***
Хлебные крошки и несколько белых капелек сгущенки усыпают край столешницы, говоря о том, что Оля готовила себе закуску к просмотру мультиков, но, что присуще детям, снова забыла даже убрать за собой. Антон привычно проводит рукой, держащей влажную тряпку, по поверхности, сгребая все загрязнения разом, и мимолетно подмечает, что подобные махинации стали выполняться автоматически. Он, можно сказать, обосновался на этой кухне: знает что и где лежит, а отработанные действия не требуют особых усилий для выполнения. Из коридора послышались шаги, но отнюдь не Олины. Тяжелые, неторопливые — точно отец. Антон обернулся на звук и почувствовал, как сердце в груди испуганно екнуло. Стоит ли говорить с ним? Или, может, лучше просто слушать и кивать, как в тот раз? Неведомый ранее слизняк страха копошится в его желудке на редкость извилисто, заставляя не то чтобы дрожать или замереть столбом, но неприятно стиснуть зубы при виде собственного отца. Нет, его не за что бояться, но Антону стремительно неприятно просто смотреть на него и даже дышать рядом (перегар въелся в домашнюю одежду). Взгляд упал на алюминиевую банку в его руке, которую отец, столкнувшись с сыном взглядом, даже не постарался спрятать. На вид он уже не трезв, но пьян еще не в стельку, однако, действие алкоголя остается вопросом времени. Тот с легким прищуром оглядел тряпку в руках сына, обвел взглядом чистую кухню, но спешить со словами не стал. По-мужски массивная рука погладила отросшую бороду, из которой неаккуратно выбиваются особо длинные волоски, а вторая болталась у бедра, придерживая напиток, что придало отцу слегка растерянный вид. Но по лицу-то видно совсем другое. Эмоция была ясна — он чем-то недоволен. Видимо, подбирает слова. — Где мама? — спросил тот, посмотрев застрявшему посреди комнаты сыну прямо в глаза. — В спальне, — сказал Антон и стыдливо увел взгляд на желтую тряпку в собственных руках. В какой-то момент вот так говорить с отцом стало неловко, лишнее телодвижение воспринималось совсем уж нелепо. Судя по всему, некомфортно было одному лишь Антону. Борис этого напрочь не замечал, продолжая хмуриться своим мыслям. — Интересно, чем же она таким интересным занята, что не может даже в доме убраться? — с сарказмом спросил тот, интонацией не требуя ответа. Антон молчит, будто провинившийся работник перед начальником, и не может заставить себя хотя бы поднять взгляд, пока отец, недовольно вздохнув, неспешно проковылял мимо него, к холодильнику. Невольно всплыла мысль: что бы сказал отец, узнай он, что его сын какой-то несчастный час назад целовался с парнем теми же губами, которыми с ним сейчас разговаривает? Ничего хорошего, отвечает Антону внутренний голос, и он с ним полностью согласен. За всю жизнь ему приходилось редко лгать, тем не менее, в нынешних условиях неправда дается ему вполне себе сносно, хоть и ложится на душу тяжелым грузом. В какой-то момент он остро ощущает, как поднялись маленькие волоски по всему телу, будто превратились в тоненькие иголочки, застрявшие в коже. А ведь, не спи отец после работы, без проблем смог бы разглядеть в окне обнимающего его Рому. Антон оглянулся на отца, копошащегося в холодильнике, и расслабился, осознав, что тот, скорее всего, и не думает о чем-то подобном. Его догадки подтвердились, стоило Петрову старшему заговорить: — Что с Олей случилось? О, подумал Антон про себя, силясь не закатить глаза в порыве мысленного сарказма, в кои-то веки поинтересовался. Это ведь он сменил повязку Оле. Видимо, она не рассказала, из-за кого получила травму. — На угол парты напоролась, — сказал Антон, отчего-то не желая делиться подробностями Олиных отношений с одноклассниками. Она даже ему, если уж на то пошло, не хотела признаваться, отчего и появилось навязчивое нежелание открывать всю подноготную их с сестрой школьной жизни. — И как это, интересно, произошло? — с хорошо спрятанным беспокойством допытывается отец, на ходу открывая крышку одной из кастрюли. — В догонялки с одноклассницами играла, — не соврал Антон, будто отчитывался перед отцом. Послышался ответное мычание. Отец закрыл холодильник, за этот раз выпрямляясь и полностью глядя на сына. — Мое вмешательство нужно? Антон от неожиданности даже брови приподнял. — В чем дело? — не понял отец, выгребавший остатки макарон со дна кастрюльки в тарелку, которую он успел переместить на обеденный стол. Отец, видимо, догадался, что дело может быть не в мнимой неуклюжести Оли, оттого и спросил, но Антона удивило внезапное желание отца вклиниться в их школьные дела. — Нет, все нормально, — как ни в чем ни бывало, ответил Антон, пожав плечами. — И в школе ничего сверхъестественного не происходит. — Понятно, — коротко ответил отец и повлек за этим словом довольно неловкое молчание, разбавляемое лишь редкими стуками капель скатывающейся с желоба воды о подоконник. Антон скрестил руки на груди, слегка комкая школьную рубашку, которую так и не переодел с момента прихода домой, и опустил взгляд в пол, неловко откашлявшись, пока отец нарочно не спешит за ужин, уже усевшись за стол. Они оба молчали бы так и дальше, если бы не прибывшая на кухню Оля. Она стремглав помчалась к брату, громкими шагами на скрипучей лестнице ненароком оповещая Антона и отца о своем присутствии. Практически влетев на кухню, она остановилась, глупо хлопая светлыми ресницами и как-то совсем уж потерянно констатировала: — О, папа. — Как видишь, — ответил отец и впервые за долгое время позволил улыбке проскользнуть по своему усталому лицу. Когда губы отца растянулись в умиленном выражении, Антон с неприятным холодком в животе подметил, как у отца, оказывается, много морщин на лице. В неравномерном, тускловатом освещении лампочки каждая складка кожи на его лице особо сильно выделялась, акцентировалось внимание на мельчайшем дефекте. Синяки под глазами стали темнее, и все лицо будто немного сползло вниз, чуть обвисло на черепе под тяжестью проблем и алкоголя. — А ты нам поможешь готовить? — невинной интонацией поинтересовалась Оля. В ее глазах читалась надежда и неподдельное предвкушение. Бывший было в хорошем расположении духа отец вдруг посерьезнел. Сведенные к переносице брови проявили новую группку морщинок, откинули тень на недовольный взгляд. — А мама вам на что? Сказано было ровно, уверенно, с ноткой возмущения и даже требования к не присутствующему в комнате человеку. Оля стихла, тут же шагнула поближе к брату, частично прячась за него. Выглядит она больше пристыженной, будто задала неприличный или глупый вопрос, но Антон так отнюдь не считает. Тем не менее, он предпочел не заговаривать первым, точно не будучи уверенным, в какое русло уйдет разговор. — Ну… — мямлит Оля, — она сейчас не может… поэтому мы с Тошей помогаем… — А как же, — фыркнул отец, мотнув головой в сторону. — Не может. Оля почувствовала явное раздражение со стороны родителя, из-за чего виновато увела взгляд в пол и ухватилась за край братской рубашки в поисках поддержки. Антон решил вмешаться. — Тогда мы сами, — сказал он и показательно отвернулся к плите, стараясь как можно лучше скрыть разросшиеся в нем напряжение и недовольство. Какой бы строгой и заносчивой порой ни была их мама, такое отношение к ней Антон терпеть не станет. Но ведь это отец. Двоякая ситуация. — С чего это вдруг? — насупился отец, вызвав у сына искреннее удивление, что тот аж начал пялиться на него в ответ, выпучив глаза. — С того, что все остальное закончилось, — ответил юноша, красноречиво приподняв левую бровь. — Еды не будет, — для убедительности добавил Антон, чуть подбросив в воздух руки, чтобы они глухо шлепнулись о его бедра. Отцу эта манера не понравилась. — Так, — его голос уже не кажется таким уж стальным. Выпитый алкоголь начинает сказываться очень невовремя, в зарождении возможной ссоры. Оля покрепче вцепилась в рубашку брата, почувствовав злобные нотки в голосе родителя. Она всегда боялась злого отца, — я не понял, в чем у нас проблема? Сообразив, что напрашивается на недоброе, Антон мысленно отругал себя. Общение с хулиганами повлияло на него не самым лучшим образом. Эмоции все чаще вырываются из узд воспитания, а с языка то и дело норовила соскочить колкость в сторону обидчика. Только вот отец не его ровесник, школьный задира или староста-сплетница. Антон сообразил это уже после предупреждающих слов. — Ни в чем, — виновато опустив голову, тихо сказал Антон, хотя не стал от этого считать себя неправым. Ответом ему послужил властный взгляд, а-ля, прощаю на этот раз. Зубы больно прикусили внутреннюю сторону щеки. Грубить в этой ситуации было бы худшим решением. Но так сладко видится ему соблазн ответить, что язык прилип к нижней челюсти, то и дело порываясь исполнить задуманное. — Не должны дети сами за хозяйство отвечать, — как ни в чем ни бывало, продолжил Борис. — Тем более ты, Антон. Отцовский намек был понят, но отнюдь не принят к сведению. Неужели, он действительно думает, что лучше было бы доверить все хозяйство маленькой Оле, чем Антону, только потому, что ему, как мужчине в доме, работать по хозяйству не положено? Он ненароком нервно нахмурился, представив в неумелых руках младшей сестры нож, которым она пытается нарезать что-либо, или со шваброй в руках, намного длиннее ее самой, что делает уборку для нее еще тяжелее. И все это с большой припиской «хозяйка», от которой у Антона резко