«Старики любить не умеют, говорили они».
(͡° ͜ʖ ͡°)
Lana Del Rey — Cinnamon girl
Вихрем снежинок. В кабинете переговоры. А всё начинается с «думаю». Думаю: крупные кудряшки, похожие на кольца. Думаю: чёрный тмин глаз, затмевающий разум. Думаю: ладони, тёплые и чуть шершавые, когда ощущаются на голом участке кожи. Думаю… Слишком много. Чересчур. Ведь прозрачная плёнка накрывает всё пространство мозга и заставляет думать лишь об одном конкретном человеке. Человеке упрямом, буйном, бесстрашном. Человеке неспокойном, агрессивном, злом. Человеке тёплом, нежном… красивом. Стоп. Стоп. Стоп. Ох, Мистер Рэй. Просыпаемся. Приём. Слышно? Слышны лишь помехи и отголоски сознания. Так. Мотаем назад. Плёнка крутится — эмоциональные качели, заставляющие терять дар речи и бдительность. Ещё перемотать чуток. Стоп. Тормозит ручка крутки. Рэй? Ах, да. Точно! О чём думают? Верно! Костяшки прямо по центру носа, чтоб много крови и было больно. Злые глаза, нет, раздражённые. Какие-то маты и какой-то мэр. Далее следуют угрозы. Чуть ли не убивают. Дождь. Внутри всё мокнет. А дальше что?.. Вырубают за считанные секунды. Отдалённый голос Джина, а тут конкретно подзависают на профиле: волевой подбородок, обмазанный кровью; угольный веер ресниц и кручёные естественные завитушки. А ещё запах… детской присыпки. Подумывают — это голова кругом или точно теряю себя. А ещё глубже?.. Отголоски немолодого сердца. О! Там оно в ритме дабстепа и барабанными палочками прямо по полушарию мозга с сигналом «ебануло». Нехило так. Конечно — ебануло. Не по-детски так. Помехи чуть сбавляются, до источника доходит рация. Не моргают пока. Стук пальцами по поверхности стола. Взгляд в пустоту. Никто не отвлекает. Лишь выжидающе смотрят. Очень плохо. Ручка крутится. Плёнка, плёнка, плёнка. Стоп. Плёнка: кровь, убийства, снова кровь, детская присыпка, смешинки в чёрных тминах, угрозы в сторону мистера страшилки, галстук… Тормозят. Повторные помехи. Хмм… Тут… намного глубже, чем кажется. Военная униформа. Сарказм. Платок. Стена. Спина прижатая к стене. Тело несопротивляющееся. Поцелуй. Потом ещё и ещё. Очень жадный и мокрый. Потом душ. Потом собственное довольное отражение. Угроза от генерала, что увольняется. — Мистер Рэй, — каким-то образом итальянец осмеливается окликнуть — без толку. Упомянутый не тут. А там, где нежные касания генерала. Тёплая вода. Тёплые пальцы. Тёплые объятия. Мышцы груди и биение сердца, которые ощущают голой спиной. Генерал обнимает, сидя на бортике ванны, и голову к груди прижимает, мягко водя пальцами по спутанным чёрным прядям. Мистер… да ты плывешь! Тихий разговор: «Ты меня бесишь» и саркастическое в ответ «Взаимно, родной», на что хмурят брови. А потом туманно. Расплывчато. Сонно. — Рэй, — в сотый раз. Стук пальцами увеличивается. Слышат призыв немолодого сердца. Что-что? Чувства? А слова «Мне… сложно сдерживаться. Я не отдаю себе отчёт сейчас. Я это не контролирую». Сложно сдерживаться — хотеть постоянно во всех смыслах. Не отдают отчёт сейчас — желание. Не контролируют — чувства. Цыц. С чувствами очень сложно, когда без четыре годика сорок, а впервые хочется… иметь возле себя опору. — Рэй, — голос Сокджина Итальянцы переглядываются между собой. Мистер, признаешься? Хоть себе? Нет? Ладно. Можно отложить на потом. — Рэй. Стук прекращается. Подписать себе смертный приговор — не лучшая идея. Отвлекли. Босс достаёт из нагрудного пояса пистолет. Щелчок. Спуск. Пара секунд на расстрел. Красная дыра на лбу. Вполне ожидаемо. Никто не удивлён, но страшатся. — Проваливайте, — небольшая пауза, — все. Утихомирить свой пыл, мистер! Нет, нет. Не получается. И не получится. Ведь в