***
Однозначно сказать можно одно: Рома залез в какие-то дебри и стремительно не хотел из них выбираться. Возможно, тогда, в беседке, у него и возник вариант оттолкнуть Антона, расширить в ужасе глаза и навсегда прекратить их общение, но сделать это он просто не смог бы. Уже настолько привычно казалось видеть его рядом, что мысль о спровоцированной им ссоре вмиг испарилась, когда на замену им пришли, словно яркая вспышка огня, ощущения. Голова уже знать забыла о каких-то там принципах, когда Рома полностью сконцентрировался на том, кто и как только что притронулся к его губам своими. И ведь подумать только, его даже не смутило то, что Антон совсем не та девушка, за которой он бегал весь шестой класс. Не имеет длинных тёмных волос, глаза у него цветом совершенно другие, нет тех плавных изгибов женского тела, а лишь угловатые черты взрослеющего парня, коим является и сам Рома. Тем не менее впечатлений он оставил почти за три месяца намного больше, чем Полина за все десять лет знакомства. Именно он, Антон, простил, несмотря на все его выходки, сладился с его характером и, что самое впечатляющее, поцеловал первым, не побоявшись реакции. Хотя реакции бояться стоило, ведь теперь Рома не только навязывается, но и изнывает желанием повторить произошедшее. Но даже несмотря на то что Рома скорее переведёт речь Бяши, у которого рот набит орехами, чем абсолютно правильно истолкует поведение человека. Антона понять ему не стоило больших усилий: первые несколько часов по приходе домой он ощущал то же самое. Увидел стоящую за плитой маму, ужас на лице которой он успел представить ещё на пороге, и уже было пожалел о совершенном, но так и не смог. Для сомнений у него была беседка. А уж потом перед ним стоял только выбор. Как раньше они общаться уже точно не смогли бы, так что… лучше так, чем не общаться совсем. Примерно так он рассуждал, пытаясь отгородить себя от мысли, что ему действительно понравилось целоваться с другом. Уж когда они вышли на задний двор, Рома уже было приблизился к чужому лицу, как вдруг совсем не вовремя на горизонте замельтешил Бяша. Сегодня единственный день за всю их дружбу, когда Рома предпочел, чтобы его лучший друг в школе не появлялся вовсе. А осмелился бы он сделать что-то подобное не под влиянием момента? Антон-то его поцеловал первым. Как понять, когда можно? Когда подходящий момент? Пока он шёл в раздумьях, не заметил, как наткнулся на, видимо, нарочно мельтешащего под ногами мальчугана. — Смотри куда прешь, педик! — будто выжидая момент для этой фразы несколько дней, сорвалось с языка младшеклассника. Роме аж дыхание сперло от чужой наглости и неожиданности. Не то чтобы это было редкостью услышать в свой адрес оскорбления, но настолько прямой предъявой ему не тыкали в лицо уже давно. Ещё и от малявки. Ну и ну! Он обернулся с таким изумлением в глазах, что светлые радужки придали ему ещё более угрожающий вид, при том, что Рома даже не пытался таковым выглядеть. Пока что он просто в шоке. И ведь мальчуган стоит горой, самодовольно усмехаясь и прищуривая наглые глазки. Разглядев пару таких же козявок чуть поодаль от него, с восторгом и предвкушением глядящих на своего друга, Рома сообразил: «Это ж первоклашки». На них и злиться особо невозможно, ведь они мало того, что тупенькие, так ещё и толком не знают местных правил. Знают, разве что, слухи, веря которым Рома запал на очкастого блондинчика. Очень обворожительного, стоит заметить. — Малой, — предупреждающим тоном кинул Рома, довольно быстро отойдя от удивления, — молочные зубы тоже выбиваются больно. — Ничего ты мне не сделаешь! — сказал мальчик, высунув язык. — Ты маленьких не бьёшь! — Скажи спасибо, — фыркнул Рома, ловя себя на мысли, что не особо-то горит желанием выяснять отношения с малявкой. — Всё, топай давай. Лишний кислород тратишь, тут и так душно. Тот хотел было снова выпендриться, но его остановили более мозговитые друзья, которых вид недовольного Ромы таки встревожил. Но даже несмотря на то, что маленькая проблема уже ушлёпывала, гордо вскинув лохматую головёшку, Рома не сомневался, что эту небольшую сценку заметила хотя бы пара-тройка людей. Стоящие у стен парни из параллели лишь посмеивались, сопровождая взглядами желающее выделиться недоразумение, что даже мысли не могло возникнуть о том, что кто-то когда-либо поверит в брошенное первоклассником «педик». С другой же стороны истинные подражатели Кати — пара девочек из того же класса, что и парни, — молчали, изредка кидая на Рому аккуратные взгляды, словно не верили, но допускали такую возможность. Противно. Борзой первоклассник стал тревожным звоночком, ведь это значит одно: Катя в очередной раз отлично управилась с распространением слухов. Мотивы старосты мутны и непонятны, отчего и раздражают ещё больше. Чем Кате не угодили они с Антоном непонятно. А ведь она и с Полей общаться перестала… Верно, наверное, Антон сегодня сказал: они одним своим присутствием привлекают излишне много внимания. Так что теперь, действительно нельзя на людях делать ничего больше, чем пожимать Антону руку? Или это теперь тоже под запретом? Рому искренне раздражала перспектива каких-либо правил, но противное чувство окатывало его при осознании, что он вряд ли сможет, как всегда, упрямо сделать по-своему. Ведь Антон с ним теперь в одной лодке, его это теперь тоже касается. Да и к тому же Рома ведь пообещал… Он не любит уступать и подчиняться, но, стоит Антону проявить инициативу в каком бы то ни было вопросе, он волшебным образом теряет над собой власть, покорно идя в ногу с ним. Это словно гипноз, из которого невозможно вырваться, вид, которым невозможно налюбоваться, а один только его голос звучит для Ромы лучше любого скрипичного этюда. Когда во время урока он шепчет на ухо, волосы на загривке встают дыбом, приятно щекоча затылок, а смех так и провоцирует улыбнуться, даже не вникая в сказанную шутку. Возможно, он испугался бы таких чувств, если бы они не стали привычными. Ещё в тот роковой день, когда он решил не рвать портрет, созданный Антоном, стало ясно, что тяга к новому однокласснику есть, неясна была только её природа. Он не пытался разобраться в её источнике, а когда следовало, в этом уже не было абсолютно никакого проку. Птица никогда не станет думать, почему ей даны крылья. Момента полета вполне достаточно, чтобы опьянеть, забыть о глупом вопросе и просто влюбиться в небеса. Но рано или поздно приходится коснуться земли. Тогда уж и встаёт вопрос: зачем и почему? Чувства, которые он когда-то испытывал к Полине, значительно разнятся с теми, что одолевают его сейчас. Она не была интересна ему, как собеседник или личность. Была в его глазах, словно блестяшка для сороки: дорогое украшение, безобидно валявшееся где-то в траве, никому не принадлежащее сокровище, которое можно было просто забрать. Уже позже оказалось, что Полина — нелегкая добыча, что за неё нужно драться. Что интересно, с ней же. Запретный плод сладок, но что уж поделаешь, если он не даётся в руки своими прекрасными шипами, а ты лишь любопытная Варвара, которая возомнила из себя горе-романтика? С тех пор прошло много времени, выросли и Рома, и Полина, а отношения их такими же и остались. Первый до недавних пор так и жаждал доказать себе, что он достоин такого лакомого кусочка, красивой побрякушки, как Полина. Но сама она всем своим существом пропиталась неприязнью к парню за столько лет. И ведь Рома даже не расстраивался из-за того, что сам не нравился даме сердца. Не волновали и её настроения, переживания, трудности, с которыми она, возможно, сталкивалась в то время. Какого же было его удивление, когда в груди до боли приятно сжималось от одного только намёка на улыбку Антона. Как сердце билось о стенки рёбер, когда он впервые почувствовал себя в его объятиях, какой чувствительной становилась ладошка, когда их пальцы соприкасались, и как тепло было губам после того вечера в беседке. И он должен отказаться от этого просто… потому что? А какая, собственно, для него есть причина, чтобы этого не делать? Да, другие не оценят. Учителя ужаснутся, одноклассники презрительно покривят физиономии, глубоко верующая мама… да тут всё и так понятно. А Бяша? Он ведь его лучший друг, правильно? Не бросит в беде? Сейчас ведь бросил, напомнил голос разума. Но ведь сейчас и не беда. Он только обижается. Случись с Ромой что-нибудь поистине ужасное, он будет рядом… нет, он должен будет быть рядом, другого не дано! Они вместе даже пирожки из столовой воровали! Куда уж больше доверия, когда ни один другого так и не сдал? А Антон? Он ведь и сам выручал Рому. Как, например, перед Тихоновым за него вступился в участке, хотя сам от страха побелел как мел. Давал им с Бяшей по-быстрому списать домашку на перемене с этим его обворожительно-волнительным «только не точь-в-точь!». Совсем другое дело, когда он его за руку держал у дома… Как же хочется вернуться в тот вечер! Да и к Антону тоже хочется нестерпимо. Только вот он объявил, что идёт обедать с Полиной, а та, знай себе, скорчила Роме рожу. Понять можно, но не без осуждения. Она забрала у него единственную компанию, но даже от этого он не особо расстроен, ведь понимает, что, помимо такого же одинокого положения Полины, Антон, скорее всего, и сам не прочь в кои-то веки провести время с подругой. Но это же не значит, что её компания может быть единственной.***
