Под прикрытием

      Погода стала улучшаться, словно по велению календаря, уже в начале марта. Снег, конечно, ещё не тает, но новый не выпадал ещё с февраля месяца. С каждым новым днём изменения в температуре дают знать о постепенной смене времени года, но Рома ощутил их в полной мере, выкуривая сигарету на заднем дворе. Не потому, что чересчур тепло одет или стоит под самым солнцем, ведь причиной его раскрасневшегося лица является не кто иной, как он сам. Так разнервничался, что не только раскраснелся, как полевой мак, но и сигарету поджёг не с той стороны. Бяша бы, увидев эту сцену, завопил о Ромкином расточительстве и помахал у того перед носом указательным пальцем, по слогам произнося заядлое «э-ко-но-мить!». Но даже когда сигарета уже правильно зажата меж губами, а изо рта вырываются первые клубы дыма, его не перестаёт мучить неловкость, с которой он убежал от Антона. Он ведь без задней мысли схватил его за руку, как девчонку! Пиздец, думает Пятифанов, это было слишком… по-пидорски! От собственной мысли стало ещё хуже. Он чувствует, как виски стиснуло стопорящим осознанием всего ужаса этого слова, и он на добрую пару десятков секунд даже забыл о горящей меж указательным и большим пальцами сигарете, пытаясь максимально сосредоточиться на том, что только что выдал его больной мозг. «Пидор?! — повторяет мысленно он. — Да чтобы я? Себя? И пидором обозвать?!». Он нахмурился, ведь находится в сложном положении, когда злится из-за себя и на себя же. Хоть Рома парень простой, цену себе знает и никому никогда не позволяет оскорблять его персону. Ему, в том числе. Вот у кого, а у этого парня сроду не было проблем с самооценкой, и никому из его окружения не припомнится случай, когда Пятифанов в чём-то ущемлял себя. Собственными руками он заработал авторитет; чего уж там, даже некоторые взрослые его побаиваются, а о сверстниках можно и промолчать. Никогда он никого и ничего не боялся, всегда шёл напролом, если задастся целью, и даже боль его не останавливала от того, чтобы снова лезть на рожон: ломал кости, зарабатывал фингалы и синяки, сбивал костяшки в кровь. Это ведь намного страшнее! Это намного опаснее! Тогда почему, чёрт возьми, у него сердце стучит о рёбра, стоит лишний раз прокрутить в памяти момент их касающихся рук? Потому что слово «пидор» намного хуже сломанной руки. Он себя, конечно же, таким никогда не считал и не станет. Стало быть, он Антона боится? Конечно нет, чего его бояться-то? Он первый драться никогда не полезет, спокойный, добрый и вообще пацан ровный. Улыбчивый, вроде, да и пошутить любит. Конечно, как с таким смехом не любить смеяться? Прямо глаза светиться начинают, когда радуется, сплошное заглядение…       Рома больно стукнул себя ладонью по лбу и мученически промычал, не отняв её от лица. Подобные мысли преследуют его не впервые, но только сейчас он наконец обратил на них внимание. Собственно, ничего другого от него ожидать и не следовало. Он ведь привык решать вопросы кулаками: вот и сейчас пытается выбить из головы то, что ему не нравится. Нет, Антон, конечно, там пусть остаётся, только думать о нём нужно по-скромнее, а то, мало ли, что можно случайно в своих же мыслях надумать?       Облокотившись на стенку, Рома с шуршанием скатился по ней вниз, в итоге приземляясь пятой точкой на какое-то подобие бордюрчика, еле выступающего от основной стены. Так-то он, конечно, не дурак, но как дело дойдёт до самокопания, Пятифанов даже в голове выражается хуже, чем младшеклассники. Чего уж там, его раньше вообще не особо волновало собственное отношение к кому-то! Всё было намного проще: есть те, кому положено его бояться, те, кому не стыдно руку пожать, и Бяша. Антон представляет из себя какую-то новую категорию, которую Рома впихнул в уже существующие, закрепленные на своих местах долгими годами. Но почему его не хочется воспринимать просто как «не идиота, с которым можно иметь дело»?       Очередной клуб дыма вырвался из его рта.       Что в нём такого, что Ромка, сам того не подозревая, отвёл в своей голове особый уголок для одного лишь него? Причём с каждым днём этот уголок занимает всё больше и больше пространства. И это настораживает! Хотя… впервые за всё время какой-то человек не вызывает у него негативных эмоций, не раздражает и даже… думать о нём не то чтобы не нравится.       — И что, даже не предложишь?       Рому тряхнуло так, словно школа только что подпрыгнула и грохнулась на место. Впрочем, самому ему на место попасть не удалось и он, поскользнувшись, съехал с маленького бордюрчика и шлёпнулся на землю, больно стукнувшись копчиком. Он поднял глаза на Петрова, даже не пытающегося скрыть собственную забаву от удачной попытки напугать его, хоть она была и не нарочной.       — Молчи, спортсмен, тебе для здоровья вредно, — глядя на ехидную рожицу Антона снизу-вверх, абсолютно спокойно говорит Рома. Почему-то довольно уязвимое положение не вызывает у него чувства угрозы со стороны близ стоящего человека.       — На холодной земле тоже сидеть для здоровья не полезно, — отвечает Антон, с интересом разглядывая, как испуг на лице парня, вызванный его неожиданным появлением, окончательно исчезает, сменяясь деланным возмущением.       — Нечего к людям подкрадываться, — проворчал Пятифанов, поднимаясь с земли. Спрошенную сигарету он выронил во время падения, и та погибла смертью храбрых, покоясь в снегу в сугробе поблизости. «Расточительство!» — завопил в голове Бяшин голос, который парень поспешил отогнать так же быстро, как и отряхнуться после падения. Надо же, так глупо перед Антоном шлёпнуться…       — А что, напугал? — хмыкнул Антон, отчего-то выглядящий довольным собой.       — Ага, конечно, — не уступает ему Рома. — Тобой напугать ещё постараться надо. Ты себя вообще видел?       Антон хотел было что-то сказать, но резко замолчал, видимо, не до конца поняв странное сочетание Пятифановской интонации, обычно используемой им для оскорбления, и прямого намёка на то, что Петров… Петров что? Как это вообще понимать?       — И… какой я? — спросил Антон, точно не понимая, как воспринимать сказанное, повысив интонацию в конце предложения, придавая вопросу оттенок любопытства.       Рома посмотрел на него вдумчиво, сосредоточенно свёл брови, но, когда взгляд зацепился за торчащую из-под шапки чёлку, прыснул, взглянув растерявшемуся Антону прямо в глаза.       — Белый и пушистый, — улыбнулся хулиган, не сдерживая лёгкой издёвки в голосе. Темы, касающиеся Антона, неизменно повышают его настроение.       Сам Петров проследил за его взглядом, автоматически коснулся волос пальцами и сделал выражение лица, а-ля «опять двадцать пять».       — Ну и ну, оригинальности тебе не занимать, — с сарказмом выдал Петров, показательно недовольно сжав губы.       — Не бесись, заяц, — беззаботной интонацией кидает Пятифанов, — уши отпадут.       — Вы уж определитесь, как меня называть, потому что ещё две недели, и я стану полярным медведем или того хуже — белухой!       — А что, идея… — игриво улыбнулся Рома, искренне наслаждаясь их уже прижившейся манерой общения.       — Стой-стой! — замахал руками Антон, не сдерживая прущий наружу смех. — Не смей, я же шучу!       — Тебе не нравятся белые медведи? — Пятифанов наигранно удивлённо вскинул брови, будто это заявление действительно поразило его до глубины души. Он неосознанно помялся с ноги на ногу, лишь немного приближаясь к парню, будто место в пяти сантиметрах ближе к Антону намного комфортнее. — Давай тогда белуху!       И вид Ромы, уговаривающего его взять нелепую кличку, оказался настолько комичным, что Петров, не стесняясь, засмеялся в голос, слегка наклоняясь корпусом вперёд и поджимая плечи.       — Нет уж, лучше заяц! — сквозь хихиканье сказал Антон.       — А я надеялся на белуху, — пожал плечами Пятифанов, заразившись улыбкой друга.       — Ага, не дождёшься, — сказал Антон и легонько пихнул Рому в плечо, заставив подлый румянец тронуть чужие скулы. — А, кстати, — вдруг сменился в лице он и потянулся к карману куртки, — возвращаю, — и протянул ему его же складной нож.       — О, забыл про него совсем… — сказал Пятифанов, почесав затылок одной рукой, а второй забирая предложенную вещь.       Но хотел он было отложить нож на своё законное место, как Антон, тихо прочистив горло, отвел взгляд с лица Ромы на его руку и заговорил интонацией, какой обычно люди просят что-то, максимально надеясь на положительный ответ:       — Слушай… — сказал он, предвкушающие закусив губу в мелкой запинке, — а ты можешь показать… эти трюки?       — Трюки? — удивлённо вскинул брови Рома. Он прекрасно понял, о каких трюках идёт речь, а этот вопрос лишь следует удивлению.       — Да. Те, которые ты делаешь каждый раз, когда открываешь нож. Я же, когда на качеле сидел, пытался повторить, но… — и пожал плечами, таким образом оканчивая фразу, ведь оба помнят то, что случилось пять минут назад.       Пятифанов, не долго думая, сделал резкое движение кистью, в руке которой держит нож. Рукоятки раскрылись, а с новым, на этот раз более плавным, рывком и само лезвие встало на место, позволяя без опаски перехватить обе половинки ножа поудобнее. Такие же манипуляции он проделал и в обратную сторону, схлопывая рукоятки в изначальное положение. Будучи сосредоточенным на нехитрой манипуляцией ножом, он удивился, когда, подняв голову, увидел полное детского восторга лицо Антона.       