портится настроение. Вот не видит он предлога для того, чтобы повесить всю работу на младшую сестру. Он будто сам себя предаст, если согласится с этой логикой. Да, возможно, мама раньше и делала все сама, но никогда не просила о помощи. В детстве могло показаться, что ей даже нравится готовка, уборка и прочие домашние дела, но в их старой квартире была хотя бы стиральная машинка. Не то что в этом старом корыте, построенном еще во времена царя. На секунду всплыл вопрос: «А виделся ли отец вообще с мамой за все это время?». Вдруг, они и не пересекались с тех пор, когда она сама в последний раз готовила ужин? Мысль могла быть озвучена, если бы отец не прервал ее новым рядом возмущений. — С ней вообще, если что, мамка должна быть в комплекте у плиты, — сарказм вылетает из его рта, не фильтруясь, а у Антона дергается глаз после слова «мамка». Будто об уличной суке говорит, а не о своей жене, — но ей, судя по всему, слишком в падлу… — Неправда! Мама не ленивая, ей… — Не перебивай, — пробасил отец, гневно зыркнув на дочь. Оля замолкла, поджав губы. Неужели, он всегда так смотрел на своих детей, поучая их вежливости? Не помнит Антон такой озлобленности и буйности. Их отец все больше преображается, но совсем не в хорошую сторону. — Не будь она ленивой, дом сверкал бы от чистоты, а на столе стояла бы еда. Так в чем проблема? — Ты бы хоть поинтересовался, — вмешался Антон и почувствовал неприятно ползущее по позвоночнику ощущение приближающего раздора. Ссора, кажется, неминуема, но он хотя бы не облажался: сказал ровно, уверенно. Наверное, впервые в жизни голос стоит так твердо, как сейчас, когда пришло время защищать свою семью, хоть и словесно. Жаль, конечно, что от собственного же отца. Старший Петров было задумался над внезапным ответом сына, но быстро принял былую позицию. — Что там интересоваться? — отмахнулся он. — Делает из себя мученицу. Будто мне легко… А вам, в конце концов! — кивнул он на детей. — Поди, не мечтали прислугой работать после школы. Антон сообразил, что готовить под отцовским прицелом вряд ли выйдет, так что Оля может вполне себе обойтись без лишних ссор на ночь. — Оля, иди настрой приставку… — начал было говорить Антон, как его перебили. — Нет уж, пусть остается. Он с недоумением обернулся к отцу, но тот продолжил, будто в глазах прочел навязчивый вопрос. — Я не только для тебя распинаюсь тут. Честно стараясь держать себя в руках, юноша глубоко вдохнул. Их с Олей всегда учили уважать родителей, не перечить и слушать предельно внимательно, но с таким раскладом дел Антон совершенно не согласен, поэтому и приходится лепить из себя воспитанного сына, сдерживая порыв разверзнуться в праведной тираде. Терпит. Как всегда, терпит. — Похвально, конечно, что вы тянетесь к работе, — вновь заговорил отец, — но это, — он указал ладонью на плиту, — не ваши обязанности. «И почему же ты это раньше нам не сказал? Мы, вообще-то, уже битый месяц за домом присматриваем, пока ты, мало того, не помогаешь, так еще и устраиваешь еще больший срач в гостиной», — как же хочется сказать, но язык не повернется выдать это собственному отцу. Плохо кончится такое проявление характера. — И что нам тогда делать? — тихо спросила Оля, напоминая остальным о своем присутствии. А действительно, что им тогда делать? — Вам — хорошо учиться и слушаться взрослых. Антон почти закатил глаза на эту фразу, но вовремя одернул себя, по-сильнее закусив щеку. Он искренне надеется не почувствовать во рту привкус крови в течении разговора. Еще немного и он не сдержится, выпалит все прямо в лицо. — А как же… — мямлит Оля. Отец, будто запрограммированный, продолжает гнуть свою сторону, даже и не думает прислушаться к детям. Это одна из его самых ярко выраженных черт — упрямство. Если он с кем-то поссорился, ни за что не признает своей вины, до последнего будет негативно настроен на разговор и злиться при любой попытке посторонних влезть в конфликт. — Она уж как-то поднимет свою пятую точку с кровати, чтобы поухаживать за вами и домом, не инвалид. Тормоза слетели. Антон чувствует, как комок слов, словно пробка, сдерживаемый его, уже не осязается, стоит открыть рот: — Да не может она, что непонятного-то?! — вырвалось у него громче обычного. Он напоролся на мгновенно изменившийся взгляд отца, что стало ясно — зря он набрался смелости выкрикнуть это. Возможно, трезвый отец отреагировал бы иначе, но у этого, которого сейчас с трудом можно назвать уравновешенным, кажется, не добрые намерения. Тяжелый кулак с грохотом приземлился на поверхность обеденного стола. Стоящие на поверхности алюминиевая банка и тарелка макарон дернулись. Донесся стук пивных капель о стенки банки. Стоящая рядом Оля судорожно вздохнула и полностью спряталась за братской спиной, которая в момент грохота тотчас же напряглась, окаменела. Кожу окатил холодок одновременно с поднявшейся в груди злобой, которой очень долгое время некуда было деваться. Все его убеждения катятся коту под хвост, когда к нему и сестре проявляют неприкрытую враждебность. Кулаки сжались до контрастно выпирающих на запястьях связок, что в какой-то момент даже сделалось больно, но мимолетное ощущение дискомфорта в ладони мигом улетучилось, стоило вновь услышать обвинения в свой адрес. — Антон! — рявкнул Борис, не желая слышать ничего иного, кроме согласия. Окликнутый не оборачивается, но знает, как Оля за его спиной трясется. Она всегда остро реагировала на повышенные тона. Но не уходит. Другое дело, когда ругались мама с папой: она сразу же убегала на другой этаж, но брата, вопреки страху, оставить одного не желает. — Если я говорю, надо слушать и внимать! Молча! Я не для того с утра до ночи пашу на работе, чтобы выслушивать такое отношение! — А я будто ничем не занят! — не сдает позиций Антон, чувствуя, как трясутся сжатые кулаки от гнева. Отчаянное желание высказать все накопившееся превращается в резкие, громкие слова, выход которых контролировать оказалось куда сложнее, чем до этого. — Ты довел маму до того, что она даже поесть сама не может, а теперь в чем-то еще и обвиняешь?! А бухло твое так, для прикола по всей гостиной валяется?! И какое к тебе может быть нормальное отношение после… Оглушительный шлепок отозвался в ушах отдаленным звоном. Ноги от неожиданности подкосились, а сам Антон врезался боком в плиту. Левая сторона лица горит от только что полученного удара, на ней отчетливо ощущается очертание ладони, которой он получил довольно сильную пощечину. Глаза моментально увлажнились от боли не только на лице, но и в боку, который напоролся на изношенные металлические решетки плиты. Он с ужасом смотрит на возвышающегося над ним отца и не находит что сказать. Да и не сможет, даже если захочет. Язык приклеился к небу, а желудок будто проволокой обвило от прилива настоящего, животного страха. Очки слетели и, отскочив от края столешницы довольно неудачным способом, приземлились отцу под ноги. Не стоит надеяться на их первоначальный вид после такого маневра. Лицо отца раскраснелось от гнева, возрастные морщины на этот раз четко проявились на переносице и у крыльев носа, представляя сбитому с толку Антону смесь раздражения, презрения и разочарования. — Я сказал слушать и кивать, — сквозь зубы повторил Борис, нависая над сыном устрашающим силуэтом. — Что непонятно?! — крикнул он так, что, кажется, даже на окраине леса было слышно. Антон не отвечает. Звон в ушах медленно сменился бешеным ритмом сердца. Лицо будто свело судорогой: он не в состоянии сменить перепуганное и удивленное выражение, поэтому даже прищуриться не может, обходясь несчастной прибавкой адреналина, позволяющей зрению хоть чуть-чуть, но улучшиться. Он рефлекторно вздрагивает, когда отец замахивается вновь, но тот лишь скривился еще больше, оставив руку висеть в воздухе. — Позорище, — прошипел он злобно, опуская руку. Банка на столе, из-за содержимого которой Борис так внезапно сорвался, вновь оказалась в его руке, когда он, не глядя ни на кого, стремительно покинул кухню. Спустя десяток секунд заиграл голос диктора из телевизионной передачи. Только сейчас, когда шум в ушах постепенно начал спадать на нет, Антон заозирался по помещению в поисках Оли. Она, сжавшись всем телом, спряталась в углу комнаты, прикрывая рот ладошками. Щеки ее блестят от слез, а сама она тяжело глотает собственные всхлипы, глядя на брата во все глаза. — Оль, — сказал он хрипло только что вернувшимся голосом. Она от оклика лишь заплакала еще сильнее. — Не плачь, все нормально, — и ведь он, получивший достаточно мощную пощечину от отца, совершенно позабыл о горящей коже на левой стороне лица, когда увидел в предистеричном состоянии перепуганную Олю. Она сдавленно протянула всхлип, то и дело резко вздыхая при взгляде на брата, но так ничего и не сказала. Подобранные с пола очки оказались целыми за исключением довольно явной царапины на левой линзе. Заметную, но не сильно ухудшающей обзор. Когда мир наконец вновь обрел четкость, он присел на корточки перед сестрой и обхватил ее тонкие плечи ладонями в попытке успокоить. — Ну всё, всё, не плачь. Все нормально, все живы и здоровы. И только он подумал, что врет сам себе, как сестра наконец откликнулась тихим, рваным от всхлипов предложением: — Т-тебе… б-больно… б-было… — сказала она, повлеча за фразой новый поток слез, который тут же оказался стертым ее и без того влажными ладонями. Казалось