирсона, которую Петрову показала как раз-таки Полина, он и навёл учительницу на мысль, что парень не иначе, как списал. Остаётся другой вопрос: почему Рому не заподозрили, если он знает об этом способе?       — Так ты тоже им пользовался?       — Ну типо.       — И сколько у тебя?       — Три.       Ладно, почему я надеялся на что-то другое?       — Пустые черновики ей не нравятся, сука, — вдруг нахмурился Рома.       Антон опешил.       — В смысле? Ты же, вроде… — его перебили.       — Ещё я, походу, последний вопрос запорол. С уравнением.       — Подожди-подожди! — Петров выставил ладонь вперёд, останавливая поток речи Пятифанова. Тот, на удивление, послушно замолчал. — Ты что, устно решил все задачи?       Рома пожал плечами, давая неоднозначный ответ, но Антон понял, что это утверждение, по лицу, которое хулиган продемонстрировал несколькими минутами ранее. «Ничего такого», — складывается надпись над головой парня в воображении Петрова. Кажется, это его самое любимое состояние, кроме враждебного. Отправили к директору? — Ничего такого, не впервой. Поблагодарили за починку очков? — Ничего такого, ты ж свой. Решил задачу по химии устно? — Ничего такого, крест-накрест циферки сложил. Хотя, в некотором смысле, Антон согласен. Если даже Петров сумел написать эту работу на пять, что он подтвердил после того, как ему в конце урока протянули перечеркнутый листочек с надписью «Списано!» и витиеватой двойкой на четверть листа, хотя ответы точь-в-точь сходятся с результатами Полины, которая получила заслуженную пятёрку, то и Рома, которого Бяша недавно совершенно серьезно назвал умным, мог бы написать работу вполне себе достойно.       Будто подслушав мысли Антона, бурят поспешил подтвердить его догадки.       — А я говорил, что Ромка мозговитый, на, — с такой странной гордостью сказал он, будто сейчас нахваливает не лучшего друга, а себя.       — Ты чем гордишься? — прищурился Рома. Видно, что ему вся эта похвала не приносит никакого удовольствия.       — Тем, что у тебя башка соображает, на, — и будто в подтверждение, совсем не легонько постучал костяшками пальцев по торчащему ёжику лучшего друга, будто пытается достучаться до такой восхищающей его штуки, как мозг Ромы Пятифанова.       — Э, бля, — ругнулся тот в свою очередь и смахнул чужую руку со своей головы, в отместку давая, судя по звуку, довольно болезненный щелбан. — Не трожь, ты меня через уши тупостью заразишь.       — Ай, сука! — завопил Бяша и немного ссутулился, потирая больной лоб. Он нахмурился, но улыбнулся чему-то своему и выставил указательные пальцы, предварительно метко плюнув на каждый из них. Антон брезгливо поморщился, не понимая, чего ждать, а Рома насторожился, сдвинул одну ногу чуть назад и вбок, готовясь уворачиваться. Вскоре угроза Бяши обрела словесную форму. — Прячь уши, на.       С этим боевым кличем он накинулся на лучшего друга в попытке ткнуть того в ухо. Против такой подлянки у Ромы приёмов нет, поэтому единственное, что ему кажется правильным решением, — пуститься в бег по классу, перепрыгивая через парты на соседние ряды.       Петрову остаётся лишь наблюдать со стороны, как Пятифанов обещает своему лучшему другу засунуть ни в чем не повинную швабру, которую он схватил из угла кабинета, буряту в пятую точку, мешая сказанное с не очень приличными выражениями и резкими вздохами удивления, когда Бяша умудряется подкрасться слишком близко, или Рома больно тычет того в живот концом швабры. Посреди бесконечного ойканья, бляканья и ещё множества других звуков, говорящих о «кровожадной» схватке лучших друзей, Петров осознал, что в горле застыл комок, отчаянно желающий вырваться смехом, когда Пятифанов резко меняет концы швабры и бурят ловит грязную тряпку лицом. Какой бы отвратительной не была мысль о том, что один из этих двоих намеревается засунуть обслюнявленный палец второму в ухо, это выглядит весело, и Антон ловит себя на осознании того, что, наблюдая за этим сражением, не испытывает того дискомфорта, ранее приходящего каждый раз при одном только взгляде на хулиганов. С одной стороны, это настораживает, а с другой… перспектива быть «своим» среди них кажется довольно неплохой. Может, они и не блещут хорошей репутацией, но если уж на то пошло…       Они выглядят, как надёжные друзья.