немолодом сердце забит гвоздём источник крупных кудряшек, и выскреби теперь, как можешь и как хочешь. А ведь не хотят даже попытаться. Избавиться. Улетучить. Нравится думать, крутить плёнку из раза в раз и забивать всякими моментами голову. Так. Итальянцы покидают кабинет. Охрана вывозит труп. Стоит запах крови — привычный. Что там дальше?.. Дальше: фиолетовая макушка, которая недовольно топает левой ногой, но издаёт очень ясную речь: — С тобой что-то не так. Теперь топает правой ногой, чуть щуря глаза. Джин опирается о стену, о чём-то задумавшись. Тэхён же подпирает кулаком подбородок, переводя взгляд на друга. — Ты о чём? А. Тут ещё Мистер не понял. Вроде взрослый, а характером смахивает на ребёнка. Это нормально, когда впервые делаешь акцент на источнике кудряшек. Мягких очень и… Нельзя продолжать, ибо снова в омут и не всплывут обратно, хоть спасательным кругом бросайся. — Ты сам не свой. — Я всегда такой. — Не как раньше. — Это что-то меняет? — Меняет. Босс выдыхает. Шарики кресла крутятся назад. Встают, пряча руки в карманы коричнево-полосатых классических брюк. — Что именно? Джин молчит — давит на нервы. Тянет время. Открывает дверь и на выходе бросает оглушительное: — Ты улыбаешься, когда задумываешься. Раньше такого не было. Бум, бум. Что-что? Улыбается? Рэй? Когда задумывается? Да нет. Бред психов. Такое невозможно! — Вали к хуям, — и злобно звучит, и раздражённо, и… поражённо. Круги по кабинету. Не могут успокоиться. Насчитывают четыре трещины на потолке. Восемь чёрных шариковых ручек и пять карандашей — два жёлтых, два зелёных и один красный — в стакане. Тринадцать папок на столе и шестьдесят шесть в стеклянном шкафу. Держатся. Насчитывают ровно сто тринадцать шагов по кабинету и тормозят возле окна. А там, за окном — мир волшебный и снежный. Пушистые снежинки и белый плед повсюду. Холод и мороз. А тут — внутри — горит сердце. Рэй заводит руку под бежевую водолазку, нащупывая рёбра, а под — ритм. Прикрывает веки, скрывая космос от мира и… выдыхает. Чувствует. Что именно ты чувствуешь? Биение. Чьё? Собственное. Какие ощущения? Странные, непонятные. О чём думаешь? О нём. Ритм привычный, чутка ускоренный. Орган бьётся нетерпеливо, качая кровь и разнося по всему организму. Дышать чуть сложно. Вдохи и выдохи через приоткрытые губы. — Я — глава мафии, — сам себе. И что? Разве не человек? — Разве имею право, — яблоки под веками ходят туда-сюда, — чувствовать? Все имеют, старина. А снежинки мягко ложатся поверх пушистого белого пледа, становясь свидетелями признания человека. — Я… Влюблен? Или хуже: погряз? Не договаривают. Вытаскивают руку, открывают глаза и мотают головой. — Да хуй с ним. Хватают трикотажное коричневое пальто, с густым чёрным мехом на воротнике, и тихо покидают кабинет. Генерала не видно целый день. На часах — девятый час ночи. Мерседес едет чёрт знает куда. Направо. Налево. Тормоз. Светофор. Сначала красный, потом жёлтый, потом зелёный. Едут дальше. На спидометре — 120. Скорость самое то. А лучше никак не становится. По-старой: повтор, повтор, повтор. Тормозят. Длинные пальцы постукивают по обивке кожаного руля, отбивая незамысловатый ритм. Поворот головы. На экране светофора — шесть секунд, после чего можно будет езжать, куда несёт жизнь. А тут замирают, когда чёткое зрение ловит через большие стеклянные магазинные окна кудрявую макушку. О чёрт. А снежинки всё падают и падают, накрывая землю белым ковром. Левый зрачок ширится, съедая глаз. Теперь мало походят на человека с анизокорией. Нещадно сигналят. Звонит телефон. А тут Тэхён, замерев статуей, смотрит на кроличью улыбку и медленно погибает. О! Эта улыбка — широкая очень, с