бы, она должна быть права, но в момент удара Антон не почувствовал и нотки боли. Она отозвалась в левой щеке уже после, когда он стал нормально соображать. Единственное, что он воспринял сразу же — страх. Это не первый раз, когда отец поднимает руку на него, все ведь в детстве получали ремня за проступки, но в этот раз он не понимает за что был наказан. Неужели, отцу так неприятно слышать правду? — У т-тебя кровь… — в очередной раз всхлипнула Оля, заставив брата прислушаться к ощущениям. Если буквально секунду назад он думал, что ему кажется, то сейчас отчетливо чувствует влагу на носу. Прикоснувшись к тому месту, он сообразил: носики слетевших очков во время удара прошлись по коже и царапнули в области носовой кости. Наделивший его храбростью адреналин подействовал, как обезболивающее. Вид у него, кажется, не особо притягательный, ведь, снова надев упавшие окуляры, он, вероятно, размазал кровь еще больше. — Это ничего страшного, — Антон удивляется самому себе. Откуда после произошедшего в нем столько спокойствия? Возможно, недавний всплеск эмоций не оставил ему ничего иного, кроме как довольствоваться нейтральным состоянием остаток вечера. Оно и к лучшему. Дать отпор отцу он бы не смог не только в физическом плане, но и в психологическом. Это ведь… родитель. Шаги со стороны дверного прохода пустили новую волну мурашек по коже. Оля метнула на брата перепуганный взгляд, но тот лишь во все глаза смотрел навстречу приближающемуся человеку. Это не отец. Увидеть маму на первом этаже стало настолько неожиданно, что Оля даже убрала руки от лица. Она очень похудела. Ее домашняя одежда — легкое платье — теперь буквально висит на ней. Запястья тонкие, как у подростка, ноги, показывающиеся из-под подола свободного платья, и, того хуже, четко выделяются и коленные чашечки. Не сразу заметными оказались острые ключицы, частично прикрытые коротким кружевным воротничком. Волосы неухоженные, точно сказать нельзя, когда ими в последний раз занималась расческа, а ногти на руках и ногах настолько отросли, что некоторые из них сломались от своей внезапной тонкости, оставляя вместо длинной ногтевой пластины некрасивый обрубок, будто срезали тупыми ножницами. Худшим изменениям подверглось лицо: глаза стали больше на фоне впалых щек, но устало прикрытые веки будто специально не дают разглядеть их настоящую величину. Губы обветрены, можно даже заметить пару полосочек свернувшейся крови, очевидно, после того, пересушенная кожа в том месте треснула. Антон наблюдал эту картину ежедневно, всеми силами стараясь остановить увядание Карины, но для Оли вид матери стал причиной долгого, напряженного молчания. Ей было велено не беспокоить маму, ведь той нездоровится, так что они, можно сказать, за очень долгое время впервые столкнулись лицом к лицу. — Что произошло? Ее хриплый голос, совсем не похожий на тот строгий, уничтожающий тон, заставил обоих детей вздрогнуть. Но только Антон, будучи, хоть и удивленным внезапным появлением, но готовым к виду матери, решился ответить: — Ничего… — сказал было он, но словил пристальный взгляд материнских глаз и тут же осекся. Он так давно никому не рассказывал что-либо, что забылся, представ перед собственной семьей. — Просто… — начал выкручиваться он, — с папой поругались… Сухие губы поджались. Антон поздно сообразил, что кровь на носу никуда не пропала и выдала то, что тут только что происходило. Мама тяжело вздохнула. Вид был такой, будто собственный голос вызывает у нее отвращение, поэтому она не спешила с ответом. Зрительный контакт не мог оставить без внимания залегшие под глазами Карины мешки, что возник вопрос: как долго она не спала? О проблемах со сном было известно и раньше, но неужели человека можно лишь бессонницей довести до такого вялого и безжизненного состояния? — Садись, — сказала мама и ушла в сторону ванной комнаты, оставив детей на некоторое время одних. Младшие Петровы переглядываются, обмениваясь непонятливыми взглядами, но вопросы задавать уже было некому. Антон послушно приземлился на один из стульев, подсознательно избегая тот, на котором до этого сидел отец. Оля разместилась рядом. Она заламывает пальцы, не решаясь задать интересующие ее вопросы, но он не станет настаивать на их озвучивании. Желания вновь вести с кем-либо длинные беседы нет. Они сидят молча и спустя какое-то время в дверном проеме появляется мама с баночкой перекиси и упаковками с ватой и пластырями. Она придвигает стул, присаживается напротив сына, а тот в свою очередь покорно поворачивается к ней, подставляя кровоточащую царапину под лечащие руки. Перекись неприятно пенится при контакте с ранкой, от тихого звука стремительно свертывающейся крови хочется сморщиться. Оля, периодически шморгая носом, внимательно наблюдала за мамиными манипуляциями и не смела влезать с так присущими ей вопросами. Будто оценивая степень повреждения, Карина аккуратным движением провела по левой щеке подушечками пальцев, от которого парень рефлекторно сморщился: кожа в месте удара раскраснелась и до сих пор беспокоила жжением. Мамины глаза болезненно заблестели. Видно было, что она винит во всем себя, ее рука, особо бережно обрабатывающая порез, извиняется вместо самой Карины, для которой каждые слово и движение даются через большие усилия. Когда на носу уже был аккуратно заклеен пластырь, использованная вата, от которой несет кроваво-перекисным душком, была отложена на стол, а очки с новоприобретенным дефектом вновь оказались на своем месте, в кухне воцарилась мертвая тишина. В гостиной все еще идет какая-то телевизионная передача; отголоски музыки и голосов доносятся и до них, не находящих подходящих слов для начала. — Мама, — вдруг сказала Оля жалобно, обратив на себя внимание остальных, — ты болеешь? Ни один мускул на лице Карины не дрогнул; оно продолжало выглядеть ни то просто уставшим, ни то безразличным. Конечно, после латки Антонового носа второй вариант рассматривать сложно. — Нет, — к удивлению сына, ответила мама. — Просто не могу выспаться. Это неправда, постановил Антон, вспоминая ее нездоровое отсутствие аппетита, явную слабость и апатию. Мама явно чем-то больна, только вот признать это не желает, хоть ты тресни. И ведь он однажды уже заикался о врачах, лечении и посторонней помощи, но в ответ получил отрезающее все предложение «отдохну и полегчает». Как видно, не полегчало. Оля на такой ответ спорить не стала, что ей совершенно не присуще, опустила голову и стала всматриваться в узоры на белой скатерти. — И все же… — решил настоять на теме Антон, — нельзя же так теперь до конца жизни. Мама посмотрела на него слабыми, уставшими глазами, которые с влажным блеском и темнотой синяков кажутся стеклянными. — Все будет хорошо. Так же не по-настоящему прозвучала эта фраза, как и фальшиво распространился по комнате ее ровный голос. Будто сама себя утешает и, скорее всего, так оно и есть. Она не стала задерживаться с детьми и уже спустя минуту молчания, не сказав ни слова, ушла обратно. Непонятно было, что в тот момент творилось в ее голове, зачем она в кои-то веки спустилась на первый этаж и какие выводы сделала из случившегося. Тем не менее, дурное предчувствие не покидало Антона с момента ее ухода. Ничего ведь не происходит просто так, верно? — Идем к тебе в комнату. Его напугал собственный голос. Бесцветный, загруженный вагоном проблем, его с трудом можно присвоить юноше в «лучшее время его жизни». Какое же это лучшее время, если возраст никак не способен исправить то, что только начинает набирать обороты в их ветхом доме на окраине леса? Приставка должна была исправить положение, хотя бы чуть-чуть повысить им обоим настроение, но не справилась с такой непосильной задачей. Оба играли без особой охоты, совсем не старались, как прежде. Антон понимал, что следует какой-то фразой, быть может, шуткой разрядить обстановку, чтобы убрать хотя бы с Олиного лица так не идущее ей выражение разочарования, но не смог. Даже его силы воли не хватило на то, чтобы просто-напросто улыбнуться, подбодрить словами и себя, и сестру, ведь он слишком устал. И Оля, видимо, ждала подобный шаг со стороны брата, надеялась, что ее переубедят в том, что у них все хорошо, что скоро все станет, как прежде. Но не услышала и намека на сладкую ложь. Она с несчастным видом тихо-тихо говорит, что ей надоело играть в уток, и откладывает джойстик на пол. Антон флегматично вытаскивает штепсельную вилку из розетки, даже не интересуясь почему Оля так быстро отказалась от любимой игры. И сам ведь знает причину, лишние разговоры сейчас были бы ни к чему. Он видит, как сестра придвигается ближе, как ее большие глаза мокнут, а тонкие ручки тянутся к его шее в намерении обнять. Это оказывается именно тем, чем нужно. Он вздыхает в ее белоснежную макушку, в ответ поглаживая ее по спине, и чувствует, как намокает основание шеи от чужих слез. Они оба устали от вечных скандалов. Им обоим просто нужно немного отдохнуть от всего этого.***
