***
Впервые за всё время в посёлке Антон заходит в актовый зал. Здесь намного просторнее, чем он думал. В свете редких солнечных лучей, с трудом пробивающихся сквозь хмурое мартовское небо, парят крохотные пылинки. Этот вид и запах редко проветриваемого помещения так контрастирует с резкостью и белизной снега снаружи, что на первый взгляд это место может показаться картинкой фильма. Актовый зал в любой школе остаётся актовым залом. Большая сцена, длинный, хоть и потрёпанный временем, красный занавес, длинные ряды кресел для зрителей, а главное — микрофон с динамиками! Тут-то и будет проходить выступление в честь женского дня. Справа, скрытое от только что зашедших в зал людей, стоит пианино, на котором, очевидно, играет Катя, а подойдя чуть ближе к сцене, можно рассмотреть закулисье. Туда парты и нужно перетащить. Кстати, они уже с ними. В работе их, конечно же, разделили на пары, поэтому сейчас Лёня тащит парту с Семёном, а к Антону в пары буквально вырвался Рома, отказавшись «нести парту со Свинтусом» по предложению завуча, а когда свою кандидатуру вежливо предложил Лёня, посмотрел на Антона и явно недовольного сложившейся ситуацией Семёна, выдал лаконичное «нет», подойдя к парте, возле которой стоял Петров, чтобы подзывающе поднять один край стола, побудив напарника сделать то же самое. Так они и дошли до актового зала. Глядя на Семёна, неуклюже перебирающего толстыми ногами, задом наперёд идя вверх по лестнице с грузом в виде парты, другой конец которого держит Лёня, парень мысленно поблагодарил Рому за то, что «настоял» на выборе Антона себе в пары. — Вон туда несите, за кулисы, — дала команду завуч. Все беспрекословно повиновались. Не сказать, что сцена на деле такая уж классная, как её вид со стороны. Впервые ступить на неё оказалось не столько интересно, сколько трудно, потому что тащить стол с первого этажа на четвёртый оказалось настоящей пыткой. От такой физической нагрузки все четверо уже потные, несмотря на низкую температуру в школе, и с трудом делают последние шаги, таща парты за кулисы. Единственный, кто достойно держится, — это Лёня, который ещё имеет силы для того, чтобы стоять на ногах. Семён приземлил свою пятую точку на край сцены, и сидит весь красный, тяжело дыша, ведь кроме груза ему пришлось нести ещё и свою тушу весом в целый центнер с лишним. Антон с Ромой уселись на парту, принесённую ими же. — Она б ещё пианино сказала на крышу перенести, блять, — выдохнул Рома, утирая пот, скатившийся к подбородку. — Тише, не подавай ей новые блестящие идеи, — улыбнулся Антон, разместив ладони сзади себя на поверхности стола так, чтобы опираться на них. — В смысле? — спросил Рома, принимая точно такую же позу. В таком положении он смотрит точно Антону в лицо. — А представь, — он сделал паузу, отчего Рома еле заметно приподнял брови в ожидании продолжения, — зрители расселись по своим местам, — он вытянул одну руку перед собой, удивляясь, что способен удерживаться на уставшей левой, и провёл раскрытой ладонью пред собой слева направо, охватывая положение воображаемых посетителей концерта. Рома внимательно проследил за этим движением. — И тут с потолка! — он резко вскинул руку с направленным вверх указательным пальцем. — Падает пианино с Катей на нём! Рома прыснул от смеха, на секунду чуть уводя голову в сторону. — Тогда и Свинья нужна, — не переставая улыбаться, выгнул бровь Пятифанов. — Свинья? Ты имеешь в виду… — он догадался, о ком идёт речь, но решил уточнить. — Вот эта, — и кивнул в сторону Бабурина, в сидячем положении напоминающего перекрученную верёвками сардельку из-за разместившихся одна на другой складок на боках. — А он-то зачем? — хмыкнул Антон, предвкушая ответ. — А кто будет потолок проламывать? Понадобилась всего пара секунд, чтобы оба начали несдержанно хохотать над представшей в воображении картинкой: с потолка на сцену актового зала плашмя летит Бабурин, а сверху на него приземляется пианино, на котором сидит Катя, и спустя секунду заминки начинает играть «Вальс цветов» из «Щелкунчика». — Так, молодые люди! — послышался возмущённый окрик Ларисы Александровны. — Послезали с парты, быстро! Рома цокнул, но подчинился. За ним последовал и Антон. — Вам ещё работа есть, — она поднялась на сцену, с двумя огромными кульками, доверху набитыми чем-то бумажным. — Вот бумажные гирлянды, — они оказались брошенными на пол сцены, — скотч в кульке, а стремянка должна быть… — она нахмурилась, вспоминая, — попросите у Александра Александровича. — Это нам опять на первый этаж идти? — заныл Бабурин, всё ещё сидящий на авансцене, свесив ноги с края. — Отставить нытьё! — командным тоном упрекнула Семёна завуч. — Выясните, кто пойдёт за лестницей, а другие пусть в это время развешивают гирлянды, — Антон с интересом смотрит на частично выпавшее содержимое кульков. — Смотрите, какая прелесть, — подметила она, вытащив краюшек бумажной цифры восемь, явно разрисованной детьми. — Это наши второклассники сделали, — несмотря на искренность, её улыбка ничуть не скрасила сухое, худое лицо. Акт умиления продлился недолго, и вот она уже снова заделалась в командиры. — Мне ещё нужно с аппаратурой разобраться, но чтобы к моему приходу всё уже было сделано! — парням был предупреждающе показан указательный палец. На её словесную тираду отреагировал один только Лёня, с энтузиазмом выдав «хорошо», так что Лариса Александровна с чистой душой покинула актовый зал. — Ну и кто пойдёт? — спросил он же, с надеждой осматривая одноклассников. — Чур не я, — моментально отреагировал Семён, будто готовился к этому вопросу с момента транспортировки парт на четвёртый этаж. — Чего это вдруг? — возмутился Рома, засунув руки в карманы. — Особенный, что ль? Щас впереди всех поскачешь. — Рома, это ведь тоже неправильно, — внезапно заступился Лёня. — Нельзя просто так заставлять Семёна, если ты сам не хочешь. Этим Пятифанову он и не по душе. Да, добрый, да, справедливый… Но какой же занудный! — А ты вообще не лезь, — сказал Рома в своей манере, хмурясь. Антон с интересом наблюдает за разворачивающимся спором с одним только вопросом в голове: «Что они будут делать?». Да, контакт Ромы с одноклассниками, кроме как с Бяшей, Бабуриным и ним самим, приходилось видеть очень редко. Однажды он стал свидетелем сцены самого ядовитого в мире спора между Ромой и Катей, и кажется, это явление стало редким и для всех остальных присутствующих, ведь Полина, говорившая в это время с Антоном, даже прервалась на середине предложения, чтобы обратить внимание на заварушку. Притом причина оказалась до смешного нелепой: Рома случайно скинул её учебники, проходя мимо первой парты, за что был обозван кособоким. И, если Катя выигрывала словесно, Рома на таком же уровне задавливал её одним только внешним видом, аурой. Антон ещё в первые, не самые весёлые дни знакомства с хулиганом понял, как одним только взглядом можно припечатать человека к земле. К сожалению, у Петрова это никогда не выйдет только оттого, что лицо его