двумя большими передними зубами. Тёплая и мягкая. В большой ладони покоится маленькая ладошка ребёнка, который тоже светится улыбкой. Точь-в-точь как у генерала. Зависают. Бум. Повторный звонок вырывает из мыслей. Босс паркуется недалеко от магазина, одновременно отвечая на звонок. — Перейдём сразу к делу: чего ты хочешь? На том конце провода Чимин недовольно цокает. — Трахнуть твой мозг. — Иди лесом, я занят. Занят? Сталкерством? Ну-ну. — Чем? — Чимин, — обречённо, пока расширенные зрачки наблюдают, как генерал приседает на колени и мягко обхватывает большими ладонями детское лицо. Ух! А снег внутри становится лужей. Солёной. И мутной. — Ладно, — шуршат чем-то, — я хотел сказать, что ты идиот, раз провалил сделку с итальянцами. — Всё сказал? На том конце провода удивляются, что не язвят в ответ. Чимин что-то говорит, а в ответ не слушают. Потому что подвисают снова. Рэй по сухим губам генерала читает: раз, два, три. А затем ребёнок начинает дико орать и истерить, отчего очередь пропускает генерала за оплатой. Хитрец. Чимин молчит. Покупку оплачивают. А ребёнок успокаивается. Водительское стекло чуть съежает вниз, улавливая детский голос: — Я холошо сплавился? — на что генерал звонко смеётся, шурша пакетами. — Пяти из пяти, Кики, — отбивает кулачок. Марио радостно хлопает в ладошки, шмыгая носом. Пушистый каштан волос, вылезающий из красной шапочки. Румяные щеки и дутый, до колен, зелёный пуховик. Ребёнок шагает к камри, открывая заднюю дверь. — Какой мутик будем смотлеть? — Монстр в Париже. Кики поднимает кулачки вверх. Тэхён тихо… посмеивается. — Ты точно крышей поехал, — звучит в трубке, и сразу же отключаются. — Что? — немой вопрос босса. А по ту сторону части генерал уже садится в машину и плавно выезжает с дороги. А тут что делают? Правильно. Едут по пятам, стараясь остаться незамеченным. Едут. Генерал домой, босс — за генералом. Сам понятия не имеет, что делает, но все любят загадки, но не любят отгадывать, ведь нужно напрягать мозги. Потому что всё — на потом. А тут главное — вслед за сердцем.Lana Del Rey — Brooklyn baby
Влево. Светофор. Тормоз. Поворот. Скорость. Зелёный светофор. Обгон. Пульсация. Вправо. Тормоз. Генерал выходит из машины. Б у х. Поднимает голову ввысь к небосводу — ловит крупные снежинки лицом. Глаза прикрыты. Завораживает. Спирает дыхание. Захватывает дух. Ух! Чонгук растягивает губы в улыбке, пока босс медленно себя теряет. Рука лезет во внутренний карман чёрного пальто. Достают пачку сигарет «Black & Gold» и блестящую красную зажигалку. Сейчас или никогда. Хлопает водительская дверь. Тэхён хрустит снегом под подошвой, почти что орёт: — Я разве не просил завязать с сигаретами? Генерал даже не отзывается — обратно возвращает вещи во внутренний карман, усмехаясь. Х и т р е ц. Хруст. Отпечатки подошв. Хруст. Снежинки. Хруст. Останавливаются почти вплотную. — Зачем следишь? О! Поймали с поличным. Стыдно? Нет. Совсем. Мафия ничего не боится. — Имеет значение? — до жути хочется стряхнуть снежинки с кудряшек. Не отвечают. Лишь запрокидывают голову назад, обнажая широкую шею. Глаза — блестят. Смотрят пару секунд в бескрайнее чёрное полотно, затем возвращают взгляд обратно и на низких децибелах выговаривают: — Имеет. Такой… бесячий тип. Раздражает до содранной кожи. Лишает ума, дара речи. Такой… упрямый, непослушный, со стальным характером. Такой… такой… прекрасный, что хочется сначала ударить, а потом затискать в объятьях и в них же задушить. Ох, Мистер Рэй, действительно стареешь! Глубокая безмятежность в чёрных зрачках. — Не предупредил, что будешь отсутствовать. И так понятно, что поступают всегда по-своему. Ладонь генерала