Рот приоткрыт, кончики губ приподняты, а глаза и брови выражают взволнованное удивление, ведь помимо зрительного удовольствия во время наблюдения за движением рукояток, его не покидал подсознательный страх того, что лезвие в любую секунду может впиться в чужой палец. Но, к счастью, руки Пятифанова уже настолько натренированные, что тот даже расщедрился на второй трюк, во время которого прокрутил раскрывающийся нож на пальце, прежде чем одним точным движением предугадать момент, чтобы крепко схватить обе рукоятки. На этот раз Антон не сдержал восхищённое «ух ты!», оставив Рому более чем довольным полученной реакцией.       — Как ты это сделал? — с ослепительным блеском любопытства выпрашивает Петров, заглядывая Роме в глаза.       — Рукой, — просто ответил Пятифанов, на самом деле не в силах объяснить, как именно делает это. За годы это стало получаться автоматически.       — А… можно мне ещё раз попробовать? — неуверенно, но с большим желанием научиться спросил он.       Рома подозрительно прищурился.       — А промахнуться не боишься?       — На этот раз точно не промахнусь.       — Чего это ты так уверен?       — Ты же мне показал, чего бояться?       Рома задумался на добрый десяток секунд. Хотя чего бы ему печься об этом? Пальцы Антона — дело Антона, а Рома сразу предупредил. Пусть попробует, чего уж там. Только аккуратно…       — На, пробуй, — сказал Пятифанов, отдавая собственное орудие, не успев в полной мере насладиться его возвращением. Мда, сегодня нож, так сказать, ходит по рукам.       Как и следовало ожидать, ничего у, хоть и внимательного, но неопытного Петрова не вышло. Он пару раз больно стукнул себя рукояткой по костяшкам, болезненно прошипев при этом сквозь зубы, своим неумелым видом позабавив Пятифанова, а в один момент и вовсе чуть не уронил нож себе под ноги.       — Так, спокуха, — остановил его Рома после довольно опасного манёвра, во время которого Петров не удержал рукоятку и каким-то образом умудрился съехать пальцем в опасную зону, где имеет возможность с легкостью порезаться. — Смотри.       И приблизился, становясь сбоку от неправильно поставленной руки.       — Не дёргайся, когда открываешь его, — объясняет Рома, заранее сложив нож в начальное положение и правильно уложив его в ладони Антона. Сама рука оказалась поверх чужой, плотно прижимаясь внутренней своей стороной к тыльной Антоновой, а пальцы охватывают его ладонь, чтобы, следуя собственным объяснениям, продемонстрировать процесс осуществления трюка. — Сначала делаешь рывок, — рукоятка сделала неполный круг, — потом расслабляешь пальцы, даёшь ей провернуться, — он демонстративно постучал своим большим пальцем по чужому, заставив парня подчиниться, и нож провернулся в ладони на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, — а теперь разжимай, — Антон удивительно послушный, когда дело доходит до обучения, — и повторяешь то же самое, что и в начале, только в обратную сторону. Понял?       — Хм… — задумался Антон, всё так же глядя на нож, видимо, прокручивая в голове полученную информацию. Видно, что он колеблется, и Пятифанов даже не догадывается, что Петров изначально планировал разобраться во всём сам, но неожиданная помощь от хулигана дала ему повод в кои-то веки переспросить, а не соврать, что все понятно, как он обычно привык. — Не совсем… — и повернулся к Роме, вынуждая парня понять, что их лица сейчас находятся в непривычной близости — не больше десяти сантиметров! До чего же странные ощущения его накрыли, даже посильнее, чем от касания рук, которые он до сих пор не соизволил убрать. Впрочем, Антон и сам, кажется, не против. Намного больше этого ботана волнует освоение ножевого трюка! — Прокрутку я понял, но в конце не уверен…       — Щас, давай покажу, — из-под носа говорит Рома, внезапно решивший, что взгляд Антона как-то неправильно на него действует.       Он, конечно же, исполняет обещанное и таким же методом помогает Антону уже более уверенно крутить нож. Но вот ведь незадача, стоит Роме убрать руки, весь результат скатывается к самому началу!       — Да что ж такое! — недовольно бурчит Антон, снова и снова пытаясь поймать нужный момент, чтобы развернуть рукоятку.       Но вот прошло уже прилично времени с начала их обучения, как Антон, со стоном несчастья принимает своё поражение.       — Да ладно тебе, успеешь ещё напробоваться, — утешает его Рома, безропотно принимая в свои руки нож.       — А ты дашь? — в расстроенных чувствах из-за череды неудач, но с надеждой спросил Петров, желая однажды вновь испытать свои навыки на этом ноже.       — Вообще без б, — обещает Пятифанов, ободряюще улыбнувшись ему краешком губ. Так приятно было увидеть ответную, хоть и скромную, но такую яркую, что в груди то и дело покалывает какой-то непослушный разряд тока. Ни сил, ни желания разбираться в том, что его вызывает, нет, но Рома для себя уяснил одно: с Антоном ему проводить время определённо нравится.       — Как ты научился этим трюкам? — всё не отходит от темы Петров. — Это же просто невозможно!       — Да прям, — по-доброму фыркнул Рома. — Тренироваться надо много, вот и всё.       — То есть, ты сам? — неверяще переспросил Петров, щурясь.       — Ну не сам… — он сделал большую паузу, поглядывая то на Антона, то на надпись на стене школы, без особой цели рассматривая корявое «здесь был Бяша». Всё же то, что он хочет сказать, довольно личное, что он сам не привык обсуждать даже с самым родным человеком — мамой. Но Антон… Рома отчего-то уверен, что это чистейшего вида проявление любопытства. Без скрытых намерений, просто тема, скользнувшая в обыкновенном разговоре. Хоть тема и больная… Наверное, это ничего страшного — поделиться с ним. — Батя однажды показал, — ровным голосом сказал Рома, старательно делая вид, что эта тема никак не должна вызвать у него отрицательных эмоций.       — Оу… — вырвалось у Антона невольно, и он тут же осознал, что выдал себя с потрохами. Пятифанов-то не говорил ему о смерти своего отца! Это Полина ещё давно рассказала по секрету, а он взял и так глупо прокололся со своим знанием. Его лицо выдало ту неловкость, которая просочилась наружу из-за затронутой темы.       Роме хватило одного только «оу», чтобы понять причину заминки. Не сложно догадаться, что он прекрасно знает историю его отца, ведь живут они ни в чём ином, как в крошечном посёлке, где, как известно, не составляет труда узнать какую-либо информацию, причём, бывает, абсолютно случайно.       — И… — тихо продолжил Антон, — нож тоже его?..       — Ага, — сказал Рома, медленно покручивая инструмент в руках. — Прочный, даже царапины нет, — добавил он, довольно гладя рукоятку пальцем.       Между ними повисло достаточно долгое, о многом говорящее молчание. Антон не особо понимает, как удачнее продолжить разговор, чтобы отойти от темы покойного отца Ромы, но и понять, раскусили ли его, не может.       — Хорош мяться, про моего батю и так все знают, — внезапно сказал хулиган, разрезав тишину, как тёплое сливочное масло.       — Как ты узнал, что я знаю? — неловко переступая с ноги на ногу, спросил Антон.       — Ты забыл, где теперь живёшь, — хмыкнул Пятифанов. — Тут, кроме сплетен, ничего интересного нет.       — И тебе нормально об этом говорить?       Пятифанов посмотрел на парня с непонятной смесью оценивания и задумчивости. А потом отвернулся, приподнял голову и теперь осматривает небо, периодически пропускающее солнечные лучи сквозь плотный занавес облаков.       — Нормально, — ответил Рома, пожав плечами. — Восемь лет прошло, чего уж там.       — Даже не знаю… — тихо произнёс Антон, заставляя парня ещё больше обернуться на собеседника. Теперь они соприкасаются плечами, и никто, вроде как, не против. — Не представляю, что делал бы, если бы кто-то из моих родных… — он поджал губы и поднял на Пятифанова говорящий взгляд.       Рома снисходительно улыбнулся и не удержался от того, чтобы снова опустить руку на чужую голову, хоть и поверх шапки. Он легко треплет её, слегка сдвигая головной убор, благодаря чему ладонь всё же ощутила приятную щекотку вылезших из-под тёплой ткани, белоснежных волос и, к собственному удивлению, не замечает за этим действием ни сопротивления, ни неудобства со стороны второго.       — Не кисни ты, — говорит ему Рома и получает в ответ сдержанный смешок. — Такое ощущение, что ты уже в голове кого-то хоронишь.       — Да ну тебя, — смеётся Петров и поднимает руку для того, чтобы перехватить шуршащие на его голове пальцы. Он кладёт ладонь на них, и Рома задыхается от этого ощущения. Так не хочется, чтобы отпускал! — Нашёл, над кем издеваться.       