совсем не создано для запугивания, а характер будет искать все возможные способы избежать ссоры, а тем более — драки. — Нет уж, так не пойдёт, — упрямо заявил Лёня. — Я предлагаю решить всё честно. Рома глядит на одноклассника, как на идиота. Видно, что ему до одного места эти принципы, если речь идёт о Бабурине. — Ну хорошо, — Антон словил себя на мысли, что эта фраза Пятифанова прозвучала слишком сомнительно. Не может он так быстро согласиться, учитывая, что способен торговаться с лучшим другом практически из забавы. Но продолжение успокоило парня. Рома не был бы Ромой, если бы сдался так быстро, — тогда между собой и решайте, кто пойдёт, а кто останется, — и с деловым видом закинул руку на плечо Антона, прямо как Бяша вчера у крыльца. — А мы с Тохой тут цветочки понавешаем. Да, Тох? К его большому удивлению, рука на плече не ощущается как в тот день, после недодраки с Бабуриным. Когда напротив стоит совсем незнакомый ему человек, который известен по одним только имени и фамилии, к тому же настроенный явно не особо дружелюбно, и Бабурин, комментарии к которому прилагать не нужно, решил, что Рома в этой компании — самый безопасный для него вариант. Ещё неделю назад он бы покрутил пальцем у виска, взглянув на своё непринуждённое поведение в таком тесном обществе с хулиганом, но после всего случившегося не уверен, сможет ли теперь воспринимать Рому, однозначно окрестив злым персонажем. Какими справедливыми ни были доводы Лёни, Антону не очень-то и хочется волочь лестницу из кабинета трудов до самого актового зала. Парты хватило. Если его мнение эти двое вряд ли воспримут всерьёз из-за не такой уж хорошей репутации, то чтобы переубедить Рому придётся постараться. А почему бы и не воспользоваться такой возможностью? — Цветочки звучат очень заманчиво, — пожал плечами Антон. По груди разлилась тёплая истома, когда Семён зыркнул на него с неприкрытой завистью. В голову даже перестали лезть неприятные мысли о возможной мести с его стороны, потому что чувство превосходства над Бабуриным сделало его неописуемо довольным. Нет, Антон не любит злорадствовать и ни в коем случае не получает удовольствие от чужих неудач… Если это не Семён, конечно. Он заслужил. Но рядом с ним красуется Рома с совершенно противоположной реакцией. По его лицу расплылась довольная улыбка, будто с ответом Петрова выиграл сразу два полтинника. — Слышал? — сказал он Лёне, качнув запястьем руки, лежащей на плече Антона. — Это мне абсолютно ни о чём не говорит, — не унимается второй. — А ты не подумал, что мы с Семёном тоже не хотим идти? Но в виде Семёна не читается абсолютно никакая инициатива. Стоит, словно перед дулом пистолета. — А ты у него спроси, — издевательским тоном сказал Рома, чтобы тут же самому обратиться к притихшему в его присутствии Бабурину. — Слышь, Пятачок три икс эль, идёшь на второй подход? — Конечно, нет, кто же захочет… — начал было Алёхин, но был перебит довольно резким рявком хулигана, от которого Антон, чьё ухо находилось в жалкой паре дециметров от громко говорящего рта, вздрогнул. У Пятифанова явно кончается терпение. — А ну тихо, блять! — и тут же снова обратил внимание на Семёна. Тот смотрит в сторону, старательно пытаясь избежать хотя бы зрительного контакта. — Ну так чё там? Сгоняй, тебе не помешает, — и улыбнулся с угрозой, предупреждающей, что никакой ответ, кроме «да» не принимается. Со стороны Бабурина послышалось сдавленное мычание, смутно напоминающее угуканье. Может показаться, что издеваются сейчас именно над Семёном. Так оно на самом деле и есть, но ни один из двух парней не чувствует угрызений совести на этот счёт. — Всё, вопрос решён, — заявил Рома, наконец становясь прямо и убирая руку с плеча Антона. — Трое против одного, ты в пролёте, — сказал он, обращаясь к Лёне, и нахально улыбнулся. — Демократия, ёпт. Так они и остались в актовом зале развешивать принесённые завучем гирлянды. Алёхин, видимо, посчитал жестоким бросать одноклассника на участь хромой кобылы, запряжённой в воз, и решил помочь. Собственно, другого от него никто и не ожидал. Антон же с Ромой, присев на корточки, довольно лениво разбирают кульки прямо на сцене. — Неужели, нельзя придумать что-то поинтереснее цветов? — пробубнил себе под нос Антон, вынимая уже десятую по счёту ромашку. — А что ты ещё придумаешь? — ответил в тон ему Рома, не отрывая взгляд от очередного косого подснежника. — Ну не знаю. — задумался Антон, — Что ещё любят девушки? — Ты это у меня спрашиваешь? — саркастически выгнул бровь Рома. Антон потупил озадаченный взгляд о собственные руки, задумавшись о подтексте этого вопроса, после чего поинтересовался: — Разве у тебя не было чего-то вроде… — он замялся, посчитав слово «отношения» неподходящим для такого типа, как Рома, — опыта в этом деле? — Пф, нашёл опытного, — фыркнул Рома и, напоследок взглянув на друга, дал окончательный ответ. — И поважнее дела были. — А Полина? К его большому удивлению, на лице Ромы не появилось и намёка на раздражение. Брови свелись, что меж ними проявилась морщинка, но это выглядит скорее как тяжёлый мысленный процесс. Он вдруг полностью сел на сцену, поочерёдно глухо стуча подошвой кроссовок о пол. Одна нога осталась полусогнутой, на колено которой он опёр локоть. — Слушай, Тох… — он провёл рукой по голове против роста волос, трепеща свои короткие волосы. Антон повторил смену его положения, скрестив ноги в позе йога, предчувствуя в его интонации непривычно серьёзный настрой. Такое ему не по душе, но своим видом показал, что готов слушать. Рома громко откашлялся, сглотнул и как-то неуверенно глянул на Антона, что у того затаились подозрения, а не попросят ли его сейчас помочь спрятать чей-то труп? Он о таком начитан с его-то любовью к детективам. — Я чё хотел сказать-то… — он отвёл взгляд к огромному окну, находящемуся справа от рядов зрительских кресел, а у Петрова холодок пошёл по коже. «Неужели действительно труп?» — гадает он в уме, но не может сдержаться, чтобы не вытаращить полные удивления глаза на Рому после того, как слышит: — Ты извини нас с Бяшей… ну… за тогда. Понадобилось немного времени, чтобы догадаться, как тема девушек перетекла в извинение. Он-то Антона, якобы, из-за Полины и дубасил. Но извинения оказались уж совсем неожиданными. И правда в том, что для обоих. Тем не менее последние две недели дали узнать вторую сторону Ромы, ведомую только друзьям, из которых у того до недавних пор был только Бяша. Особенно после раскрывшейся правды об Оле отказать было бы не совсем правильно. У Петрова есть склонность сомневаться во всём, поэтому решает единственный раз в жизни уподобиться младшей сестре. Дать человеку второй шанс. Антон опёрся на левую руку, поставив её на пол сцены, чтобы наклониться вперёд и протянуть вторую Роме, внимательно следящему за действиями одноклассника. Перед ним предстала протянутая для рукопожатия ладонь. Сомнения, зреющие в голове с каждой проходящей в тишине секундой, растворились, как сахар в горячей воде, когда его кожи коснулась грубая ладонь парня напротив. Он улыбается осознанию наступления официального перемирия и ловит ответное, видимо, проявившееся по той же причине, выражение лица. Сейчас нет нужды прятать собственную радость, поэтому парни крепко обхватывают ладони друг друга, чтобы три раза потрясти ими в воздухе, давая молчаливое обещание, и Антону уже не кажется, что он поступает неправильно.***