ложится на плечо босса, чуть сжимает. Бух. Просто взял и сделал. Дальше… — Я обязан? — рука ползёт выше — к шее, очерчивая правое крыло бабочки. — Обязан. Тыгыдык. Скачет сердце, скачет, обнажая полностью провода, впуская дикие феромоны нежности подкожно. Резкий скачок. — Буду знать, — на прицеле. Что за игривое настроение? А потом, да, уносит далеко за горизонт чёрного полотна и вытряхивают душу наизнанку. Холодный кончик носа генерала упирается за ухом, касаясь чёрных отросших прядей. Ведут. Вбирают запах мороза шумно. Снежинки всё падают и падают. Снова становятся свидетелями чувств двух взрослых мужчин. Один раз и ничего не случится, верно? Так ведь говорят? Один раз. Один раз. Всего лишь. Сухие губы прижимаются за ухом, оставляя поцелуй. Электроимпульсы. «Я дико скучал, представляешь?» Душа в пятки. Т а х и к а р д и я. Что ты делаешь — тупой вопрос. Зачем это делаешь — ещё хуже. Почему делаешь — не стоит вообще задавать. Лишь стоять и принимать то, что тебе дарят. Тепло. Очень. Рука генерала питоном ползёт, прячась в чёрной норе на макушке. Пальцы сжимают несильно пряди, сильнее прижимаясь носом за ухом. Дыхание щекочет. Немота. Слепота. Мистер Рэй, не совсем уж ты и мистер. — Спятил? — вроде человеку тридцать шесть, а вопросы какие-то не такие. Чонгук лишь тихо посмеивается, согревая дыханием. Ну вот как тут думать разумно? — Только сейчас заметил? Хэй, тут генерал разводит кляксы на шее губами, что тут заметишь, кроме теплоты? Выдох — вот на что хватает сил. И на то, чтобы отцепить от себя, прижать к камри и со всей силой впиться в губы, срывая довольное рычание. Язык, что проводится между и сразу же встречается с горячим ртом, выбивает воздух. Руки — на талии, под чёрное пальто. Морозный ветер, что витает в воздухе, окутывает теплотой. Язык к языку. Грудью к груди, чтоб чувствовали единое биение. Мокро. Резко и слегка грубо. Немного кусают нижнюю губу и оттягивают. Снова целуют нетерпеливо, со вкусом, увлажняя сухие губы. Жарко. Отрываются. Точнее, отрывают, чтобы глотнуть свежего холодного воздуха. Приятно. Тут слышны фейерверки. Чувствуется воздушное небо. Марципановые снежинки. Чувствуется теплота румяных щёк, когда касаются носом. — Не играй со мной, товарищ генерал. Упомянутый лишь массирует шейные позвонки. Пальцы лезут дальше — внутрь, под ворот водолазки, касаясь песочной кожи. Молочная теплота, сливающаяся с холодным песком. — Даже не думал. Хриплый полустон выдохом через нос, когда касаются лопаток. Массируют. Целуют в висок. Нежно. Издевается? Задняя дверь камри хлопает, слышен топот ножек. — Дядя. — Я тут, — выдергивают руку, но не отцепляют от себя. Рэй помутневшим сознанием ловит сонные глаза и заспанное лицо. Ребёнок причмокивает губами, ничего не говорит пару секунд. А потом мило улыбается и машет маленькой ладошкой. И так тепло внутри. Локтем бьют по животу, чтоб помахали. Слушаются. Цыц. Хрустят снегом и прыжком подходят к генералу, вытягивая вперёд руки. Приходится нехотя отойти в сторону. Марио укладывает голову на крепкое плечо дяди, большими глазами смотря на незнакомца. — Мистел стлашилка? Удивлённо вскидывают брови. — Марио, — строгое от дяди. Тихий детский смех. — Домой, — ребёнок сладко прикрывает глаза, потираясь румяной щекой о плечо дяди. Тишина. Гляделки. Снова тишина. Прищур космических глаз недовольных. В последний раз — стучит в мыслях кулаком. Решаются. Чонгук хватает за чёрный меховой ворот пальто и тянет на себя, оставляя поцелуй на пухлых губах. Звонкий. Вкусно. Заложило уши. — Иди домой, мистер страшилка, — плавно вышагивает в сторону подъезда. Даже не оборачиваются.«Видел бы ты себя моими глазами».