— У меня такое странное чувство, — сказал Антон, со сморщенной физиономией пережёвывая кислющую дольку яблока. Полина, конечно, щедрая, но вкусы у неё специфические. — В смысле? — спросила она, заинтересованно похлопав ресницами. — Да вот сидим мы, едим… А рядом никто не верещит, не дерётся… как-то… даже не знаю, спокойно, что ли? Полина ухмыльнулась, беспощадно отковыривая куриное мясо от кости зубчиками вилки. — Потому что мы давно вместе не обедали. — Да уж, — сказал Антон, оборачиваясь на непривычно пустующий столик, где он в последнее время частенько засиживался с Ромой и Бяшей. — Отвык. — Пора исправлять, — улыбнулась Полина, получая в ответ то же. — Ты так и не рассказал почему эти оболтусы не пришли. Антон устало вздохнул перед тем, как откусить добрый шмат бутерброда лишь бы потянуть время перед ответом. — Там всё сложно? — предположила Полина. — Не то слово. — Я слушаю. — В общем, — начал Антон, отложив еду в сторону. Смочил горло яблочным компотом, единственным питьем в столовой, от которого его не воротит, и продолжил: — Они поругались из-за Катиного выпада, — Полина кивнула в знак того, что поняла, о чём конкретно идёт речь. — Бяша, видимо, что-то не то подумал или сказал… Ну Рома ему и врезал. — Ого… Я понимаю, если бы кому-то другому, но Бяше… — Я так же отреагировал. Бяша же обычно долго не обижается, но в этот раз даже разговаривать с ним не захотел. — Это когда вы на химию опоздали? — Ага. — Рисковые вы. — Так получилось. Так вот я подумал, что не дело это. Ну, из-за фигни поругались ведь, — Полина активно закивала головой, пережёвывая курицу. — Пошёл их мирить, но, похоже, только хуже сделал… — Поэтому ты решил вообще их оставить? — выгнула бровь Полина, немного небрежно откинув мешающие волосы за спину. — Нет, ну ты дослушай! — встрепенулся Антон, когда в глазах Полины увидел явное несогласие с его решением. — Я очень жирно намекнул на то, что им не мешало бы поговорить. — И? — Роме-то я еще вчера сказал, что он не прав и ему нужно извиниться первым… — И-и?! — в нетерпении спросила Полина, замученная долгим предисловием. — Антон, много лирики! — В общем! — в который раз восклицает он, что не остаётся сомнений в том, что сейчас прозвучит желанная развязка. — Он извинился, но сказал, что получил Бяша за дело. За слова, если быть точнее, но ты поняла. Полина ударила ладонью по лбу, молча демонстрируя своё отношение к случившемуся. — Во дура-а-ак… — И не говори, — устало вздохнул Антон. — Бяша тогда даже не ответил ничего. Развернулся и ушёл. — Поэтому ты решил оставить их двоих в покое, пока они не решат между собой вопрос? — Думаешь, не нужно было? — Да нет, — вопреки догадке Антона, сказала Полина в его поддержку. — Ты в их разборках будешь лишним. — Я думал, что наоборот. — Нет, — категорично повторила она, откладывая судок с едой в кулёк. — Они дружат с детсада и, сам понимаешь, не раз ругались, — она аккуратно промокнула губы салфеткой, искусно обходя оставшийся на губах блеск. — Но мирились же как-то. Вот и сейчас они должны сами разобраться. — Наверное, ты права. — Странно, что Рома тебя послушал. Он обычно делает назло. — Ещё бы не послушал, — ухмыльнулся Антон, ловя на себе непонимающий взгляд подруги, и поспешил отвлечь её следующим предложением. — Но согласись, такое «извинение», — на последнем слове в воздухе повис соответствующий жест кавычек, — хуже, чем не извиниться вообще. Бяша, наверное, ещё больше разобидится. — Пф, — фыркнула Полина. — Что значит «разобидится»? Он уже. Ты хотя бы заметил, как он на вас зыркнул после того, как на него Нина Григорьевна отдельно наорала? — Ага… мне аж неуютно стало, будто это я виноват в том, что он проспал. Я его таким злым ещё не видел. Они с Ромой будто местами поменялись! — Да Пятифанов вообще в последнее время тише воды, ниже травы. И как ты это сделал? — А я тут при чём? — Ой, вот только не нужно строить из себя дурачка! Ты и сам прекрасно видел, какой он был зимой. Отрицать было глупо: рядом с ним Рома действительно ведёт себя иначе. Не сказать, что это относится ко всем остальным, но стоит подметить, что за последнее время тот только и делал, что крутился вокруг да около Антона. Он бы и дальше не замечал этих щенячьих повадок, если бы не вчерашняя дорога домой, старая беседка и спонтанный поцелуй… Взгляд подвис на поверхности столешницы, когда ощущения начали подсказывать, что щекам тоже неловко от воспоминаний. — Он, между прочим, сам ко мне прилип, я вообще не при делах… — По вам видно, кто к кому прилип, — хохотнула Полина, положив подбородок на подставленную ладонь. — А… ага… — голос дрогнул при виде всезнающего лица подруги. На секунду сложилось ложное впечатление, будто она прознала обо всех интригах между ним и Ромой, из-за чего волосы на затылке привстали, но Антон быстро привёл себя в чувства, напомнив, что реакция на их «тренировки» оказалась бы совсем иной, нежели игривым взглядом сквозь длинные, покрытые тушью ресницы. — В любом случае… — Полина вдруг сделалась серьёзной. — Добрая часть школы уже поговаривает о том, что Рома размяк. Антон навострил уши. — И что это значит? — Ну ты ведь уже знаешь про всю эту систему среди «своих». Много ребят метят ему на замену. Ну, знаешь, все хотят авторитета. Светлые брови взметнулись вверх в неверии и безмолвном сарказме. — И не надо делать такое лицо! — начала ругать его Полина, которую не восприняли всерьёз. — Ты сам видел, чем заканчивается эта битва шакалов на втором этаже. Первый и единственный раз, когда Антон видел драку за звание главного в школе, Роме рассекли бровь перстнем. Тогда они ещё не были настолько близки, но твёрдо отпечаталось в памяти то, что выиграл по итогу именно Рома. Немного по-детски было бы считать, что он из-за этого стал непобедимым, но в глазах Антона хулиган всегда выглядел сильным соперником, а после примирения ещё и надёжным товарищем. Признаться, в словах Полины он не видел никакой проблемы или опасности. — Мне казалось, что ты его на дух не переносишь, — прищур вперился в лицо не ожидавшей подобного маневра подруги. — А сейчас переживаешь за него? — Я не за него переживаю, — вздохнула Полина, скрестив руки на груди. — А за тебя. — Вряд ли меня могут коснуться их разборки. — Ещё как могут. Ты не знаешь историю о том, как Бяше испоганили куртку? — Нет… — Это Рома довыпендривался. Мы тогда в классе шестом были. Не знаю, что там у них конкретно произошло, но он чем-то разозлил старшеклассников. По итогу досталось и ему, и Бяше за компанию. Один пришёл с фингалом, а второй — в осенней накидке в десятиградусный мороз, потому что куртку порвали. Кажется, ему тогда ещё и палец сломали… Антон почувствовал, как при упоминании перелома что-то склизкое неприятно проскользнуло внутри. Он сморщился от фантомной пульсации в собственных пальцах. — И им ничего за это не было?.. — Было, как же! Только один из знакомых уникумов напрочь отказался признаваться в том, кто это сделал. Угадай кто? — Рома, конечно, — пожал плечами Антон. Уж эту-то черту характера он в Роме запомнил хорошо. — А рассказал, естественно, Бяша? — Ага. Ты же знаешь, что у него мама… специфическая? — Наслышан. — Я думала, что она прям там, в коридоре из него правду выбьет. — Кошмар… — мама Бяши действительно, если верить редким рассказам Ромы, способна на многое. — А со старшеклассниками что было? Их, надеюсь, наказали? — Конечно. Бяшина мама рвала и метала, что там уже Тихонов вмешался. Ребята-то у него на учёте стояли и всё такое. А тут ещё и порча имущества, и групповое избиение. Пятифанов, когда это слово услышал, взбесился и начал доказывать, что это была драка, а не избиение. — Он же себе хуже сделал… — Я и говорю: балбес он был, им и останется. Ну да ладно. Я это к тому, что будь аккуратнее. Не придумывай, хочется сказать, махнув рукой, но в голове очень кстати всплыли утренние воспоминания. Группка людей в спортивных костюмах, их противный гогот, вырывающийся сквозь ограду гнилых зубов и отличающие от основной массы жителей спортивные костюмы, расчерченные белыми линиями фальшивого адидаса. Они особо успешно привлекают внимание, вызывая нервный холодок, бегущий по коже прохожих. Их он встречал и раньше, но только раз и вскользь, после чего старался не выходить в продуктовый после заката солнца. Они, быть может, и не представляли собой особую опасность, если ходить обычной дорогой через лес, но инстинктивное желание убежать при виде них всё же никуда не делось. — Как скажешь, — пожал плечами Антон, всё же соглашаясь со сказанным подругой ранее. — Правда, у вас тут по-другому и не бывает. — Да, ты прав, — вздохнула она, равнодушно поджав губы с видом «а что поделаешь?». — Одна радость — в школе можно быть спокойной. — Девушкам — да. — И тебе тоже, не выпендривайся. — Ты так говоришь, будто Рома бессмертный и всемогущий, — сказал Антон, плохо понимая причину, по которой Полина вновь и вновь клонит к этой теме. — Нет, конечно, но согласись, с ним было бы спокойнее. Это уже прозвучало обидно. — Ты думаешь, я сам не могу себя защитить? — вспоминая то, как за него буквально сегодня вступилась подруга, накатило чувство стыда. — Или тебе напомнить, как я существовал первые два месяца? — Тихо, ша, Антон! — прервала его недовольный монолог Полина. — Я это не на твой счёт, — смягчилась вдруг она, посмотрев на друга с пониманием. — Но, каким бы ты там ни был, против толпы вряд ли долго протянешь. Ты же понимаешь. Антону пришлось признать, что даже вся его самоуверенность не сможет покрыть налёт нескольких человек на одного. Чего уж там, тут даже Рома в одиночку будет бессилен. — Да и тем более ты поумнее Пятифанова будешь. Сомневаюсь, что ты из тех, кто первый провоцирует на драку. — А я похож на тех, кто шибко драться любит? — Откуда я знаю? Вдруг желание махать кулаками передается воздушно-капельным путём? — С чего такие выводы? Хочется мне вдарить? — Ой, Антон, тебя только обнять и плакать хочется. — Эй, ты меня жалеешь, что ли?! — возмутился Антон, не сдержав игривой нотки. Шутливые пререкания с Полиной всегда поднимают настроение. Но она, вопреки доселе шутливым интонациям, сделалась чем-то искренне опечаленной. — Как же тебя не жалеть? Видел бы себя со стороны, — с сочувствием произнесла она, что на секунду стало как-то не по себе. — Совсем уж худой стал, измученный какой-то. На тебе рубашка буквально висит. Неужто по нему так видно? Стресс они с мамой переносят, по всей видимости, одинаково, так как рубашка по ощущениям таки стала просторнее. Только вот обсасывать эту тему за обедом не очень-то хочется. — Лучше, чтоб она была в обтяжку? — хмыкнул Антон. Но Полина шутки не оценила, а лишь вздохнула как-то озабоченно, точно мама о своих детях печется. — У тебя точно всё нормально? — Да-да, — в который раз повторяет