С поставленной завучем задачей парни справились довольно быстро, поэтому как раз под конец химии они всей четвёркой успели дойти в назначенный кабинет. Каково же было удивление Антона, когда, зайдя в кабинет, у его парты обнаружилась целая группа людей. Среди них он выкроил Полину, выглядящую в край недовольной происходящим. — Тебе никто не разрешал трогать его вещи! — причитает Морозова, разговаривая с кем-то, загороженным от взора Антона головами одноклассниц. Но заварушка не могла продлиться долго, так как не заметить их компанию, зашедшую в класс, невозможно. Ещё бы таких столбов не заметить, Лариса Александровна лично отбирала. Стоящие вокруг парты девушки начали поворачивать головы одна за другой, уже когда Антон приближался к парте, благодаря чему удалось наконец-таки разглядеть оппонента Полины в споре. Кто бы сомневался — Катя! Но вот спорящей с подругой он её ещё не видел никогда. Что же там могло случиться, что Морозова так разгорячилась. Он успел надумать себе тысячу и один возможный исход, но никак не предвидел, что Смирнова с восторженной, даже кокетливой улыбкой окликнет его. — Ой, Антон, — немного сдавленным голосом сказала Катя, сквозь народ выходя навстречу. Это сбило его с толку, как и стоящую недалеко Полину, на которую он покосился в первую очередь в поиске объяснения происходящему, — мы тут смотрели твою тетрадь… Петрова как холодной водой окатило. Даже если он и хорошо рисует, даже если и сам это знает, показывать рисунки кому попало не готов. Другое дело — Оля, Полина. Но не Катя. Он глянул на стол, где его тетрадь, ранее закрытая, с ручкой меж страниц в качестве закладки, сейчас развёрнута на том листе, где изображена их заносчивая химичка, и незаметно для себя же нахмурился, не замечая обеспокоенного взгляда подруги, стоящей рядом с его местом. — …ты, оказывается, очень красиво рисуешь, — тем временем продолжила Смирнова. Её до отвращения ласковый тон, абсолютно другая манера общения и невинно вытаращенные на него зелёные глаза в смеси со сказанным комплиментом привели Петрова в настоящий гнев. Он до боли стиснул челюсть, а вместе с ней и кулаки, кривя губы в неровной полоске, стремящейся к презрительно искривлённой вниз дуге. Катя же этого будто и не замечала. — А ты можешь и меня так нарисовать? — последняя фраза окончательно добила Антона. — Ну, по дружбе, — и улыбнулась, заправив за ухо выбившуюся из косы светлую прядь. Он не сводит с неё взгляда, прожигающего дыры не хуже качественного паяльника, но Смирновой хоть бы хны. Она на добрую голову ниже Антона, но выглядит при этом настолько уверенной, что эта разница и не заметна. Петров бросил взгляд на собственную тетрадь, чувствуя привкус металла во рту от долговременно сжатой челюсти. Это послужило хорошим намёком на то, что пора бы ответить что-нибудь. Каким бы вежливым он ни считал себя, голова звенела от напряжения. Словно дракон, охраняющий золото, он ненавидит, когда к нему наведываются с просьбой отдать шмат своего добра. Ладно, если бы его попросила Полина, но Катя для него ничего хорошего не сделала, в особенности сегодня, лично сдав Ларисе Александровне на растерзание. Щёки зачесались изнутри в желании освободить прущиеся изо рта слова. И он не собирается сдерживаться. — Тебе по дружбе могу только член на лбу нарисовать. Устроит? Группка девушек удивлённо вздохнула, чтобы в итоге довольно захихикать. Наверное, только первоклассники не знают о таких девушках, которые тащатся от образа «плохого парня». Не сложно догадаться, кто занимает первую позицию в рейтинге популярности среди девушек, он с Антоном буквально двадцать минут назад развешивал нарисованные цветочки на скотч. — Ах ты… — тут же приняла свой обычный, злобный вид Катя. Её не слабо разозлила такая реакция на её попытки задобрить парня своим лестным поведением. — Да пошёл ты! И утопала с максимально раздражённым видом. Её подруги последовали за старостой, но внезапно из-за спины послышался такой отчаянный вздох, что он моментально переключил внимание на несчастного вида Полину. Раздражение мигом сошло на нет. — Что случилось? — спросил Антон обеспокоено. Его лицо вот-вот повторит мимику чем-то разочарованной девушки, хотя и сам толком не понимает причины её понуренного настроения. Она посмотрела на него несчастно, точно потерянный котёнок. — Да с Катей поругались, а тут ещё и это… — коротко объяснилась она, опустив взгляд в пол. — Из-за чего? Почему? — начал было допрос Петров, практически поддаваясь переключению в режим старшего брата, вспомнив Олю. Но Полина предпочла, как и всегда, обсудить проблемы вне класса, поэтому только после того, как они достигли коридора третьего этажа, относительно нелюдного, она всё же начала рассказ под настойчивый взгляд парня. — Катя сказала, что я перестала с ней общаться из-за тебя, — с грустным вздохом выдала Полина. — Она несильно скучала по тебе до этого момента, — скептически подметил Антон, за что получил строгий взгляд от Морозовой. Как-то забывается, что Катя тоже её подруга. — Ну… Э-э… — тут же замялся он, занервничав от недовольного вида девушки. — Я не это имел в виду. Просто я видел вас вместе только за партой, а она в основном с другими подругами общается, вот и подумал… — Мне кажется, что это я виновата, — озабоченно вздохнула Полина. Антон ничего не ответил просто потому, что сам никогда не был в такой ситуации. Друзей детства у него не осталось, а те, которые когда-либо были, — либо из школы, либо со двора. — Но и ты мой друг тоже, не оставлю же я тебя одного? — тем временем продолжила размышлять вслух девушка. — Просто и перед Катей мне как-то неловко… — А как вообще получилось, что вы поругались? — внезапно спросил Антон, силясь понять, как их занесло на такую тему. Полина в очередной раз увела взгляд в глубь коридора. — Я спросила, почему она сдала тебя завучу. — О, и почему же? — с ноткой претензии спросил Антон. А ведь ему правда непонятен этот ход. Неужели Кате так необходимо было насолить ему? — Ты будешь смеяться, — устало произнесла девушка. — Она считает, что ты выпендриваешься. — Я?! — прямо-таки недовольно сказал Антон, непроизвольно повысив тон. — То есть она меня за просто так решила на каторгу отправить? Да ладно! — Даже не спрашивай, я сама ничего не понимаю, — помотала головой Морозова. — Она в последнее время вообще странная стала. Злится часто, раздражается, шипит на всех, как змеюка. — Почему это «как»? — Антон, ты доиграешься. — Понял, молчу. — Так вот, — она поправила лямку рюкзака на плече. — Я ей и говорю, что это не повод, а она как