Шестипенсовая песня

В мыслях Итан разгоняется медленно, но верно: пологой, нудной аквапарковой горкой, с которой потом его безостановочно понесёт гравитацией и хлоркой с примесью детской мочи вниз. Уинтерс зарабатывается в участке, заливая в мешки под глазами сносный чёрный кофе из местной кофемашины, успокаивающий шёпот над угукающей дочерью и всю свою мужицкую тоску по комариному зуду и выдохшемуся пиву. Погода дразнится перед Итаном в окна его Volkswagen и инспекторского кабинета утром, блестит солнцем в зеркалах и плёнке воды в стакане воды на ланч; и тепло гладит его сонливостью по затылку, когда он выкуривает последнюю за день сигарету перед участком, глядя в низкие облака на горизонте. Итан думает, так живут все в этом городе: работа-дом. Итан думает, чем занимается Карл по вторникам, совершенно нигде на него случайно не натыкаясь. Итан успевает заебаться в рутине за три недели. Он идёт сразу домой, где умильно дёргает толстенькими ручками Роза, где Мия, закупившись в супермаркете, уже снова сидит в документах, вся искусственно-жёлтая в свете дешёвой настольной лампы, которую они наскоро купили в первый же день взамен раздавленной в переезде домашней. Мия молчит, в кругу искусственного солнца глядя в бесконечные буквы, и Итан теперь может думать о вызревшем лете, пикниках, тарзанке и разбитом носе. Это воспоминание. О молодости, неуместности, ожидании счастья, о запахе грязного дикого тела и такого же секса. Уинтерсу, в одиночку накладывающему в тарелку подогретый ужин, становится до горечи тоскливо: от настоящего и прошлого — он думает, что так чувствуется любовь. Во всяком случае, точно не ёбаным страхом от того, что ловит взгляд Криса, на голую спину которого засмотрелся, когда тот в пять утра осоловевший и пьяный полез купать свой член в озере. В то лето они разбрасываются в воздух шапочками TAMU и разбиваются палатками о плохо нарубленные дрова, дешёвое бухло и удручающе громкие стоны, которые все понимают. Мия впервые подсаживается к нему у костра из далласской компании. Крис подбадривающе подмигивает. Итану кажется удивительным, что Розу он любит без тоски. Та не щемится нигде по углам сознания, когда Уинтерс даёт держать дочери свой палец, когда вливает в неё сказками удивительную чёрную хитрость братца Кролика, когда застёгивает под подбородками маленькие, крепко пришитые пуговки. Итан любит её непохоже ни на что в своей жизни — сильно и нестыдно. Но потом надо пройти мимо Мии — хоть раз за вечер проверить, много ли ещё межотделенного дерьма ей нужно согласовать. Надо показать, что ему интересно, когда она придёт в их постель. Такой налёт долга без явного принуждения: мол, сделай так, сделай, потому что так делают все мужья, потому что если подольше посмотреть на сухожилия под кожей и пушок на ней, то они перестанут принадлежать Мие и их захочется коснуться. Но Мия работает, не надо мешать, пожалуйста, иди займись дочкой. И когда она придёт, вымытая и пахнущая зубной пастой, нужно будет шуршать одеялом в её сторону, нужно будет развернуться и отложить телефон; и пыхтя потолкаться в неё без презерватива, потому что они муж и жена и у неё стоит спираль после Розы. Им не нужно спасать брак детьми. У них всё хорошо. Итан не смотрит на Мию в тёмной спальне — чёрные провалы глаз напротив всё равно ни хуя не выражают, как и всё её тело. Уинтерс ненавидит это, но после того, как они оботрутся тряпкой из тумбочки, всегда наступает какое-то больное удовлетворение, бытовое чувство выполненного долга, и от этого парадоксально становится легче. Итан скучает по Крису. В следующий раз он слишком заинтересованно разглядывает вылезшие на смену местоположения и языка новые рекомендации на YouTube, и Мия, прогнув свою сторону матраца, отворачивается. Итан видит на экране карикатурно-безумное лицо Карла, видит надпись «Baue den Killerhammer zusammen. Ein bisschen verdammtes Osmium!», видит странный миллион в просмотрах за неделю. За ту и предыдущие недели, что Итан думал о закрывающемся пластике гаража. Откладывая телефон, он зарывается поглубже под одеяло и хочет занять застрявшую между ним и Мией руку подаренными барабанными палочками. В их единственно-поделённое на троих утро Итан смотрит, как Карл в пожёванном линялом кардигане поверх белой когда-то майки надевает строительные перчатки по локоть и плавит ебучий осмий, намешивая его с иридием из дорогущей ручки-пера и платиной — нахуя? Карл скалится под щетиной и говорит, что хочет покрыть сплавом бойки молота: «Чтоб ебашило долго и твёрдо», если верить английским субтитрам. Видео все сорок минут идёт на немецком. Как и все на его канале, среди которых оказываются альбомы с выступлениями двадцатилетней и пятилетней давности: концерты, турне, влоги, интервью… Карл ist ein Popstar, Карл пишет и поёт рок, который Итан, ужратый в хлам, слышал на университетских вечеринках и по радио в Cherokee Тода, который только учился водить машину. Уинтерс пропускает поток капустного пюре изо рта дочери и, заблокировав телефон, вытирает круглый подбородок — Розе смешно и щекотно, Розу будут держать после завтрака над раковиной и мыть ей лицо, пока она будет хвататься за краны, губки и мыло, — Розу стоит отдать в шахматный кружок, потому что она слишком далеко для годовалой продумывает всё наперёд. В участке все перекуры и перекусы уходят на то, чтобы зарыться в Карла с головой. Итан двадцать минут стоит с незажжённой сигаретой у рта, пока Дана (констебль, крепкая женщина сорока лет с уверенным выражением лица: «Я всё разрулю, даже машину твоей жены, которую та припарковала на месте для инвалидов, но уже за отдельную плату, вот чек») не подкуривает и с потрясающей привычкой не цепляться молча не всасывает свою ментоловую. Этот день режется на обрывки рекламой YouTube и редкими звонками из архива и кончается так же быстро, как и трёхминутный журналистский допрос Карла, с которого тот, устало потерев под очками накрашенные глаза, молча уходит за камеру. Итан сравнивает, выписывает портрет Карла сегодняшнего, накидывая психологию всех его бородатых кокаиново-угарных лет на холодный забитый железным дерьмом одинокий гараж, — и понимает, что при какой-то голодной нехватке мазков ему всего этого бреда хватает сполна, как и этого горячего солнца, застывшего над городом тупым круглым болваном. Уинтерс не таким круглым, но таким же тупым смотрит на Карла по правое плечо и пару мгновений действительно думает, что пересмотрел на него за последние сутки. Пятница. Отдел алкогольной продукции в Lidl. Половина восьмого вечера. Мимо изредка протискиваются люди, застревая у полок. Карл (в солнцезащитных очках, в джинсах и футболке с цепочками поверх, опираясь локтями на ручку полузагруженной тележки). Итан Уинтерс, давно не виделись. Тупой болван. Привет. Карл. Что с лицом? Итан (фигурально доставая голову из задницы и протягивая для приветствия руку). Эм, не вижу со стороны. Карл (наклоняясь ближе, приподнимая очки и вот прям всматриваясь). Не скажу, что приятное зрелище. Заёбанное и усердное думающее, как на толчке. Есть у него причина, а, Итан Уинтерс? Давай, расскажи папочке Карлу, что стряслось с его деревянным мальчиком, иначе приму всё на свой счёт. Итан пользуется правом не свидетельствовать против себя и неуместно затыкается. И пробует перевести тему, но Карл запрокидывает голову и разочарованно стонет. Карл. Сам виноват. Ну, и что тебя больше всего смутило? Алкоголизм, наркотики, секс-скандалы, монолог про фашистов и феминисток? Итан. Даже не знаю, что выбрать. Ты редкостный мудак, чтоб ты знал. Карл. Да-а, девяностые были дикими. Итан. И начало двухтысячных… Карл. Пха-ха, наш пик и закат. Мы были злющими