Антон, стараясь не смотреть подруге в глаза. Она задавала этот вопрос до странного часто. — Не высыпаюсь просто… Она не пытается докопаться до правды. За время их знакомства любая попытка разузнать подробности Антоновой жизни сходилась к тому, что у него всё всегда хорошо, а Полина просто накручивает себя без причины. Хотя, если подумать, он и вправду перетруждался в последнее время… Но все мутные мысли покинули голову, как только над ней возникла чья-то тень. — Чего грустим, Зайчик? Приподняв голову, Антон уже и не удивился, увидев над собой озорно блестящие, светлые глаза. По звукам он точно смог распознать не очень-то элегантные звуки Полины, которой компот зашёл не в то горло и теперь намеревается попасть обратно на волю через нос. Реакция её в целом понятна, но губить ситуацию нельзя, так что Антон стойко проигнорировал вопросительный взгляд подруги, предпочтя своим спокойствием донести, что это всего-то кличка или, как сказал однажды Бяша, — погоняло. — Вот тебя дожидался. Кто б ещё развеселил? — Конечно, у вас же с Полей базар исключительно на важных щах проходит. «Поля» недовольно надулась, промакивая салфеткой облитые компотом губы, а Антона пробрало на улыбку. — На свои бы «щи» поглядел! — ответил Антон, ухмыльнувшись. — Вон, всех пятиклассников распугал, пока сюда шёл. Конечно, это была не правда, а простая издевка, которую Рома поддержал такой же несерьёзной реакцией: — Не понял! — сделав наигранно удивленное лицо, Рома приподнял руки, чтобы положить ладони на голову друга, но, отчего-то передумав, быстро вернул их в прежнее положение, то есть в карманы. — Это предъява? — Это факты, Ромка! — в шутку высокомерно улыбнувшись, сказал Антон, вновь возвращаясь в былое положение. — Факты! — повторил он для ясности и не смог спиной не почувствовать, как Рома улыбается ему в затылок, услышав из его уст такого рода форму собственного имени. — Мальчики, — вдруг вклинилась Полина, уже пришедшая в норму, и недовольно зыркнула на незваного гостя. К нему она, вопреки Ромкиным прошлым ожиданиям, любви никогда не питала. — Я вам тут не мешаю? — Та не, можешь сидеть, — тут же кинул Рома, так и не переведя взгляда на собеседницу. — Вот уж спасибо за разрешение! — возмущённо воскликнула Полина, заставляя Антона нервно стиснуть зубы в ожидании очередной грызни между несостоявшейся парочкой. — Не шипи, Полин, — цокнул Рома, присаживаясь на скамейку лицом к Антону: так, чтобы одна нога осталась в проходе; и обернулся-таки на Полину. — А то напоминаешь кой-кого своим закатыванием зеней. — Ещё ты мне тут поговори, — недовольно пробубнила она, откинув чёрную прядь волос за спину. — На себя бы посмотрел. — Да мне нормально. А ты вот с какого-то хрена кидаешься на всех подряд, — он гаденько улыбнулся. — Чё, Катькино влияние? — Я с Катей и без тебя разберусь, Пятифанов, — сказала Полина, начиная заметно закипать при упоминании её уже бывшей подруги. — Говно вопрос! — как ни в чём не бывало ответил Рома. Неужто присутствие Антона так сильно влияет на его настроение? И ведь даже встреча с Бяшей не оставила отпечаток на его расположении духа. По крайней мере, внешне этого не видно. — Ток ты чёт на двух фронтах. И тут, и там. Не определилась, а, Поль? Антон вдруг пихнул его, увидев совсем уж потускневшее лицо подруги. Рома-то опоздал и не увидел их утреннюю стычку, так что о размолвке между подругами не знает. Напоминать Полине об этом снова не хочется. В ответ он получил недоумевающий взгляд, требующий объяснений. С какого это перепугу на него руки распускают? Ишь, осмелел Петров! Но в ответ Рома получил лишь взгляд «помолчи», которому незаметная в эти мгновения Полина удивилась, позабыв о том, что должна злиться, ведь, как бы абсурдно по её мнению это ни звучало, Рома послушно замолчал, предполагая смену темы. Скрещенные на груди руки говорили о том, что Полина не избавилась от желания отпустить в сторону одноклассника нелестную фразу: — Чего ты сюда пришёл, вообще? Антон искоса глянул на Рому, подмечая, как тот воспринимает колкость: он явно не привык глотать такое отношение к себе. Но сдерживается почему-то намного лучше обычного. Отчасти из-за того, что это Полина. Отчасти из-за того, что так попросил Антон. — А хули нет-то? Столовка только для избранных, что ли? — Столовка для того, чтобы в ней есть, — будто недоразвитому объясняет Полина. — У тебя я еды не вижу. «Вот зачем она так придирается?» — в отчаянии думает Антон, прикидывая, когда можно будет влезть в их диалог. — Если ты сюда только жрать приходишь, значит, хавай молча. Полина хотела что-то ответить, уже порядком заведясь их перепалкой, но он быстро придумал, по его мнению, весомую причину: — И вообще. Я к Тошику пришёл, хули ты мне тут зубы заговариваешь. — Если ты не заметил, то «Тошик» занят. Рома кисло поджал губы. С виду можно было подумать, что он держит во рту какую-то гадость вроде переваренных макарон, но изо всех сил пытается не выплюнуть их прямо Полине в лицо. Уже второй раз за день он чувствует себя лишним. Но в этот раз, что интересно, из-за сильного желания каждого заполучить его внимание. И если реакция Полины ему понятна, так как они действительно стали меньше проводить вместе время, то Рома, который за ним бегал хвостиком всё это время, вызывал вопросы. Ну как вопросы… Ответы на них дать сложности не составит, правда, он предпочёл бы и дальше не обговаривать их, но никогда не признается, что стеснялся. Рома же, как видно, уже почти пальцем ему в лоб тычет, пытаясь привлечь к себе внимание. Как маленький, ей-богу. Он с ужасом вспоминает период «почемучки» у Оли, когда отделаться от навязчивых вопросов от сестры было просто невозможно. Но если от маленькой сестры можно было просто сбежать в другую комнату, перенаправляя её внимание на мультики, то Рома, если дверь окажется заперта, скорее через окно залезет, чем отстанет, и тут уж никакие мультики не имеют и шанса. Уже залезал, напомнил себе Антон, поправляя очки на переносице. Полина же, при всём её уме, выглядит так, словно на грани того, чтобы нагло забрать у какого-нибудь пятиклассника тарелку с пюре и смачно зарядить ею в лицо Ромке, лишь бы он ушёл отсюда. А пюре-то им подают не простое: если уж оно не падает, когда переворачиваешь тарелку, то от лица и подавно не отклеишь. Поэтому ученики больше предпочитают обливать недругов компотом или чаем. Когда немереное количество растворённого сахара высыхает, рубашку можно от учеников отдирать вместе с волосами: настолько оно липкое. — Ребят, — вклинился Антон, осознавая, что Полина, всё это время не прекращавшая спорить с Ромой, подходит к состоянию, когда главный ущерб здоровью в порции пюре нанесёт не само блюдо, а посуда, — давайте жить дружно. Внимание Ромы в ту же секунду полностью переключилось на Антона, заставив уши второго слегка порозоветь. — Ты, Тоха, нихера не зайчик, как посмотрю. Давно в Леопольды заделался? — Я от твоего остроумия сейчас в обморок хлопнусь, — съязвила Полина, не дав Антону возможности вставить слово. — Смотри, о скамейку башкой не шмякнись, — бесцветным голосом сказал Рома, не удостоив даму взглядом. — А может, не будем хлопаться и шмякаться, а просто нормально поговорим? — предложил Антон с надеждой, хоть и очень сомневался, что эти двое способны на конструктивный диалог без сарказма. — Я-то не против, — невинно хлопая ресницами, сказал Рома. — Хер ли Поля выёбывается — для меня загадка! — Что лишний раз говорит о твоих умственных способностях, — вновь не промолчала Полина. Тут уже даже Рома не смог сдержать лицо. Осознав, что эта безобидная перепалка переходит границы допустимого, он нахмурился и не постеснялся одарить Полину не особо-то дружелюбным зырком, что у Антона вдруг закралось недоброе предчувствие. Он попытался сгладить углы конфликта: — Полина, ну действительно, — как можно мягче обратился он к ней. — Давай не надо. Можно было бы ожидать всплеск несогласия, но Антон довольно хорошо успел изучить характер подруги для того, чтобы быть уверенным — она прислушается. Так и произошло. Будто её дернули за плечо во сне, она перевела на Антона распахнутые глаза, словно только сейчас начала осознавать, что произносила вслух последние несколько минут. — Ну… может быть. И повлекла за этим неприятную тишину, разбавляемую остальными присутствовавшими в столовой учениками, которые без особого аппетита уплетали отвратительную стряпню поварихи. Скосив взгляд на Рому, можно было бы подумать, что ситуация ему абсолютно безразлична, да вот почёсывающая затылок рука с головой выдавала его реакцию на обидные слова. Неприятно было смотреть на него в неловком положении, так что собственного спокойствия ради, он незаметно отодвигает собственную ногу вбок, что позволяет его бедру соприкоснуться с чужим коленом. Какой-никакой физический контакт, а Антон сразу же почувствовал, как краснеет задняя часть его шеи, когда Рома поднял на него взгляд. Почему-то любое соприкосновение влекло за собой одну и ту же реакцию с его стороны: лицо Антона не оставалось без внимания следующие десять секунд. Но и такое напряжение в воздухе радости не придавало. Антон вынужден был вновь вмешаться: — Вы расскажите лучше про субботник. — Да обыкновенный субботник, — сказала Полина. — Субботник-хуёвник. Детский концлагерь это, не верь ей. — Не всё так плохо, — не согласилась Полина. — Зато по русскому оценку поставят. — Да нахер оно мне надо? — сказал Рома с интонацией, будто она только что предложила ему устроить флешмоб с мётлами на том субботнике. — Я по русскому знаю только «жи-ши пиши с буквой и», думаешь, меня это спасает? И вообще: с хрена ли я должен за другими убирать? — Если уж на то пошло, вы с Бяшей сорите бычками за школой, — вдруг добавил Антон, вспомнив устрашающую кучку окурков, которая периодически пополнялась новыми остатками роскоши. — Так что хотя бы за собой убрали бы. — Ты на чьей стороне, Антох?! — возмутился Рома, вызвав у друга задорный смех. — Хорош ржать! Ты предатель! И хотел было пихнуть его в плечо, но вдруг остановился, сдержавшись. Антон окрестил этот жест странным, но