заведётся! — В её репертуаре. — Не то слово. Я уж подумала, не устроит ли она сцену прямо посреди урока… В общем, я ведь тебя ждала… Ну и когда закончился урок, решила собрать твои вещи, чтобы, если ты задержишься, потом передать тебе. Извини, если ты был против, я ведь даже не спросила… — Нет-нет, что ты! Спасибо тебе, это было очень мило с твоей стороны, — успокоил её парень, махая руками. Он обрадовался, увидев на лице девушки улыбку. — Ну так вот, — продолжила она, заправив чёрную прядь за ухо. Лицо моментально приняло прежний вид. — Катя, видимо, на меня обиделась, потому что я даже не успела взять в руки пенал, она забрала тетрадь с парты, потому что «мы не договорили»… — Решила мой конспект по химии украсть? Зря, там всё равно почти ничего не было. — Ну как почти ничего… Нина Григорьевна-то была. — Подожди, а с какого перепугу она вообще его открыла? — Так он и был открытым… Антон скорчил задумчивую гримасу, пока в памяти не щёлкнуло объяснение. Он-то оставил меж страниц ручку! А так как конспект у него относительно тоненький из-за сменившейся пару дней назад тетради, то страницы просто вернулись в прежнее положение из-за крепко загнутого в развёрнутом углу переплёте именно благодаря ручке, не давшей обложке хотя бы чуть-чуть прикрыть листы конспекта. Он ударил себя по лбу ладонью, сказав только «всё, вспомнил», чтобы Полина продолжила. — Но ты же знаешь, где Катя, там и девочки, — сказала она, намекая на так называемую свиту сплетней. — Ой-й-й, — протянул он, старательнее пряча лицо в ладонь. — И все видели? Он отодвинул лежащий на глазу безымянный палец, чтобы приоткрыть, и увидел Полинин кивок. Из горла вырвался удручённый стон. — Чего ты? — выгнула бровь Морозова. — Только не говори мне, что ты и рисунки свои показывать стесняешься! — Да не стесняюсь я! — запротестовал парень возвращая руку на лямку рюкзака. — Просто не показываю всем подряд. — Очень даже зря. Они красивые. — Ты не закончила про Катю, — напомнил Антон, старательно пытаясь избежать начатой темы. Полина, к счастью, настаивать на продолжении не стала. Катя и вправду её волнует. — А что тут заканчивать? Дальше ты уже и сам всё знаешь. — И о чём она говорила во время урока? Ну, когда «почти устроила сцену». Полина посмотрела на него оценивающе, будто пыталась просканировать его голову, видимо, ожидая очередной колкости в сторону своей подруги. Но в итоге всё же сказала. — Сказала, что я совсем прилипла к тебе и теперь, видимо, думаю о ней только плохое, как и ты. — Ну хоть в одном права, хорошее о ней сложно надумать, — сказал Антон, приподняв брови с абсолютно бесстрастным лицом, ведь он таким мнением о себе не удивлён и, что скрывать, хороших мыслей о Смирновой тоже никогда не возникало. — Вот так и знала, что ты это скажешь! — Но это же правда! Полина остановилась, кладя руки на пояс, с максимально угрожающим для здоровья выражением лица, что выглядело даже пострашнее мамы. — Понял, извини, — пристыжено отчеканил парень, втягивая голову в плечи, на подсознательном уровне пытаясь стать меньше, хотя с его-то ростом это невозможно. — Как дам один раз тапком по башке! — её голос звучит очень правдоподобно, но он знает, что стоит только улыбнуться одному из них, как мелкие препирательства превратятся в шутку. Так и происходит после фразы: — Хорошо, мама. Оба прыскают от смеха, чтобы секундой позже залиться несдержанным хохотом. — Не смей старить меня! — всё ещё смеясь, упрекнула его Полина. — Мне до мамы ещё ого-го сколько! — Ага, я понял, ты просто тренируешься, — улыбнулся Антон, но и впрямь испугался, когда она широко раскрыла глаза, поджала подбородок к низу, повернула голову чуть в сторону и вскинула брови, точно недовольный родитель. Этот взгляд даже можно прочитать: «Молодой человек, а Вы, случаем, не обалдели?». — О Боже, у тебя получается… Полина не сдержала очередной волны смеха, и устрашающее выражение лица, какое бывает у матерей перед тем, как влупить своему чаду полотенцем по лицу за пререкания, к большому счастью Антона, исчезло, заменив себя привычным лицом его обожаемой подруги. — Кстати о птичках, — вдруг сказала девушка и посмотрела на парня взглядом, полным интереса, — как ты там с парнями выжил? — Парты заставили тащить, а так нормально. — Да я ведь не про это, — отмахнулась Полина. — Там из адекватных, помимо тебя, только Лёня! — Лёня? Не сказал бы, — его лицо немного сморщилось от неприятных ассоциаций с командным тоном Алёхина, — он какой-то… даже не знаю, слишком правильный, что ли. — И правда, есть в нём что-то такое, — задумчиво потерев подбородок, всё же согласилась девушка. — Ну а… остальные? — Семён Рому боится, так что он помалкивал. Хотел отделаться, чтобы за стремянкой опять не спускаться, но в итоге сам и пошёл, — улыбнулся Антон, с садистским удовольствием вспоминая страдальческое выражение лица Бабурина в момент осознания своей участи. Но Полина этой радости, как видно, не разделяет. — А Рома что? Этот вопрос интересовал и самого Антона все эти две недели, но сегодня он, хоть и с некими сомнением и нерешительностью на душе, согласился попробовать узнать Пятифанова в качестве друга, а не главного злодея в его жизни. Но есть и другой вопрос: стоит ли об этом рассказывать Полине? О предыдущих случаях как плохих, так и хороших, она не особо много знает, и то это получилось из-за его же мелких оговорок или как в тот раз с очками: Бяша буквально украл его у Полины из рук, чтобы заклеить очки. Но сегодня она честно рассказала ему о Кате, а в долгу оставаться как-то не хочется. — Мы, вроде, помирились. Он ожидал услышать лирику о том, как это опасно и что водится Антон совсем не с теми людьми, но Полина, помолчав с секунд десять, сделала какой-то вывод в голове и поспешила огласить его вслух. На лице её не было и капли удивления. — Знаешь, я догадывалась, что так будет. Кажется, у Антона сейчас от удивления глаза на лоб полезут. — Как? — выдавил из себя парень, звуча и выглядя поражённым от услышанного. — Ты ясновидящая или следишь за мной? — Да мне вчерашнего хватило, чтобы догадаться. — На крыльце, что ли? Я бы не сказал, что ты сильно хорошо относишься к Роме по тому, как ты с ним говорила. — Я-то не хорошо отношусь, а вот он к тебе, похоже, неплохо. — И с чего такие выводы? — скрестил руки на груди Антон. — А я тебе ещё давно говорила, что ты ему нравишься. Руки, недолго находясь на предыдущем месте, снова повисли по бокам от тела. Он действительно засомневался, а не ясновидящая ли Полина? — Или ты хочешь сказать, что после того, как он смотрел на тебя, будто на восьмое чудо света, не захочет с тобой дружить? — продолжила девушка, точно недовольная недоходчивостью друга. По щекам поплыл румянец. Полина ведь всё видела, почему он раньше об этом не подумал? — Ничего не понимаю. Тогда зачем ты ему грубила, если ещё тогда всё поняла? — Я же говорю, вы там можете хоть вторую Америку вместе покорять, Рома с Бяшей мне от этого не понравятся, — её тон стал таким, будто она