***

      Полина придирчиво рассматривает чужие очки.       — Вот правда, Антон, — осматривая работу Пятифанова, начала она тем самым тоном, который предупреждает о том, что девушка намеревается сказать что-то логичное, но определенно не понравится самому Петрову, — почему бы тебе не попросить у родителей новые очки?       Парень вздохнул. Он не посвящает подругу в подробности ситуации в их семье, руководствуясь ещё в детстве заученной фразой Карины: «Что происходит в семье, то остаётся в семье». И Антон считает, что она поступила правильно. Маленькому мальчику явно не следовало трепаться, что его отец по вечерам пересчитывал крупные стопки иностранных банкнот. Только повзрослев, он догадался, что в профессии отца было что-то незаконное, поэтому искренне благодарен матери за нужные наставления в прошлом. Это, конечно, не одно и то же в сравнении со сложными отношениями в их семье, но так уж он привык. Пока что им с Олей… нормально. Есть, на что жаловаться, но могло ведь быть и хуже, так? Поэтому Петров не собирается говорить что-то по типу: «Мои родители находятся на грани развода, поэтому не хотят видеть друг друга и своих детей из-за постоянного стресса». Он ограничивается довольно глупой отговоркой:       — Мне эти нравятся.       — Купи такие же.       — Не хочу.       Морозова редко видела у своего друга проявление такого упрямства, но тем не менее, диалог заставил её подозрительно сощуриться, будто высматривая обман в его словах. Антон чувствует себя медузой перед рентгеновским аппаратом. Полина способна просканировать его с ног до головы, понять, что он недоговаривает, но этим она всё равно не добьется главного — информации. Собственно, она никогда и не настаивала.       — Ладно уж, скрытный ты наш, — по-доброму улыбнулась девушка и скрестила руки на груди. — Не буду выпытывать тайну твоих очков. Может, это у вас семейная реликвия? Не в обиду, конечно, но они буквально развалились на тебе сегодня, — и, не сдержавшись, хихикнула шуточной теории.       — Между прочим, — с наиграно-умным видом начал Антон, — не сами развалились, а их поломали! Это большая разница, — улыбка проявилась на его лице. — Да и починили же? Починили.       — Ой, да ну тебя, — она легонько толкнула парня в бок локтем. — А починили-то ка-а-ак, — с сарказмом протянула она, не лишаясь при этом игривого настроения. — Загляденье. Вы бы ещё спаяли их, тогда точно: ни согнуть, ни разогнуть, ни поломать.       Антон и Полина беззаботно и легко рассмеялись, но только Морозова предприняла попытку завести новую тему, как над головами раздался звонок, перебивая едва ли начавшееся предложение.       — Что? — переспросил Антон.       Полина только как-то странно улыбнулась и сказала:       — Эх, мы в последнее время и поговорить нормально не можем, — она всплеснула руками, и они с глухим шлепком упали по швам бёдер в каком-то расстроенном жесте.       — Ничего страшного! — заверил её Антон. — Сегодня же вторник. Дополнительных по скрипке у тебя нет, а с репетициями на сегодня, вроде, покончено, правильно? Если так, то мы с Олей тебя проводим!       — Да, нам поменяли расписание. Хотела рассказать, когда тебя… украли, — с усмешкой призналась она, вместе с Петровым завершая кривой строй из входящих в кабинет учеников. — Тогда договорились.       — Договорились, — повторил парень, отзеркаливая улыбку подруги.