решил не комментировать, всё же отсмеявшись. — Не знаю, как тебе, а я не против получить бесплатную пятёрку по русскому. — Это не бесплатно. Это эксплуатация детского труда, — заметила Полина. — А я о чём, — закивал Рома. — Всё равно, что на зоне. — Ой, Пятифанов, кончай со своими приколами «с зоны». Ты такой же зек, как Антон музыкант. — Да что ж ты такая злая сегодня? — пробормотал Антон, несильно обижаясь на правду. — А что такое? Сам говорил, что тебе медведь на ухо наступил. — Чё, правда, что ль? — съехидничал Рома. — А что тебя так удивляет? — смутился Антон. — Не все рождаются Моцартами. — Ну да, Ван Гоги тоже нужны. Внезапный комплимент продемонстрировал потрясающую способность светлой кожи Антона моментально краснеть. Слышать от Ромки что-то подобное было хоть и в новинку, но до того приятно, что он сию же секунду расплылся в глупой улыбке. — Да ладно тебе, — сказал он, потерев меж пальцев белую прядь чёлки. — Прям Ван Гог… — Не скромничай, — вдруг поддержала Ромкино высказывание Полина. — Правда ведь красиво рисуешь! Я свой портрет в рамочке храню. Как ни глянь, а глазу радость! Антон хихикнул себе под нос, пряча смущённый взгляд от друзей, и даже не заметил неотрывно наблюдающего за ним Рому, который отчего-то заёрзал на скамье. — А на субботник советую прихватить свои перчатки. Желательно такие, которые потом не жалко выкинуть. — Желательно вообще дома отдыхать. — Мы уже поняли, что ты ленивая пятая точка, Рома. — Я не ленивый — я трудолюбивый в других делах. — Странно. С твоим уровнем знаний учиться работать граблями нужно уже. — Я щас не посмотрю, что ты девка, отберу у поварихи половник и хуйну им по твоей «умной» башке, — он угрожающе покосился на шныряющую из угла в угол женщину с громадной поварёшкой в руке. — Боюсь-боюсь! — Дорогие друзья, — торжественно прервал вновь разгорающийся спор Антон, — мне на самом деле очень интересно послушать вашу перебранку, но вынужден со всем сожалением сообщить, что у нас урок через три минуты. — Ну так потопали, — без лишних слов сказал Рома, видимо, обрадованный окончившейся муке нахождения с одноклассницей, и поднялся с места. — Гремучую с собой берём? — Ты обалдел или как? — спросила Полина, вытаращив на одноклассника глаза. Раньше такое сравнение использовалось разве что по отношению к Смирновой. — Не называй её так, — предупредил Антон, нахмурившись. При всех гадостях, которые сегодня мелькали в их разговоре, ему не хотелось слышать даже таких более-менее безобидных оскорблений. Густые брови недовольно накрыли светлые глаза. Явно не будучи довольным таким условием, Рома цокнул языком с тихим «ладно», даже не глянув на Полину, и тут же встал близ поднявшегося со скамьи Антона, словно боялся не успеть занять место рядом с ним. Такое поведение позабавило. — Ты на литературе тоже ко мне подсядешь? — спросил Антон у него, пока Полина упаковывала пустой судок в портфель с другой стороны стола. Тот было ответил положительно, но вдруг замялся, начал всматриваться в лицо напротив. Будто высматривал отношение самого Антона к его скромной компании на уроке: он еле заметно склонил голову набок, с любопытством вглядываясь. Против воли поползшие вверх уголки рта сказали всё вместо Антона. Рома поджал губы, скрывая улыбку, и чересчур мило, как ни погляди, кивнул, притягивая всю Антонову натуру к своему лицу, к блестящим с обожанием глазам, которые извергались радостью от возможности так же восторженно смотреть в свежезелёные радужки, выбивающиеся цветом сквозь густоту белых ресниц. И хоть странно со стороны было глядеть на них, говорящих друг с другом одними лишь взглядами, каждый внутри был до безобразия рад лишь только находиться рядом с другим. Руки так и чешутся, просят прикосновений, но короткие ногти примиряют странную прихоть, беспощадно вдавившись в кожу ладоней. Не существовало в мире ни обиженного Бяши, ни заносчивой Кати, ни увядающей дома мамы… Было только желание коснуться. Быть может, не таким уж плохим в итоге окажется это рвение, раз ни злобы, какая разгоралась внутри при разговоре с отцом, ни грусти, поглощающей его при взгляде на маму, ни волнения, когда речь заходит об Оле, он не ощущает? Быть может, это просто его разыгравшееся воображение придаёт Роме такой привлекающий образ? Признаваться, что столкнулся с серьёзным вожделением, он не хочет. Казалось бы, куда ещё вертеться от правды, ведь вот уже ладони ноют: так сильно он сдавил их ногтями. Наверное, твердят мысли, прав Рома был. Это было несерьёзно. Мы просто попробовали, просто тренировались. А ему просто очень понравилось.***
— Ну нет. — Рома, спокойно. — Я не хочу-у. — Мы справимся. — Давай отпросимся в тубзик на весь урок? — Ты дурачок? — Раз такой умный, сам предложи. — Господи, я дам тебе списать, не наводи суету! Рома довольно откинулся на спинку стула. — Так уж и быть. Но смотри, ты сам предложил! Антон тихо хихикнул и покачал головой, а Рома нашёл это не просто очаровательным, а просто обворожительно милым. Его затылок выглядел, как скульптура, высеченная из гипса, а белые волосы только подтверждали удачное сравнение. Рома много раз подмечал детали, всматривался часто и подолгу, что иногда провоцировал соответствующий вопрос. — Что такое? — обернулся к не отзывающемуся на его фразу Роме Антон. — Ты там не заснул? — Заснёшь тут… …когда перед тобой такая красота. Никогда в жизни он бы не сказал такое. Даже не подумал. Хотя… ладно, может, самую каплю. Но это случайно, на самом деле он так не считает. Антон уже было вырвал двойной листочек для самостоятельной работы по литературе, когда Рома его остановил. — Не рви, я тебе из своей дам. — Да ладно тебе, какая разница? — У меня всё равно задрипанная, — сказал он, вырывая из тетради, а точнее из её остатков, которые, видимо, используются не только для предмета литература. — А твою жалко. — Ты не приболел случаем? — хмыкнул Антон. — С каких это пор тебе тетрадь по литературе жалко? — Так твоя же, а не моя. — Ну как хочешь, — пожал плечами Антон, принимая от соседа по парте обещанный листочек. — Спасибо. До смешного сильное желание делиться с Антоном, появившееся относительно недавно, выливается в подобные, хоть и крошечные предложения. Дарить-то Роме не особо есть что, так что порой он, сам того не замечая, делает такого рода мелочи, как, например, дверь придержать или вот дать листочек на самостоятельной работе. За ним хотелось банально ухаживать. Всех мальчишек в детстве учили, что девочкам нужно уступать, относиться к ним, как к принцессам, помогать носить тяжёлое и тому подобное. А выходит так, что в их посёлке те самые принцессы мало того, что сдачи дать могут, так ещё и матом покроют сверху, чтоб не втыкали. И неважно даже, что Антон в своё время умудрился пустить ему кровь из носа, Рома всё равно не может отделаться от навязчивой идеи присматривать за ним, как за дорогущей картиной в бункере. Вроде, фиг что с ней случится, но его так и тянет сдуть с этой прелести очередную пылинку. Наблюдать со входа в столовую за тем, как Полина сегодня поделилась с Антоном кусочком яблока, оказалось не просто неприятно, а прямо-таки оскорбительно. Можно подумать, она со своими яблоками особо впечатлит Антона! Подумаешь тоже! Хотя он мог бы в следующий раз притащить груш из дома… — Какая у нас тема хоть? — спросил Рома, склонившись над листком, куда коряво записывал свои имя, фамилию и класс. — Есенин, — не отрываясь от подписи листка, таким же шёпотом ответил ему Антон. Рома фыркнул. — Каждый год одна и та же поебота. — Согласен. А что поделать? Золотая классика, все дела. Наталья Давидовна предупреждающе постучала кончиком ручки по поверхности учительского стола. Вместе с этим притих не только их разговор, но и общий галдёж в классе. Тем не менее рефлекторно подняв взгляд на источник звука, Антон наткнулся на косой взгляд учительницы. Стоило чуть приглядеться, с вопросом задержавшись на отвернувшийся профиль учительницы, как пшеничная коса с первой парты откинулась, предвещая движение старосты. Катя еле-еле повернула голову, прежде чем резко отдёрнуть, заметив наблюдающего Антона. Что-то тут было не так. — И как тебе нравится всё это читать? — обратил его внимание Рома. — А?.. — он повернулся в сторону собеседника, подметив, что тот буквально лёг на парту грудью, лишь подпирая голову подставленной ладонью. И смотрит ведь прямо в глаза, не отворачивается. — Мне не нравится, — наконец концентрируется на вопросе он, — я больше… — …детективы любишь. Что? Мне Оля рассказывала. — Всё ты знаешь. Оля, блин, язык без костей. — Как она там, кстати? — Нормально, поправляется. В школу, правда, идти не хочет. — Оно и понятно. С такими… подружками, — он воздержался от сравнения, вовремя вспомнив, что говорит о малышне, — и врагов не надо. — Да уж, не думал, что всё зайдёт так далеко. Взгляд волей-неволей скользил к учительскому столу, откуда в его висок кололся взгляд Натальи Давидовны. — Да на что ты там смотришь? — спросил недовольный Рома, привставая с парты, чтобы влезть в чужое поле зрения, и сам глянул на учительницу, повинуясь возникшему любопытству. — А какая тебе разница? — выгнул бровь он, провоцируя соседа по парте непонятно на что. Рома, конечно, не найдёт, что ответить, но Антону словно доставляло какое-то извращённое удовольствие смотреть, как тот мучится в попытках логически объяснить свою к нему тягу. — Такая. Нет, такое нас не устраивает. — Нет, раз уж отвлекаешь меня, так скажи почему, — улыбается Антон, не нарочно и совсем чуть-чуть придвинувшись к чужому лицу. Рома зажевал нижнюю губу и, что самое забавное, увёл-таки взгляд, проводя пальцем по старой каракуле на парте. Антон почувствовал, как мышцы груди ласкательно опалило жаром, когда он почувствовал под партой аккуратное касание коленом. Вкупе с внешним безразличием заалевшие уши выглядели так, будто Ромку на урок литературы кто-то насильно за них притащил. Но они смотрелись не столько смешно, сколько мило, что руки ныли от желания приблизить момент окончания уроков, когда им предстоит поход домой лишь вдвоем. Наедине. — Похер, — коротко отрезает Рома, сдаваясь и берясь за ручку, с видом самого преданного любителя русской литературы, который только и ждёт начала проверки его нулевых знаний. И только Антон мог знать, что у этого наисерьезнейшего молодого человека с каменным лицом от смущения под партой буквально дрожат коленки.***