объясняет детсадовцу, почему нельзя есть пластилин. — Ты мой друг, не они, — сделала акцент на первом слове она, заставив Антона смущённо поджать губы, что сморщился подбородок, — а насчёт ваших выяснений отношений… если ты считаешь, что всё нормально, то я не тот человек, который в праве тебя критиковать. Могу только сказать, что сама на этот счёт думаю. Если ты, конечно, захочешь! — и улыбнулась так, что Антон невольно представил над её головой нимб. Петров от такого монолога даже приоткрыл рот, так заслушался. А ведь он и впрямь был настроен на негативную реакцию с её стороны. Может, он привык выслушивать такое дома, может, просто всегда готовит себя к плохому, но сейчас так искренне обрадовался тому, что у него есть такая замечательная подруга, что в голову как гром средь ясного неба заявилась Смирнова. Она тоже подруга Полины, стучит молоточком по его черепной коробке совесть. Но и тут фраза Морозовой подходит. Он на дух не переносит Катю, но, если Полину так беспокоит их дружба, он просто не может остаться в стороне, помочь, чтобы у них всё стало так же, как и до его поступления в эту школу. — Полин, а можно я тоже скажу, что думаю насчёт Кати? — Если ты опять намереваешься «пошутить», то не хочу, — подозрительно прищурилась девушка в ожидании подвоха. — Да нет же, — рассмеялся Петров, цепляя ладонь чуть ниже затылка, прямо на шею, чтобы рука его повисла прижатой к груди согнутой в локте. — Ты же мне рассказала, вот я и подумал, что тут и моя вина есть… — Что ты такое говоришь?! — завелась Морозова, зная, как друг может раздуть из мухи слона. — Нет, правда, — посерьёзнел Антон. — Я думаю, что вам просто нужно чаще проводить время вместе. Я же не засохну, если буду чуть реже с тобой разговаривать, правильно? Мы с Олей будем тебя провожать, как обычно, а на переменах просто не каждый раз видеться. Соблюдать баланс, так сказать. Поговори с Катей, может, помиритесь. — А как же ты?.. — Всё нормально, Полин, — улыбнулся он. — Мне ли не привыкать? В голове сразу возникла мысль, что не стоило так выражаться, потому что лицо подруги сразу погрустнело, брови свелись домиком, а губы сочувственно поджались. Как он не любит вызывать у людей такие эмоции, до сжатых кулаков ему не нравится выражение жалости на лицах. Вот, кажется, сейчас она снова скажет что-то неприятное, словно он маленький ребёнок, которого нельзя оставить одного, которому нужно со всем помогать. С самого детства чрезмерная опека заставляла его терпеть и слушаться, ведь он понимал, что делается это для его же блага. Только вот то были родители, да и он не шибко взрослый, а сейчас, хоть даже из самых лучших побуждений, его продолжают, как он думает, жалеть, и Антон даже не задумывается о том, что, возможно, Полина и сама не особо хочет реже общаться с ним. К его облегчению, она лишь вздохнула, но поняла, что спорить бесполезно, поэтому сказала лишь: — Тогда я попробую. Его посетило небывалое спокойствие. Как же легко стало, когда всё решилось так просто. На душе сразу же стало вдвойне лучше. Ненадолго, к сожалению. Стоило прочесть номер кабинета и сориентироваться в коридоре, как он вспомнил о предстоящем уроке литературы. Стих рано или поздно настиг бы его. Спрашивается, чего это так бояться какого-то там стиха? Вышел, рассказал, может, даже без выражения, и дело с концом! Но ведь дело не в учительнице, которую боится добрая часть класса, и не в оценке, ведь даже если она будет плохой, её перекроет множество других, отличных. Будь его воля, он бы никогда не вышел перед всем классом, никогда бы его колени не порывались свалить тело на пол от собственной дрожи, никогда бы руки у него не потели от нервозности и никогда бы его кадык так часто не дёргался в попытке заставить голос не дрожать перед аудиторией. И вот ведь непруха, об этом он думает, стоя у доски! — Ну-ка, Антон Борисович, что Вы нам на сегодня приготовили? — почтенно обратилась к любимому ученику Наталья Давидовна. Антон с ужасом для себя заметил, как несколько его одноклассников подняли головы, а некоторые даже закатили глаза или начали возмущённо что-то шептать соседу по парте. Как же он не любит, когда такое происходит! Ну чем ей сложно было называть его по фамилии, как остальных? Но каким бы сильным ни было его негодование по этому поводу, сейчас он с трудом выговаривает слова без запинки. Пальцы до боли сжали брюки по швам, что те немного задрались на щиколотках, открывая взгляду шнуровку сменной лакированной обуви вместе с белой полосой носков. Кожа под ногтевыми пластинками разболелась, что кажется, будто она сейчас согнётся в другую сторону от силы сжатия кулаков. Плечи напряжены, затылок вспотел, а желудок скрутило нервным узлом, что даже выдохнуть страшно, вдруг вырвет прямо посреди класса? А ведь он даже позавтракать толком не успел! Мама не встала сделать им так нелюбимую, комкастую манку, которая сейчас кажется шедевром кулинарного искусства. Месит в животе единственный бутерброд, который остался с тех несчастных пожитков, лежащих в холодильнике, и жалеет, что так недооценивал эту утреннюю стряпню. Оля, конечно, утром была не менее озадаченной, чем брат, но в отличие от Антона, спохватившегося наспех готовить им еду, чтобы не опоздать, была ещё сонной, поэтому её мнения, кроме невнятного «А где еда?», он тогда не услышал. И вот ко всем прочим переживаниям прибавились ещё и дополнительные обязанности по дому. Он был бы рад настолько же погрузиться в свои мысли, чтобы выдать стих, но долгое молчание с его стороны вызвало слишком уж большой интерес. Сколько бы он мысленно ни приказывал себе говорить естественно, голос всё равно подводит его в самом начале, когда задача состояла лишь в том, чтобы озвучить автора и название произведения. Голос дрожит, с трудом удаётся произносить несколько слов подряд без запинок. Речь скомкана: где-то он ускоряется, где-то замедляется, словив себя на мямляньи, а потом и вовсе краснеет, понимая, что выглядит до нелепого смешно в глазах присутствующих. Глаза целенаправленно упёрлись в собственную обувь. Чёлка нависла шторкой, закрывая глаза, но не застилая мысль о том, что на него смотрят. Периодически его посещали мысли по типу: «ненавижу стихи», «посмотрите уже в окно, болото интересней!» или «хочу домой». Наталья Давидовна во время особо долгой запинки, как всегда это делает, подсказывает, раскрыв один из многочисленных сборников стихотворений, которые он видел в библиотеке, и найдя тот, который пытается выдавить из себя Антон. Последний слог дался ему особо тяжело, кажется, ещё чуть-чуть и он охрипнет, настолько напряжены от собственной дрожи были голосовые связки. Стоило пройти считанным секундам, прежде чем он не сдержался и, сказав только «извините, я выйду», почти выбежал из кабинета. Он не посмотрел ни на Наталью Давидовну, ни на одноклассников, сейчас намного важнее было очутиться на свежем воздухе. И впервые в жизни он благодарен уборщицам за открытые окна. На ватных ногах он подходит к