и хотели всего в этой ободранной жизни. Вставляло сильнее амфетамина. Слава, знаешь, фанатизм, который можно принять за любовь… Слушай, Итан, я натворил много дерьма и хорошей музыки — и извиняться за это я больше не буду. У меня трансляция через час, и я бы не хотел сидеть на ней кислым рефлексирующим говном. Так что ты сам над этим подумай, перевари насчёт меня и реши, как взрослый мальчик. Не люблю лицемерия. Давай, бывай. Карл хлопает Итана по плечу и жёстко выталкивает свою тележку из прохода. Уинтерс провожает его взглядом и возвращается к рассматриванию полок с пивом. Он слишком посредственно знает язык и местные марки, чтобы враз выбрать себе лучшего друга на вечер; он запоздало думает, что мог бы спросить об этом Карла, и просто соглашается на меньшее и знакомое зло в виде тёмно-зелёного стекла с красной звездой. Он обойдётся двумя бутылками, потому что завтра гулять с дочкой, а пиво и сраное бесконечное солнце в Итане почему-то ненавидят друг друга. Пакет тянет руку, но Уинтерс всё равно потащит его до дома на своих двоих, потому что ещё утром решил разгуляться под порядком забытый металл в наушниках. Сейчас можно будет ещё залить это всё пивом. Но ему мешают. У входа, по-скотски перегородив пустой пока проезд внедорожником, Карл спиной подпирает водительскую дверь. Он совершенно непритязательно — Итан впервые видит, чтобы так курили, — тянет сигару и выжидает проще некуда: сразу кивает навстречу и подходит. Карл (отмахивая подождать пытающейся выехать с парковки легковушке). Я не то чтобы не договорил или сказал не то, что хотел… Но осадочек всё-таки остался, а мне почему-то кровь из носу хочется посмотреть, из какого ты теста сделан, Итан Уинтерс. Что-то, блядь, есть в тебе, что скрасит мою скуку. (Итан хмурится на визгливый клаксон и на Карла. Тот только разводит руки.) Уж как есть. Итан (отводя того с дороги и давая возможность протиснуться хоть по пешеходной дорожке разоравшемуся в салоне румыну). Я, видимо, совсем стал плох, если по моему лицу можно что-то сказать. Карл. Я просто знаю, куда смотреть. Год провёл в клинике, научился у психиатров. Шучу. Не год. Семь месяцев. Радости на роже твоей при встрече не было, вот и всё. Итан. А ты только радость в свою сторону и приемлешь? Карл. По большей части. Обожания я уже нажрался до сталкерства и судебных запретов. А говняного снисхождения мне нахер не надо — на это семья есть. У Уинтерса тоже семья — не такая большая, как у Гейзенберга, судя по статье на Википедии, но Роза умеет поставить на место одним своим взглядом, пока Итан пытается сохранить достоинство и совладать с её грязным подгузником. Итан. У меня дочь. Я не хочу подвергать её… опасности. Карл. Я чист. Во всех смыслах. Уже лет шесть. Травка ведь не в счёт? Серьёзно, Итан, даже проституток не вызываю. Просто идеальный сосед. А всё, что порят местные — ну, почти всё, — про моего уродливого братца-дебила. И он мне даже не родной. Давай, Уинтерс, не подкопаешься же даже. Он трясёт сигарой и широко разъезжается улыбкой и морщинами — и почему-то это выглядит знакомо и безопасно, пусть и слегка одержимо. Пять лет назад Итан с «Охотничьими псами» пас одну такую шишку, пять лет назад она казалась ему двинутой стервой; но как-то она параноидально зассала оставаться одна ночью в поместье, распила с ними всеми пятидесятилетней выдержки виски, на просвет отдающий радугой, и честно оказалась просто прячущейся за деланной агрессией очень смешливой дамочкой. Пять лет назад Итан выучил, что у двинутых богатых людей есть роскошные погреба (и что-то там про «не суди книгу по обложке, содержанию и слогу — цени мораль и потраченное не на реалити-шоу время»). Итан (выдыхая смешок и почти месяц копившееся облегчение). Ладно, боже. Покажешь гараж? Карл. Пойдёшь с чёрного хода? Итан. Да пошёл ты на хуй. Карл. Так и я