Их руки всё так же соприкасаются, и Рома млеет от жара, исходящего от этого касания, несмотря на то, что руки Антона оказались ровно противоположны по описанию. Они находятся достаточно близко, чтобы чувствовать дыхание друг друга кожей лица, а румянец на холодных щеках Ромы стал ещё отчётливее. Тот так и стоит, вперившись в друга взглядом, а рука к этому времени медленно скатилась на бок головы, еле задевая ребром ладони кончик чужого уха. Рома боится собственных мыслей, признающих Антона притягательным и заставляющих подбирать в качестве описания одноклассника эпитеты, ранее им и вовсе не используемые, не то, чтобы по отношению к парню. Но даже несмотря на это не может по собственной воле взять и лишить себя такого странного удовольствия. Касаться Антона странно, но до умопомрачения приятно. Будь это его белоснежные волосы, холодные руки или крепкое плечо. Рома бы коснулся его не только в этих местах, и по телу от одновременно настолько странной и желанной мысли пробежали мурашки. Он не знает, что на него находит в присутствии Антона, поэтому борется с противоречивыми чувствами: предвкушение и страх, влечение и опасение, трепет и беспокойство. И если первые из пар слов всецело вызваны Антоном, то вторые — Ромой и его ощущениями, происхождение которых сам он не в силах понять.       Он осознал, что тишина между ними затянулась надолго, когда глаза Петрова непонимающе забегали по его лицу.       — Рома? — спросил настороженно Антон, в тот же миг словив на себе взгляд окликнутого.       — Что? — подсознательно наклонившись ближе, переспросил Рома, с редкой сосредоточенностью вглядываясь в зелёные глаза напротив.       Но вырваться из заточения собственных мыслей заставил испуганно отшатнувшийся Антон.       — Ты чего?.. — спрашивает он, с подозрением глядя на парня, который даже не опустил руку, которой уже не пришлось никого держать.       Пятифанов, резко спрятав обе руки в карманы куртки, выглядит ещё более растерянным, чем Антон, оступился и даже попятился на несколько шагов назад, вытаращив свои светлые глаза на такого же ошарашенного друга.       — Да я… — он завёл руку за голову и выдохнул сквозь приоткрытые губы, выдыхая вместе с паром мизерную долю всего напряжения, моментально охватившего его во время осознания произошедшего. — Задумался…       Антон недоверчиво смотрит на него, поджав плечи, и молчит, так же не зная, как себя вести. Только что произошло что-то определенно очень странное и смущающее. Да вот проблема заключается в том, что пылающее краской лицо Ромы с потрохами выдаёт весь страшный подтекст случившегося. Антон нахмурился, не желая верить в абсолютно бредовое предположение, Пятифанову всецело несвойственное. Что же это Рома… ластится к нему? Эти слова слишком конфликтуют между собой даже в уме. Рома и… Да нет, даже думать смешно. Боже, да как такой человек, как он, мог нарочно липнуть к нему? К парню! Это же даже звучит отвратительно… Да ну нет, спорит сам с собой парень, неосознанно дотрагиваясь к месту, где раньше лежала рука хулигана.       С лица Ромы вмиг сошла вся краска, придававшая ему вид живого человека, а пальцы, ранее млеющие от прикосновения к волосам, вмиг задубели в кармане, крепко сжавшись в нервные кулаки, которые отчётливо выделяются двумя выпуклостями по бокам куртки. Напряжение между ними даже ножом не разрежешь, тут точно понадобится настоящая кирка, чтобы расколоть атмосферу, совсем недавно бывшую абсолютно непринуждённой.       Они бы и дальше так стояли, поочерёдно то открывая, то закрывая рты, словно рыбы, желая что-то сказать, но так и не решаясь, если бы из-за угла прямо-таки не выскочили Бяша с Олей с огромными сосульками в руках, видимо, пародируя ими шпаги.       — Опа, на! — крикнул парень, только войдя в их поле зрения и непринуждённо бросил: — А чё это у вас тут за шуры-муры, на?       После этой фразы краска сошла и с лица Антона. Преодолев страх встретить ответный взгляд, он искоса смотрит на замершего Рому, выглядящего не столько ошеломлённым, сколько злым.       Оля, выскочившая вслед за Бяшей, выглядит довольно весёлой ровно до тех пор, пока не глядит на парней. Один белый, как снег, а другой в своей привычной для всех, кроме Оли, манере насупился и приобретает розоватый оттенок щёк, во всей красе демонстрируя своё отношение к подобного рода подколам. — Ты… охренел, что ли?! — сгоряча прикрикнул Рома, обращаясь к Бяше, аж вздрогнувшего от неожиданности. А ведь Пятифанов был таким весёлым в последнее время, что невольно позабылся его взрывной характер.       Не менее странным стало для абсолютно всех в эмоциях брошенное матерное слово в присутствии ребёнка, из-за которого Оля, помня, как брат прикрывал ей уши, тем не менее, не уберегая её от услышанных выражений, сделала это сама, смешно сдвинув шапку наверх и зарывшись нижней частью лица в приподнявшийся воротник.       — У тебя щас с асфальтом шуры-муры будут!       — Я ж пошутил, братан… — растерянно сказал Бяша, кинув на Антона взгляд полный недопонимания и вопроса. Петров и сам выглядит не менее растерянно, в особенности, когда Рома, проследив за взглядом лучшего друга, обернулся к нему.       Никуда не исчезнувшая настороженность, строящая в голове свирепый образ хищного лесного зверя, никак не повлияла на Рому внешне. Тем не менее, он громко фыркнул, мол, нет, шутка была не смешной, развернулся и ушёл из их поля зрения, скрывшись за углом здания, там, где, как помнит Антон, расположены турники.

***

      Рома был готов рвать и метать прямо здесь. С каких пор он истерит, как баба? Обиделся на шутку друга, придумал себе что-то… да ещё и придумал такое, ну вы только послушайте! Рома зарылся обеими ладонями в отросший ёжик волос, еле сдерживаясь от того, чтобы мучительно застонать от собственной тупости. Ему не нравится не понимать собственную реакцию на слова друга-дурачка, ему отвратна собственная эмоциональность, которую в последнее время стало так сложно сдерживать, ему страшно думать о том, из-за чего лицо Антона расстроило его в тот момент… Он больше не разозлился, как могло показаться со стороны, просто… ох, как же ему стало стыдно. А вдруг Антон после этого не захочет водить с ним дружбу? Вдруг этот резкий выкрик испугал Олю, и она перестанет говорить о нём с этим её заядлым «хороший»?.. Антон уж тем более поставит крест на их с Ромкой общении, стоит выкинуть что-то, как-либо вредящее его сестре. Сигарета оказалась во рту, не прошло и пяти минут. Когда это у него так нервы шалили? Даже первый поход в полицейский участок не сопровождался таким липким ощущением страха и волнения, как мысли о том, как произошедшее отразится на его с Петровыми отношениях.       Он ещё некоторое время походил кругами, всасывая в себя едкий дым сигареты, и спустя некоторое время даже подуспокоился. Но стоило забыть о своём выкрике, как каменной облавой на него рухнуло воспоминание этой нелепой сцены…       — Да ну ёб твою мать… — тихо выдохнул вместе с дымом Рома, запрокинув голову к верху.       Стоит вспомнить этот потерянный вид Петрова после… этого… щёки вновь заливаются красным, заставляя парня чувствовать себя ещё хуже, чем прежде. Тело сковывает, словно он превратился в деревянную фигурку, только в отличии от Буратино, суставы которому заменяют многочисленные шарниры, стоит Роме чуть отклониться в сторону, на впереди лежащем сугробе образуется прекрасный силуэт юношеского тела, безжизненно провалившегося в снег. Напряжение пробирает его с головы до ног, а сигареты, догоревшей до фильтра, кажется критически недостаточно, чтобы хоть немного расслабиться. Как он не пытается отрицать, слишком отчётливо в висках бьет жуткая мысль, разом объясняющая и его тягу к Петрову, и желание привлечь к себе его внимание несвойственными Роме показушничеством и пафосом, и странные спокойствие и трепет в груди, стоит всего лишь словить на себе эту обворожительную улыбку. Всё это можно было бы списать на желание произвести впечатление на Антона, являющегося самым интересным для него собеседником… Можно, если бы такими жгуче-приятными не ощущались прикосновения к его коже, если бы тело не пробирало мурашками от мимолётного взгляда, а щёки не краснели, стоило Антону обмолвиться с ним парой фраз…       — Блять! — довольно громко воскликнул Рома, пнув ближайший кусок льда, довольно объемный, прямо в ножку турника. Металлический звон распространился по округе, своим тягучим, дрожащим лязгом в точности копируя тон бьющейся в висках крови, снова и снова пробегающей мимо ушей вместе с гадкой, дразнящей мыслью, озвучить которую у себя в голове, авторитетного и бесстрашного Пятифанова, просто не хватает смелости.       — Аккуратнее с выражениями. Тут, вообще-то, маленький ребёнок неподалёку, — доносится со стороны хрипловатый мужской голос, с детства знакомый Роме. Парень резко обернулся, вперившись в пришедшего злым взглядом, намекая, что его появление здесь прямо-таки чересчур неуместно.       — А ты что тут шныряешь? — недоброжелательно скривившись присутствию знакомого человека, спросил он. — Тут никого ножами не протыкают, так что вали.       — Эх, Ромчик, — вздохнул мужчина, устало потирая лоб, отчего козырёк милиционерской фуражки приподнялся, — двери тоже в счёт, как же ты не выучишь-то, а?       Секундное замешательство на лице юноши никак не отобразилось, в отличии от момента осознания, когда желание придушить Бабурина вместе с тем фотографом, кем бы он ни был, возросло в разы. Милиционер воспринял молчание по-своему, поэтому следующий вопрос дал понять, что парня ждёт в ближайшее время.       — Ну что, сам в машину сядешь или как в прошлый раз будет?       Рома злобно зыркнул в его сторону. Тем не менее, наручники в правой руке собеседника явно дали понять, что высказано предложение не ради приличия.       — Хорош издеваться, Тихонов, — ответил Рома, покорно приближаясь к милиционеру. — Не мелкий уже, смысл мне рыпаться?