— Антон Борисович, — подозвала его учительница подозрительно лояльным тоном, будто и не хотела вовсе беседовать с ним, но это необходимо. — Что ей надо? — тихо спросил недовольный Рома, на что Антон лишь пожал плечами. Будто услышав претензию, Наталья Давидовна подняла взгляд с как-то напряженно скрещенных в замке пальцев на парней. — И ты тоже, Пятифанов, — вдруг сказала она, выглядя так, будто ей тесно в собственной коже. Что Антон, что Рома были, мягко говоря, удивлены представившейся картиной, ведь кто-кто, а учительница литературы в широких кругах известна своей строгой и непробиваемой натурой. Видеть её в таком состоянии, когда она, казалось бы, всего десять минут назад делала их одноклассницам замечания, когда те пытались списать, было, по крайней мере, странно. — Что случилось-то? — спросил Рома, не особо обрадованный перспективой задерживаться в кабинете. — Сейчас скажу, — ответила она подозрительно снисходительным тоном. Антон догадался, что она ждет, когда класс опустеет. Это настораживало еще больше. Что она такое хочет обсудить? Уже и Бяша вышел за дверь, лишь мельком обернувшись на прикованных к учительскому столу друзей, и Полина успела спросить, почему Антон не выходит (исключительно Антон, присутствие Ромы она в который раз решила проигнорировать), но учительница в ту же секунду попросила ее не задерживаться и идти без них. Наконец класс опустел. Вместе с тишиной, закупоренной в кабинете, к ним вертко проникло напряжение. Как же у взрослых так хорошо получается накалить обстановку, что даже без слов становится понятно, что что-то случилось? Антон нервно сглатывает, как обычно надумывая худшее наперед, как вдруг почувствовал совсем воздушное, еле ощутимое касание к своему мизинцу. Он вовремя сдержал порыв обернуться на стоящего правее Рому, но не осилил задачу совсем не отреагировать и покосился на него вопросительно. Даже он выглядит слегка напряженно: стоит с серьезной миной, не шелохнется. Повезло, что учительский стол намного выше обычных парт и мимолетного соприкосновения их мизинцев видно не было. — Мальчики, — после длительной паузы вдруг заговорила учительница, — у меня к вам разговор не учебного характера… Они как знали, что разговор выйдет не из приятных. На этот раз уже Антон поддался мизинцем к тыльной стороне чужой ладони. Хоть какой-то физический контакт волшебным образом успокаивал, давал ощущение, что он на этом эшафоте стоит не один. — Я… кхм-кхм… Ко мне в руки попало… Кое-что… странное, я бы сказала… — А мы здесь при чём? — не понял Антон, косясь на такого же озадаченного Рому. Обмен взглядами не наделил новой информацией, но хотя бы дал понять, что он не один не соображает, о чём идет речь. Взглянув на парней в последний раз, Наталья Давидовна стиснула зубы и молча открыла верхний ящичек учительского стола. Антон практически до боли стиснул чужой мизинец уже всеми пальцами, когда на столе появилась фотография. Вылезшая абсолютно точно из полароида. Можно ли почувствовать отлив крови от лица? Абсолютно точно да. На столе лежит их фотография. Антона будто перенесло в день утренника, когда они с Ромой по воле случая оказались в милицейском участке, как он достойно отвоёвывал Ромкину невиновность у Тихонова, и как они обнялись, стоило отойти от небольшого здания. Глядя на озадаченные лица парней, учительница не спешила что-то сказать, но достаточное время спустя все же решилась начать диалог. — Понятия не имею, откуда ваша одноклассница взяла фотографию… — Катя! — внезапно перебил её Антон, резко поднимая голову, что даже челка подпрыгнула. А он еще удивлялся, почему она так косится на него посреди урока! Его выкрик не впечатлил Наталью Давидовну, а лишь заставил его самого зажаться от дискомфорта, когда она пристально, будто пытаясь из внешнего вида что-то понять, посмотрела на него своим вечно строгим взглядом. — Извините… — дал заднюю Антон, поджав плечи. Его одолевали одновременно и страх, и любопытство. Вроде, ничего такого на фотографии нет (их хотя бы не застали в беседке, и на том спасибо), но Наталья Давидовна до того пристально изучает стоящих перед ней юношей, что Антону на миг показалось, что она умеет видеть сквозь предметы. Поэтому он, повинуясь предчувствию, перестал стискивать чужой мизинец. Благо, они стояли достаточно близко, чтобы это сложно было заметить. — Ну? — вдруг спросил у нее Рома без всяких формальностей. — И что дальше? — Смени тон, Пятифанов, — окаменело лицо учительницы, волшебным образом не теряя доли взволнованности в мимике. Но ее лицо внушало Антону такую нервозность, что, кажется, ещё чуть-чуть и она, как клишированный «плохой полицейский», скажет: «Я здесь задаю вопросы». — Вы мне лучше ответьте: что это? И что ей отвечать? Нам вдруг стало холодно и мы стали греться друг о друга, как пингвины? Ну а что, звучит правдоподобно, если вспомнить, что в тот день еще лежал снег на улице. А почему Антон вообще обнял? Просто поддержать захотелось или это порыв облегчения после выхода из этого страшного заведения — милицейского участка. Ни один из этих вариантов из горла не лез, потому что… странно, просто странно звучит! Антон не может сказать что-то подобное чужому человеку, потому что он просто-напросто стесняется! Черт бы побрал его стеснение перед взрослыми. — Не вижу никакого криминала, — встал в оборону Рома. — Ну обнялись и обнялись, хрен с ним. — Я последний раз предупреждаю: еще одно матерное слово, и я отправляю обоих прямиком к директору. Слово «обоих» подействовало, как вода на огонь. — Ладно-ладно, не кипишуйте, я понял… — А что касательно этого, — она обвела взглядом изображение, словно боялась прикоснуться, — меня смущает не сама фотография, а то, как она активно обсуждается в кругах вашего класса. — В смысле, ее обсуждали?.. — вдруг побелел Антон. Обернувшись на Рому, он встретил напряженный профиль, внимательно слушавший учительницу. — То есть, это как?.. — Вот так: я забрала её у девочек, которые додумались во весь голос начать обсуждать сплетни, — она сделала многозначительную паузу, будто давала время лицу Антона обескровиться до такой степени, чтобы внешне напоминать цвет мела. — Если вы, конечно, понимаете, о чем я. — Это вы, типа, сплетням верите? — с абсолютно нахальной интонацией спросил Рома, осмелившись посмотреть на Наталью Давидовну даже с прямым осуждением. — Вы же взрослый человек, как так? — а теперь это звучит больше как разочарование. Но на нее оказалось не так просто повлиять. А чего, собственно, он, подросток, ожидал, пытаясь застыдить взрослого человека? — Мальчики, — подозрительно спокойно говорит она, вызывая у обоих недоумение, — я вас не ругать позвала. — Ага-а… — протянул Рома самой что ни на есть подозрительной интонацией. Антону и самому не приходит в голову мысли, оправдывающей странное поведение учительницы, — значит, просто запугать? Она вздохнула устало и напряженно, будто не знала, как выразить то, о чем думает. — Вы мне просто скажите, мне стоит беспокоиться о том, что о вас говорят? Вы действительно… — Фу, нет, конечно! — вдруг воскликнул чересчур разволновавшийся Антон, который умудрился приобрести кроваво-молочный цвет лица прежде, чем прозвучало недопустимое из уст учительницы слово. По сути, их только что практически напрямую спросили, а не облизываются ли они, случаем, перед милицейскими участками? Да воскликнул так неожиданно и громко, что оба: и Рома, и Наталья Давидовна дернулись на месте, удивленно пялясь на него. Повисла долгое молчание, которое вновь нарушила учительница: — Это хорошо, — облегченно сказала она, поправив на крючковатом носу свои прямоугольные очки. — Тогда заберите это от греха подальше и лучше избавьтесь. Она протянула фотографию, которую с готовностью взял Рома, не сдержавший пораженного выражения лица. На них устремился оценивающий взгляд, словно она пыталась убедиться, может, прикинуть, насколько вообще правдоподобно звучит то, что они только что обсуждали, но в итоге прервал их беседу звонок, с которым уже другой класс без приглашения ворвался в кабинет. Рома дернулся, быстро спрятав фотографию в карман олимпийки. На змейку, чтобы уж наверняка. — Все, отпускаю вас, — как ни в чем ни бывало, сказала Наталья Давидовна, но напоследок бросила на парней взгляд, будто бы просила быть осмотрительнее. — Э-э, да, до свидания, — кинул в ответ Рома и, подхватив под руку Антона, почти утащил его из кабинета под любопытные взгляды новоприбывших восьмиклассников. Дверь захлопнулась. В коридоре царит полнейшая тишина и только шум двух десятков голосов, просачивающийся сквозь дверную преграду, доносился до их ушей. — Фу-у-ух, — выдохнул Антон и, повинуясь подкосившимся коленям, облокотился на Рому боком. — Я на секунду в Бога поверил. Услужливо обняв его одной рукой для поддержки, Рома ответил: — Тут даже Бог охуел бы, отвечаю. — Откуда у Кати фотография? — не может успокоиться Антон. — Покажи-ка её. Рома вытащил квадратный снимок, смущаясь рассмотреть его. — На. — Точно полароид. Думаешь, тоже тот рыжий мальчик сделал? — Чебураш? Бля буду, уже и не сомневаюсь. — И каким тут вообще местом Катя?.. — Получается, это она кипиш устроила на утреннике, — помрачнел Рома, недовольно косясь в окно, будто на его подоконнике сейчас появится гаденько ухмыляющаяся староста. — У неё алиби нет, — не согласился Антон, поудобнее облокотившись на чужое плечо. — Смысл ей это делать? — Из-за ревности, например, — предположил Рома. — Что ты смотришь? Видел, как она за Полину въебывала? Вы ж с ней поэтому и мало разговаривали. — А-а, так ты про Полину. — А о ком еще? — Ну… — он неловко отвел взгляд, пряча фаланги пальцев одной руки в карман брюк. — Полина намекала, что Катя проявляет ко мне… подозрительно много внимания, — хихикнул