Una vita così diversa

      Клятва верности — неотъемлемая часть жизни Скуало. Не вытянуть, не вырвать с корнем, умрет вместе с ним, когда храброе сердце перестанет биться, а тело предадут земле. Джаггер, чертов сукин сын, двигается молниеносно, не успеваешь отследить. Мечется черной тенью, окутанной пламенем ночи, бьет наотмашь — не увернуться, не спастись. Мгновенное перемещение. Босс попадает под раздачу первым. Скуало дергается, понимая, что должен успеть, несется белоснежной стрелой, меч наизготовку. Не успевает. Крик застревает в горле, когда отрубленная рука с мерзким хлюпающим звуком падает на землю, растекаясь алой кровью. В ошметках мяса белеют острыми краями кости. А помертвевшие пальцы, словно в насмешку, продолжают крепко сжимать беретту. Босс и его излюбленное оружие — навеки вместе, даже смерть не разлучит. Занзас застывает на секунду, в глазах — мимолетное удивление, кривится, рычит. И выпускает в ублюдка сгусток пламени ярости, пытаясь стереть поганую рожу в пыль. Не получается. Скуало подлетает, замахивается и опускает рубящий удар спатой. Разрубить, свернуть подонку его поганую шею. За то, что посмел коснуться босса. Акула не прощает подобного. Сталь с хрустом трескается, трещины расходятся по гладкой поверхности. Он потерял свой меч и теперь безоружен. Плевать — уничтожит голыми руками. Скуало не боится, раздраженно выдыхает сквозь стиснутые зубы. Он побеждал и не в таких условиях… «Занзас, настанет день, когда ты поблагодаришь меня за то, что я на твоей стороне!» Острая боль пронзает грудную клетку. Скуало опускает голову, с изумлением наблюдая, как по черной ткани униформы расползается кровавое пятно. Да пошел ты… Хрен там, он не сдастся так просто. Только не второй император мечей, который сам отрубил себе руку ради победы. Джаггер растягивает губы в глумливой усмешке и выдергивает руку. Скуало орет от боли. Фонтан крови бьет из сквозной раны, где-то внутри затихает разорванное сердце. Как в гребаном кошмарном сне, что преследовал его долгие годы, Занзас смотрит немое кино. Кадр за кадром — кровавые брызги, черные пятна на земле, Скуало отлетает, падает плашмя. Только волосы успевают мазнуть по лицу. Прохладно и мягко, будто летний свежий ветер в горах на юге Италии. — Занзас… — хрипит надрывно, а на губах лопаются кровавые пузыри. Скуало затихает. Больше не будет громких криков, не будет раздражающего присутствия. Не будет компании за стаканом виски до глубокой ночи, не будет напарника, который пойдет за ним и в огонь и в воду. Не будет белой пелены волос, не будет возможности выговориться, не будет рук, которые вырывали из кошмаров, не на кого будет положиться, не будет верности, не будет ничего. Мусор пошел в расход и сдох. В глубине горла зарождается истерический смех, Занзас душит его, с трудом втягивая ноздрями загустевший воздух. Секунды растянулись в вечность. Не мог ведь Скуало лежать здесь уже несколько часов или мог? Из открытой раны хлещет кровь, такое знакомое родное лицо сейчас белее мела, кровь пропитывает униформу, стекает в землю, Занзас тонет и захлебывается ей. Шрамы вспыхивают ярко, болезненно зудя, расползаясь по коже уродливыми пятнами. — Эй, чертова акула. Подъем. Вставай, ублюдок, вставай и ори. Трепыхайся, ты же всегда был живучим, гад. Ты не посмеешь вот так просто сбежать, не посмеешь оставить меня одного, ну же, поднимайся! Скуало не дышит.       Ярость затапливает разум, каждую клетку тела. Мусор вокруг шевелится, кажется, продумывает действия и меняет план на ходу. Надо тоже очнуться, чтобы гребаные Вендиче не уничтожили тут всех вслед за акульим мусором. Но… следом идет в расход Бьякуран. Словно насекомое, насаженное на булавку, дергается, пришпиленное к ледяной глыбе. Кривит в улыбке губы. Занзас двигается по инерции, пламя огненным шаром вспухает внутри, льется из пистолетов, но проходит мимо цели… А вот Джаггер достает. Занзас вновь не успевает заметить. Ноги пропарывает до костей. Жгучая боль настолько сильна, что Занзас не выдерживает — кричит в голос, бьется в агонии. Где-то эхом орет оставшийся в живых мусор. Судороги проходят по всему телу, Занзаса трясет, скручивает невыносимой болью, он падает на искалеченные колени. Болевой шок слишком силен. В поле зрения попадают белые пряди, запыленные, слипшиеся в луже крови. Занзас хочет протянуть руку, коснуться… «Чертов гребаный мусор… Почти исполнил свою клятву. Взяли и сдохли вместе. Ненавижу». Наступает темнота.

***

      Искусственное сердце, как и искусственная рука, тем и хороши, что не ведают усталости и работают без сбоев. Пятьдесят гребаных раз бегать туда-сюда за жратвой! Скуало дышит тяжело, но механизм в груди бьется ровно. Он кидает сэндвичи с двойной порцией мяса и соуса на кровать под возмущенное кудахтанье Луссурии. — Вроооой, жри, чертов босс, и только попробуй меня еще раз отправить вниз! — И попробую, что ты мне за это сделаешь, мусор, — Занзас только лениво откидывается на подушки и отворачивается. Долго не выдерживает, открывает глаза и в упор смотрит, прожигая взглядом Скуало. Тот отвечает ему тем же. Они не говорили о произошедшем, и вряд ли заговорят после. Искусственные руки, операция на ноги, иллюзорное сердце. Склеенные из кусков, изломанные, люди без семьи, преданные и предавшие, нашедшие спасение друг в друге. Занзас никогда не признается, но он цепляется за верность Скуало, утопающий в своем одиночестве. Скуало никогда не признается, но среди бесконечных и приевшихся побед, он цепляется за силу Занзаса, находя цель и смысл в жизни. Их отношения далеки от идеальных, они отвратительно не идеальные. Смесь заклятой дружбы, жестокости и обоюдной верности. Не имеет значения, полюбит ли Скуало кого-то в этой жизни и будет ли жить с кем-то другим. Не имеет значения, если даже Занзас сможет кого-то полюбить кроме самого себя. Их не разлучила боль, превосходящие противники и даже сама смерть. Скуало криво улыбается, и Занзас вторит ему. Они друг для друга — семья. И это самое главное.