подоконнику. Колени обдаёт слабым теплом батареи, а по рукам бегут мурашки, когда ладони соприкасаются с холодным пластиком подоконника. Он снимает очки и аккуратно укладывает их на подоконник. Одна дужка осталась не сложенной. Антон прижимает два пальца к переносице, надавливает в попытке снять накатившее на него напряжение и вздыхает. Ему не так важна плохая оценка, которую он почти со стопроцентной вероятностью получил, гораздо больше его беспокоит дрожь в собственных пальцах, не утихшая от ещё не исчезнувших переживаний. Какой позор, гудит у него в голове, словно рой пчёл. Была б его воля, он бы спрятался где-то в школьной подсобке да не выходил бы до самого выпуска, чтобы только иногда переговариваться с той добренькой уборщицей тётей Таней, когда она будет брать оттуда принадлежности для уборки. Он громко вздыхает и даже не слышит, как приоткрывается дверь кабинета сзади, поэтому испуганно дёргается, ощутив на плече чью-то руку. — Тихо, ша! — не менее испуганно восклицает Рома, отдёргивая руку от неожиданности. Антон моментально нащупывает очки и цепляет их обратно на нос. Он узнал его и по голосу, но рефлексы сделали всё за него. — Ты что здесь делаешь? — вытаращив на него уже зрячие глаза, спросил Антон, потихоньку начиная успокаиваться. — Тебе официальную версию или то, чем я училке в уши нассал? — спросил Рома, пряча руки в карман. На лице его отображается больше непонимания и интереса, чем у самого Антона. Ему ведь что-то нужно, зачем ещё потревожил процесс его драматичного самобичевания у открытой форточки? — Давай второе, — поправляя косо сидящие на носу очки, спросил Петров. Хулиган, не вынимая рук из карманов, поиграл плечами, пару раз дёрнув ими вверх-вниз, будто на нём висит тяжёлый рюкзак, глядя во двор через окно, а в итоге сказал самую Пятифановскую вещь, которую можно было ожидать на месте Антона. — Я якобы в сральник путь наметил, — с бесстрастным выражением лица оповестил он одноклассника. — Мне стоило догадаться, — нервно хохотнул Антон, укладывая руки в бока и глядя себе под ноги с секунду. Подняв голову, он встречает недоумевающий, даже немного обиженный взгляд, насколько это можно сказать по вечно угрожающему лицу Пятифанова. Он и сам удивился, когда угадал в нахмуренных бровях целую фразу: «Я такой предсказуемый?». Может, Рома никогда в жизни и не сказал бы это так, но смысл примерно такой. — Но ты же не думаешь, что Наталья Давидовна поверила? Рома фыркнул, всем своим видом показывая, что плевать он хотел на учительницу. — Конечно, нет, — уверил он Антона. — Она там, небось, ликует в честь того, что я свалил, — сказано это с каким-то гордым видом, будто чем больше учителей разочаровываются в Роме, тем уверенней он себя чувствует. — Тогда по-настоящему зачем пришёл? — Зачем? Спрашиваешь, что ли? — голова качнулась вниз, что подбородок немного спрятался в воротнике кофты. — Ты там почти с доской сливался, когда стих рассказывал. Аж позеленел. — Об этом я и сам догадался… — пробубнил себе под нос Антон. — Хрен тебя знает, может, по дороге в обморок грохнешься. Ты ж любишь по медпунктам шляться, — в интонации сквозит так нужная сейчас ему непринуждённость. — Ага, а ты опять решил меня до туда довести? — хмыкнул Антон, саркастически выгнув бровь. — Если без сознания сляжешь, уже нести. Бережность не гарантирую, так что для тебя же лучше своими двумя дотопать. — Вот уж спасибо, я и не знал, как бы без тебя справился. Он упустил момент, когда оба начали лыбиться. Сковывающий его стыд начал отпускать, дышать стало на порядок легче от этого несерьёзного разговора. И всё же остался один пробел. — А как же Бяша? — не забыл и про второго мушкетёра Антон. — Фюрер сказала, что хуй ему, а не «поссать», — последнее слово он выделил кавычками с помощью пальцев, которые вскоре снова оказались в кармане, намекая, что разрешение выйти в туалет для каждого ученика — настоящая лафа, чтобы прогулять урок, — она по двое выпускает. — Прости, кто? — не понял Антон. — Вы там Четвёртый рейх устроили, пока я вышел? — Ага, если бы, — с иронией выдал Рома, кивая и чуть склонив голову к плечу. — Кликуха у Наташки такая. — Бяша говорил, что клички собакам дают, — улыбнулся Антон, находя Ромкину формулировку предложений довольно забавной. Он не заметил, как кончики ушей Ромы приобрели розоватый оттенок при взгляде на его же лицо. Намного больше его заинтересовал последующий ответ. — Ага, ты больше Бяху слушай. Вот как пургу гнать, так это он мастер, — важно заявил Пятифанов, с удовольствием наблюдая, как его слова веселят Антона. Изо рта второго непроизвольно вырвался смешок, который эхом прокатился по коридору. Оба рефлекторно обернулись на дверь кабинета, в котором почти наверняка были слышны отголоски их разговора, поэтому единогласно было принято решение и впрямь прогуляться до дальнего туалета. — Так почему фюрер? — всё же поинтересовался Антон. — Дак фамилия у неё немецкая — Фройндлих. Или Фрейндлих. Как-то так, короче. — Хм… — задумался парень. Слово кажется знакомым на слух, и совсем вскоре его осенила догадка. Он обрадовался качеству собственной памяти. — Прикольная фамилия, — подметил Петров, сложив в голове два и два, чтобы понять перевод. — С чего это вдруг? — выгнул бровь Рома. Видимо, эта тема вызывает в нём небывалый скепсис. — Ну, знаешь, — он согнул руки в локтях под прямым углом, прижал их к бокам, сложил подушечки пальцев левой руки с подушечками правой и начал задумчиво то соприкасаться ими, то разъединять в неспешном ритме. Так думается легче. — «Фройнд» — это друг, кажется. — А ты откуда знаешь? — с искренним интересом спросил Рома, незаметно для себя же сократив расстояние между их плечами. — Наши родители ведь немецкий в школе учили, —сказал Антон и продолжил, получив кивок в ответ: — Мне мама когда-то рассказывала. Странно показалось найти с Ромой общую тему для обычного разговора, но от этого становится ещё интереснее, ведь когда у абсолютно разных людей находится повод подискутировать для разговора, можно обсасывать её со всех сторон и разжёвывать часами, делясь самыми разнообразными точками зрения. — Фамилия фамилией, а все они фашисты были, немцы эти, — с презрением в голосе фыркнул Рома. — А как же женщины и дети? — с упрёком в голосе возразил Петров, наслышанный о так называемых понятиях Пятифанова, связанных как раз-таки с ними. — И они тоже, — спокойно выдал Рома. — Они все там зигу кидали. Баб, конечно, на фронт не отправляли, зато пацанов в гитлерюгенды брали лет с четырнадцати. — Даже так… — Ну вот. А ты говоришь, — хмыкнул Рома, явно довольный демонстрацией собственных знаний. — У них там с пелёнок учили «Хайль Гитлеру». Антон призадумался. — С четырнадцати… — он засунул большой палец в карман брюк, оставляя остальную часть ладони висеть у шва, а второй рукой почесал подбородок, ощущая лёгкое покалывание на подушечках пальцев от не видной с расстояния, редкой щетины. — Как комсомол? На этот раз завис Рома. Он тупо уставился на продолжающего