Антон, до сих пор находя это предположение смешным. — Я думал, она шутит, а оказалось, на полном серьезе говорит, представляешь? Рома свел брови к переносице и раскрыл глаза, одним выражением лица говоря: «Не верю!». — Чё за бред? — Я тоже так подумал, — забавляется Антон, вспоминая их с Полиной разговор. — А Полина всё рассказывала, что Катя обо мне много расспрашивает. Уверен, хотела выведать очередную сплетню. — Считай, у нее получилось. — Но Полина же не могла… — Не она, так хуй какой-то. Мало дебилов по школе ходит? — Тоже верно. На добрых секунд двадцать тишину коридора разбавлял лишь неразборчивый бубнеж за дверью кабинета. Выходит, что все это время главной бедой Антона являлась именно Катя? И какая муха её укусила?.. — Тогда это она Семёна за Олей подослала?.. Рома некоторое время так и стоит, пялясь на пустой школьный дворик за окном, будто и не слышал вопрос вовсе, но стоит пройти несчастным пяти секундам, Антон начинает волноваться про целостность Ромкиных шейных позвонков. Он настолько быстро поворачивает к нему голову, что фаланги пальцев невольно выскальзывают из кармана под импульсом испуга. — Вот же!.. — осознав, воскликнул Рома, вовремя вспомнив, что в пустом коридоре звук распространяется намного громче, и подрегулировал голос, чтобы он звучал одновременно и тихо, и достаточно возмущенно. — Сука! Ну и!.. Пиздец, я даже слово сообразить не могу! — А так правдоподобно нас прогоняла из закулисья… — Ну нихуя себе наебала! — Тише, там урок. — Ну нихуя себе наебала! — шепотом повторил Рома с таким видом, что, кажется, еще пара минут, и у него из носа повалит пар. Антон приложил ладони, показавшиеся сейчас блаженно прохладными, к лицу и вздохнул, медленно проведя ими вниз, по щекам. Это все слишком утомительно для его бедной головушки. — А рыжий этот? — Ну с ним-то я ещё поговорю, — бурчит Рома с видом, будто готов прямо сейчас ворваться в кабинет, где сейчас сидит этот отчаянный пятиклассник, взять того за грудки и, если не побить, то запугать так, что у того, несомненно, штаны промокнут. — Ох, он у меня!.. Антону было интересно наблюдать за этими обрывками угроз. Раньше он не позволял никому видеть себя более, чем просто хмурым или безразличным. Такую привилегию имел разве что Бяша. Но чтобы так в открытую, настолько эмоционально, что краснеют щеки, демонстрировал кому-то свои чувства, — это было в новинку. Да и в принципе тот стал больше походить на шестнадцатилетнего подростка, который может не только хмуриться и угрожать, но и переживать насчет чего бы то ни было. Эта его часть пробуждала в Антоне симпатию. — Мне интересно, как мы так легко от Натальи Давидовной отделались. — Хм… — Рома сменил фокус своих мыслей и теперь, разглядывая измученного Антона, пытался проследить логику в действиях учительницы. — Потратили последнюю удачу. — Я ж серьёзно, — попытался порассуждать на эту тему Антон. Рома практически карикатурно выгнул брови. — А что ты от меня хочешь услышать? Не, я могу, конечно, щас ворваться на урок и спросить: «Хули Вы, Наталь Батьковна, нас с Тохой отпустили, если думали, что мы пидорасимся за гаражами?». Но тебе оно надо? Антон закатил глаза, не сдержав задорную улыбку. — Ой, всё, товарищ остроумие, я Вас понял. — То-то же, — удовлетворенно кивнул Рома. Но на этом не закончил фразу. — А если серьезно, то, не знаю как ты, а я пересрал знатно. — Я вообще думал, что нас за уши потащат к директору, вызовут родителей и всё остальное, что там обычно бывает… — Да ладно уже, — кинул Рома. — Скажи спасибо, что мы на ней… не это самое… не в беседке были. Он как бы невзначай откашлялся. Они оба так и не могут осмелиться сказать слово «поцелуй». — Это да… но она же намекнула, значит, что-то там себе подумала. — Ты думаешь, странно, что она не заистерила прям на месте? — Да. Она могла хотя бы возмутиться, в конце концов. — Это ты, типа, жалуешься? — Это я, типа, в шоке. Ты когда-то видел, чтобы на такое спокойно реагировали? — он выделил часть предложения особой интонацией, но в попытке создать нужную экспрессию для выражения переполняющих его эмоций, скорчил лицо, словно обсуждает процессы испражнения слона. Он и не заметил, как обиженно вздернулся уголок чужих губ. — Я сам первые несколько часов был в шоке. Ну добил, конечно. Рома скрестил руки на груди с намеренно-равнодушным выражением лица, словно его это ни капли не тронуло. — Конечно, не видел, — как ни в чем ни бывало, продолжил он разговор. Но не сдержался, чтобы не выкинуть напрашивающуюся едкость. — На такое «фу», — вспомнил тот выкрик Антона в кабинете, — по-другому реагировать и нельзя. Антон, замер и глупо моргнул. Поднял голову, чтобы увидеть в десятке сантиметров от себя бесстрастное лицо, которое, он знал наверняка, пытается скрыть крохотную обиду на его выкрик в кабинете, и еле сдержался, чтобы не засмеяться. Он повел глазами по коридору, прислушался — нет ли кого поблизости? — а после немного выпрямился, поравнявшись с Ромой в росте, и быстро, совершенно неожиданно чмокнул его в щёку. — ТЫ!.. — было воскликнул он, схватившись за ту самую часть лица, но вовремя сообразил, что за стеной в нескольких метрах от них проводят урок и, скорее всего, отлично все слышат. — Ты чё творишь?! — уже намного тише спросил он, судорожно заозиравшись по сторонам. — Фу-у, какая мерзость, — искажая голос, негромко дурачится Антон. — Так противно, что мне хочется повторить! И поддается вперед, проворачивая ту же шалость, нацелившись на место чуть выше уголка губ. А Рома, знай себе, даже не сопротивляется, застывши в полном шоке, весь, словно после пробежки, красный, с поджатыми от смущения губами. — Всё, стопэ, ладно, я понял! — сдался тот, осознав, что Антон хотел до него донести, и заулыбался, словно только что и не дулся вовсе. — Значит, ты это с перепугу крякнул? — Можно и так сказать, — вздохнул Антон и невольно покосился на квадратный снимок в своей руке. — Как тут не перепугаться? Рома последовал за его взглядом и озвучил напрашивающийся вопрос: — Что с этим делать будем? — Не знаю. Сжечь? — Чтоб эффектно, как в фильмах? — Конечно, — улыбнулся Антон, важно поиграв бровями. — Мы же по-другому не можем, а? — и улыбнулся игриво, совсем капельку задорно. Рома хмыкнул и, задержавшись взглядом на его лице, сказал тихо, но со всей неприсущей ему лаской, что у Антона нательные волоски встали дыбом: — Вот за это ты мне и нравишься. Жар прилил к лицу резко, неожиданно, но до глупой улыбочки приятно. Он замер, словно вкопанный, стоило уловить в движениях Ромы намерение приблизиться к его лицу, в ожидании и предвкушении вперился взглядом в его губы с видом ребенка, который ждет, когда мама наконец оплатит игрушку на кассе и отдаст таки ему. И все бы ничего, если бы из конца коридора не донесся цокот каблуков. — Бля-я-я, — протянул досадливо Рома, расслабив мышцы шеи и дав голове свободно повиснуть, представляя Антону вид его раздосадованной макушки. А он, хоть и был не менее расстроен, не удержался от тихого смешка, польщенный тем, как сильно Роме хотелось его поцеловать. Но, когда стук каблуков о паркет дополнился противно писклявым голоском, обоих словно холодной водой окатило. — Лариса Александровна, — шепотом констатировали оба в унисон. Они не забыли, как прятались от нее в мужском туалете, и теперь боятся, что не забыла их и она. Переглянувшись, они практически на цыпочках, максимально бесшумно, насколько это возможно на деревянном паркете, стали удирать подальше от худощавой смерти, грозящей вновь застать их не на занятиях. К слову об этом. — Какой у нас вообще урок? — шепотом спросил Рома. — География. В Ромкиных глазах блеснула надежда. — Я ни на что не намекаю, но… — Да, думаю, ее можно прогулять, — не задумываясь, ответил Антон, сам не понимая, что послужило такой веской причиной. Он уже понял, что Рома оказывает на него не самое лучшее влияние, но ничего не мог с собой поделать: сидеть под нудный гундёж географа не хотелось от слова совсем. А Рома… имел очень интересные намерения несколько секунд назад. Он с таким предвкушением ждал, когда он таки его поцелует, чтобы в итоге напороться на завуча, которая всему помешает? Ну нет. Он искренне надеется, что Рома знает более уединенные места, чем коридор третьего этажа, иначе не посмотрит на дежурящих по школе церберов в очках и прямо тут схватит Рому за лицо с призывающим к действию «ну давай!». Рома обрадованно заулыбался и, уже выйдя на более-менее безопасный участок — лестничную клетку, — сказал: — Идем. — Куда? — заинтриговано спросил Антон, будто ему не все равно куда с ним идти. — Щас покажу! Это уже другое дело, удовлетворенно подумал Антон, следуя за Ромой на четвертый этаж.***