Утро не принесло с собой энергию. Конечности ощущались вялыми, веки прилипли друг к другу без возможности открыть мало-мальский обзор на собственную комнату. И все же он поднимается, чувствуя легкое головокружение и неприятный привкус во рту, вызывающий острое желание почистить зубы. Погода решила повременить со следующим природным бедствием по типу вчерашнего дождя, поэтому в окне даже можно было разглядеть лениво восходящее солнце. С недавних пор оно стало поспевать за просыпающимися рано утром школьниками и услужливо освещает им дорогу вместо того, чтобы дети ходили на учебу в потемках. Оля отлеживается в кровати. Было принято решение оставить ее дома до тех пор, пока рана на руке окончательно не заживет, поэтому влажный двор в этот раз снова встретил лишь одного из детей. Из приятного после дождя остался лишь запах мокрого асфальта, по которому Антон прошел недолго до тех пор, пока не настиг поворота в лес. Вот тут-то его и ждало разочарование: тропинка превратилась в настоящее болото. «Ну конечно, как же утро и без какой-то подляны?» — подумал Антон, прикидывая в голове план обхода. В принципе, если пойти не через лес, времени он потеряет прилично, добрых минут пятнадцать. Хотя, учитывая, что сегодня он вышел пораньше… а если еще и в быстром темпе идти… да и пусть опоздает на какие-то пять минут! Отмывать обувь от этой смеси грязи и травы звучит не заманчивей, чем получить люлей от исторички. Да, лучше по асфальту, сделал вывод он и уверенно шагнул в сторону чистой дороги. Настроение со вчерашнего дня лучше не стало. Тяжело на сердце легла вчерашняя игра в уток. Как же стыдно, невыносимо жаль стало при воспоминании о том, как его, взрослого парня, утешала маленькая Оля. Возможно, он и пострадал больше из-за халатности отца, но напрочь отказывался принимать тот факт, что и ему нужна какая-никакая помощь. Ведь все лежит на нем. Он должен защищать Олю, а не провоцировать отца на драки и из-за настроения ворочать носом, когда выпадает возможность провести время с младшей сестрой. Стыд окутывал его с самого вечера. Все казалось неправильным, все пошло наперекосяк! Ещё и этот Рома… что ему теперь с ним делать? Что предстоит дальше? Фонари уже погасли, а во встречающихся по пути домиках наоборот — горит свет. Ветер решил передохнуть после вчерашнего ливня, отчего сейчас лишь иногда поддевает местами неуложенную челку, заставляя блаженно прикрыть глаза. Бодрит. Вдали, близ центрального универмага, скучковалось сборище людей (человек пять-шесть). Общая масса имела черный цвет, оттуда то и дело доносились противные смешки. Приблизившись, можно было разглядеть гоготавших, как оказалось исключительно мужчин, поближе. Большинство из них имели какую-то нездоровую худобу на фоне черных спортивок, хотя по резвости движений надобно бы заметить, что они отнюдь не хиляки в своей весовой категории. Лица у всех чем-то напоминали отцовское: они будто отсырели, вылиняли. У попавшегося взгляду мужичка, особо выразительно захохотавшего, показались пустые отверстия меж зубами. Вид у них, конечно, не самый дружелюбный. Благо, очень веселый разговор оказался намного интереснее, чем проходящий мимо Антон. Может, хоть сегодня удача окажется на его стороне, и день пройдет не так уж плохо? Школьные ворота уже вовсю принимают поток учеников, в который с легкостью влился и Антон. Интересно, что заранее пришедших людей оказывается куда меньше, чем тех, кто почти опаздывает. Сменка. Гардероб. Кабинет. Вроде, все как всегда, план действий не нарушен за исключением другого утреннего маршрута, но… чего-то не хватает. Он совершенно один. Оглянувшись по сторонам, он не увидел ни Бяшу, ни Рому. Полины нет даже в кругу Катиных подружек, которые в этот раз, благо, не соизволили обратить на него внимание сразу же по приходу. Коридор кишит людьми. А он один. Стоит у окна с видом потерянного щенка и не понимает, что делать. Раньше у него была хотя бы Полина, с которой можно было забить время на переменах болтовней, но сейчас нет даже ее. И укусила ведь его какая-то муха поругаться с ней так невовремя. Может, это и к лучшему, подумалось вдруг, вызывая неуместное чувство облегчения. Настроения говорить с кем-либо все равно нет. Тем более, с ним. Однозначного решения принято еще не было, но контактировать с Ромой хотя бы сейчас не появляется никакого желания. Иногда просто хочется немного побыть в плохом настроении. А потом оно само как-нибудь да отпустит. Может, появятся здравые мысли, может, что-то подтолкнет к правильному решению. Казалось бы, выбор прост: продолжать или прекратить на этом этапе. Но, если задуматься, все оказывается куда сложнее. Ведь на кону стоит не только его собственное желание, но и отношения со всем его окружением. Сами они, приличия ради, назвали случившееся тренировкой, но Антон ведь совсем не глуп и понял, что для проявления инициативы с его стороны должно было быть какое-никакое желание. Влечение. Еще больше его насторожило то, что Рома сделал то же самое. Может, взаимность в их действиях и обрадовала в момент поцелуя, но сейчас это увеличивает масштабность проблемы вдвое. Для хлопка в ладоши нужны обе руки. В их случае вчера в беседке раздались оглушительные аплодисменты. Намного легче было бы одернуть себя одного, но что, если Рома не передумал и будет гнуть на своем? Уж этого и стоит бояться, ведь противостоять собственной тяге будет намного сложнее, когда есть соблазн, который сам к тебе тянется. Пугает ли его сам факт произошедшего? Ни капли. Содеянного не воротишь, так что остается либо готовиться к последствиям, либо приложить все усилия для того, чтобы их избежать. Антон с самого рождения отличался от остальных, ему не раз говорили об этом в самых разных интонациях и тонах, так что уж он-то знает, что лучше менять окружение, чем самого себя. Но засесть думать о проблеме — это он мастер на все извилины. Только повод дай, он разложит все вытекающие из проблемы последствия по полочкам в алфавитном порядке. А что до Ромы? Вон с Бяшей ко всему прочему погрызся, за компанию, так сказать. Неужели, он так близко к сердцу принял Катины россказни? Уж ему-то должно быть абсолютно все равно на эти сплетни, учитывая то, как много о нем говорят и ученики, и учителя после его школьных похождений. Так, стоп. А он где? Брови напряженно свелись на переносице, когда, снова заозиравшись по сторонам, он не нашел нужного человека. Вглядывался в каждого проходящего ученика, даже не задумываясь о том, что Рома сегодня мог просто не прийти. Он ведь, если верить рассказам Полины, делал это с самой младшей школы. Да и сам Антон нередко наблюдал за тем, как тогдашняя свора частенько прибывала на занятия не раньше второго урока. Но ведь он каждый день встречал его у крыльца… В голове пускали ростки нехорошие догадки. А вдруг он совсем не хочет видеться из-за того, что произошло в беседке? Знал ведь, что ничем хорошим это не кончится! Но что, если все не так? Ай, может, просто опаздывает, чего разнервничался, паникер? Наверное, так бы ответил ему Рома, увидь, как он безжалостно заламывает пальцы на руках, несмотря на то, что заводить с ним разговор абсолютно не хочет. Пусть отметится о своем присутствии, и Антон будет спокоен. Невроз на лицо, не иначе. — Петро-ов, — протянул гаденький голосок чуть поодаль, — что же ты один стоишь, без своих дружков? Только ее тут не хватало. — Отстань, Катя, — посмотрел на нее Антон с явным намеком на раздражение. Уж ее компанию он не терпит в любом настроении, — и без тебя тошно. — Ну-ну, — прилетело в ответ от нее же, и по недобрым ухмылкам окружающих ее сплетниц можно было догадаться, что представление планирует быть грандиозным, — без Ромочки тебе, конечно же, тошно. Ухажер кинул, кому бы не было обидно? Стоящие около ученики навострили уши, многие обернулись на звонкий голос старосты. Комок страха в желудке уже дал о себе знать, наделяя парня в этот раз настоящей тошнотой. Знает, гадюка, как поставить человека в неловкое положение. Антон картинно закатил глаза, выражая все свое к этому отношение, но не осмелился ответить: побоялся, что голос дрогнет. — Чего молчишь? — не отстает Катя, скрещивая руки на пышной груди. Вид ее кричал о железной уверенности в себе. Смотрите, говорят ее твердо стоящие ноги, я здесь как рыба в воде! Не то, что этот головастик, не умеющий держать себя на сцене. — Неужто, правда? — ее лицо исказила издевательская гримаса, а брови взлетели кверху, пародируя удивление. — Пятифанова на блондинок потянуло? — А ты метишь в кандидаты? — с максимально безразличным лицом спросил Антон. Со стороны послышались легкие смешки, остальные сплетницы выжидательно посмотрели на старосту. Это придало Антону немного уверенности. Катя фыркнула. — Не беспокойся, соперниц у тебя нет, — сказала она на этот раз с искренним отвращением. Похоже, Рома никогда не был ее объектом обожаний. — Только соперники, если уж на то пошло, — поставленный на второе слово акцент заставил губы поджаться. Что ж ей неймется, в конце-то концов? Антон чувствовал, как сгорает изнутри. В нем снова начали копошиться не самые добрые эмоции, болела закушенная щека. Ему просто необходимо было ответить что-нибудь, но сложно было сконцентрироваться на мыслях, когда наружу вновь намеревались высвободиться эмоции. Накричать на Катю? Нет уж, она только этого и ждет. А сама ведь спокойная, как питон, уверена в своем плане. Выбесит до чертиков, а потом, глядишь, нажалуется маме, что на нее кто-то наезжал. Ага, видели, не нужно повторять. Казалось бы, лучше ситуации, чтобы опозориться, станут только спущенные штаны или табличка с надписью «я мужелюб» на шее. Но Катя играет человеческим любопытством, ей грязные методы чужды. Слишком грубы для такой острой в характере девушки. Но если в