Босс в конкретном шоке. Нагрудный пояс очень сильно сжимает рёбра. Сдавливает грудь, не даёт возможности дышать. — Что это было? Сказать? Это были чувства, Рэй. Сечёшь?(͡° ͜ʖ ͡°)
Возможность передохнуть исчезла ещё полчаса назад. Возможность свалить — не самая лучшая идея сейчас. Сколько ни стреляй, люди не кончаются, зато кончаются пули. Перезарядка автомата, который запачкан в крови. Босс стреляет то в сердце, то в голову. Джин прикрывает. Генерала не видно — большая проблема, ведь внутри бьётся от страха жук, непонятно от чего. Жужжит — б-з-з. Бесит. А там дальше подключаются пчёлки и жалят в области груди. Набухает сильно, что давит. Искать. Где-то здесь или там, но генерала отыскать. Итальянская мафия повсюду — не поладили, бывает. За дверью слышится перестрелка. Отыскать, отыскать, отыскать. — Осторожнее, старик хренов, — раздаётся за спиной, следом — пуля, которая застревает в межключичной ямке противника. Брызжет алая жидкость во все стороны. Тэхён медленно поворачивается, сразу ловит глазами Чонгука. Автомат в руке. Военная униформа, не как у всех, а по-особенному. Лицо — серьёзное, волевое. — Умудряешься шутить? А в ответ тишина. Даже не смотрят. Но быстро отвечают на звонок, прикладывают телефон к уху. Да, вокруг царит смерть. Да, вокруг хаос и ужас. Всё «да и да», а мир застыл на одном человеке. Не изъясняется судьба ответом на вопрос «Что со мной происходит?». Лишь коварно улыбается и зубы скалит, стуча игриво по костям рёбер. И поделать ничего не можешь. Одно лишь — смириться. Осмыслить. Оглавить страницу жизни «познания себя», что означает: «отыскать себя и себе подобного». Себе подобного — душу, сердце, чтоб были рядом и всегда хотели касаться в ответ. Быть нужным. А остальное?.. Остальное неважно — скажут старики и тихо посмеются, глядя на большой экран плазмы, в котором фильм про одного тридцатишестилетнего старика. А-йа-йа-й. — Понял, сейчас буду, — голос Чонгука возвращает обратно на землю. — Где будешь? — Дома, — отвечают чётко и ясно. Рэй хмурится. Поясняют: — У Кики температура. Т и ш и н а. О! А в ответ что?.. Ничего. Просто разворачиваются и стреляют в каждого, кто попадается под ногами. Злость. Агрессия. От чего так? Ощущение брошенности? Вроде и не дети, а колет игла и так не по-детски в области груди. Непонятно всё очень. Дико бесит. Всё как в тумане. Ночь на районе. Король никогда не проигрывает, но… проигрывает самому себе. Впервые. Некоторые спросили бы: «А в чём, сынок?». А ответить ничем не находится. В чём может проиграть себе человек? Помехи. Не слышно! Ещё громче! В ч у в с т в а х. В с л а б о с т и. В м и р е. Тем самым миром, у которого шесть букв в имени и три в фамилии. В прозвище — семь. Голова кружится. Быстрый стук пальцами по колену. Секунда. Что там? Час ночи на экране телефона. Тык, тук, тык, тук. Ещё пара секунд. Что дальше? Мысли. Тык, тук, тык, тук. Сколько так сидят? Два или три часа? И потихоньку, медленно, но верно, приходят к итогу: небезразличен, хочу, каюсь и грешу, но чувствую. Хотеть можно путем физического контакта. А тут движок другой, наоборот. Здесь хотят морально. Да и во всех смыслах. Мысли, не у всех грязные, в меру. Секунды — песок сквозь пальцы. Минуты — осмысления и понимания чего хочешь. Час, два и три, или больше — пустая трата времени на размышление. Вечность — вот чего хочется. Поэтому мчатся на высокой скорости, как ненормальный психопат. Как ненормальный одержимый психопат за своей жертвой. Затем лестница длиною в жизнь. Стук в дверь и ожидание. Жизненно необходимо увидеть и ощутить.Lana Del Rey — Sad girl