***

      — Давай, негр, работай, — издевательски протянул Рома с абсолютно непроницаемым выражением лица, глядя на друга, тащащего одно из многочисленных бревен.       Больше половины уже сложено, потому что Пятифанов, поспорив с другом на полтинник, кто быстрее разгребёт свою кучу, естественно, выиграл и сейчас с видом победителя восседает на хиленьком табурете в этой же подсобке. Казалось бы, трудовик дал такую простую работу, а на деле — наоборот. В целом, тяжесть заключалась в том, что всё дерево просто валялось на полу огромной кучей, а помещение не такое уж и большое. От этого передвигаться становилось проблематично, а локти вечно цеплялись за кору, побуждая своих владельцев шипеть вперемешку с матами и проклинать целую кучу ненужных стеллажей в подсобке, которые едва ли можно назвать недавно пополненными. А за клей взгрызся, подумал Рома, прекрасно понимая, почему у детей из года в год одна только работа с деревом. Все знают, куда иногда пропадают физрук с трудовиком, и ни для кого не секрет, отчего каждый из них предпочитает не проводить практическую демонстрацию своих предметов. Обыкновенный алкогольный тремор объясняет все косяки этих водочных неразлучников на работе, но им это, конечно же, прощают, не говоря уже о том, что Сан Саныч в своё время частенько клал глаз на предоставленные школой материалы. Конечно, зачем ученикам скотч, клей и прочие принадлежности, когда можно из года в год пилить дерево под любимую фразу учителя: «Мужик должен уметь делать то, что принесёт в дом пользу. Вот, табуреты, например». И как бы фальшиво ни звучала эта отговорка на вопрос о том, когда ученики сделают что-то другое, все более-менее хорошие работы разносят по классам. Чаще всего их используют уборщицы для того, чтобы достать до верхних полочек или шкафа, где в абсолютно каждом классе находится хотя бы одно растение. Кстати говоря, Рома сидит на таком же, не подозревая, что лично он сделал его когда-то, в классе шестом. Конечно, можно почувствовать пошатывание из-за несчастного сантиметра разницы одной ножки от остальных трех, но двенадцатилетний Пятифанов был горд своей работой. Сейчас вот пригодился стульчик.       — Слышь! — прикрикнул на него бурят, на выдохе опуская очередное бревно на законное место в поленнице у голой стены.       — В канаву ссышь! — перекривил его Рома. — Ладно, — сказал он и, уперев руки в колени, поднялся со вздохом, будто это действие далось ему особо тяжко, — не пыхти, давай помогу, — с этими словами двумя руками ухватил особо большой кусок, морщась от неприятного соприкосновения с корой.       Что Рома, что Бяша остались в футболках, так как работы и вправду оказалось много. Оба покрылись испариной, но с хорошей физической формой Пятифанова и какой-никакой помощью Бяши парни управились довольно быстро.       И вот сейчас, наконец, покончив с поручением, они сидят за одной партой и рассуждают каждый поодиночке, куда им податься. Часы говорят, что с начала шестого урока прошло пятнадцать минут, а добрые полчаса времени остаются в их полном распоряжении.       — Пошли во двор, на, — предложил Бяша, прерывая поток предложений в мозгу Пятифанова.       — Только ж курили, — может, Рома и пыхтит чаще Бяши раза в четыре, но не настолько, чтобы бегать за двор каждые двадцать минут.       — Да не, — закатил глаза бурят. — Малышню снегом покормим, хули, на.       Рома не ответил, обдумывая такой вариант, но был прерван ещё одним выкриком.       — О! — обратил на себя внимание Бяша. — Так ты меня с Юлькой познакомишь, — глуповато улыбнулся он.       Пятифанов глянул на друга так, будто перед ним стоит второй Бабурин, проигнорировав то, что Бяша вновь перепутал имена. Брови моментально нахмурились, а голос прозвучал уверенно и жёстко:       — Нет.       — Почему? — моментально прилетает в ответ.       — Потому что, блять, — начал раздражаться парень.       — Боишь?..       — Нет.       — Тогда чего, на?       — Чтоб ты спросил.       — Да ну хорош ссыковать, Ромыч, я тя не узнаю, на.       Пятифанов повернулся к другу вполоборота, чтобы колени первого смотрели в сторону второго, одну руку положил на парту, а вторую облокотил на спинку стула предплечьем. И смотрит пристально, будто ждёт, что Бяша сам додумается и ему не придётся говорить очевидное.       — Хорошо, — принимая глупое моргание бурята за «я не понимаю, чего ты на меня пялишь, будто я тебе сотку должен», он принялся разжёвывать всю ситуацию, — допустим, у тебя есть сестра, за которую ты трусишься только из-за того, что она твоя сестра, — он сделал паузу, пока Бяша не кивнул, — и тут она заявляет, что водит дружбу с каким-то хмырем…       — Самокритично, на.       