большинстве романов углы женского характера называли шипами роз, то стоящая перед ним сплетница не иначе как кактус. Эти гадкие проделки не идут ни в какое сравнение с романтичными образами. За подобные унижения Катей невозможно увлечься, ведь Антону хочется ее разве что задушить. Помощь пришла откуда не ждали. — Хватит, Катя, — встряла в разговор Полина, вызвав еще пущий интерес у наблюдателей. Видимо, она сама только недавно пришла, так что ее появление стало еще более внезапным для одноклассников. Вот так с ходу встряла в спор. — Тебе не надоело терроризировать Антона? Сказать что-то не вышло. Между подругами, в чьих отношениях он вскоре начнет сомневаться, будто электрический ток блеснул. У них явно что-то произошло, ведь еще вчера Полина с видом мученика, но стояла в компании Кати, выслушивая последние новости о каждом пятом ученике школы. Вспомнив о том, как он вспылил после посещения кабинета третьего «А» класса, стало стыдно. Несмотря на его не самое взрослое поведение, Полина все же осталась на стороне друга. В груди потеплело. — Терроризировать? — с презрением переспросила староста. — Если для нашего неженки-Антоши, — он поморщился на свою форму имени из ее уст, — несколько предложений — это терроризм, то у меня не возникает вопросов насчет его предпочтений, — последнее слово оказалось особо смочено ядом. Кажется, Катя очень довольна собой. Остальные сплетницы довольно захихикали. Брови Полины свелись к переносице, разрезая чистую кожу злобной морщинкой. — А тебя, гляжу, стали привлекать подобные темы. Неужто, интересуешься? — не осталась в долгу она, угрожающе зыркнув своими синими глазами в сторону старосты. — Или, может… интересуешься не темой? В спокойном выражении лица Кати прорезалось удивление. «Ты не посмеешь рассказать», — читается в ее прищуренных глазах, пока Полина стоит на своем: ни одного лишнего телодвижения. Полная концентрация на уничтожении приставучей гадюки. — Ой, все понятно! — вдруг воскликнула Катя как-то нервно. Никто не заметил ее покрасневших скул, когда она, всплеснув руками, развернулась на каблуках с возгласом: — Петров у нас за юбкой прячется! И ушла в кабинет. Вот так последнее слово оказалось за ней, а Антон внезапно понял, что на него косятся одноклассники и проходившие мимо люди. И все, как один, надменные, словно поверили последним словам Катьки. Кое-кто, пройдя мимо, даже хмыкнул, толкнув Антона плечом. Вот ведь! Выставила посмешищем перед кучей народа… — Извини… — прервало его мысли жалобно произнесенное слово. Полина смотрит на него по-щенячьи, виновато склонив голову. — Я знаю, что ты не любишь, когда за тебя заступаются, просто… — она провела ладонью по идеально уложенным волосам. В этом жесте было что-то нервное. — Эта Катя! Я не смогла остаться в стороне, когда она… когда… — Полине, кажется, неловко было выговорить желаемое при всем своем недовольстве. — Когда она при всех начала намекать, что я голубой? — холодно перебил Антон, все еще сомневающийся, как ему реагировать на внезапную подмогу. Полина вытянулась в лице от такой прямолинейности, и ее раскрывшиеся глаза выглядели настолько забавно растерянными, что Антон все же решил не сгущать краски. — Да ладно, расслабься, — улыбнулся он, но, не заметив особых изменений на лице подруги, продолжил: — Лучше пусть будет так, чем про меня поползет ненормальный слушок. Хрупкие плечи опустились, будто до этого они пытались удержать на себе два кирпича. Полина просветлела, даже облегченно вздохнула. — То есть, ты на меня не злишься? — с надеждой уточнила она, ухватившись за лямку своего рюкзака. — Нет-нет… — он вспомнил вчерашний разговор с Ромой. Все же он, наверное, был прав, когда говорил про Полину. Уж она совсем не похожа на ту, кто станет распускать сплетни о своих друзьях. Тем не менее, доверяй, но проверяй. — Но ты мне вот что скажи… Полина заинтересованно хмыкнула. — Ты ведь ничего про меня Кате не рассказывала? Взгляд, который был подарен Антону после этого вопроса, ответил лучше всяких слов. Кажется, после такой нелепости прощения нужно будет просить ему. Собственно, это и так уже давно пора было сделать. — Тогда и ты меня прости… — За то, что ты дурачок, который подумал, что я двойной агент? — с максимально серьезной миной спросила Полина. — Да… — с каплей растерянности протянул Антон. Но Полина тут же просветлела, заулыбалась по-доброму и подбадривающе пихнула его в плечо. — Так уж и быть, прощаю! С души будто камень упал. В момент стало так легко, что вся эта ерунда с их недавней ссорой показалась ему настолько глупой и неуместной, что даже стало стыдно. И нужно было ему так заводиться из-за этой Кати? Он посмотрел на Полину с любопытством, намереваясь озвучить терзающий его вопрос. — Значит, вы с Катей… ну не знаю… — Поругались, — пожала плечами Полина. Тем не менее, не было в ее лице и намека на сожаление или грусть, будто она восприняла размолвку с подругой как данность. — Она поставила мне ультиматум. В груди колыхнулось что-то до мелкой дрожи знакомое. При осознании почти детская радость наполнила его, что на секунду стало стыдно. Не это ли значит, что Полина выбрала его? — Я пришла поговорить с ней о том, что произошло вчера, — начала рассказывать Полина. — Я бы еще подумала, если бы она безобидно шипела на тебя со стороны… Но при всех такое заявить… это ужасно. — Согласен, — вздохнул Антон. Былое спокойствие рядом с подругой вернулось, стоило понять, что он оказался для нее важнее, чем Катя. — Ты даже не переживай на этот счет, если что. Ко мне несколько раз уже подходили насчет тебя. — В плане? — не понял Антон. Такая формулировка насторожила его. — Ну, хотели узнать правда ли то, что… ну ты понял. Я, конечно, сказала, что это бред и Катины выдумки… Но это были в основном девочки, парни-то все знают, что Ромка не стал бы с такими дружить. А самому таким быть уж тем более, — она хмыкнула по-доброму, но ощущалось в ее голосе еле заметное презрение к теме, название которой она стремительно избегает. — Ну да… — Полина не заметила нервозность в последовавшем смешке. Воспоминание о вчерашнем поцелуе теперь не вызывали сомнений. Это оказался кошмар, который будет преследовать его при любом упоминании постыдной темы. — Постой-ка, что это у тебя на носу? Пластырь, хорошо маскирующийся под цвет кожи, под дужками очков незаметный издалека, но, стоит приглядеться, даже на расстоянии вытянутой руки раскроется его наличие. — Да это так, ничего, — начал оправдываться Антон, — забыл снять очки и лег на кровать боком. Царапнули по носу. Полина, не придавшая особого значения маленькой травме, с готовностью проглотила половинчатую правду, а Антон с облегчением выдохнул. До начала урока оставались жалкие несколько минут. За них Полина успела расспросить его об инциденте с Олей, о котором Антон в тот раз так ей и не рассказал. Поведал и о том, почему был так взбешен после выхода из кабинета третьего «А», из-за чего Полина протянула понятливое «а-а-а», сделав вывод о том, почему на нее обрушилась такая негативная реакция, заставив Антона в очередной раз краснеть за собственное поведение. И все же появлением Полины утро ограничилось. Ни Ромы, ни Бяши на горизонте видно не было даже с началом урока, поэтому первые десять минут истории прошли тихо и мирно. Дело в том, что только первые десять минут. Из коридора доносятся голоса: один недовольный, громкий, а второй более спокойный, будто уставший от причитаний первого. Намеревающаяся не обращать на звуки внимания историчка, вскоре тоже затихла, ведь стало понятно, кто сейчас войдет в кабинет. Дверь открывается, впуская в помещение недовольный голос Татьяны Владимировны или, как ее все называют, — тети Тани. — Вот же молодежь! Людочка Сергеевна, а я вам опоздуна привела! Волоча за собой чужие претензии, в кабинет, странно гордо задрав голову, зашел Рома. На его лице нельзя было распознать и намека на стыд, если бы не еле-еле покрасневшие кончики ушей. Антон бы и не понял, за что ему может быть неловко, если бы не посмотрел на пол. Рома оказался практически босым! Только черные вылинявшие носки прикрывали его стопы, на которых он без капли сомнений вошел в кабинет. — Вы представляете, мало того, что сменную обувь забыл, так еще и хотел после этого болота по школе ходить! А если б я не застала его? Я б надломилась всю эту грязь подтирать после него! Кусочки пазла сложились воедино: Рома ведь тоже через лес срезает дорогу. Похоже, у него в этот раз не было времени, чтобы идти в обход, как Антон, так что под раздачу попали ни в чем не повинные кроссовки, которые Рома держит в левой руке. Что ж, более эффектного опоздания видеть еще не приходилось. А пока тетя Таня продолжала распинаться растерянно глядевшей на нее учительнице истории, Антон моментально словил на себе взгляд опоздавшего. Вид его, до этого бывший уставшим от долгих причитаний уборщицы, переменился. Антон было вздрогнул, предчувствуя различие в отношении хулигана, но увидел ровно противоположное. Будто щенок при виде хозяина, хулигана начало распирать на улыбку, которую тот мужественно сдерживал перед всем классом, бесстыдно пялившим на него. Антон в кои-то веки под Ромкиным взглядом почувствовал себя некомфортно. Избежав зрительного контакта, глаза вперились в заусенец на большом пальце руки, отказываясь вновь смотреть на опоздавшего. Это действие, если и выглядело