размышления Антона, а когда тот снова заговорил, даже подвинулся поближе, чтобы уж наверняка вникнуть в суть сказанного. — У нас же с самого детства было такое же распределение. Ну, почти. Октябрята, пионеры там… до комсомольцев мы не успели, конечно, — хмыкнул Антон ни то довольный Ромкиной озадаченностью, ни то совершенно неожиданной параллелью между СССР и Третьим рейхом. — За исключением желания истребить всех, кроме «идеальной расы», у нас было примерно так же. Лицо Пятифанова вытянулось. Он-то знает всю историю, а вот сравнить не догадался. — Охренеть, внатуре сходится. Примерно такое же лицо можно увидеть у ребёнка, осознавшего, что родителей зовут не мама и папа. — А если взять Сталина… — разжёгся Антон, подхватывая всё новые факты для рассуждений. — Тоха, хорош, у меня мозг инфу не переваривает так быстро, как у тебя, — сказал Рома с видом, будто у него в голове кипятится маленький чайник. От этого сравнения Антона пробрал смех. — Слушай, а откуда ты это вообще знаешь? В учебниках больше про союз всегда пишут. — Ещё бы я стал эту парашу читать, — закатил глаза Рома. — Это военное дело, а не история! — с важным видом заявил он. — Так ты в книге вычитал? — просто спросил Антон, и глаза его заблестели интересом пуще прежнего. Рома довольно неестественно сморщился, будто ему под нос подсунули куриный помёт. — Ага, конечно! А ещё у меня дома есть кресло-качалка и я каждый вечер читаю мемуары Шекспира. Этот сарказм довольно сильно ударил по лёгкой обстановке между парнями. Антон скрестил руки на груди, подсознательно стараясь отделиться от присутствия парня, из рта которого вылетели так обидные ему слова. За любовь к книгам над ним не единожды смеялись, считая чтение занятием пенсионеров и ботанов, а его круглые очки только дополняли образ для насмешек. Это предложение зацепило в памяти неприятные фразочки как бывших одноклассников, так и нынешних, среди которых особо выделился и сам Пятифанов. — М, — хмыкнул Антон, заметно похолодев в интонации, — понятно. И немного ускорил шаг, отрываясь от бывшей скорости на несчастные полшага, но их оказалось достаточно, чтобы Рома сполна ощутил резкую смену в настроении Петрова. — Э, Тох, ты чё молчишь? Обиделся, что ли? — Нет, — просто ответил Антон, засовывая руки в передние карманы брюк. — И куда ж ты прёшься? — На урок. Мы «в туалет» ушли на пятнадцать минут. — Скажешь, что запор прихватил, — сказал Рома так, словно это самый очевидный выход из ситуации. Лицо Антона от неожиданности пошло красными пятнами смущения, поэтому он резко остановился, обернулся и удивлённо вытаращился на Рому, застопорившегося в полушаге расстояния от него. — Фу, нет! — довольно громко выдал Петров, что хулиган аж отшатнулся на шаг расстояния. — Ты чего, стесняешься, что ли? — выгнул бровь Рома. — Что, выкрикнуть при всех о том, что у меня якобы запор? Конечно, стесняюсь! — Можешь Фюреру на ушко, — всё с таким же каменным лицом сказал Пятифанов. Антон посмотрел на Рому. Рома посмотрел на Антона. Буря, взрыв, искра. И вот они оба уже почти валяются на полу от душащего смеха. Петров прислонился плечом к стене, а Пятифанов осел на корточки, откровенно подыхая со смеху в сложенные на коленях предплечья. Через очки одного из них можно разглядеть даже выступающие слёзы, которые тот старательно утирает рукавом рубашки, а второй окончательно приземлился пятой точкой на паркет, не удержав равновесия с еле различимым «ой, бля» в примеси со смехом. Но радость длилась недолго. Стоило буквально в нескольких метрах от них скрипнуть двери, как оба замолчали, словно щелчок дверной ручки вдруг стал выключателем шума. Лица обоих парней побледнели, когда из-за двери показалось злобное лицо завуча… Они даже не успели сообразить, как их занесло на второй этаж, а появление этой бабайки в такой неподходящий момент напугало обоих, потому что к эффекту неожиданности прибавилась ещё и не менее наводящая страх внешность. Её огромные глаза сделались ещё шире от гнева, поэтому в совокупности с худобой, тонкой кожей и синяками под глазами её глазницы будто обрамлены чёрным, а и так овальное лицо вытянулось от злобно выдвинутого подбородка. — Прогуливаем, значит, — её тоненький, сейчас такой устрашающий голос прокатился по коридору. С лица Антона, стоящего от открытой двери кабинета в трёх метрах расстояния, сошли все краски. Секунда и его уже схватили за плечо со словами: «Чухайся давай!». Ладно бы, если они просто убежали, так Лариса Александрова погналась за ними! Чего в жизни он не видел, так это бегущую учительницу. Не сказать, что она профессиональный бегун, но её рост и длинные ноги делают своё дело, потому быстро чапающая в мокасинах завуч, выкрикивающая их фамилии, с убийственной рожей не хуже Пятифановской, наводит страх похлеще монстров из фильмов ужасов. Рома хорошенько дёрнул его за плечо, прежде чем отпустить, мол, вперёд смотри, балбес. Ценный совет, ведь через пару метров их настиг поворот на лестничную клетку. Там-то они получили фору, хотя перепрыгивать через три ступени в лаковых туфлях, поднимаясь наверх, Антону не особо понравилось. О том, что на них останутся потёртости от таких физических упражнений он не переживает, ведь сейчас важнее выжить. На третьем этаже их встречает спасательный коридор, в котором, о счастье, видят дверь в мужской туалет. Зайдя, они спинами прислоняются к кафельной стене, не волнуясь, что она «слегка» грязноватая для этого дела. Рома расстёгивает змейку олимпийки, чтобы начать махать её краями ради остужения собственного тела, взмокшего от беготни, и Антон следует его примеру, оставляя две верхние пуговицы рубашки расстёгнутыми, чтобы подобными движениями дёрнуть воротник, запуская под ткань прохладный воздух. Не успели они перевести дыхание, как из коридора послышался отдалённый стук каблуков. Парни смотрят друг на друга, пока Рома не высказал их мысли одним тихим: — Ебать. — Она что, идёт? — шёпотом взволновался Петров. — Нет, блять, ползёт, — раздражённо шикнул Рома. — Это же мужской туалет! — так же зашипел на того Антон. — С херали ей не зайти, по-твоему?! — Да потому что это Лариса Александровна, а не Генадий Вячеславович! — Язык себе не сломал, скороговорщик херов? Оба замолчали, осознав, что поспешные шаги стали громче. — Она идёт! — запаниковал Антон, плотно прижав руки к телу. В груди стучит, как у сердечника, а ладони так вспотели, что, кажется, ещё минута такого стресса и Антон сможет напоить из своих рук всю Африку и половину Испании. Рома же выглядит хоть и нервным, но сосредоточенным. Решение проблемы пришло моментально. Он схватил нервничающего Антона с обоих сторон за крепко прижатые к телу плечи и повёл в кабинку туалета. — Что ты делаешь? — нервным шёпотом кипишует Петров. — Пердак твой спасаю, не благодари, — сказал он и как бы невзначай добавил: — Тапком своим полированным в вазочку не вступи. — Какая вазо-… Ой-ой-ой! — сказал он, подпрыгивая к углу кабинки после того, как чуть не вступил ногой в напольный