С ума чуть не сходят от ожидания. Когда заносят кулак, датчик пиликает и открывается дверь, являя взору Чонгука. Полуголого. Одни шахматные широкие брюки. Мокрые кудряшки. Молочная кожа… Налитые краснотой губы. Узорчатые вены. — Ты прикалываешься? — с выдохом. Реакция бурная. — Возможно, — выбивающее весь воздух из лёгких. Отходят в сторону, пропуская. Всё в тумане — мокрый осадок, корабли и заблудившийся незнакомец. Барная стойка. Высокий стул. Гость за собой приносит лишь холод и декабрьский мороз, что мгновенно сменяется теплотой. Кухня встречает приятным освещением в углу барной стойки. Чонгук заходит следом, отпивая прямо из бутылки — глотает очень шумно и жадно. Всё прослеживают. Подмечают: каждую мышцу, металлический блеск на молочной коже, взгляд исподтишка. Ох, детские игры. От кожи до костей — мелкие ожоги. Знают, что хотят. Всё знают и понимают. А эти космические глаза — кометы, галактика, созвездие. Расширенный правый зрачок и обычный второй. Ярко-карий цвет — измельчённый грецкий орех, прямо чувствуется на языке. М о л ч а н и е. Н е м о т а. И так хорошо, без лишнего. Лишь пара метров, он и глаза в глаза. Рэй зачёсывает пятернёй чёрные пряди назад. Осмеливается нарушить тишину. — Подойди. На что усмехаются. — Я тебе н… Перебивают. — Подойди, — властно, приказным тоном и устало. Слушаются. Тыгыдык. Мягкой поступью леопарда, мелкими шагами, останавливаясь слишком близко. Интимно. Длинные пальцы игриво ложатся на стянутый пояс брюк и тянут к себе — между разведенных ног. Тыгыдык. А что делают дальше?.. Судьба, задержав дыхание, наблюдает из угла. Дальше… происходит взрыв. Оставляют отпечатки губ под пупком. Сверху слышится судорожный выдох. Губы — обветренные, но мягкие и тёплые. Руки — чуть шершавые и горячие, обнимающие за бока. Молочная кожа на фоне песочной — горячее капучино. Лоб утыкается в белую линию живота, нос задевает мышцы пресса. Одним глотком вбирают через лёгкие запах наготы. Ладонь генерала по-хозяйски опускается к спутанным чёрным прядям, зачесывая назад. А те, что покоятся на боках — руки Тэхёна, — ползут к спине, медленно поднимаясь к острым лопаткам. Так… уютно, будто ты дома. Так хорошо, как никогда раньше.«Что ты делаешь со мной?
Что я творю?
Почему сейчас?»
Это нормально — иногда заблуждаться в своих мыслях. Теряться в них, но всё равно прийти к выводу. К чёрту грешный мир. Пора в сезон влюблённости. Слова излишни, касания — вот что имеет значение. И нос, который медленно ведётся выше. Тут сами по себе прикрываются глаза, а под — яркие светлячки. Чонгук запрокидывает голову назад, обнажая мышцы шеи. Наслаждается. Вздрагивает, когда оставляют влажные поцелуи. Губы движутся вверх. К горлу. Тёплое и сбитое дыхание деликатно оседает на коже. Прикусывают кадык. Движутся снова вверх, к подбородку. Тихо, тише, тихонько. Чуть приоткрытые губы. Манящие. И до них добираются успешно. Нежный бархат верхней губы ловят своими, мягко оттягивают зубами, смакуя, переходят к нижней. Чувствуют блаженство. Сладко. Секунда. Ещё одна и последняя. Срываются. Широким мазком врываются в рот, притягивая к себе за изящный изгиб поясницы. В ответ страстно отдаются во власть греховного