***

      По дороге к машине он видел всех троих товарищей, из которых только Бяша в полной мере осознавал происходящее. Петровы смотрели больше испуганно, не имея ни малейшего представления о том, что сейчас происходит, и почему Рома, десять минут бывший в их поле зрения, ничего не сказав, идёт за милиционером.       Давно он не катался на машине, а в участке не бывал и того дольше. Впрочем, даже спустя четыре года здесь ничего так и не изменилось. Разбитая каменная лесенка, как всегда, скользкая, а поручни, размещённые по обоим бокам от неё, окончательно заржавели, откалывая с себя остатки синей краски. Главным входом служит железная дверь, над которой прибита табличка, оглашающая номер отделения.       Внутри дела обстоят чуть лучше. Со времён Ромкиного последнего визита здесь поменяли коврик на пороге — достижение. Всё та же деревянная мебель, вздутый паркет и грязные окна. И здесь из года в год сидят уполномоченные товарищи, призванные следить за порядком? Да уж, после такого слово «милиционер» звучит как-то обидно… Чего уж там, в отделении ведь сидит один образцовый Тихонов. Хотя… Кто это там в изоляторе?..       — Подожди тут, я сейчас вернусь, — приказал Тихонов, оборвав нить Ромкиных мыслей, медленно перешедших из воспоминаний в мысленный сарказм насчёт состояния участка. Хотя, стоит подметить, интонацией предложение лейтенанта больше смахивает на просьбу. Он указал парню на стул, стоящий напротив письменного стола, на котором аккуратными стопками возвышаются документы. Сам стол стоит боком к стене, а с другого на него смотрят несколько камер, в одной из которых Рома заметил смиренно сидящий силуэт, к которому, усаживаясь на предложенном стуле, не стал приглядываться.       Тихонов, как было сказано ранее, скрылся за железной дверью, которая, к слову, является единственным выходом и входом. Конечно, лейтенант не туп, чтобы просто так оставлять задержанного одного перед важными документами, но Рома является неким исключением. Сам парень не удивлён таким доверием к своей персоне, ведь с Тихоновым они знакомы достаточно давно, чтобы милиционер подумал, прежде чем использовать наручники или сажать в камеру к не очень-то безопасным персонам. Хотя у милиции есть все основания это сделать, ведь, ко всему прочему, в начале февраля Роме как раз стукнуло шестнадцать. Его прибытие в участок, конечно, незамеченным не осталось, но, на удивление, других служащих здесь нет. Зато есть изолятор с очень любопытной персоной, что вскрылось после отчётливо бахнувшей массивной двери.       — Ой-ой, а кто это тут у нас сидит? — заулыбалась женщина с ярким, подпорченным макияжем и растрёпанной причёской. Одета она в коротенькое платье, создающее резкий контраст между ногами в сетчатых колготах и пушистой шубой, судя по открытому декольте, прикрывающей такие же голые руки. От её вида самому Роме стало холодно. — Что ты тут делаешь, мальчик?       К отвратительному настроению компания ну никак не клеится, поэтому волчий взгляд, сполна передающий отношение парня к нежелательной собеседнице, подкрепляется резкой интонацией.       — Какой я тебе мальчик? — с неприкрытым раздражением выплёвывает Рома в сторону женщины, кокетливо свесившей костлявые запястья через решётки изолятора. — Отстань от меня нахуй.       — Ну что же ты хамишь так? — обиженной интонацией залепетала женщина, надувая пухлые губы, судя по красным разводам, ранее бывшие украшенные красной помадой. — Мне одиноко, поговорить с кем-то хочется, а ты…       — А я только и мечтаю со шлюхой побазарить, — закатил глаза Рома, откинувшись на спинку кресла и скрестив руки на груди в оборонительной позе.       Такая категоричность, кажется, оскорбила эскортницу, но не помешала продолжить диалог.       — Неужели, я тебе не нравлюсь? — приподняв брови и похабно улыбнувшись, она схватилась двумя ладонями за прутья решётки и слегка нагнулась, позволяя полам своей пушистой шубы раскрыться и показать стянутую тканью платья грудь, на вид действительно привлекательную. Вес своего тела она перенесла на одну ногу, выставляя другую чуть в сторону, хвастаясь тем самым плавными изгибами округлых бёдер под мелкой сеточкой колготок.       Похоже, демонстрация себя женщине приносит искреннее удовольствие, и она знает, что красива. Но какой бы большой и упругой грудью она не обладала, какие каблуки не подчёркивали бы стройность её икр, эскортница была искренне возмущена, когда реакцией юноши, который, казалось бы, должен прийти в восторг от вида зрелых прелестей женщины, нарочно отвернулся от неё, а лицо выражает единственное лишь желание поскорее отделаться от неё.       — Ой, ла-адно, — совершенно другой интонацией протянула она, признав, наконец-таки, поражение, и плюхнувшись на скамью в изоляторе. Тёмно-рыжие кудри подскочили вместе с золотыми серьгами-колечками. — У тебя девушка есть, что ли?       Рома, услыхав перемены в голосе, кинул косой взгляд, всё ещё полноценно не поворачивая головы.       — А тебе какое дело?       — Какое-какое? — она посмотрела на него, как на ребёнка, хотя, судя по незначительным мимическим морщинами, тщательно спрятанным под макияжем, той уже перевалило за тридцать пять, отчего и годится шестнадцатилетнему Ромке в тётки. — Обидно мне ведь.       Парень закатил глаза. Бабьи сопли, подумал он, планируя выдать какую-нибудь очередную, не особо вежливую просьбу замолчать. Но она, как назло, продолжила ныть, привлекая к себе внимание, и Рома с обречённым видом, будто это он сейчас за решёткой, полностью оборачивается на женщину с выражением лица, мол, ну давай, говори, чего от меня хочешь?       — А может, пока что и не встречаешься. Влюбился, небось? — с выражением лица, точно знающим, что не ошибается, она ухмыльнулась, когда последнее слово послужило катализатором для прилившей к лицу парня крови. — Ой, да неужели? — умилилась женщина, посчитав гнев на лице парня, проявившейся после этой фразы, за подтверждение своих догадок. В принципе, она права, только вот Рома это в жизни не признает.       — Да чего ты доебалась вообще?! — вспыхнул от злобы Рома, стискивая кулаки в сложенных руках, отчего куртка ещё больше скомкалась в сгибе локтя и области плеча.       — Не груби, — в очередной раз, на удивление, спокойно, ответила женщина, будто привыкла к проявлению таких эмоций в свою сторону, хотя разница в возрасте позволила ей сделать замечание. Правда, не особо-то это остановило Рому от очередной колкости.       — Да что ты в этом понимаешь? — как плевок, выдал Рома в её сторону, явно недовольный тем, что кто-то лезет в его голову, а тем более, в ту часть его чувств, которые он сам едва ли признаёт, понимает и едва ли верит! — Ты вообще ебёшься за деньги. Знающая нашлась, — фыркнул Рома, максимально желая отделаться от этого неприятного диалога.       Проститутка, откинувшись на холодную стену изолятора, вздохнула совсем устало. На какую-то секунду её лениво скрещенные ноги, плохо скрывающие яркое нижнее бельё, опущенные плечи, слабая улыбка и удачно упавшее освещение сложили в ней образ совсем не провинциальной прошмандовки, а повидавшей женщины, которой не помешал бы обыкновенный, крепкий сон.       — Правильно говоришь, — признала она, посмотрев на парня из-под накладных ресниц. — Курить охота… — невзначай подметила она и, по-детски раскрыв большие, голубые глаза, сказала на пробу: — да ты, наверное, сигареткой зажадничаешь.       — Зажадничаю, — ровно повторил Рома, вызвав у эскортницы умиление, ведь она мало того, что предугадала ответ, так ещё и правильно предположила, что молодой человек курит.       — Ладно уж, переживу, — махнула рукой она, тем не менее, не забывая о сказанном парнем ранее. — Ты вообще правильно говоришь, — продолжила мысль она, заправив вьющуюся прядь за ухо, — но, знаешь, я ведь с людьми работаю.       — Странно, если бы это было не так, — Рома скривился, будто действительно представил, чем вызвал у проститутки искреннее веселье.       — Ой, забавный ты, — покачала она головой, хихикая. — Животные даже в этом плане проще, чем люди.       — Фу, бля, я ж щас представлять начну!       За искренним отвращением на лице парня последовал взрыв хохота из изолятора.       — Всё-всё, я же шучу!       Рома и сам не заметил, как его затянуло в разговор. Казалось бы, пять минут назад эта женщина вызывала к себе чистейшего вида презрение, а сейчас, перестав позировать перед школьником, она кажется даже интересным собеседником, что побудило Рому первым задать вопрос:       — Так что ты говорила?       — Что, интересно-таки стало? — ухмыльнулась женщина, будучи более чем довольной собой, разговорив грубияна. Она посмотрела на юное лицо и заговорила тихим, знающим голосом: — Я ведь в курсе, кто меня заказывает, — вздохнула она, — это и холостяки, и женатые, бывало, только-только расставшиеся… Общаюсь ведь с клиентами… Некоторым больше выговориться надо, чем заниматься сексом.       — Это ты к чему вообще? — выгнул бровь Рома, почувствовав некий дискомфорт от слишком серьёзной интонации собеседницы о такой неправильной вещи — проституции.       — Знаешь, что объединяет всех моих клиентов? — теперь она смотрит с вызовом, искренне желая, чтобы парень поинтересовался ответом. И он действительно интересуется.       — Ну?       — Им всем чего-то не хватает.       — Как по мне, очевидно, чего не хватает мужику, который заказывает шлюху.       — А вот и нет! — хитро блеснув голубыми глазами из-под густых ресниц, она, ожидав такого ответа, раззадорилась, находя простоту парня в каком-то смысле очаровательной. — Я бы могла сказать, что все мужчины одинаковые, но это, как показывает опыт, совсем не так… Есть те, которым просто не хватает женской близости, те, кто не доволен этой близостью со своей женщиной, ну а бывают ещё и такие, которым просто некому уделить внимание… Но есть у них всех и что-то общее, — она сделала паузу, пожевав нижнюю губу, на которой ещё остались следы красной помады. — Ни один из них по-настоящему не любит, если набирает мой номер телефона.       Рома, удивляясь себе же, прослушал весь монолог молча, даже не намереваясь прекратить бредни, которые, как оказалось, имеют какой-никакой смысл. Слова и интонация придали ей восприятия не проститутки, а человека, повидавшего в жизни достаточно, чтобы даже из такой унизительной профессии иметь свою философию. В какой-то момент Рома даже растерялся, ведь внешне глупая женщина говорит совсем не глупые вещи.       — А вы, дети, пока что таким не озабочены, — она вновь привлекла к себе внимание. — Сколько тебе лет? Семнадцать?       — Шестнадцать.       — Шестнадцать, — повторила она, несколько раз медленно стукнув по полу носком туфли, глядя в место стыка потолка и стены перед собой. Будто вспоминает что-то. — Хорошая она?       — Кто?       — Девушка.       — Да иди ты нахуй, нет у меня девушки.       — А я и не говорила, что она у тебя есть, — спокойно отозвалась эскортница, закидывая ногу на ногу со знающим видом, но потом и вовсе заулыбалась, будто Рома не взрослый лоб, загремевший в милиционерский участок, а пятилетний ребёнок, которому нужно всё-всё объяснять. — Просто видно по тебе всё.       — Да что видно? — не понимает Рома, начиная раздражаться. После случившегося на заднем дворе эта тема как соль на рану.       — Видно, мальчик, что тебе не абы какая женщина нужна.       — Не нужна мне никакая женщина! — рявкнул на неё Рома, к своему удивлению, не увидев на её лице и тени испуга. Похоже, к подобным интонациям она привыкла… но посмотрела ему прямо в глаза, в которых мешаются одновременно и удивление, и жалость.       — Ох, даже так… — говорит она, и Рома только сейчас понял, что вылетело из его рта секунды назад, что аж вытянулся в лице, ведь имел на уме абсолютно другое.       Ему не удалось поправить себя же, чтобы уладить недоразумение, ведь ушедший милиционер уже закончил перекур.       — Гражданка! — прогромыхал голос Тихонова вместе с лязгом закрывающейся металлической двери. — Хватит к людям приставать!       Внутренняя надежда, что он поперхнётся сигаретным дымом и умрёт, не сбылась, но хотя бы удалось поговорить с кем-то перед позором. Рома с явной неохотой обернулся на звук да так и замер. Какого же было его удивление, когда вслед за лейтенантом шёл… он. Со всклокоченными волосами, раскрасневшимися щеками и частым дыханием. Не смея оторвать взгляд от Петрова, который, не удивительно, даже голову в его сторону не поворачивает, Пятифанов пытается представить, что сейчас будет происходить. Понятное дело, что допрос, но такие события Рома переживал только в присутствии лучшего друга, непосредственно замешанного в той или иной проделке. Петров садится на соседний стул перед столом, за которым сел милиционер, а у Ромы от волнения нога подёргивается, а во рту предательски пересыхает, заставляя снова и снова сглатывать активно выделяющуюся слюну.       — К тебе тут свидетель пожаловал, — оповестил Рому Тихонов, заставив наконец посмотреть на свою скромную особу. — С порога начал распинаться о том, что это всё недопонимание и подстава.       Сам свидетель потирает обшарпанный угол стола подушечкой пальца, и Рома может поклясться, что Антон покраснел, когда милиционер начал почти цитировать несвязную речь Петрова, судорожно пытающегося оправдать вскрытие замка школьной двери прямо с порога.       — Я, конечно, ничего толком не понял, — в итоге сказал Тихонов, — поэтому давайте-ка вы сейчас тут, как положено, расскажите свои версии, а я потом подумаю, кому верить: вам или фотографии, — и на столе появилась та самая злосчастная иллюстрация на лакированной бумажке в обрамлении белой рамочки, какие обычно выдаёт из своего окошка небольшой полароид.       Рома, руки которого легли на собственные колени, крепко сжал кулаки. Бабурин ещё получит своё за этот цирк.

***

      Допрос длился чуть больше двадцати минут. За них Антон несколько раз нервно выкручивал суставы пальцев до хруста, Тихонов задавал неимоверное количество вопросов, а Рома не мог удержаться от того, чтобы лишний раз бросить взгляд на распинающегося друга, вид которого до смешного напоминал самого настоящего адвоката.       — Хорошо, — сказал Тихонов, намекая, что предоставленной информации ему более чем достаточно, — если я правильно понял, — краткий пересказ начался с многозначительной паузы, — то ваш одноклассник посреди перерыва перед вторым актом представления в честь Восьмого марта похитил твою сестру, — тут он обратился конкретно к Антону и, получив утвердительный кивок, продолжил для обоих, — а потом запер в кладовой, чтобы вы двое, вместе с Бяшей, пошли её искать, и Рома в итоге, вместо того, чтобы позвать учителей или охранника, решил взломать замок холодным оружием, которое до сих пор везде носит с собой в общественные места?       В голосе милиционера слышится упрёк и недовольство. Антон под этим взглядом сжался, подсознательно чувствуя, что взрослый человек в итоге всё равно окажется прав, поэтому Рома, обретя уверенность из-за довольно храброго заявления друга, вступил в игру.       — Ты ж знаешь, не положено у нас барабанить даже по такому поводу, — отстаивает свою точку зрения он.       — Я знаю одно, — сложив замок из пальцев на стол, он чуть наклонился всем корпусом вперёд, внушая парням принять сказанное, как очень важную информацию, — тебе, Роман Александрович, писаны только понятия, — хулиган нахмурился, понимая, что шансы выйти сухим из воды критически быстро падают. — А закон, поди, дураки придумали, чтобы можно было дяде Косте рассказать какую-то выдумку и уйти, посвистывая?       — Это не выдумка! — со всей искренностью возмутился Пятифанов, тут же будучи прерванным резким хлопком ладони о стол. Как умело лейтенант умеет менять роли хорошего и плохого милиционера.       — Тебя ничему жизнь не учит, — разочарованно покачал головой Тихонов, вопреки только что произведённому звуку хлопка ладони о поверхность стола, намекающему на не особо положительный настрой. — Я ведь к тебе с душой, всегда бегал по твоим делам, разговоры проводил поучительные, — вздохнул милиционер, представляя собой образ полного разочарования. Рому фраза не особо тронула, так как доблестный лейтенант имеет свойство даже шутку превратить во что-то нудное. Все разглагольствования казались ему очередной поучительной лекцией ровно до того момента, как лейтенант не озвучил то, что даже с глазу на глаз с Ромкой обсуждать не желательно, не то, что при свидетелях. — Ладно я, но маме твоей и без этого тяжко. Придётся звонить ей. Вскрытие и воровство — серьёзное дело…       Кулаки сжались, до боли впиваясь ногтями в кожу ладоней. Он ведь с самого начала знал, что в этот раз Тихонов на его сторону не встанет. Не верит! Но предупреждал ведь ещё давно…       — Подождите!       Это восклицание прозвучало не столько настойчиво, сколько… возмущённо? На его памяти Антон подобной интонацией кидался лишь в случае едчайшего сарказма, но сейчас он выглядит как нельзя уверенно и стойко, хоть и пальцы на руках заламывать не перестал.       — Я понимаю, что всё это со стороны выглядит так, будто мы врём, но Вы ведь сами видели мою сестру у школы!       Тихонов, желая было потянуться к телефону, замер, посмотрел на парня с профессиональным спокойствием.       — Да, вы с ней похожи, — признал милиционер. — Но это не даёт гарантии, что вы всё это не придумали ради того, чтобы свалить вину на одноклассника.       — Но что Роме могло понадобиться в кладовке? — не сдаёт позиции Антон, принимая довольно свирепый вид. Ему явно не нравится оставаться в дураках. — Или Вы правда думаете, что ради швабры или ведра он стал бы вскрывать дверь!       — Может, там были не только швабры и вёдра, — Тихонов насупился, находя в словах парня нечто раздражающее, а потом и вовсе стал говорить с парнем так, будто хочет поскорее отделаться: неприятно и бегло. — Твои друзья с радостью покажут тебе свои заначки с сигаретами в разбитой горке детской площадки, за выбитым кирпичом продуктового магазина и под куском асфальта в трещине у моста. Так что уж поверь мне, малыш, я знаю, что там могли быть не только швабры.       