унитаз. — То-то же, — сказал Рома интонацией «я же говорил» и закрыл дверцу, сам при этом убежав в такую же напротив. — Ноги прячь. — Каким образом? Ты если левитировать умеешь, то меня потом научишь, а сейчас как это сделать?! — шаги уже совсем близко, поэтому Антон всё больше нервничает. Он привстаёт на носочках, чтобы выглянуть над дверцей закрытой кабинки. Как же он рад, увидев, хоть и недовольное, но лицо Ромы, высунувшегося точно таким же способом, как и он сам. — Спиной! — Да как спиной?! Поконкретнее можно??? — Ногами об одну стену опираешься, спиной об другую, не тупи! — Я так не умею! — Учись! — Рома готов метать молнии глазами, при этом говоря шёпотом. Но всю его свирепость отнимает, как и дар речи, когда слышится резкий щелчок дверной ручки. Антон понял, что страх упасть придётся откинуть прямо здесь и сейчас. Либо пан, либо пропал, думает он, как можно бесшумнее ставя ногу на противоположную стенку кабинки, при этом спиной плотно упёршись в ту, которая позади. Вторая нога становится на своё место рядом с уже стоящей во время чуть ли не самого страшного момента в его жизни. Свирепым шагом Лариса Александровна проходит мимо его кабинки, и Антон с ужасом понимает, что потные руки, скользкая ткань рубашки и плоская подошва туфлей подводят его. Хочется подняться выше, но шуметь нельзя, да и он сам не уверен, справится ли с этим испытанием, если впервые оказывается в такой позе в кабинке мужского туалета. Каждый стук коротенького каблука завуча отзывается эхом в помещении кафельных стен, а у Антона в животе холодеет от страха. Сейчас он может думать только о двух вещах: «как бы не свалиться в вазочку» и «как же Роме повезло со спортивным костюмом». Думая о надёжных подошвах адидасовских кроссовок, он с завистью желает Роме, тому, кто запихнул его в эту кабинку, свалиться в дыру напольного унитаза, а сам в это время елозит копчиком по стенке, чтобы хоть как-то удержаться на весу. Кажется, Лариса Александровна решила переместить свой кабинет в мужской туалет, или конечности Антона уже настолько трясутся, что каждая секунда по ощущениям сравнима с минутой. Несложно догадаться, что завуч нарочно медленно ходит, чтобы просмотреть кабинки на наличие пары очень быстрых ног. Он почти вслух произносит победоносное «наконец-то!», когда дверь туалета закрывается, оповещая обоих парней о безопасности. Но не столько радости его посетило, сколько осознание его плачевного положения… — Фух, — послышалось со стороны Ромкиной кабинки. — Я думал, сдохну, пока она рысачит тут. Выходи, Тох. А Тохе сейчас бы просто вздохнуть. — Ром, — задушенно кряхтит Антон, наверное, впервые в жизни зовя хулигана по имени. Не столько физически, сколько эмоционально тяжело сказать следующую фразу. Он никогда бы не подумал, что скатится до того, чтобы сказать это слово Пятифанову. Но выбор невелик. Либо так, либо в вазочку. Он почти шёпотом говорит одно единственное слово, за которое ему потом будет очень стыдно: — помоги. Кабинка открывается так резко, что Петров стискивает челюсть до боли, лишь бы не сорваться с этой стенки вниз. Кажется, он сейчас расторгнет их дружеское перемирие, потому что Рома почти что красный, настолько сложно ему сдержать прущийся наружу смех. Не было бы Антону сейчас так больно в конечностях, тоже посмеялся бы со своего положения, но чувствует, что из-за этого же самого положения он грозится не только шлёпнуться пятой точкой, но и заработать пожизненный позор. Хотя стоит отдать Роме должное, он держался долго. Но когда на глазах парня начали выступать слёзы от сдерживаемого смеха, а на лбу и шее проступать вены от давления, явившегося последствием такого насилия над собственным организмом, тот всё же не сдержался и расхохотался, будто это и не он чуть ли не брюзжал слюной на Антона поверх дверцы кабинки бесконечные минуты назад. — Да хорош ржать! — с трудом выкрикнул Антон, когда почувствовал, что окончательно скользит навстречу сортиру. — Ой-ой-ой-ой-ой! — словно попугай Кеша из мультфильма залепетал парень, представляя последние сантиметры перед поцелуем своей пятой точкой с кафелем. Секунда и его страдания кончились. По ногам и рукам потекло блаженство, когда он перестал висеть над «пропастью отчаянья». Но больше его удивило осознание происходящего, пришедшее с фразой откуда-то сверху. — Хрена се ты слон, а с виду легче, — сказал Рома, и Антон только сейчас понял, что один его бок прижат к животу Пятифанова, сгиб коленей, как и спина поддерживаются руками, а его собственные безвольно упали вниз. Ситуация быстро изменилась, когда эти самые руки, секунду назад довольно крепко держащие его, начали подозрительно шататься, что сделалось и с телом Антона. Оно на инстинктивном уровне должно было ухватиться за что-то, и плечи Пятифанова оказались для этого идеальной кандидатурой. Пальцы почти вгрызлись в них, скомкав ткань олимпийки. — Э-эй, не роняй меня! — предупредил Антон Рому, повиснув на нём, как детеныш обезьяны на матери. — Да не кину, успокойся, я стебусь, — ухмыльнулся хулиган, выглядя донельзя радостным для человека, держащего «слона». После этого Рома с предельной аккуратностью поставил друга на пол, чтобы уже вместе выйти из этого злосчастного туалета. — Может, тебя ещё и до класса донести? — с иронией в голосе спросил Пятифанов, глядя на бессильно рассевшегося на коридорном подоконнике Петрова. Он сидит, оперевшись на подставленные сзади ладони, голова закинута назад. — Если тебе так понравилось, можешь и до дома донести, — без особой подтрунивающей мимики в силу отходняка после полученного адреналина предложил Антон, — потому что я сегодня всё. — Что, уже сдыхался? — Типо того. — На большой перемене, значит, отдохнёшь. Антона будто током шарахнуло. Он резко выровнялся, с удивлением подмечая про себя, что Рома стоит в жалком полуметре от места, где он расселся. Но волнует его больше другая новость. — Это только третий урок! — опечалено застонал Петров. В обычном состоянии он бы вёл себя менее фамильярно, но сейчас может себе позволить. Не каждый же день от учительницы убегать приходится! А вот Роме, кажется, не впервой, потому что он лишь пожал плечами. — Привыкай, Тошик. Антон, кажется, выпал из реальности, когда совсем неожиданно на голове очутилась чья-то рука. Он так и замер, пока пальцы ворошат его и так не особо красиво уложенные после их приключения патлы, пытаясь осознать, что это за внезапное проявление чего бы то ни было. Этот жест оказался таким внезапным, что он и не предпринял никаких попыток пресечь его. Волосы-то не вырывает и ладно, подумал Антон, не решаясь поднять взгляд на парня. Вскоре копошение в его шевелюре прекратилось, и он не без интереса поднял голову, чтобы увидеть… о господи, не может быть, распрекраснейший затылок Пятифанова! — Пошли, там урок скоро закончится, — сказал затылок, и Антон решил оставить вопрос о минувшем действии незакрытым. Лишь бы завучу снова не попасться, подумал он, нагоняя уже порядком далеко ушедшего Рому.