Рома угрожающе зыркул на друга, но предпочёл продолжить:       — …на семь лет старше неё. А потом ты узнаёшь, что он прикрывался левым именем. А ещё это я. Твои действия?       Ответ последовал незамедлительно.       — Вмазал бы ему! Ну если бы это был не ты, — поспешно добавил парень.       — А я о чём?       — Так Тоха на русском сидит, на. Он не узнает.       — Ты думаешь, что это помешает мелкой рассказать, что «у Жени есть друг без передних зубов», — последнюю часть предложения он проговорил писклявым голосом, пародируя маленькую девочку. — Тебя вся школа по роже узнаёт, думаешь, эта не растреплет про тебя?       Бяша надулся и нехотя согласился. Пятифанов резко почувствовал, что рассказать другу свой маленький секрет оказалось лишним, хоть это и было вынуждено из-за Олиного поручения перед большой переменой. Тайн между парнями почти нет, но это не из-за того, что они всё рассказывают друг другу, просто секреты практически всегда общие из-за того, что они постоянно шатаются где-то поблизости. Бяша болтлив, и это не может не сказываться на его способности удержать язык за зубами, поэтому Рома обычно не рискует обсуждать с другом что-то настолько провокационное. Сейчас вот, например, это вылезло ему боком тем, что Бяша настаивает на знакомстве с Петровой.       — Про тебя ж не рассказала, на, — парирует бурят.       — Рассказала, конечно, — тут же фыркнул Рома. — Тоха ей сказал, чтоб она с незнакомцами не общалась.       — Так правильно говорит. Но ты ж теперь не незнакомец, на.       — Ну вот, я ей так же сказал.       Бяша отчего-то восторженно ахнул.       — Так у вас типо это… — он сделал заминку, подбирая нужные слова, — тайное общение, на?       — Если базарить на лавочке во дворе называется тайным общением, то да.       — Нихрена се вы. Посиделки устраиваете, на. А мне всегда говорил, что отлить ходил, — обиженно пробубнил Бяша.       — Я тебя с собой брать не буду.       Бурят глянул на него, внезапно осознав, что Рома собрался уже сейчас идти на встречу с Олей, но потом всё же сдался. Он не из разряда упрямцев.       — Ладно, — согласился он, и Рома облегченно выдохнул, — но тогда я тебе не должен полтинник, на.       — Ах ты ж сука.       — Или я сам приду к вам.       Рома сразу же пожалел, что обмолвился перед другом о лавочке во дворе. Что-то ему сегодня все условия ставят: сначала Оля, потом Бяша. Ему это явно не нравится, но речь идёт всего лишь о его пятидесяти рублях, так что не велика потеря.       — Договорились.       — Вот и ладушки, — заулыбался бурят.       — Чмошник хитрожопый, — бесстыдно бросил Рома, зная, что друг сейчас слишком обрадован возвращением проигранных денег, даже чтобы скорчить обиженную гримасу в ответ на оскорбление.

***

      Во дворе, как обычно, кричат младшеклассники, решившие поиграть в снежную войну. В основном тут мальчишки, но и пару девичьих голосов можно расслышать. Бяша решил, что пойдёт домой первый, так как особо заняться в Ромкино отсутствие ему и нечем. Второй не возражал и, пожав друг другу руки на прощание у ворот школы, разошлись. Пятифанов тут же стал высматривать розовую шапочку в толпе играющих в снежки. И нашёл.       Прямо сейчас её держат за шиворот и макают лицом в сугроб.       Оля барахтается из-за холодного жжения в лице и нехватки воздуха, когда паренёк, едва ли чуть выше её самой, цепко держит чужой капюшон, не давая вырваться. Это ведь почти пытка водой. Пятифанов почувствовал такой гнев, что на секунду и забыл, что нельзя вмазать этой мелочи, мучившей Петрову, на глазах у других детей. Но сдерживать голос, узнав торчащие из-под шапки уши вместе с рыжими завитками слишком наглого пятиклассника, не стал.       — Слышь, ушастый! — крикнул он, и дети, предположительно Олины одноклассники, ранее испуганно смотревшие на издевательство, вздрогнули. Да и нельзя их винить за бездействие. Разница между третьеклассниками и пятиклассником, хоть мала, но всё же есть.       Мальчик, мучивший Петрову, обернулся на всем знакомый голос и тут же лицом слился со снегом, хотя, казалось, как такой оттенок кожи может стать ещё светлее. Как Рома и думал: тот самый Женя — или Чебурашка в своих кругах — из столовой собственной персоной. Пятифанов широким, уверенным и быстрым шагом направился к малышне, и когда пятиклассник наконец отцепился от Оли, дав ей наконец возможность дышать, хотел было смыться, Рома сделал резкий выпад вперёд и, ухватив неудавшегося беглеца за ворот куртки, встал, ссутулившись, чтобы смотреть провинившемуся в глаза, а самого мальчишку приподнял так, что тот еле касается носками земли.       — Это что такое щас было? — достаточно громко и низко сказал Пятифанов, принимая самое убийственное выражение лица. Мало того, что мальчуган обидел младшеклассника, да ещё и девочку, да ещё и Олю. Он почти рычит испуганному пятикласснику в лицо, понимая, что и сам на грани того, чтобы вмазать мелюзге, но держит себя в руках, потому что помнит, что у них, ко всему прочему, есть зрители.       — Она… о-она… — заикаясь, начал рыжий.       Рома ждёт ответа терпеливо, но, видимо, ещё больше нахохлившийся вид старшеклассника подействовал на Женю лучше любого кулака в лицо.       — О-она первая начала!       — И что?! — прикрикнул Пятифанов, глядя на то, как нижняя половина лица мальчишки прячется под воротником куртки. Только розовые от мороза уши торчат, не запрятанные под шапку.       Тот сник, понимая, что спорить с Пятифановым в первую очередь страшно, а уж потом — бесполезно. Все знают Рому, и все его боятся. Очень даже не зря, ведь даже если ты по возрастной категории не подходишь, чтобы он избил тебя лично, то найдутся ребята помладше, кто с радостью выполнит поручение своего главаря, став, как они думают, авторитетнее в его глазах. Самому Роме всегда откровенно пофиг. Он хвалит радостных карапузов, которые компанией по пять человек наказали либо своего одноклассника, либо виновника с параллели, и остаются довольными. Конечно, пока им не приходится иметь дело с родителями побитого и директором. С Ромкиными ровесниками ябедничество не прокатывает, потому что те автоматически обзаводятся званием крысы и мучаются до конца учебного года, терпя издёвки от кого ни попадя. Собственно, такое случается редко, ведь большинство терпит из-за того, что им просто стыдно признаваться в таком родителям, не то, что малышне.       — Значит так, — начал Пятифанов, говоря сквозь крепко сжатые зубы, чтобы слышал только напротив стоящий мальчик, после недолгого, но довольно напряжённого для рыжего, молчания, — ты сейчас извиняешься перед девочкой, — он вовремя вспомнил, что никому не следует знать об их с Олей знакомстве, — а потом вприпрыжку пиздуешь отсюда наслаждаться последними часами счастливой жизни. Понял?       Тот неистово закивал. Рома поудобней перехватил воротник провинившегося и развернул того на месте, прежде чем толкнуть навстречу уже вставшей на ноги Оле, тихонько всхлипывающей то ли от проглоченных рыданий, то ли от насморка. Лицо её мокрое и красное от снега, а губы уже начали понемногу синеть. Женя, чуть не поскользнувшийся от толчка сзади, встал перед ней и, уперев глаза в пол, тихо произнёс:       — Извини меня, пожалуйста, — очевидно, нехотя сказал мальчишка.       — Громче, — строго сказал за его спиной Пятифанов, — чтобы все слышали.       Рыжий затравленно посмотрел в сторону Ромы, не решившись встретиться взглядами, автоматически повернув голову на звук, но повиновался.       — Извини меня, пожалуйста!       Оля постояла молча с секунд пять, смотря то на своего обидчика, то на Рому, но в итоге, совсем невинно улыбнувшись краешками губ, будто над ней только что не издевались, произнесла самую неожиданную для всех фразу:       — Ты тоже меня прости. Я перепутала тебя с одноклассником, — а потом совсем по-детски протянула ему мизинчик в мокрой перчатке. — Мир?       Женя посмотрел на неё так, будто Олин мизинец — это ядовитая гадюка. Его выпученные глаза и частично заползшие под шапку рыжие брови выглядят смешно в сочетании с яркими на бледном лице веснушками и торчащими ушами.       Рома выглядит таким же ошеломлённым, как и Женя, но вовремя приходит в себя и слегка бьёт пятиклассника в плечо, чтобы тот ответил.       — Ну… — неуверенно начинает тот, но почувствовав пронзительный взгляд на затылке, быстро согласился на предложение, — мир, — он на автомате протянул ладонь для рукопожатия, но наткнувшись на выставленный мизинец, нервно исправился, судя по дёрганности, чувствуя себя до предела неловко.       Всё закончилось так же быстро, как и произошло. Дети дали друг другу обещание на мизинцах, и Женя убежал к воротам. А Оля, отчего-то радостная, предпочла компанию Ромы своим одноклассникам. Те смотрели на Петрову, идущую рядом с Пятифановым, которому девочка макушкой еле достаёт до рёбер, с какой-то смесью изумления и восхищения. Конечно, ведь не каждый день приходится видеть, как он устраивает воспитательные работы из-за какой-то приезжей малявки. И Рома понимает, что с этого момента всё его прикрытие теперь бесполезно, ведь Петрову уж наверняка будут расспрашивать о произошедшем чересчур любопытные одноклассники. Парень этой мыслью даже огорчился, ведь девочка с большой вероятностью на него обидится, а может даже и не захочет больше дружить. Вспоминая один из их разговоров, в которых Петрова жаловалась на старшего брата и его нежелание делиться проблемами с ней, можно дать гарантию, что любой обман Оля воспримет, как предательство, даже если это и было во благо.       — Женя, — прервала поток его мыслей она же, — спасибо, что помог, — и улыбнулась так искренне и по-детски, что Роме стало ещё досадней оттого, что она может не захотеть дальше с ним общаться.       — Да не за что, — ответил он, выдавив слабую полу-улыбку в ответ. Вопреки подавленному настрою, в голове созрел интересующий его вопрос. — Но ты зачем перед ним-то извинилась? — это и вправду оказалось для него непонятным.       Девочка замялась, видимо, чувствуя себя неловко от того, что скажет дальше:       — Я ему случайно снежком в голову попала, — она сцепила руки сзади и уткнулась взглядом в притоптанный снег под ногами. — Думала, что это мой одноклассник.       Это вполне возможно, так как Женя хоть и на два года старше, ростом не вымахал от слова совсем. Он Олю-то всего на пять сантиметров выше от силы. Вот она и зарядила снежком по шапке, не задумываясь о том, что перепутала адресата. Но Рома её чувство вины не понимает.       — И что? Он тебя вообще-то лицом в снег окунул.       — Да, но я же первая начала. Мама говорит, что мальчиков нельзя провоцрв… провоцировать, — с маленькой запинкой всё же выговорила она. По её сухой интонации понятно, что это прямая цитата Петровой старшей. — Потому что они сильнее и могут дать сдачи.       — Оля, — начал Рома, серьезно глядя на девочку. Здесь, посреди школьного двора, когда они даже привычно не сидят на лавочке, эта тема кажется особо важной, — настоящий мужчина никогда не обидит женщину, — и чуть подумав, добавил, — а девочку тем более.       Этой простой истине его научил собственный отец. Да, когда он был по-младше, его нрав не могли сдержать никакие причитания и даже кожаный ремень с тяжёлой, металлической пряжкой, но уже позже, когда девятилетний Рома, едва окончивший третий класс, увидел горюющую мать над распечатанным письмом на столе, что-то в маленьком хулигане переломилось. Прочитав расплывшиеся от материнских слез строчки рокового письма, Рома долго не мог прийти в себя, но, несмотря на довольно эмоциональную натуру, какой является и Мария Пятифанова, плакать не стал. По крайней мере, при маме. После того вечера он твёрдо для себя решил, что станет тем мужчиной, которым его всегда старался воспитать отец: сильным, надёжным и верным не только своим принципам, но и дорогим людям. Только об одном Рома жалеет до сих пор — он не послушал отца раньше, не дал ему возможности гордиться собственным сыном.       Именно это решение сейчас и толкает Рому на подобные поступки, ведь именно телеграмма, пришедшая вечером в июне 1989-го заставила парня поменять отношение ко всему.       — Но он же может, — парирует в это время Оля. — Тот мальчик же смог.       — Тогда давай сдачи, — уверенно сказал Рома, всё больше хмурясь от осознания того, что этот малец по какой-то глупой причине заслужил Олино прощение. — Или старших зови, это лучше будет.       Петрова отвернулась, будто слышит эту фразу уже не в первый раз. И Рома догадывается, кто ей это твердит.       — Тоша мне тоже сказал старших звать, — мгновенно, будто прочтя его мысли, подтвердила девочка.       — И правильно говорит, — Рома уже сам удивляется, как часто это предложение мелькает в их разговоре.       Оля, кажется, хочет добавить ещё что-то: смотрит то Роме в лицо, то на школу, то под ноги, то снова на главный вход. Будто взвешивает, а нужно ли рассказывать ему, если уже который раз мнения её брата и «Жени» совпадают. Пятифанов эти колебания уловил.       — Он говорит, что нужно рассказывать ему, если меня обижают, — наконец-то признаётся она.       — И часто тебя обижают? — насторожился Рома.       Розовая уга шаркнула по снегу, сгребя небольшую горку перед собой. Оля кивнула.       — Одноклассники? — Рома украдкой посмотрел на мальчишек, продолживших играть, как ни в чем ни бывало.       Снова кивок.       — Но мальчики меня не трогают, — тут же добавила она, проследив за взглядом Ромы и посмотрела на парня взволнованно расширенными глазами. — Они даже хорошие. Разрешают мне играть с ними в снежки, — на её лицо скользнула мимолётная улыбка. — Просто девочки…       На этом моменте Пятифанов растерялся. Да, он может разобраться с буйным пятиклассником только посмотрев на него чуть грознее обычного, но с дамами всегда нужно обходиться более деликатно, не говоря уже о младшеклассницах. Собственно, из-за довольно незнакомого для него понятия «деликатно», Рома почти и не общается с женской частью класса, предпочитая им свою банду.       — Тебя бьют девочки? — недоумевая, переспросил Рома.       — Не-е-ет, — протянула Петрова и даже хихикнула на такой, как ей кажется, глупый вопрос, но несколько секунд спустя снова принялась говорить уже с менее задорной интонацией, — просто они… — видно, что ей будто стыдно в этом признаваться, — ну, иногда кривляются надо мной… обзываются…       Оля в основном смотрит куда-то в сторону, только иногда решаясь мельком взглянуть на собеседника. А Рома внимательно слушает, не решаясь сказать что-то просто потому, что не знает, как с таким быть. То, что Оля рассказывает, лично для Пятифанова никогда не выставлялось в позиции проблемы и стало уже каким-то привычным. Хотя, это ж городские, кто их знает, подумал Рома, вспоминая Антона, который на каждое кинутое оскорбление реагировал так, будто ему дали пощечину. Но Оля после достаточно долгой заминки продолжила:       — Просто когда я прошусь поиграть с ними, они…       Она резко замолчала, и Рома может поклясться, что тихий всхлип, еле уловимый с расстояния между их головами, отдался по телу неприятным холодком. И вместе с этим холодком его прошибло такой паникой, что он уже добрый десяток секунд стоит в полном оцепенении.       Перед ним плачет ребёнок.       Что делать, он без понятия. Такое с ним не случалось никогда в жизни, потому что ладно ребёнок, но это ещё и девочка! И Пятифанов просто не знает, как лучше поступить. Мокрые дорожки слёз мгновенно оказываются стёртыми с красных, по-детски пухловатых щёк не менее мокрыми рукавичками, а нос покраснел ещё больше, заставляя Петрову издавать не самые красивые звуки из-за вынужденного дыхания через нос вперемешку со всхлипами.       — Э, малявка, ты чего… — голос, владелец которого не привык утешать кого-то, чисто физически не смог бы стать ласковым, а вместо этого прозвучал сконфужено. Прозвучало так, будто Рома увидел перед собой лепрекона вместо Оли, точно его застали врасплох!       Но Петрова всё плачет. И явно не собирается перестать в ближайшее время, так как плечи её содрогаются под беззвучными рыданиями, а кожа вокруг глаз уже покраснела от слишком частого трения о перчатки.       Поэтому Рома решает использовать единственный способ, который ему известен: он предельно аккуратно, ведь видит разницу между своим другом и Олей, кладёт ладонь ей на плечо. Та никак не реагирует, судя по всему, привыкшая к такого рода касаниям поддержки от брата, и Рома было испугался, что это не подействовало, как плечи спустя пару минут постепенно перестали дергаться, а вздохи хоть и остались рваные, но не такие частые. Руки всё утирают слёзы, но те выступают уже не так интенсивно. Постояв так какое-то время, Рома понимает, что шапка Оли мокрая ещё с того момента, как настоящий Женя окунул её головой в снег. Парень подумал с десяток секунд и решил, что вполне обойдётся одним капюшоном. Внезапно появившиеся чувства жалости и несправедливости к Оле почти сравнимы с тем, какие Пятифанов испытывает к собственной матери. Та так же беспомощна и несчастна, и Рома не имеет никакого желания наблюдать что-то хотя бы примерно похожее у ребёнка. Ну не заслуживает Оля причин для плача. Розовая шапка с бонбоном заменяется чёрной, старой и местами растянутой, зато тёплой и сухой. Оля вскидывает глаза на Рому, протягивающего ей её мокрую вязанку, и в глазах её мелькает благодарность, что она и выразила в словах.       — Спасибо, Женя, — улыбнулась девочка и, видимо, сдержала порыв обнять парня, так как по привычке, выработанной с братом, хотела шагнуть вперёд.       Вместо этого она забирает свой головной убор, и Ромкина шапка смешно налезает ей на глаза.       А самого парня ущипнула за загривок вина, напоминая, что никакой он и не Женя вовсе, а девочка может об этом узнать от третьих лиц. Это было бы намного хуже. Ему остаётся только надеяться, что произошедшее десятком минут ранее хоть немного сгладит реакцию Оли на признание. Стало зябко в ладонях. Несмотря на мороз, они вспотели и вызвали непреодолимый зуд, граничащий с желанием содрать пару слоёв кожи. Он должен признать, что Оля за это короткое время стала ему близка, Рома привязался. С ней не стоило ожидать подвоха или обмана или подтверждать образ сурового предводителя, каким его знают практически все. Будучи знакомым одновременно и с Антоном, и с Олей, он будто получил возможность вращать медаль, смотреть на разные стороны одного и того же человека. И хотя общая тема у них с Олей только одна, ему так комфортно просто общаться с ней, не ожидая обнаружить двойное дно в их редких разговорах. И вот он сам это двойное дно и создал. Как же ему стыдно. Понадобилось какое-то время, чтобы собрать в кулак всю мужественность, и разрезать правду-матку.       — Оль, знаешь… — начал он, протянув руку к затылку и принципиально смотря прямо в глаза. Если уж решился, то говори достойно. — Ты меня прости, но никакой я не Женя, — на этих словах ему стало особо совестно, поэтому он сунул обе руки в карманы и отошёл на шаг, будто готовясь к тому, что скажет дальше. — Я вообще-то Рома.       Чего и следовало ожидать, Петрова стоит, ошарашено глядя уже на Рому. Брови её поползли к верху, а кончики так и остались внизу, выдавая её явное разочарование.       — Так ты меня обманул? — в голосе чувствуется горькая обида. — Зачем?       Пятифанову не хотелось бы рассказывать все подробности и причины, поэтому он лишь пожал плечами, стараясь хотя бы внешним своим видом намекнуть, что ему искренне жаль, что пришлось надурить такого хорошего человека, как Олю.       Она вздохнула, какое-то время постояла, грустно выпятив нижнюю губу, но после, к большому удивлению Ромы, сказала:       — Но ты же всё равно хороший.       Парень на секунду подумал, что ослышался. Он-то думал, что из-за того, как она обижается на Антона, обман Пятифанова воспримет хуже. Обидится, или, чего хуже, не захочет с ним больше дружить, как бы по-детски это не звучало. Оля продолжила:       — Ну, знаешь… Тоша тоже мне ничего не рассказывает.       Снова Тоша, подумал Рома, сочтя подобный манёвр хорошим знаком, и разжал окоченевшие ладони в карманах. Ему кажется, или пот и вправду замерз ледяной коркой поверх кожи?       — Я на него обижаюсь, конечно, — продолжила Оля, поправив сползшую на глаза шапку. Теперь из-под неё виднеются смешно закрученные от влаги беленькие прядки, — но он всё равно самый лучший! Тоша мне всегда покупает сгущёнку, когда я попрошу и… и динозавров мне рисует, с уроками там помогает и много-много другого делает для меня. Всё равно он хороший, я же его знаю. И тебя вот теперь тоже знаю! — внезапно громко воскликнула Петрова и широко улыбнулась. — Ты же меня защитил от того мальчика. Значит, тоже не можешь быть плохим.       — Ну да… — такая логика Роме совсем не понравилась, но он не в силах выдавить из себя что-либо другое.       Эх, знала бы Оля, что он её брату не давал жизни всё это время. Ведь это из-за Пятифанова Антон всё это время приходил домой в синяках, иногда даже в крови. Знала бы она, что это его рук дело, не простила бы. Ох, как же некрасиво выходит-то!       В школе закончился шестой урок, о чём их оповестил звонок, доносящийся из-за школьных стен. Рома сделал в голове пометку, что нужно как можно скорее заканчивать этот диалог и линять отсюда, пока не пришёл Антон. Играть на два фронта в таком случае больше не выйдет.       — Ну вот! — с досадой произнесла Петрова, обернувшись на звук. — Ты уже уходишь? — и глянула на него жалобно, без слов прося задержаться. Но он себе такую роскошь позволить не может.       — Да-да, у меня там дела, — торопливо сказал он, через окна замечая, как в коридорах зарождается движение. Пора бы сваливать, да вот беспокоит его один вопрос. — Кстати, ты бы рассказала Антону про девочек своих, — сказал он, уже повернувшись боком, чтобы уйти. — Он же умный, придумает чё-нибудь.       Оля улыбнулась и, чуть погодя, кивнула.       — Спасибо тебе, Рома!       А он только кинул сухое «Обращайся» и стремительно покинул территорию школы, чтобы не видеть больше ни Петрову, ни школу, ни мальчишек, которые всё ещё играют где-то в другом конце двора. Хоть Рома и признался, легче не стало. Чувство вины мучит его вот уже пятнадцать минут беспрерывно. Видимо, посыпает солью и специями открытую рану, ведь так неприятно ему печёт в области желудка, будто вот-вот вырвет. Не заслужил он после всего совершённого такое отношение, и не заслужила Оля такое плохое отношение к себе от сверстников.       Пятифанов идёт домой, грызя себя мыслями о том, может ли Петрова рассказать всё своему брату, и как тот отреагирует, если узнает, но даже не подозревает, что этот самый Антон, побледневший от ступора и холода школьного коридора, наблюдает из окна, как Рома спешит домой, набросив на отросший ёжик волос тонкий капюшон олимпийки.