искушения. Сиплое дыхание между. Свистящее. Губы тиранят, хозяйничают языком, широко раскрывая рот. Вибрация внизу живота. Взрывы. Что это? Раскрытие? Ах да! Крылья щекочут внутри. Резко взмахивает стая бабочек, и шумят. Шарят, изводят, выворачивают наизнанку. Кружатся. Щемит в груди. Приятно. Мёртвые восстанут из пепла, чтобы посмотреть на чистые чувства, появившиеся в жестоком мире. Язык к языку. Посасывают. Прижимают властно к себе. Целуют с напором и чуть грубо. Жадно. Собственнически. Чтоб знали, кому принадлежат. Чтоб догадались, кому принадлежит орган под рёбрами, который лихорадит суматошно. Сумасшедше. Тянется блестящая нитка слюны, когда отстраняются. Пару секунд смотрит в правый чёрный тмин, затягиваясь на дно; затем в левый, где — бездна, мутность, вожделение. Тут всё без слов понятно. Хватают за шею и прижимают к барной стойке, сипло выдыхая в припухшие губы. Зрительный контакт не прерывают. Смотрят жадно. Томно. Властно. Тэхён ведёт пальцами вниз по груди. Медленно, плавно, чтоб задыхались. Чонгук ничего не говорит, лишь прикусывает изнутри щеку. Подушечки пальцев на кубиках пресса, плавно переходящие к поясу шахматных брюк. Снова молчат. Горят. А пальцы игриво прокрадываются внутрь, а под брюками — ничего. И это лишает здравомыслия. Ясности. Касания. Выворачивающие наизнанку. Хочешь не хочешь, становишься чувствительным. Когда пальцы дотягиваются до красной головки, оба притягиваются друг к другу магнитом, дико врезаясь в губы. Этот несдержанный и низкий стон. Выбивающий из колеи. «Я бессилен перед тобой». Возбуждение сильно сжимают рукой. Генерал проходится битком по груди напротив. — Не дерзи, — прижимается виском возле уха, горячо выдыхая. Так, главное — не терять контроль, остальное пустяки. В ответ тоже дерзят: оттягивают ворот синей водолазки и целуют крыло правой бабочки. Прижимаются влажными губами к скрытому шраму, чтоб цепочками от уха до уха. Глотают страх, который чувствовался в прошлом, когда резали. Приговаривают шёпотом: «я рядом, понял?». И этого хватает, чтоб стянуть с себя мешающую ткань и почувствовать тепло чужого тела, чтоб одни атомы на двоих, единый ритм. Говорить сейчас «хочу» — бессмысленно. Чувствуют. Кольцом из большого и указательного пальцев по крупному и твердому стволу. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Температура тела выше тридцати шести градусов. Разум затмевает чувства. Вверх, вниз. Очерчивают каждую крупную венку на стволе, размазывают предсеменную жидкость. Соль на рогатке ключиц и молочной шее. Слизывают. Глотают. Рэй не глаголет пустое: «коснись меня тоже». Лишь прижимается пахом к чужому, даёт понять, насколько сильно желает. И понимают с полуслова: расстёгивают ремень, пуговицу, дальше молния замка. Касаются по-хозяйски члена, растирая головку, выбивая весь воздух из лёгких. Крупные мурашки, режущие каждую выпирающую кость позвонка. Вроде взрослые люди. Вроде не впервые. Но с чувствами получается острее, интимнее, желаннее. Виброотклик. Электричество распространяется по всему телу — кольцом из пальцев по всему органу, на пару с ритмом генерала. Хочется ещё ближе, теснее. Чтоб слиться. Хочется сделать многое. Тэхён заводит руки за чужую спину, сжимая округлые ягодицы. Оставляет красные отпечатки пальцев. Вдыхает и выдыхает в губы напротив. Проводит по ним языком. Ух. Уносит… Сносит крышу.«Что с моим сердцем?»