о том же. Дева Мария, душный какой. Ты, случаем, не республиканец, а? Итан. Не думаю. Карл. А зря. Полезное иногда дело. (Итан пропускает мимо отвратительные попытки в шутку. Карл кивает на бутылку пива, которую Уинтерс достал ещё на выходе из супермаркета.) Нравится? Итан (неопределённо жмёт плечами и кривится). Не знал, что взять. Дома брал хорошее, а тут ещё не присмотрелся. Карл. Тёмное, значит? Понял. Возьму завтра на разлив. Попробуй только не прийти. Уинтерс может только кивнуть и снова предложить ладонь, чтоб разойтись и наконец освободить проезд. В последнем взгляде Карл выглядит по-детски счастливым, будто выиграл игрушку в автомате с клешнёй. Это странно: из Итана никогда не выходила душа компании, он вязался всюду за Крисом и неплохо держался на его фоне — ни больше ни меньше; а самодостаточно мог только бесконечно восхищённо или не очень наблюдать и открывать бумагой пивные бутылки. Он не выделяется. Он делает всё хорошо. Он встречался с тремя девушками, вовремя женился на четвёртой и ответственно заделал прелестного ребёнка, которого растит в любви и оберегает от самореализации жены. Чего там Карл так в нём хочет, Уинтерс понятия не имеет и даже не пытается выдумать — он согласен зайти на пиво в гараж и высидеть там столько, сколько получится не стеснять едва знакомого человека. И всё. И так и выходит. Они неплохо выпивают вечером, когда Карл возвращается в город из «лечебной поездки по трассе в никуда под Лану дель Рей и самый горький стаут в Европе», а Итан отгуливает Розу в парке и даже не даёт ей погрызть чужой собачий мячик. Уинтерсу (одетому в засаленное пальто Карла, потому что в огромном гараже сухо и холодно) показывают токарный станок, заваленные хламом стальные столы, стены, увешанные насадками, абразивными кругами, наушниками, кусачками, проводами, баллоны и всё, что Карл спаял, прикрутил и не расхреначил на тест-драйвах за годы в этом городке. Гейзенберг даже даёт подержаться за рукоять молота, который сейчас собирает на камеру, — выходит только подержаться, потому что он охуенно большой и Итан едва не рушит его на пол, но Карл вовремя перехватывает за центр бойка и отмахивается от извинений. Вечер прогорает закатом в поднятую гаражную дверь и продолжает мерцать внутрь уличными фонарями — так теплее, так Уинтерсу кажется, что он может уйти в любой момент, но он начинает делать это, только когда от Мии приходит электронное «Ты где?». Под довольно высоким потолком нет часов и понятия о времени, потому то скачет и упарывается здесь по своим правилам, а в телефоне Уинтерса мелькает полуночью и требует разомлевши собирать развалившегося себя с промятого кожаного дивана. Карл салютует ему последним глотком в стакане и провожает до дома, светя, как красным гигантом, на фоне звёздного неба зажжённой сигарой. Только теперь он понижает голос и расплывается в жёстком немецком акценте, рассказывая про то, как по пьяни распорол себе кислородным резаком бедро и, залив беленькую обшивку машины кровью, всё-таки доехал до больницы и отрубился прямо в салоне. Он тянется расстегнуть ширинку джинсов, чтоб показать шрам, но Итан, хватая его за запястья, ржёт в чужую шею и уговаривает устроить экскурсию по боевым следам в следующий раз, потому что тех на самом деле дохуя, как и идиотских рассказов про каждый из них. Карл диктует свой номер и в своей телефонной книжке дважды тычет в неправильные цифры, записывая Итана и угрожая теперь наслать фотографий из гаража и пивной или — если с этим совсем голяк будет — дикпиков. В ванной, склонившись над раковиной, Уинтерсу жаль смывать с себя этот день, но Мия не терпит запаха пота и алкоголя со своей самой первой командировки на танкере, да и из зеркала на него смотрят поверх мешков под глазами довольство и тихая ухмылка. Итан. Давно не виделись, мужик. Давно не виделись…