Высказанная на одном дыхании тирада произвела впечатление, причём, на обоих.       — Откуда ты про горку узнал?.. — пробормотал Рома, в голове уже прикидывая варианты, где стоило бы перепрятать своё добро.       — Оттуда же, откуда и про всё остальное, — недовольно пыхтит Тихонов. — Меньше на глаза попадаться надо. А ещё лучше — бросить курить. Хотя, если я правильно толкую произошедшее накануне, в ближайшем будущем ты их достать вряд ли сможешь.       Рому пробил холодок, а под ложечкой неприятно засосало. Выходит, не зря его Тихонов в тот раз пугал?.. Ему и правда могут дать срок?.. «Не-не-не, ну чё за бред?», — утешает он себя, не веря, что тот самый Тихонов, которого он знает с пяти лет, который возился с Ромой под предлогом того, что из него может вырасти неплохой парень, берег надежду, что он исправится, которую он почти оправдал, завязав с мелкими кражами, сейчас с таким спокойным лицом хочет посадить его за решётку! А как же мама?.. Сердце ёкнуло, стоило представить картину одиноко сгорбившегося за столом, худощавого силуэта женщины. Она ведь останется совсем одна…       — Подождите-ка… — обескураженно вытаращив глаза, пробормотал Антон, судя по побелевшему лицу, разгадав суть намёка. — Вы же не имеете в виду?..       Тихонов сложил руки на груди и откинулся на спинку стула. Вид у него озабоченный, видно, что он уже давно хочет завершить разговор и сделать так, как того предполагает его правдоподобные угрозы.       — Думаю, после краж, драк и умышленных нападений с холодным оружием тюрьма для несовершеннолетних — один из самых ожидаемых исходов.       Впервые за всю их с Тихоновым беседу Антон обернулся на Рому, уже приличное время таращащегося на милиционера с неверящим выражением лица. Ему бы стоило, как всегда, нахмуриться, пригрозить расправой и посоветовать оборачиваться по дороге домой, если бы это не был тот, кто с десяток секунд назад изъявил желание посадить Рому в тюрьму. Взгляд, который он словил на себе, не столько перепуганный, сколько обескураженный. Ясное дело, что раньше он такой вариант и не рассматривал. Только вот Роме уже есть полных шестнадцать лет, за которые он успел достаточно набедокурить и за которые уже много раз мог бы попасть по какой-то статье. Страшно было увидеть на лице Антона безысходность, смиренность, с которой он отдаст друга в руки здравоохранительных органов, решив, что его помощь тут бесполезно.       Как же хорошо, что Петров такой же упрямый баран, как и он сам.       — Но это же бред! — воскликнул он, снова обернувшись к милиционеру. — Если бы Рома прятал что-то в кладовой, имел бы к ней доступ!       Тихонов задержал взгляд на парне, приобретя совершенно нечитаемое выражение лица, с которым можно приносить хоть приглашение на свадьбу, хоть весточку о смерти; вздохнул и посмотрел на него тяжёлым, знающим взглядом.       — Парень, я живу здесь намного дольше твоего, а с этим ходячим геморроем, — он кивнул на Рому, не смеющего даже слова вымолвить от осознания намерений милиционера, — знаком уже, поди, дольше, чем твоя сестра по свету бегает. И бабушку Семёна знаю не первый год — добрая, отзывчивая женщина, внук её ко мне ни разу не попадал в отличии от некоторых, — на этот раз сказанное оскорбило парня достаточно, чтобы не скупиться на красноречивый взгляд в стиле «может, хватит уже?». К несчастью для него же, всё внимание Тихонова сконцентрировано на Антоне, что помешало по достоинству оценить способность мимических мышц Пятифанова показывать всё своё отношение вместо созданных для этого слов. — Ты, молодой человек, не думай, что можешь меня жизни учить. Скажу, как думаю: Рома не самый лучший кандидат в друзья.       Нихрена себе заявление, подумал Рома, искренне желая занести кулак на отчего-то болтливого сегодня полицейского. Хотелось да перехотелось, стоило завидеть напряжённый профиль Антона, на челюсти которого выступили желваки из-за привычно сжатой челюсти в момент напряжения. Неужто, засомневался?.. Поверил Тихонову с первого же предложения? Не может же он только из-за одного слова милиционера поменять своё к Роме отношение. Тем не менее, сведённые к переносице брови говорят о том, что он и вправду задумался о сказанном. «Что за день такой?!», — кричит в мыслях Пятифанов, чувствуя, что в один миг все могут встать против него. И почему здесь нет Бяши? Он бы без лишних сомнений заступился бы за него, хоть Тихонов и не поверил бы второму хулигану, что бы он ни сказал.       Тихонов тем временем продолжил:       — В своё время он с Бяшей попадал сюда чуть ли не через неделю. Поэтому не думай, что показания свидетеля способны опровергнуть это, — и ткнул пальцем в фотографию, всё ещё лежащую на столе. — Да будь в той кладовке хоть пятнадцать детей и двадцать собак, это всё ещё взлом.       Рома было открыл рот, чтобы воспротивиться сказанному, как получил строгий, полный упрёка голос:       — И прежде, чем ты снова заговоришь о понятиях, повторяюсь, что плевал я на них с Эйфелевой башни.       Рот закрылся, вопросы отпали вместе с какой бы то ни было надеждой.       Парни в край растерялись. Милиционер, будто предвидев их мысли, ответил на всё одним огромным потоком предложений, что тому пришлось крупно сглотнуть, смягчая неприятные ощущения в горле. Вот, что значит профессионал, — достаточно было просто открыть рот, чтобы он понял, какие аргументы парни намереваются привести.       Неужели, Семёну удалось так просто уделать их одной единственной фотографией? Этот тупой Свин умудрился обвести их вокруг пальца и с такой лёгкостью довести до участка! Совершенно не похоже на него… Он ведь тупой, как пробка! Ни ума, ни терпения, а так продумать всё — это просто нонсенс! Смог предвидеть, что Рома не пойдёт за помощью взрослых, подговорил кого-то сфотографировать, а ко всему прочему ещё и выйдет сухим из воды! А ведь то, что он сделал и делал до этого, действительно достойно того, что сейчас грозит Роме. А всё из-за этой клятой фотографии. Если бы он не задержался на какую-то пару секунд возле этого замка, если бы среагировал чуть быстрее на щелчок полароида! Схватил бы и показал смелому гадёнышу где раки зимуют. А может, и вправду нужно было взрослых позвать?..       — Послушайте… — голос Антона после долгой тишины оказался неожиданным. Рома вскинул взгляд и слушает предельно внимательно, точно не зная, чего ожидать: спасения или приговора. — Я, может быть, не так давно здесь живу и могу чего-то не знать, но Рома не раз мне помогал, так что… друг он хороший.       Не смея пошевелить и пальцем, парень завороженно наблюдает за стойко защищающем его Антоном, голос которого хоть и тих, вызывает мурашки, стоит вникнуть в смысл сказанного. Он не перестаёт заламывать пальцы на руках, тем не менее, смотрит милиционеру прямо в глаза и убеждает с видом человека, решившегося впервые в жизни сказать кому-то «нет». Всё же Антон раньше ни разу в жизни не перечил взрослым.       — Позови мы взрослых, моя сестра ещё как минимум полчаса сидела бы в тесной кладовке, при этом панически боясь темноты, потому что в тот момент все взрослые находились на четвёртом этаже, проводили утренник и даже не заметили пропажи ребёнка. А фотография, которую Вы нам показываете, — попытка отомстить за то, что Рома однажды точно так же помог мне, не дав Семёну избить меня после того, как отобрал очки!       Закончив эмоциональную тираду, Антон глубоко вдыхает, пытаясь восстановить запас кислорода.       Рома, не удержав лицо, сидит с приоткрытым ртом, явно не ожидав подобных откровений в участке, ну а лейтенант едва ли приподнял брови. Его вид сбивает с толку и наталкивает на мысль, что непробиваемую скорлупу строгого милиционера откровениями пробить не удалось, как вдруг…       — Ладно.       «Чего?..», — удивились оба парня, синхронно сменив лица на абсолютно одинаковую эмоцию «и всё?». Что это за тест на стрессоустойчивость тогда был? Зачем весь этот цирк? Они переглядываются, обмениваясь идентичными мыслями по типу «неужели пронесло?».       — В смысле, «ладно»? — неверяще переспрашивает Пятифанов. — Вот так просто, что ли?       — Могу передумать, — сложил руки на груди лейтенант, принимая ещё более суровое выражение лица.       — Нет-нет! — убеждает его Петров, успев испугаться, что милиционер сию же секунду передумает и запрёт Рому в изоляторе вместе с этой женщиной, выглядывающей сквозь прутья с больно довольным лицом, как для практически заключённой. — Нам всё подходит!       Тихонов таким ответом остался более чем доволен.       — Тогда марш отсюда, — скомандовал он строго, и парни тут же вскочили с мест, стукнувшись локтями, и быстрым шагом проследовали к выходу, под ровное «спасибо, до свидания» от Антона. Мало ли, действительно передумает.