странным для Ромы, Антон об этом не узнает, ведь недостаток витамина «Д», влияющий на кожу, тоже вам не хухры-мухры! Рыбы, что ли, больше есть… — Татьяна Владимировна… — попыталась успокоить разразившуюся в тираде чересчур разговорчивую уборщицу. — Нет, вы подождите! — не унималась та. — Я тут, значит, ругаю его, а он даже не слушает! Ромка! Я кому говорю?! — А? — тупо отозвался тот, с явной озадаченностью в голосе. Антон прямо чувствует его взгляд на себе, мышцы спины тут же напряглись. — Бэ! — перекривила его уборщица. — Ты у меня на субботнике будешь первым с граблями! — Ладно, — закатил глаза Рома, все же сдвигаясь с места в сторону своей парты. — Чтобы в субботу в шесть утра был, как в штык! Тема субботника хоть немного привлекла его внимание, заставив как бы невзначай скользнуть взглядом по классной комнате. — Хо-ро-шо, — пропевая слоги, выговорил Рома, закатывая глаза, и даже не обернулся, продолжая неспешно проходить меж рядов к своему месту. Видно было, что босые шаги по холодному школьному паркету доставляют не самые лучшие ощущения, тем не менее, брезгливо поджимающиеся пальцы ног контрастировали с нарочито спокойным лицом Ромы, не выдающим и капли озадаченности. — Татьяна Владимировна, — вновь взялась за ситуацию учительница, — у нас тут урок… был… — Ой! — будто опомнившись, воскликнула тетя Таня. — Извините, Бога ради, не сдержалась… Видимо, не с той ноги встала, все из рук вон плохо с самого утра идет… — Ничего-ничего! — вежливо прервала ее историчка, намереваясь по-скорее выпроводить внеплановую гостью с урока. — Всякое бывает. — И то верно, — вздохнула уборщица, по-гусиному чапая к выходу. — Ну все, не буду вам мешать, учитесь. — Да-да, до свидания! Но хотела было Людмила Сергеевна вновь вернуться к параграфу, как вздрогнула от внезапного выкрика: — Смотри у меня, Ромка, если в субботу не увижу, буду трезвонить маме! — Да понял я! — грубовато кинул в ответ Рома, когда Антон с удивлением заметил, как чужой портфель достаточно громко приземлился на вторую половину его парты. — Приду я на ваш субботник, не кипишуйте! Класс уже не стеснялся смеяться в голос. Всеобщее веселье не присек даже запугивающий взгляд учительницы истории. — Ну смотри мне! — напоследок бросила женщина и наконец-таки захлопнула дверь, что историчка вновь подпрыгнула на месте, а ее прямоугольные очки от резкого движения покосились на тонком носу. Антон перевел взгляд на Рому, который смело приземлился на стул рядом и с крайне недовольным выражением лица, скрестил руки на груди. Антон нервничает, не зная, с чего начать разговор. Взгляд то и дело падает на чужие губы, представляя в голове воспоминания вчерашнего вечера. Рома абсолютно точно своего отношения к нему не поменял, иначе не сел бы к нему за парту. Хоть и ведет он себя так, будто ничего не произошло, все равно раскраснелся в этот раз. Сложно сказать хорошо это или плохо для самого Антона. Молчание надолго не затягивается. Рома отвлекся от поддержания хмурой гримасы, отвечающей на заинтересованный взгляд каждого осмелившегося обернуться ученика. — Че с тобой? — спросил Рома шепотом, настойчиво вперив в собеседника взгляд. Угроза, предназначенная для любопытных одноклассников, слетела с его лица, сменившись привычным Антону дружелюбием. Приятно оказалось осознавать, что к нему положено особое отношение, нежели к остальным. — Вроде, все нормально, — нейтрально отозвался Антон, не смотря новоиспеченному соседу по парте в глаза. Рома первое время не находит что ответить, но Антона волнует другое: неужели, он делает вид, будто ничего не произошло? Может, он решил закрыть глаза на случившееся? Или просто не придает этому большого значения… — Пиздишь, как дышишь, — объявил Рома, скептически вздернув бровями. Антон, с самого утра находящийся не в самом лучшем расположении духа, предупреждающе зыркнул на друга, заработав еще один удивленный взгляд. Но Рома закрывать тему не хотел, так как замолчал лишь на какие-то двадцать секунд, прежде чем своим вопросом выбить у Антона весь воздух из легких. — Это из-за вчерашнего? — с легким прищуром спросил так же тихо Рома, будто, если присмотреться внимательнее, на лице Антона сам напишется ответ. В принципе, он оказался бы прав, если бы румянец распределился по щекам буквами, а не громадными пятнами. — Да нет, — безуспешно старался соврать Антон, до боли зажевав губу. — Не, я понимаю, что все стремно… — не обращая внимания на попытки первого соврать, начал не особо уверенно говорить Рома, но в момент замолк, стоило Антону с силой вцепиться ему в предплечье под партой. — Давай не сейчас, — настойчивым тоном предложил-приказал он, с жирным намеком указывая на то, что на их разговор уже пару раз оборачивались соседи с передней парты. Рома досадливо выдохнул через нос. С кем-либо другим он вряд ли стал бы идти на компромисс, если учитывать еще и то, с какой интонацией ему буквально приказали заткнуться. Последняя фраза повлекла за собой довольно неловкую тишину. Осознав, что это, вероятно, было грубовато с его стороны, Антон поспешил сменить тему на чуть менее интересную, чем их вчерашнее времяпровождения в беседке, но от этого не лишающей интриги. — Расскажи лучше, как ты умудрился без обуви прийти. Реакция оказалась моментальной: он тут же отвлекся от хмурого созерцания доски и дернул головой в его сторону. Но стоит вопросу достичь не только ушей, но и разума, как он втягивает воздух сквозь зубы, производя тихое шипение, и морщится, будто вспомнил что-то неприятное. — Ну я это… сменку забыл. — Это я уже слышал, — навострив уши, говорит Антон. Былая неловкость быстро сменилась искренним интересом что до произошедшего. — Ну бля… — он склонился пониже над партой, призывая Антона сделать то же самое, чтобы их было как можно хуже слышно, окружающим. — Я вчера допоздна засиделся, вот и проспал. Выхожу на улицу, а там, ебать, второй Байкал после дождя! Думаю, в обход не успею, — он поставил локоть на парту и подставил под ладонь затылок в каком-то досадливом жесте. — Я ж, бля, не думал, что в лесу все настолько хреново! — Неужто, это ты и спешил на уроки? — с иронией спросил Антон, слегка нагловато улыбнувшись своему замечанию. Рома практически рефлекторно повернул голову на источник голоса и замер на добрые секунд пять. Нельзя было с такого расстояния не заметить, как нервно дернулся Ромкин кадык. Антон тут же выровнялся, вперил взгляд в поверхность парты, а пальцы начали нервно сжимать-разжиматься в замке. Напряжение воткнулось в его ровный, будто к палке привязанный, позвоночник, сотнями иголочек. Его начал одолевать невероятный дискомфорт. — Ну-ну, смейся, может, я за голову взяться решился, — попытался как ни в чем не бывало ответить Рома, но голос его, как бы он ни старался, получился без какой-либо интонации, выдавая отношение к говорящую саму за себя реакцию Антона. — Ну и… — Антон тихонько откашлялся. — Как получилось, что ты вообще без обуви? Послышался саркастичный цок. — Тетя Таня доебалась. — Я думал, что она добренькая. — Она-то добренькая… если ты не забыл сменку. А я ее через день херю где-нибудь. — Поэтому она заставила тебя пойти вообще без нее?.. — Не-е-ет, — протянул Рома, будто Антон сказал невероятную глупость, и замотал головой. — Она заставляла меня пойти домой. А я ебал такие путешествия с утра пораньше. Антон на секунду забыл о напряженной вокруг них атмосфере, искренне удивившись. — И ты решил пойти вообще босиком? — приподнял брови Антон в ожидании гениального ответа. — Она сама кичится тем, какие у нас пиздато чистые полы. Хули нет-то? Антона пробило на тихий смешок. Но стоило этому звуку достигнуть Ромкиных ушей, тот замер, неотрывно глядя на соседа по парте практически зачарованно, подставив щеку под ладонь. Умиленно растянутые в улыбке губы тотчас же привлекли к себе внимание, вызвав желание не только смотреть, но и прикоснуться. Испугало то, что совсем не пальцами. Рома наслаждался моментом их секундной беззаботности, а Антона будто током шмальнуло при осознании, что он только что хотел сделать. Вот это уже ненормально. Он все думал, что поцеловал его тогда из чистого любопытства, желания попробовать, какого это. Но когда он уже сделал вывод, что все у него под контролем, что каждый делает что-то странное, за что потом может быть стыдно, как само его существо потребовало повтора. Нет уж, он ведь пообещал себе все контролировать. Все веселье, как рукой сняло. Сначала у Антона, потом и у Ромы. — Да что за ё-моё? — с раздраженным непониманием сказал Рома, против воли говоря громче, чем все время до этого. На них обернулась добрая часть класса, не заинтересованная ходом урока, а следом за ними отвлеклась и Людмила Сергеевна. Но если Антон заметил приток взглядов, то Рома продолжал требовательно смотреть на него, отняв ладонь от лица. — Петров и Пятифанов, сдадите мне конспекты на проверку в конце урока, — холодно отчеканила учительница, пронзительно глядя на нарушителей дисциплины. Антон сдержался от отчаянного стона, а Рома, будто и не слышал, пялится на него все так же недовольно. — Потом, — отмахнулся Антон, утыкаясь в свой прерванный посреди урока конспект. Рома отступил с видом, обещающим достать Антона и вытрясти из него причину своего поведения. Конспект писать так и не взялся. Под конец урока Рома, даже не доставший тетрадь за весь урок, получил соответствующую