Ублажать и себя одновременно приносит невъебическое удовольствие. — Ты в последнее время меня не слушаешься, — с хриплым полустоном. — Ты в последнее время действуешь мне на нервы, — генерал выдыхает в губы, когда соединяют головки. Эйфория. — Неужели? — хватает сил играть. А Чонгук, да, молчит и смотрит. Обнимает за лопатки, терзает свои губы, но взгляда не отводит. Кристалики пота, что щекочут внутренности. У босса левый зрачок ширится. Тело полыхает огнём, кожа блестит серебристой жемчужиной. Вперёд-назад кулаком. Слышны звуки морских китов и бушующего океана. Рой бабочек, не прекращающих взмахивать крыльями. Дыхание к чёрту. Давно. А взгляд генерала всё тот же. — Этот взгляд, — тело требует разрядки. — Что не так с моим взглядом? — тёплая ладонь генерала ползёт к шейным позвонкам, чтоб пальцами запутаться в чёрных прядях. — Задевает мои чувства. Удивляются ответу. — Интересно чем? А что босс? А босс улыбается настолько искренне, что слепит бездушно глаза. Ох, генерал, пора вызывать скорую. — Теплотой, — нежно, на грани безумия. С у м а ш е с т в и е. Чонгук возобновляет поцелуй: мокро, ласково, нежно. Выгибаются навстречу умелым рукам. Оба не выдерживают — кончают, заглушая стоны в поцелуях. Не отлипают. Тэхён за тёплые щеки руками обнимает, проникая в горячий рот всё глубже и глубже, насколько может. Мало. Очень мало. — Отцепись, а, — нельзя сказать, что генерал недоволен, но восстановить дыхание нужно! Да не отцепятся, спускаются поцелуями ниже по подбородку, все ниже и ниже, по горлу. Солёный привкус на губах напоминает океан. Ещё ниже… И ниже… Слизывают капли семени с живота, снова оставляя поцелуй под пупком. Дальше ведут носом по телу, изучают каждый миллиметр кожи. Эти молочные и крепкие бедра. Эти мышцы, это тело, заставляет возбуждаться снова и снова. Сейчас не хочется повторной разрядки, лишь ласкать тело перед собой. Держать в своих руках. Чувствовать шумное сбитое дыхание, видеть грудь, быстро вздымающуюся. Ощущать руки на своём теле, а своими — исследовать генерала. Досконально. Дотошно. Щекотать нежностью. Оставлять масляные мазки везде, где только можно. И всё-таки не выдерживают. Кулаком по плечу отталкивают от себя, потому что слишком. Босс лишь гадко и победно усмехается, заправляя член обратно в положенное место. Усаживается на тёплый пол, спиной — к дверце шкафа. Смотрит на Чонгука жадно. Облизывает с ног до головы. Ммм. Здравомыслие успешно потеряно. И теряется немолодое сердце, когда, подтянув шахматные брюки, к нему тихо усаживаются между разведенных колен. Чтоб мокрыми кудряшками на плечо и щекоткой — на челюсти, а спиной — к груди. Тут попросту невозможно не чувствовать. Там, под веками, яркие вспышки и шумные фейерверки. Там светлячки. Жужжащие. Чуток бесячие, но такие… невозможные, что не можешь в себе держать. За окном: гуашь чёрного небосвода, крупные снежинки и спящий режим мира. А здесь, внутри — запах детской присыпки, мягкотелый генерал и его нежность. Босс ведёт по своему бедру рукой, касаясь чужого. Прикрывает глаза, когда вплетает пальцы между узкими щелями молочных пальцев. Сжимает. Так хорошо. И сердце заводится, когда ленивым шёпотом окликают: — Тэхён. Ух, Мистер Рэй, держись. — М? — По-твоему, что мы делаем? Имеет в виду: «нормально ли для нашего возраста?». Старики бы ответили «идеально, товарищ, идеально». Тэхён разворачивает руки — подносит к губам молочную, трепетно целуя поочерёдно костяшки. — Устанавливаем порядок, — на что тихо посмеиваются в ответ, утыкаясь носом в шею. Устанавливаем новые законы, вносим изменения в мир. Их мир. Так и должно быть. Как есть. Ведь держать крепкого и одновременно мягкотелого генерала приятно. И крутить на пальцах кудряшки тоже. Смотреть на спящего, как будто влюблённый подросток. Хотя. В душе так и есть, верно? А-йа-йа-й. И касаться губами хмурого лба, пока за окном небо меняет палитры на грязно-розовый оттенок. Затекают конечности — это пустяки. Разморило так… Ведь привыкнуть можно. А по пластинке —привыкание вызывает зависимость. Зависимость — безумие, безумие — боль. Боль — сумасшествие. А там уже видно будет, поедешь крышей или нет, хоть ломайся на части (хотя уже). Ведь едут потихоньку. Крышей. Ку-ку. А в мыслях плёнкой: «Мой черноглазый. Сильный, но отчаянный. Убитый горем, но спасенный детским смехом. Мой мир, в котором я не побоюсь погрязнуть. Горький, но сладкий и ничем не убитый. Мой генерал». Влюблён?.. Признают под мерное сопение на груди: уже. А-йа-йа-й.