***

      Участок остался позади. С лёгкостью на душе парни идут вперёд, точно не зная, где им следует сейчас быть. Тем не менее, тема произошедшего оказалась достойна обсуждения.       — Он всегда так делал? — поинтересовался Антон, искренне не понимая причину такого неопределённого настроя милиционера.       — Вообще нет, — сказал Рома и сам удивился, насколько обескураженно звучит его голос. Речи Тихонова действительно заставили его переволноваться. — Он меня ещё мелкого покрывал, а тут тебе… тюрьма.       — Я о том… Даже не знаю, тебе не показалось, что он как-то быстро передумал?       — Знаешь, я немного о другом думал, чем следить за тем, как у Тихонова табло цвета меняет.       — Он тебе светофор, что ли?.. — спросил Антон, иронично сведя брови домиком.       — Мусор, Тоха, му-сор, — говорит Рома с максимально серьёзным лицом, придавая сказанному ещё больше комичности, глядя на которое Антон не сдерживает понимающего хмыка. — Ну а вообще ты прав. Он вообще дядька ровный, я от него подставы не ожидал.       День пролетел совсем незаметно, из-за чего небесная, полдничная желтизна выглядит чересчур неправдоподобно, даже неуместно. Ближе к вечеру появляется слабый ветерок, будто подгоняющий парней скорее уйти от этого злосчастного участка. Они с удовольствием подчиняются его направлению, хоть и не норовят ускорять шаг. Чувство облегчения накрыло обоих с головой, а последняя встреча с милиционером теперь будет всплывать в голове каждый раз, стоит руке потянуться к правому карману куртки.       — Но я тебе так скажу, — продолжил Рома, лениво пнув кусочек льда, встретившийся по дороге, — Тихонов, если решил что-то, так просто передумать — не про него.       — И что это значит?       — А вот хрен его знает. Странный он сегодня. Сморозить же такое… Я уж было подумал, что реально за решётку сяду из-за двери этой несчастной.       — Может, я зря сейчас спрашиваю, но… про какой «прошлый раз» вы с ним говорили?       Рома посмотрел на него слегка удивлённо, тем не менее, ответил практически сразу.       — Слышал чё-нить о том, как я велик у пацана отжимал?       — Ну да… — эта тема, как ни странно, вызвала у Антона дискомфорт. Он-то и позабыл, что Рома в детстве был таким жестоким.       — Я его тогда ножом резанул, — он мельком глянул на реакцию Антона и, видимо, не особо обрадовавшись поджатым губам парня, стыдливо увёл взгляд в противоположную от Петрова сторону. — Думал, припугну немного и всё, но перестарался.       — Поэтому тебя и доставили в участок, — закончил мысль Антон, логически сопоставив услышанное.       — Тихонов мне тогда сказал, тип, выкинешь подобную хуйню ещё раз, в детскую колонию загремишь. Я и не вытворял. Ну, по крайней мере, не так жёстко палился, как раньше.       — А вот сейчас не понял, — настороженно сказал Антон. Это что же выходит, Пятифанов до сих пор людей режет?       — Не-не! — поспешил оправдаться Рома. — Мы же стрелы устраивать не перестали после этого. Но ножом я пользовался с тех пор очень редко.       — Ладно. Верю, — вздохнул Антон. — Но это всё равно не объясняет того, почему нас так просто отпустили.       — Меня, — поправил Пятифанов, — хотя ты тянешь на отличного соучастника, — и игриво ухмыльнулся, в привычной манере ожидая не менее остроумный ответ.       — Ага-а, — протянул Антон, явно давая понять, что следующая часть предложения будет являться ни чем иным, как иронией, — я, значит, пришёл оправдывать тебя, а ты собирался вместе со мной за решётку загреметь? — на лице привычно растянулась улыбка, не скрывая шутливого настроя.       — Не, ну а чё? Мне одиноко будет одному, а вдвоём веселее, — не отступает Пятифанов.       — Нет уж, спасибо, мне тебя в школе хватает! — рассмеялся Антон. — А в одной камере я тебя не выдержу!       — Почему это вдруг? — деланно возмутился Пятифанов. — Я скучный, по-твоему?!       — А то! Если уж собрался со мной в тюрягу сесть, возьми мелки, хоть в «крестики-нолики» играть будем на стенах.       — Нет у меня мелков, могу предложить только «ладушки» и «камень-ножницы-бумагу».       — Да ну тебя, — отмахнулся Антон, всё ещё лыбясь, что с потрохами выдаёт то, что на самом-то деле с Ромой ему более чем интересно даже просто разговаривать. — Бяшу к себе подсели.       — Не-е-е, Бяшу за соучастника не примут, — покачал головой раззадоренный Рома.       — Это ещё почему?       — Потому что его на фотографии нет.       — Так и меня тоже.       — Да, но это ты пришёл в участок и начал оправдывать взломщика.       — Не надо было? — сощурился Антон, провоцируя Рому нахвалить его бесконечную доброту, благодаря которой хулиган сейчас не сидит в изоляторе рядом с той странной барышней.       Но Рома на это лишь беззвучно посмеялся и глубоко вздохнул, обжигая холодным воздухом лёгкие. Его профиль стал серьёзнее, будто он настраивается на что-то. Подобное выражение лица Антон видел у него в актовом зале, когда тот извинился перед ним, теребя в руках коряво нарисованную, вырезанную бумажную ромашку.       — Ты, Тоха, меня выручил. Серьёзно. Наверное, я в жизни перед ментом так не ссыковал, как сегодня.       Ого, подумал Антон, что сегодня за день откровений… И вправду, Рома в последнее время действительно стал больше показывать то, что оседает на его душе, делиться эмоциями. И не то, чтобы он делал это с кем-то, кроме Антона. Ему такое отношение оказалось лестным. Приятно знать, что тебе доверяют то, что лежит на душе.       — Ну и вот… — Рома пожал плечами, странно выразив смущение, сглотнул и посмотрел на Антона, наверное, впервые невольно демонстрируя настолько явную неловкость. Его щёки залил румянец, край нижней губы всё ещё слегка покусывается, давая владельцу возможность хотя бы чуть-чуть успокоить барабаном отбивающий стук сердца. Настолько очевидное волнение сказало само за себя. Как же сложно иногда некоторым людям говорить «спасибо». Возможно, причиной тому служит настрой Ромы искупить свою огромную вину перед Петровым, которая ну никак не предполагала того, что самому Антону тоже придётся когда-либо выручать Рому. Тем не менее, Петров, к собственному удивлению, понял всё без лишних слов. Благодарность со стороны Ромы не стала чем-то неожиданным, тем не менее, оказалась очень приятна. Они постепенно замедляли шаг, одновременно ощутив сменившуюся между ними атмосферу, вскоре и вовсе остановившись. Антон смотрит на него, заранее зная, какая фраза последует, но не смеет перебивать, более того, терпеливо ждёт. — Я хотел сказать… Ну… Спасибо. Вот. Ты меня того… очень выручил. Да.       Эти слова дались парню с необычайным старанием, что он, кажется, чуть не лопнул от натуги. Это выражение лица довольно повеселило Антона, но, стоило напороться на взволнованно порозовевшие щёки, в голове мелькнули странные ассоциации. Будто Рома не благодарит, а в любви признаётся. Чего только стоит произошедшее у школы, как тот шарахнулся от Антона, как от огня, стоило намекнуть на странную близость. Благо, Бяша сумел быстро растолковать о таинственном фотографе, правда, с таким удивлением, будто и впрямь не ожидал, что компромат так быстро попадёт на стол милиционера. Сам он идти отказался, здраво рассуждая о том, что его, верного подручного Ромы, Тихонов даже слушать не станет, а того хуже — подозревать в соучастии. Поэтому Олю, хоть и не без тревоги за сестру, было принято решение оставить на друга. От волнения при осознании того, какую силу может иметь эта фотография в руках милиции, он даже позабыл о произошедшей за школой неловкости, после которой Рома, к его большому удивлению, практически взорвался. Придя в участок, конечно, смущение нахлынуло на него в достаточной мере, чтобы не суметь посмотреть в сторону Пятифанова, но радостная новость о том, что им удастся выйти сухими из воды, окрылила обоих настолько, что они позабыли о произошедшем ровно до того момента, пока разговор снова не обернулся в смущающее русло.       И как бы странно Антон не ощутил этот прилив, ему стало жаль парня. Не столько самого Рому, сколько совершенно обыкновенную пробу поблагодарить его или странно агрессивную реакцию на Бяшины «шуры-муры»? Рома, вроде, ничего ужасного не сделал, а Антон так сразу шарахнул его от себя. Они ведь… друзья. С Полиной, к примеру, оба привыкшие к прикосновениям, даже не задумывались перед тем, как лишний раз тронуть друг друга за плечо, шутливо подтолкнуть в спину или обняться на прощание, хоть это и бывает чуть реже. Если уж ему не удавалось видеть никакого контакта между лучшими друзьями, кроме «мужского похлопывания по плечу», то становится действительно как-то грустно. Хотя и не сказать, что отношение к Антону такое же. Буквально вчера Рома без лишних раздумий приобнял его за плечо, когда всем своим видом демонстрировал Семёну, что ни один из них не собирается спускаться за стремянкой на первый этаж. Во время ходьбы непременно касаются плечами. Или, к примеру, когда прятались от завуча в туалете совсем недавно, погладил его, присевшего на подоконник, по голове. А сегодня вообще стоял так близко… Раньше он даже не задумывался о природе этих касаний, но сейчас в голове всплыло правдоподобное предположение. Может, ему просто не хватает касаний? Оля всегда бежит за объятиями к брату, если случается что-то плохое, будь то кошмар, низкая оценка в школе или ссора родителей. Зажатый неловкостью Рома выглядит почти как побитый пёс, и Антон ловит себя на мысли, что это слишком сильно смахивает на вид виноватого человека, что Пятифанову вот совсем не идёт с его-то вечно уверенной в себе натурой.       