оценку, а Антон отделался лишь четверкой, но и этого было достаточно для того, чтобы искоса глянуть на товарища по несчастью с видом «это все из-за тебя». — Ты, Пятифанов, так и собираешься без обуви ходить? — спросила учительница, критично оглядывая ученика из-под очков. — Ща уличную напялю, — коротко откликнулся он, уже поворачиваясь к парте, где они с Антоном большую часть урока промолчали. Судя по тому комку грязи, который Рома держал в руках, обувь его в совсем печальном виде, так что предложение Антона показалось ему самому очень даже заманчивым. — Я могу дать тебе свою уличную, — предложил Антон, ловя на себе удивленный взгляд. — Что? — Серьезно? — Ну не будешь же ты весь день босиком по школе щеголять? Я через лес не шел, так что у них плюс-минус приличный вид. Рома с секунду-другую помолчал, будто прикидывал, а потом кивнул с видом «а почему бы и нет?». — Ну и прекрасно, — удовлетворенно кивнула она парням, параллельно собирая некоторые тетради со стола. — Тогда не задерживайтесь. У меня следующий класс после вас. Большого труда стоило вытащить огромный пакет со сменкой из и без того забитого портфеля, но тяжче, видимо, оказалось именно Роме, которому абсолютно чужда была лаковая обувь, которую, ко всему прочему, без ложки надеть — то еще испытание, а без мата — практически невозможно. — Ебаный, блять, сапог… — шипел Рома, когда палец в очередной раз выскользнул из задней части подкладки, и так и не помог всунуть пятку. Спустя несколько минут мучений указательный палец оказался чуть ли не синим от пережитых им испытаний. — Хрена с два я когда-нибудь еще сменку забуду… — выдохнул Рома, блаженно вздыхая, когда они оба, к счастью Людмилы Сергеевны, покинули кабинет. Повезло, что размеры ног у них оказались одинаковыми. Бяша так и не объявился, но одно наконец уложилось в голове: Рома просто не хочет пересекаться с ним из-за ссоры. Скорее всего, это и заставило его пересесть к Антону, несмотря на то, что маневр по итогу оказался напрасным. Буквально вчера до его слуха дошел спор друзей, в котором Бяша с показным недовольством возмущался ранними подъемами Ромки и, видимо, приходил к первому уроку только за компанию. Разругавшись в крайность, он и не посчитал нужным поддерживать их традицию. Рома эту тему активно не поднимал. — Че за туфли такие упоротые? — недовольно просипел себе под нос тот, поглядывая на обновку. — Пальцы сдавило пиздец. Как ты в них ходишь? — Привык, — пожал плечами Антон. — Что покупали, то и носил. — Мда-а-а, — протянул Ромка, оборачиваясь на Антона. Смерив его взглядом, он второй раз убедился в прозвучавших словах. Антон с самого их знакомства ходил в школу исключительно в форме. — Сочувствую, что ли. Антон пожал плечами, но ничего не ответил. Разговор, прервавшийся посреди урока истории, намеревался вклиниться между ними и так, и сяк, но ни один из них не намеревался начать. На обновку Ромы, какой бы чудной в сочетании со спортивным костюмом она ни показалась, никто не обратил внимания. А если и обратили, то предпочли промолчать во свое же благо. Одно только выражение его лица отлично действует в качестве отпугивания шутников. Иногда складывается впечатление, что Ромке противны буквально все, ведь по его лицу с легкостью можно прочесть нежелание заводить разговор с кем бы то ни было. Ведь человек, с которым он имеет желание разговаривать при любых обстоятельствах, вышел из кабинета с ним бок о бок. Но стоило Антону на некоторое время ослабить оборону, как Рома пристал все с тем же вопросом. Вот же упрямый баран. Ему самому до чертиков стыдно открывать рот, намереваясь поднять тему их поцелуя, но замять ее было бы еще хуже. — «Потом» наступило? — Что «потом»? — лепит из себя дурачка Антон, думая, что Рома не осмелится напрямую спросить об интересующей его теме. Тогда и обсуждать это не придется. Но Рома начал раздражаться еще полчаса назад, когда ему непрямым текстом сказали помолчать до наступления того самого «потом». Он, хоть и совсем не громко, но, провокационно глядя Антону в глаза и скрестив руки на груди, начал говорить спокойно, словно о прекрасной погоде за окном: — «Потом» мы собирались обсудить, хер ли ты начал жаться, как баба, после того, как сам меня вчера… Проходящие мимо парни с округлившимися до размера пяти копеек глазами стали свидетелями того, как самому авторитетному в школе хулигану нагло закрывал ладонью рот какой-то новенький в очках. Отбившись от чужих рук, Рома с претензией уставился на Антона, перепуганного, как русый заяц на снежной поляне, не успевший сменить шубку к зиме. Проходившие мимо парни ждали развязку в виде смачного тумака очкарику, но в итоге сами получили предупреждающий рявк от Пятифанова, чему удивились еще больше. — Чего зени расправили?! Ану, кыш нахуй! И стоило группке, на вид восьмиклассников, поспешно ретироваться с места, как Ромка обратил внимание уже на своего затыкателя. — Это че было, бля?! — Это я у тебя должен спросить! — шикнул на него еще более рассерженный Антон. — С ума сошел, что ли?! Нужно было по-громче крикнуть, чтобы прям все услышали! — Да успокойся, не сказал бы я ничего! — начал шикать на него в ответ Рома. — А вот тебе не мешало бы! — Что ты хочешь от меня услышать?! — Да хули ты такой странный с утра?! — Нормальный я! Рома рвано выдохнул, рассержено расправив ноздри, поднял обе руки в воздух, заставив Антона против воли крупно вздрогнуть, и схватил его лицо с обоих боков, что очки покосились, а губы забавно сжались бантиком. И смотрит. Молча смотрит Антону где-то в область переносицы, соскакивая взглядом на одну из линз очков. И ведь так пристально, что, кроме как в испуге схватиться за чужие запястья, Антон не в силах ничего сделать. Взгляд из-под нахмуренных бровей пригвоздил его, как энтомолог тонкими булавками пронзает крылышки неподвижной бабочки, прикрепляя прекрасный узор крыльев к поверхности из изолона. Казалось бы, не такое уж и маленькое расстояние меж их лицами, но Антона бросает в мелкую дрожь от одного только ощущения его ладоней на своих щеках, которые уже не сдавливают, а бережно охватывают лицо, не причиняя былого дискомфорта. — А нос коцнуть где успел? — спрашивает Рома с таким подозрением в голосе, будто Антон что-то натворил, а теперь не хочет сознаваться. В нем сложно было распознать волнение. Чем больше прищура появлялось в глазах напротив, тем больше становилось желание убежать в ту самую нишу под лестницей, спрятаться и не видеть Рому весь остаток дня, а то и недели. — В очках на кровать лег боком, — рассказал он ту же легенду, что и Полине урок назад. — А линзу подушками зацепил? Вот же черт внимательный, про себя выругался Антон, поджав губы, а Рома, обратив внимание на это движение, еще больше нахмурился и тут же отвел взгляд. Он резко вырывается из ослабшего захвата и чувствует, как согретые чужими ладонями щеки зябнут от повеявшего из открытой форточки ветерка. Он тут же замечает направленные в его сторону взгляды зевак. Чувство пространства тут же вернулось, напомнив, что они, оказывается, все это время находились в коридоре. Ему практически стало плохо при ощущении чужого внимания на себе, дыхание на миг перехватило. Наверное, увидь он подобное после того, как они поцеловались в беседке, бахнулся бы в обморок. В попытке выкрутиться из ситуации как можно правдоподобнее, он судорожно стал придумывать фразу, которой мог бы оправдать странное поведение Ромы, но настолько перенервничал, что у него, кажется, извилины запутались. — Да нет там ничего, — будничным тоном сказал Рома так, будто ничего и не произошло. Его выдавали только красные уши, но голос был настолько ровным, что Антону невольно подумалось, будто Рома действительно выискивал на его лице что-то по типу выпавшей ресницы. Антон сперва ошалело пялился в ответ с повисшими в воздухе руками, будто он держал невидимую корзинку перед собой, но вовремя собрался и ответил так непринужденно, как мог ему позволить недавний испуг: — Да, наверное, показалось. Спасибо, что посмотрел. — Без бэ, братан, — сказал Рома и по-обыденному хлопнул Антона по плечу. Зрители ретировались с облегчением на лицах. Мол, а, так он просто что-то проверял на его лице, все нормально. А Антон засомневался, выдержат ли его сейчас собственные ноги. — Видишь? Все под контролем, — горделиво сказал Рома, в ожидании либо согласия, либо хотя бы усмешки. Но дрожащие руки Антона говорили отнюдь не об остаточном страхе. У него сейчас пар из ушей повалит, настолько он зол на эту выходку. Может, для Ромы это было забавно или что-то в этом роде, но у него, в отличии от хулигана, нет настолько явной необходимости в риске. — Ты хоть иногда думаешь, когда что-то подобное вытворяешь?! — с трудом сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть это ему в лицо, практически шепчет Антон, закусывая щеки изнутри, чтобы ни в коем случае не сорваться на повышенные тона. Рома обеспокоенно нахмурился. Возможно, он отреагировал бы иначе, не увидь то напряжение в теле Антона, которое сделало его похожим на оловянного солдатика, никогда не меняющем расположение конечностей. Настолько дурно ему стало, что он не осмелился лишний раз двинуть руками, благодаря чему стоит по команде «смирно» со сжатыми в кулаки руками. — Да ладно тебе, я ж ничего прям такого не сделал, — искренне не понимая причины разногласия, сказал Рома в попытке сгладить