Кто ж знал, что дверь, ведущая на крышу, уже несколько лет как ничем не заперта? По словам Ромы, её где-то лет пять назад вскрыли тогдашние старшеклассники, а так как ремонт в этой школе не делали ещё со времен совдепа, то и нужды проверять целостность замка на входе не было. — И часто вы сюда лазите? — поинтересовался он, рассматривая совершенно новый для себя вид. — Да не, тут особо делать нехер. Покурить, разве что, но ты, пока дойдешь, уже перехочешь. Лишь бы ты целоваться не перехотел, тут же подумал Антон, косясь на стоящего неподалеку Рому. — А мне нравится, — сказал он, подходя чуть ближе к краю, ведомый любопытством. — Никогда не был на крыше. — Серьезно? — насмешливо-удивленно спросил Рома. — Ещё скажи, что не пил никогда, я тогда курить брошу, — тут же послышалось сбоку, стоило ему словить обзор на весь школьный двор. Рома сжал его рубашку в области локтя, будто тот мог в любой момент поскользнуться и навернуться с четвертого этажа. — Не перегибайся, заборчик на соплях держится. — Нет, пил, конечно, — говорит Антон, послушно делая крошечный шажок назад от перегородки близ края крыши. — Но так, на застолье и некрепкое. Шампанское там, вино домашнее… — И правильно, — вздохнул Рома, задумчиво закусывая губу. — Хуйня это всё. Антон перевел взгляд на Ромкин профиль. Желваки того заиграли, выдавая стиснутые зубы, а взгляд вдруг стал даже немного печальным. Он-то думал, что Рома не прочь побаловаться алкоголем, как и большая часть их сверстников. Как, оказывается, всё не так ординарно, как он думал. Он вдруг почувствовал, как ладони касаются чужие кончики пальцев. Замерзшие на ветру, они прикосновением создавали на коже легкое покалывание. Тут же захотелось согреть их, несмотря на то, что и от его собственных рук тепло не исходит уже давно. Он совсем легонько, лишь проводя кожей по коже, отозвался на прикосновение, когда они встретились взглядами. Говорят, в глазах можно увидеть душу человека. Антон не верит в подобную чушь, но сейчас, когда, кажется, все вокруг них замерло в ожидании, он поистине ощущает, как и сам невольно дает изучить свое сознание. Ведь нельзя взглянуть в глаза другому, скрыв при этом свои. Он аккуратно поглаживает большим пальцем чужие костяшки, ощущая колющую шерховатость, а после — как уже сам Рома легко тянет его к полу, вместе с этим сам опускается. Антон поддается и в процессе понимает, что сидя их не будет видно буквально никому с улицы благодаря перегородке. «В следующий раз нужно будет очки снять», — вспоминает он фразу Ромки, когда мир вокруг него расплылся, а сами окуляры тот отложил где-то близ своей голени. Уже несколько секунд спустя, когда оба устроились на редко усыпанный мелкими камушкам пол, Антон с придыханием глядел на то, как Рома очень неловко, сглотнув, тянется к нему, чуть склоняя голову вбок. Пульс взял повышенный ритм, кровь забурлила похлеще, чем когда он выступает перед публикой, и, он уверен, их лица сейчас принимают абсолютно одинаковый цвет переспевшего бразильского помидора. И лишь когда губы соприкасаются, в сердце на секунду-другую будто бы разверзается электрический разряд. Он распространяется по мышцам: груди, плечам, ладоням, одна из которых уже цепко сжимает чужую, боясь упустить, по ногам, колени которых, не сиди они, наверняка подрагивали бы и даже по самим губам, которые стали до невозможного чувствительными. Антон рвано выдыхает носом, когда Рома чуть смелеет, кладет ладонь ему на плечо и начинает целовать чуть требовательнее. Он сминает его губы медленно, в воображении встала картинка липкого и вязкого меда, который стекает с ложки так же медленно, как его целуют, и такой же сладкий, как те самые ласкающие его губы. Он почти задыхается, когда с плеча ладонь перемещается на его затылок и даже тихо и довольно мычит, когда пальцы зарываются в волосы. Он поддается чуть вперед, опираясь рукой на пол близ чужого бедра, и чуть съезжает, мажа губами по области немного выше подбородка. Он искренне удивился, когда в ответ получил легкий чмок в скулу. А затем и в щеку. И в краюшек губ. А после снова расплавился в ощущениях, словив новый, еще более чувственный поцелуй, который ощущается уже не просто как односторонняя ласка: они будто прилипли друг к другу, клещами вцепились в губы и не хотят отрываться. Но вдруг Антон приоткрывает рот, и Рома, вдруг решивший придвинуться поближе, больно стукается о чужие зубы своими. Антон негромко взвыл, приложив ладонь ко рту, а Рома втянул воздух сквозь зубы, издав звук на подобие шипения. — Блять, — выругался он, проводя языком по больному участку, из-за чего нижняя челюсть немного выдвинулась вперед. — Прости. — Нормально, — щурясь, говорит Антон, ощущая отголоски боли в десне. — Зубы на месте и хорошо. — Чё ты рот вообще открыл? — спросил Рома, всматриваясь в опирающегося на одну руку позади себя, Антона, ноги которого, будучи скрещенными «бабочкой», очень откровенно демонстрировали обтянутые брюками бедра. Он отвел взгляд от греха подальше. — Да не знаю, само получилось, — сказал Антон, по-лисьи щурясь в попытке разглядеть хотя бы лицо напротив сидящего человека. — Это я должен спросить, зачем ты в меня врезался, — дружелюбно подначивает он. — По инерции, — пробурчал Рома. — Тогда советую брать разгон поменьше. Ты же не хочешь, чтобы я, как Бяша, ходил и «сепелявил», — дурачится он, а затем перенес вес с руки на все туловище, приблизился и сказал с практически научным любопытством: — А давай попробуем с открытым ртом. — Чего? — на секунду испугался Рома такому прямому предложению. — Типа… с языком? — А почему нет? Думаешь, противно? — Да не, — пожимает плечами Рома, все больше краснея под прицелом зеленых глаз, — люди же как-то лижутся и, вроде, даже кайфуют с этого. — Значит, да? — взволнованно уточняет Антон. — Хули нет-то? — ни секунды не сомневается он. — Погнали. Подавляя улыбку, оба со смешным выражением полной концентрации на лицах исполняют то же, что и несколько минут назад, чтобы в процессе, когда Антон призывающе сжал чужое плечо, приоткрыли губы, на пробу впуская друг друга внутрь. Они немного вздрагивают, привыкая к непривычным ощущениям прикосновения языка к языку. Замирают на пару секунд, за которые Антон успевает мысленно описать свои ощущения, как «я будто присоска на кафеле», но после короткой пробы, когда оба начинают оценивать разницу, немного привыкают друг к другу, все эти сцены в фильмах и то удовольствие, которое мелькает на лицах актеров, становится предельно понятны. Руки вцепились в чужие надплечья, грозясь вскоре перебраться на затылок, а от него — к румяным щекам, которые имеют такой же смущенный оттенок, как и его собственные. Настолько иные ощущения накрывают его, что грудная клетка отказывается впускать в легкие кислород, решив, что от такого и сдохнуть будет не жалко. Забеспокоившись, что на смену красной кожа станет синей, Антон все же решает ненадолго разорвать поцелуй. Ромка, все еще находясь под влиянием неги, тянется за ним, но в конце концов все же отлипает, обнаружив, что туловищем наклонен к Антону настолько, что тому пришлось немного отклониться назад, а ему самому — наклониться, что теперь смотрит на Антона чуть снизу вверх. — Я щас задохнусь, — признался Антон, часто дыша. — Есть такое, — согласился Рома, не сводя обожаемого взгляда с его лица. Они так и сидят, выравнивая дыхание, а когда Ромкина рука заботливо поправляет светлую челку, убирает пряди от глаз, снова тянется, привставая и теперь, опираясь на колени и одну руку, другой притягивая голову не сопротивляющегося Антона к себе, решается вновь испробовать совершенно новый метод поцелуя. Антона бросает в жар от чужой напористости. Ему неслабо льстит то, как Ромка рвется к нему, как поправляет волосы и нежно поглаживает затылок, беспрепятственно целуя его глубже, уверенней. Руки, на которые он опирается, начинают предательски подрагивать, но этот мелкий дискомфорт не может сравниться с тем, какое колоссальное удовольствие приносит ему происходящее. Во рту становится горячо. Антон каждой клеточкой тела может чувствовать протекающий от грудной клетки жар, как мышцы превращаются в жидкий метал, а в глазах плывет не то чтобы от плохого зрения, а от получаемого удовольствия. Он поддается вперед, блаженно сгибая уставшие руки, на которые теперь можно не опираться и, сам точно не зная, что делает, заводит Ромке за шею, обнимая. Теперь ему в полной мере стало ясно, что значит «терять голову». Он пропускает сквозь себя тысячу уколов маленьких иголочек, будто после морозной погоды все тело окатило горячей водой, когда чувствует на ребрах так знакомые ладони. Словно на пробу, еле прикасаясь к чужому телу, он сначала легонько проводил ими ближе к спине, но, не почувствовав протеста, позволил себе увести руки на талию, после чего Антон не смог подавить судорожный вздох. Возможно, причина в том, что ему попросту не с чем сравнивать, но настолько острых, искристых ощущений он до этого не испытывал ни разу в жизни. Можно было бы сравнить с американскими горками, когда летишь вниз с такой скоростью, что желудок подходит к горлу, а дух захватывает, что невозможно дышать, но это было бы слишком грубо. Что удивляло не меньше, так это то, насколько трепетным и ласковым оказалось обыкновенное прикосновение таких грубых рук, на костяшках которых еще не успели сойти покраснение и темные корочки после одной из драк. Они разрывают контакт губ, но не спешат отстраниться. Антон чувствует такое же сбитое дыхание, как и у него самого, как ладони на его теле легонько передвигаются то вверх, к ребрам, то обратно вниз — к талии, и смущается, осознавая, что ими Ромка чувствует каждый его неровный вздох. Антон немного отдаляется, вновь ставя ладони на надплечья, и теперь смотрит напрямую в Ромкины глаза. Хорошим только что произошедшее назвать нельзя. Минимум «крышесносно», с другим описанием он в корне не согласен. И кажется, Рома с ним абсолютно согласен. — Нужно чаще приходить на крышу. — Да тут же максимум покурить, — улыбается Антон, дав кистям возможность свободно висеть за спиной Ромки, вальяжно передвинув на место ладоней предплечья. Тот же в свою очередь складывает пальцы в замок и позволяет им преспокойно лежать на пояснице Антона. Такая расслабленная близость не вызывает абсолютно никакого дискомфорта, а даже приятно будоражит от самого осознания новизны прикосновений. В животе то и дело сокращается теплая спираль, стоит Ромке сделать малейшее движение кистями, из-за чего Антон не решается смотреть никуда, кроме как в расстегнутый воротник темно-синей олимпийки. Молния на нем не новая, немного грязноватая. Четко виден участок, где она переломилась и не позволяет бегунку дойти до конца — всего-то четыре зубчика до верхнего ограничителя. Всего пара сантиметров до встрепенувшегося кадыка, владелец которого слышимо с такого расстояния сглотнул. Антон выровнялся, ладони сползли к надплечьям, от них по крепким плечам, натренированным годами занятий боксом, где пальцы, словно боялись потерять контакт с чужим телом, несильно сжали белые полосы на рукавах. Он не хотел связывать эту тягу с одним конкретным словом, не хотелось называть вещи своими именами, ведь именно сейчас он не настроен на здравые рассуждения. Все они на корню пресекались тем, что Антон абсолютно точно и смело может определить словом — удовольствием. Когда им приходится быть вместе, никто особо и не задумывается «почему?» и «зачем?», желание появляется лишь одно — быть рядом. Неважно как именно: просто стоять и беседовать о темах несущих или крепко вцепиться в чужой воротник и прижаться губами, ощущая на себе чужие руки, от которых волоски по телу встают дыбом. Он поднимает взгляд на чужое лицо, когда ладони с его талии неловко перемещаются на руки, ближе к локтям. Зрачки напротив расширены, он почти может разглядеть в них свое отражение, но тут Рома слегка прикрывает веки и вновь сокращает между ними то смешное расстояние, которым пытались сдерживаться от очередного поцелуя. Их головы уже сами подстраиваются друг под друга, губы находятся сами собой. Но, коснувшись, они лишь чуть застыли в таком положении с закрытыми глазами. Совсем иначе, нежели минувший долгий и томный, от которого спирало дыхание и поджимались плечи от нахлынувших ощущений. Сейчас же от недолгого касания его пробирает с ног до головы чужой лаской. Аккуратность и трепет, с какими к нему ластятся и смотрят, заставляют хотеть вздохнуть влюбленно, чтобы легкие наполнились прохладным ветерком, отдающим нотками уже намеревающихся расцвести растений, пробившихся сквозь прогревающийся с каждым днём все больше грунт. — Ладно, только на «покурить» это место не тянет, — признался Антон вдруг, заставив Рому усмехнуться и фыркнуть от смеха, уведя взгляд в пол. Они окончательно расцепились, предпочтя вести диалог уже в более удобных положениях, а Антон — в очках, которые ему услужливо подал Рома, который их с него ранее и сцепил. Приятно было сменить положение, ведь за время их практики нежные места успели затечь. — Я ж говорю: нужно чаще приходить, — сказал Рома, блаженно вытянув ноги перед собой, что за ним повторил и Антон. — С тобой, — добавил тот, удобно оперевшись руками позади себя. — Конечно, со мной, — приподнял брови Антон. — А то тебе придётся практиковаться на помидорах. — Нет уж, — хмыкнул тот. — С тобой как-то поприятнее будет. — Я польщен, — сказал Антон, толкнув друга плечом. — Да и ты уже стал не промах. — Да-а-а? — заинтриговано протянул Рома, откинув голову назад. От этого действия его острый кадык стал выделяться четче, каждая последующая фраза сопровождалась выразительным движением хрящика. — И на сколько я сегодня справился? Девяточку не зажмешь? — Хм-м-м… — наигранно вдумчиво протянул Антон. Ему-то сравнивать не с чем, но они оба прекрасно понимали, что эта игра для них значит совсем иное, нежели проверка чьего-либо мастерства в поцелуях. Так они старались избежать накрывшего их из раза в раз смущения. — Сколько там я говорил в прошлый раз? — Шестерку! — недовольно воскликнул Рома, моментально вспомнив оскорбившую его оценку. Антон рассмеялся. — Незаслуженную, между прочим! — Лучше б ты так насчет школьных оценок переживал! — улыбается он, поправляя челку. — Хорошо. В этот раз восемь. — Да ладно, тебе что, один балл жалко? — упрямится Рома, как малое дитя. — Да, жалко, — не отступает Антон, получая неизмеримое удовольствие. — Вот сделаешь идеально, тогда и сжалюсь. — Сжалишься?! — не поверил своим ушам он. — Надо мной?! Я тебе щас так идеально сделаю, что у тебя сил жалеть не останется! И вдруг налетел на Антона так внезапно, что тот не удержался от пугливого взвизга. Его уложили на лопатки и начали беспощадно щекотать. Да так щекотать, что, когда Ромка в очередной раз скатывался пальцами в промежутки меж ребрами, было немного больно. Тем не менее, эта забава заставила их волочиться по грязной крыше с таким озорством, с каким детеныши диких кошек катаются в сухой траве. Они нападали один на другого, смеялись и охали и, в итоге, в ужасе замерли, когда услышали скрип открывающейся двери. Стоило раньше побеспокоиться о том, что весь четвертый этаж заполнен младшими классами и библиотекой. Ладно бы одна из учительниц младших классов (они все у них по умолчанию добренькие), но их, запыханных и вымазанных в пыли, застала разъяренная библиотекарша — старая и сморщенная похуже изюма дама, у которой одежда в горошек и очки на цепочке в моде триста шестьдесят пять дней в году. — Вы что тут забыли?! — взвизгнула она своим прокуренным голосом. Парни так и застыли, находясь в неловкой не только ситуации, но и положении. В прямом смысле слова. Антон очень карикатурно уперся коленом Ромке меж ног, пока второе расположилось рядом с чужой подмышкой. В целом, он практически уселся ему на бедро, пока тот не брезговал лежать на грязной земле с полусогнутыми коленями, борясь при этом руками с Антоном. — Мы… — Э-э-э… Они одновременно начали мямлить что-то невнятное, одновременно с этим принимая стоячее положение, этим раздражая библиотекаршу еще больше. Парни видели, как начинает пульсировать зеленая вена на ее лбу, просвечиваясь сквозь тонкую кожу рассерженной женщины, и мямлянье медленно, но верно начало сходить на нет, позволяя тишине завладевать всей неловкостью, с которой двое школьников могли принимать испепеляющий взгляд библиотекарши, которая чуть ли не пар из ушей испускает, из последнего терпения выслушивав жалкие попытки парней оправдаться. — Живо в кабинет директора!***
— Ну в тебе, Пятифанов, я не сомневалась… мда, — спокойно, можно даже сказать, томно проговорила директриса, которая соизволила заговорить с парнями только спустя добрых полчаса после того, как созвонилась с их родителями. У нее был спокойный, хриплый голос, чем-то похож на мужской. Сама она была женщиной старой, советской закалки, но сильной руки, какой требует подобное воспитание, не имела. Побурчит что-нибудь да и отпустит непослушных чад на растерзание собственным родителям. Она имела раздражающее «мда» в качестве слова-паразита, а расположение ручек на столе ее вечно не устраивало. — А ты… — Антон Петров, — подсказал он тихо, не находя себе места. До чего же смешно это все получилось: грязный и растрепанный он впервые в жизни сидит в кабинете директора за то, что слишком громко дурачился на крыше с парнем, с которым полчаса назад самозабвенно целовался. Теперь они здесь. Ждут родителей под четким надзором библиотекарши и директрисы, чтобы в конец опозориться. Хотя Рома держится абсолютно спокойно. Оно и понятно, его ведь даже по фамилии запомнили, он тут частый гость. — Да, Петров Антон, — раздражающее цоканье переставляемых с места на место ручек давило на и без того натянутые нервы, — недавно же зачислили тебя… Так вот, о тебе Наталья Давидовна неплохо отзывалась, хвалила, — эта новость в данной ситуации сравнима комплименту на виселице. Проще говоря, она его ни чуть не обрадовала, — плохое на тебя влияние подействовало. Не туда ты полез… мда… — А это не Ваше дело, куда он полез, — вдруг встрял Рома, недовольно нахмурившись и скрестив руки на груди. Директриса оторвалась от перестановки канцелярии на столе и посмотрела на смелого юношу своими усталыми глазенками с предупреждением. — Не огрызайтесь, молодой человек, — проскрипела она, складывая толстые, короткие пальчики в замок. Один из них туго обхвачен очень симпатичным обручальным кольцом. — Себе же хуже сделаете. — И хватает же наглости, — вздернула подбородок, из которого выбивалось два толстых, седых волоска, библиотекарша. — А что Вы мне сделаете? — ухмыльнулся Рома, не замечая перепуганного взгляда Антона, который, не то что библиотекарше, уборщице так нахамить не посмел бы! — Знаете же, что мама моя на ваши вызовы не приходит, так чего пыжитесь? — Ну, — не поведя даже бровью, отвечает директриса, — мы надеемся. Тебя никто другой успокоить не может. Рома фыркнул, вызвав у стоящей цербером библиотекарши целый спектр эмоций на лице: от просто возмущения до полнейшего бешенства. Хотела было старушка с пеной у рта разверзнуться поучительной тирадой, что следовало бы сделать руководительнице школы, как дверь кабинета скрипнула, впуская к присутствующим невысокого роста женщину. На голове у нее тугой пучок черных волос, на лице дневной макияж, выполненный слегка неумело, будто она не пользовалась косметикой долгое время. Он не смог скрыть всех морщин вредной привычки, но румяна и несколько мазков туши смогли вернуть ее лицу былую красоту, которой в молодости могла бы позавидовать любая девица. Желавший было огрызнуться Рома вмиг умолк, узнав в зашедшей в кабинет женщине собственную мать. Ее грустные голубые глаза заозирались по помещению, а когда наткнулись на сына, приобрели выражение разочарования, которое можно было расшифровать, как «ну что, опять?». И кто бы мог подумать, он опустил голову, как нашкодивший щенок, и, по его лицу было видно, сразу же утратил весь свой запал, предназначенный для огненного спора с присутствующими взрослыми. — Здравствуйте, — кивнула вошедшая, не спеша устраиваться на стульях. — Ну и ну! — искренне удивилась директриса, потеряв свою маску абсолютного спокойствия. — Мария Валерьевна, сколько лет, как говорится, сколько зим! Не ожидала, что Вы приедете! — Вы извините, что я раньше на Ваши звонки не реагировала, вот только в себя пришла… — Долго приходили, — покачала головой директриса, но больше не осуждающе, а сочувствующе. — Садитесь, сейчас мы дождемся маму второго мальчика и начнем… Антон лично слышал, как из телефона донеслось мамино «я вас услышала» после изъяснения директрисой проблемы, но сильно сомневался насчет того, что та действительно придет. Ее состояние оставляет желать лучшего, хотя удивительным остается даже то, что она ответила на звонок. Мама Ромы расположилась, как и ожидалось, возле сына. Антон приметил ее слегка дрожащие руки, которыми она поправляла выбившуюся из прически прядь, но долго изучать новую особу не смог просто потому что нервничал, как пилот перед первым полетом. А если его мама не придёт? Она же не сказала что-то по типу «буду через пятнадцать минут», поэтому Антону оставалось только съедать себя догадками и страхом неизвестности. Получится, как минимум, неловко, если мама по итогу не явится. Но все его опасения были… нет, не развеяны, а лишь приправлены, когда он услышал щелчок дверной ручки. Он медленно обернулся к проему, чтобы вид зашедшей заставил затрястись даже косточки. Вот теперь ему точно конец. — Добрый день. Я мама Антона. Вы вызывали.