Он почти не колеблется перед тем, как подступить ближе, раздвинуть руки в стороны и легко обвить ими чужую спину.       Он не видит чужого лица, но чувствует, как напряглось тело напротив, мертвенно замерев. Проходит чуть меньше десяти секунд, прежде чем он слышит слабый шорох трения курток друг о друга. Совсем слабое, неуверенное движение рук Пятифанов сопровождает наводящим вопросом, обязанным прояснить такое странное действие друга.       — Ты чего это? — обескураженным голосом говорит он, не сильно громко, осознавая, что ухо адресата находится в считанных сантиметрах от его рта.       — Расслабься.       Антон даже не обратил внимание на заданный вопрос, желая стереть с лица парня это выражение. Именно поэтому он до сих пор стоит, не шелохнётся. Не факт, что Рома воспринимает объятия так же, как и его сестра, что от них и ему станет легче, и вообще не факт, что сам Антон за такое странное проявление поддержки не получит в глаз. Но он почему-то убеждён, что именно это прямо сейчас необходимо другу.       Рома вспыльчивый человек, гордый и уж точно не дал бы вот так просто обнимать себя посреди улицы. Вот только весь образ крутого парня моментально сломался, стоило кожей лица почувствовать чужое дыхание. Будто слова Антона вмиг стали контролировать его всего, по телу прошла волна необыкновенно приятного тепла, вызвавшего мурашки, заставившие его таки расслабить напряжённые плечи.       — То-то же, — удовлетворённо сказал Антон с такой интонацией, будто спустя долгое время усмирил дикого зверя. Смешно, однако, проводить такую аналогию, учитывая, что Ромка буквально недавно представлялся для Петрова одной сплошной ассоциацией — волком.       Никакой он не волк, подумал Антон, со странной радостью ощущая сквозь куртку, как на его спину ложатся руки Ромы. Он и не ожидал, что получит ответную реакцию, почему-то считал, что Рома, как «настоящий мужик» не потерпит подобных «нежностей» и «розовых соплей». Кошмар, я уже в уме выражаюсь, как гопник какой-то, ужаснулся Антон, осознавая, что таки перенял от местного контингента кое-какие фразы. С одним из представителей посёлочного типа он сейчас, к слову, обнимается, причём обоим и нравится, и неловко одновременно. Антон не без жалостливого умиления чувствует, как руки, обхватывающие его поперёк спины, сжались чуть увереннее, не отследив в прижавшемся к нему парню и намёка на сопротивление. Как оказалось, Рома вполне себе обычный человек. Ему тоже порой нужна поддержка и, как бы странно ни звучало по отношению к такому грозному человеку, как он, немного ласки.       Так они и стоят, прижавшись подбородками к надплечьям друг друга, тихо, медленно дыша, пробуя доселе неизвестные обоим ощущения. Один из них довольно часто и по сей день делит объятия с младшей сестрой, часто успокаивает её именно ими, другой же не знал даже материнской ласки уже достаточно много лет, обзаведясь прочным щитом из недоброжелательного, агрессивного вида, внушающего всем и вся, что эти сюсюканья ему и в помине не нужны. Никто из них не может понять, насколько долго продлился этот странный акт то ли утешения, то ли прощения, то ли выражения чего-то абсолютно другого…       — Это пиздец странно, — впервые за долгое время отозвался Рома.       — Но легче ведь? — спросил Антон, заранее зная ответ, ведь голос парня звучит довольно свободно, без той виноватой нотки, делающей его похожим на щенка, порвавшего перину.       Не столько видно, сколько чувствуется, что Рома хорошенько думает, прежде чем ответить. Стоило рукам ощутить, как от этого вопроса напряглась спина парня, Антон ненавязчивым движением руки вверх-вниз, практически на автомате, пресёк попытку Ромы испортить уже наладившуюся атмосферу между ними.       — Легче, — всё же сознаётся Рома, вздохнув, и Антон чувствует, как тесно прижалась чужая грудная клетка к его собственной, как пронёсся мимо уха порыв тяжёлого воздуха. — А тебе?       Этот вопрос оказался настолько неожиданным, что Антон замер, точно так же задумываясь над только что прозвучавшим вопросом. Давненько никто не интересовался тем, что у него на душе, но, хоть Антон и подумал, что ему, как всегда, выпала роль «старшего брата», который правильно толкует чужое настроение и старается по-максимуму исправить его, крепкие руки Пятифанова, отчётливо ощущаемые чуть ниже лопаток, впервые за долгое время дали парню возможность вспомнить, что он, вообще-то, тоже может переживать о чём-то. Именно этот вопрос почему-то позволил немного приглушённо хмыкнуть в чужой воротник, самому себе признавая, что есть всё же вещи, тревожащие его, те, которые он не хочет рассказывать или не может в силу воспитания. Казалось бы, неужели такое обыкновенное действие способно настолько сильно повлиять на настроение? Обычное касание, объятие, позволяет снять долю тех волнений, что терзают нежную человеческую натуру каждый день. Антон не может рассказать о том, что мучает его душу, но надёжные руки, поддерживающие его наравне с тем, как он обхватывает другого человека, создают такое приятное ощущение баланса, не дают испугаться, что чаши весов перевесят в чью-то сторону после водружения на них этих никому ненужных проблем.       — Ага, — отвечает он коротко, тихо, позволяя себе ещё несколько мгновений для того, чтобы проникнуться прекрасной атмосферой поддержки. Он не чувствует от Ромы ни угрозы, ни сопротивления. Им обоим стало чуть-чуть легче.

***

      — Я до сих пор не могу понять, как ты всё знаешь, — сказал Тихонов, не отрываясь от заполнения документов. — Цыганка, что ли, может, всевидящая какая? — кажется, он окончательно увяз в предположениях.       — Нет, Костя, я проститутка, — донёсся нечёткий голос из изолятора. Заключённая совсем не женственно уселась на скамье, одну ногу подогнув под себя и сгорбившись над красивым блюдечком с горой конфет, — за столько лет должен был выучить.       — Прямо в голове не укладывается, — не обратив внимания на едкость эскортницы, он продолжал заполнять бумаги и периодически покачивать головой из стороны в сторону, будто от этого в неё придёт ответ на волнующий его вопрос. — Если бы за пиалушку конфет каждый день творились бы такие чудеса, шоколадные фабрики разбогатели бы, — и, чуть подумав, добавил мечтательно: — А мне, может, и зарплату повысили бы.       — Вот именно, что шоколадные, — ответила женщина, — потому что ириски просто отвратительные.       — А ты как думала? Они тут ещё с Нового Года лежат, никем не тронутые.       — М-м-м, — удовлетворённо промычала она, не обращая на милиционера абсолютно никакого внимания. — Костя, помолчи уже, а? Сто лет шоколада не ела.       — Нет, ну ты мне расскажи! — не устаёт Тихонов, наконец отрываясь от заполнения бумаг и кладя ручку на стол. — Я с Пятифановым столько лет боролся, а тут ты только смотришь в его дело и уже знаешь, что с ним делать!       — Я не знала, я предположила, — сказала она, шурша фантиками. — Потом поговорила с ним и убедилась.       — Удивительно…       — Парню любви не хватает… а он её и не ищет.       Милиционер молчит, сосредоточенно катая ручку по столу пальцем.       — Да, тоже верно. Ему, вроде, шестнадцать не так давно стукнуло, а девушки не видать. Такую надо, чтобы контроль был, не давала дуростей делать.       Заключённая молчит, только шуршание обёрток слышно в изоляторе. Тихонов, не услыхав ответа, обернулся в её сторону, но не заметил и намёка на реакцию на его слова.       — Чего молчишь? Я неправильно говорю? — спрашивает он такой интонацией, словно ученик перед учителем.       — Неправильно, — отвечает она ему и некоторое время медлит, стараясь подобрать правильные слова. — Друг ему хороший нужен.       — Друг-то у него есть, но не сказать, что шибко хороший, — ответил мужчина, намекая на Бяшу. — Хотя, скажу тебе, тот, который сегодня пришёл, — один приезжий. И трёх месяцев в посёлке нашем не прожил.       — Тот светленький?       — Да.       Шелест обёрток прекратился, женский силуэт замер над горой конфет. Она задумалась, крепко задумалась, что же это за паренёк и какую роль сыграет для Ромы. Последние фразы в их разговоре много о чём говорят, но не сдавать же парнишу милиционеру?       — Хороший мальчик. Хороший, — покивала она, вспоминая, как тот рьяно отстаивал невиновность своего друга. — Глядишь, хулиган твой очень изменится.       Рука милиционера согнулась в локте, оперевшись на стол, и подбородок приземлился на ладонь. Его лицо выражает самое настоящее поражение.       — Не понимаю, как ты это делаешь, — в который раз восхищается лейтенант. — И предвидеть, что за ним кто-то придёт, и подставу разгадать…       — Ничего особенного. Ты видел этого рыженького? Да он весь трусился, когда фотографию тебе отдавал. Сразу видно, что клевету в руки милиции отдаёт. Навидалась я таких.       — Я думал, что он меня боится… Вот же, столько здесь работаю и, оказывается, ни черта людей не понимаю!       — Если бы умел, с хулиганьём проблем не было бы. Хорошо, что тебе выпал повод меня здесь держать, когда этот рыжий прибежал.       — Да, с фотографией очень даже кстати получилось, был повод Ромку дёрнуть сюда… Хотя не знаю, так ли это хорошо. Ты как думаешь, Женька получит по носу за это? — и с любопытством глянул за решётку изолятора.       — Конечно, достанется! — без замедления громко ответила она. — Я бы тоже мстить стала, сдай меня кто-нибудь мусорам!       — Не забывай, с кем говоришь.       — Можно сказать, ты не привык, — закатила глаза эскортница, вновь принимаясь за конфеты.       Тихонов лишь вздохнул, взял новый лист бумаги и принялся что-то на нём писать.       — Удивительный ты человек, Алиса.