углы, но сделал ровно противоположное. — Сам видел, никто и не подумает, что мы что-то такое мутим. — Не подумает?! Отрасти себе глаза на затылке и увидишь, кто и что может подумать! Антон удивляется своей выдержке, позволяющей говорить все это максимально естественно, так, что со стороны человека могли бы смутить только сжатые кулаки, которые он вовремя додумался спрятать в карманы. Ответа он не слышит, а взгляду предстает лишь не решающийся признать свою неправоту Рома, выбирающий между возможностью отстоять свое мнение и согласиться с тем, что выставляет ему в оппозиции нервный Антон. Но факт того, что он сам по себе не понимает причину разгоревшегося спора, выводит Антона еще больше. Он разворачивается на пятках и идет в противоположную от Ромы сторону. — Ты куда? — спрашивает Рома, поспевая за идущим в сторону лестничной клетки Антоном, намеревающимся как можно скорее избавиться от хвоста в виде виновника их ссоры. Нежелание говорить с кем-либо достигло своего апогея. — На химию, очевидно. — … — Что ты идёшь за мной? — А что, нельзя? — Нельзя, я не разрешаю! — С чего это вдруг? — С того, что ты сейчас ходишь в моей обуви, поэтому я не разрешаю тебе идти за мной. Рома, не успев ничего сказать в ответ, споткнулся на ровном месте то ли от неожиданности, то ли от непривычной обуви, тихо выругавшись себе под нос. — Так тебе и надо. — Да что ж ты такой дохуя злой сегодня?! — Сам виноват. — Неправда! Антон резко тормозит, из-за чего Рома сзади врезается ему в плечо. Серьезный взгляд, вперившийся в него, заставил навострить уши в ожидании чего-то действительно важного. — Я из-за тебя до усрачки перепугался, — негромко прорычал Антон, когда они остановились недалеко от ступеней на первом этаже, ткнув пальцем в чужую грудь. — И если ты не будешь более аккуратным, я рядом с тобой в окружении людей больше появляться не собираюсь. — Что значит «быть более аккуратным»? — не упуская шанса задержать Антона подле себя, спрашивает Рома. — Не говорить ничего, намекающего на то, что было, — на пальцах начал считать он, — и не хватать меня за лицо… да за что угодно не хватать, если поблизости есть кто-то. Понятно? — Это типо вообще не трогать? — Вообще. Не строй такое лицо. — Но это тупо, мы ж раньше… — Если ты не забыл, то из-за этого «раньше» Катя слух пустила. Тебе оно надо? — Нет… — Тогда извольте, сударь, не распускать руки, где не надо. Рома новыми запретами был отчего-то не в своей тарелке. Вроде, и не сложно, а вроде и привык уже. Его нисколько не смущал факт того, что Антона хочется трогать, смущало то, что тот начал протестовать против этого. — Так ты из-за Кати кипиш поднимаешь? — выстроил догадку Рома, хвостиком следуя за все таким же недовольным Антоном. В ответ он получил взгляд, именуемый никак иначе, кроме как «заебаный». Изливать душу о том, что ему сложно держать себя под контролем рядом с одним никем не контролируемым хулиганом, не хотелось от слова совсем. — Странно, что ты этого не делаешь, — чуть спокойнее сказал Антон, на секунду действительно задаваясь вопросом, почему Рома после всего такой спокойный. — Тебе после вчера… нормально? — А должно быть по-другому? Антон подвис на добрые секунд десять, но опомнился, когда проходящий мимо человек не задел его плечом. Тут же появилось понимание того, где они находятся. Он тяжело вздохнул, как вдруг предложение, будто вылетевшее из его мыслей, показалось чересчур заманчивым: — Идем во двор? Странно. Рома уже давно выучил, что Антон не намерен пропускать уроки, но в этот раз надеялся на согласие? Выглядит он не так беззаботно, чем когда додумался схватить его лицо в кишащем народом коридоре. — Сейчас химия начнется, — напомнил ему Антон, прослеживая в собственном голосе нотки сомнения. С одной стороны, и хочется прояснить некоторые моменты, но, с другой, ему отчего-то страшно. — Буквально на пять минут, — настаивает Рома, не услышав твердого «нет» на его предложение. Вот тут-то и затаились сомнения. Глянув на время, он отлично понимал, что они физически не успеют прийти вовремя, но и интонация Ромы как-то сама собой подталкивала его согласиться. Усталый вздох вырвался из его легких. Он глянул на Рому, приопустив голову, подумал немного и… — Ладно. Только быстро.***
За несколько минут до начала урока во дворе не оказалось ни одной живой души. Настолько пустынно здесь не было даже зимой, когда всю землю покрывали сплошные холодные оттенки. Но в этом была и своя прелесть. Одинокие качели выглядели довольно привлекательно в свете теплых солнечных лучей, придающих поочередно еле покачивающимся от легкого ветерка сидушкам домашний вид. И только Антон хотел пойти к ним, как его запястье оказывается в железной хватке Ромкиной руки, которой он заводит Антона за угол, к стене школы, где нет ни одного окна. Не дождавшись даже возмущенного выкрика, Рома остановился, схватил его за плечи с обеих сторон и начал говорить быстро, взволнованно: — Все было настолько хуево, что ты теперь не хочешь со мной даже дружить? Антон глупо захлопал ресницами. Детское «дружить» из Ромкиных уст прозвучало настолько странно, что он опешил. Шестеренки заработали в мозгу. — Тебя только это волнует, что ли? — А что меня еще должно волновать? В зеленых глазах заплескалось самое настоящее отчаяние. Неужели, он настолько беззаботен, что не видит дальше своих «хочу» и «нравится»? — Рома, — сказал Антон, будто обращался к маленькому капризному ребенку, — ты парень. — Да ну? — И я тоже, — с нажимом продолжил Антон, не обратив внимания на прозвучавший сарказм. — Жесть. — То есть, все, что тебя беспокоит, так это то, понравилось ли мне, парню, целовать тебя… тоже парня? Рома при слове «целовать» отвел взгляд, но тут же, спустя буквально пару секунд, вновь перевел его обратно на Антона, чтобы четко, уверенно сказать: — Мы же, вроде, договорились, что просто тренировались? Антон замешкался. Такая логика была… странной… — Да, но… — В этом ничего страшного нет. — Но мы же не эти… ну ты понял… — Нет, конечно. Плюс, рты у всех одинаковые. Аргумент на Антона большого влияния не оказал, но факт оставался фактом. — Тоже верно… — Ну вот! — Рома заулыбался искренне, как будто пятилетнему ребенку разрешили купить игрушку его мечты. Но тут же переменился в лице, будто озарился недоброй догадкой, что Антон успел испугаться. Очень даже зря. — Так это было совсем хреново или хотя бы терпимо? Повисшая тишина оказалась самым неуместным, что могло произойти после такого разгоряченного диалога. Антона пробрало на смех, стоило лишь посмотреть на это по-серьезному волнующееся насчет ответа лицо. Почему-то в такой обстановке стало чуть легче, а давившие на мозги мысли сменились полным надежды лицом Ромы. — Ты чего это? — спросил тот, уголки рта которого уже и без того начали ползти наверх, спровоцированные несдержанным хихиканьем Антона. Но растерянный вопрос стал еще лучшим катализатором для безудержного хохота, что в Ромкины предплечья вцепились чужие пальцы, не в состоянии достаточно цепко хватиться за ткань кофты из-за смеха. — Да хорош ржать, я серьезно! — попытка успокоить не увенчалась успехом, ведь хихиканье стало пробиваться и в его собственных словах. — Ты что, переживаешь на этот счет? — прохрипел Антон, отходя от хохота, наконец отступив от Ромки на пару шагов. Тот с заметной неохотой отпустил чужие плечи. — Мне ж нужно знать уровень, — показательно закатил глаза Рома. — Хм-м-м… — протянул Антон, спиной опираясь на прохладную стену позади. — Шесть из десяти. — Охуел? — Ты сам хотел оценку, чего теперь возмущаешься? — Ну не парашу же! — Я тебя нахваливать только из-за того, что ты мой друг, не собираюсь. — Почему хотя бы не семь? — За зубы. Еще сильнее врезаться не мог? — Ой, блять, с Бяшей тогда целуйся, у него вон их нет, не врежешься. — Бяша… — Я пошутил, если че. — Нет, я серьезно, смотри! Рома круто развернулся, что шейные позвонки хрустнули. Еле проглядываемый сквозь пышную ветвь елки, Бяша бежит с таким лицом, будто за ним ведется погоня. Каким бы безнадежным и перепуганным ни выглядело лицо их друга, ребята переглянулись, подумав об одном и том же: «На химию опаздывает». Но тут же сообразили, что они тоже прозевали звонок. Если быть точнее, то проболтали. Вот на этом моменте хорошее настроение и улетучилось, словно его и не было. Опоздать к Нине Григорьевне означает подписать себе приговор. — Пошли, — говорит Антон, уверенным шагом направляясь в сторону школьных ворот, куда с секунды на секунду войдет Бяша. — Э, вход же там, — не тронувшись с места, сказал Рома, указывая на дверь с заднего двора. — А Бяша там, — не останавливаясь, кинул в ответ Антон, уже понимая, что движет желанием Ромы не пересекаться с лучшим другом ни что иное, как обида на его вчерашние слова. — Я не буду с ним разговаривать! — упрямо заявил тот, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не последовать за Антоном, когда тот уже почти крикнул ему издали: — Как хочешь! Тогда стой там один. Прямая провокация могла бы не подействовать на Рому… если бы ее не выдал Антон. От отсутствия желаемого движения в самой неудобной в его жизни обуви ступни начали ныть, то и дело перекатывая вес с носков на пятки и обратно, чтобы в итоге… — Эх… — в досаде бросил Рома. Сдаваясь и поспешно шагая к друзьям, он уже прикидывал в голове начало грядущих разбирательств. — Ну все, понеслась пизда по кочкам!