Шестипенсовая песня

Наверное, Карл смотрел на это фото слишком долго, хотя, может быть, дело было в том, что у него снова началось это одержимое ебантейство на почве, Зевс и все олимпийцы-извраты прости, влюблённости, — но Гейзенберг был почти уверен, что эта херня у него прошла после тридцати. Теперь, по крайней мере, надеялся… И возвращаясь к фотке… был ещё вариант со «щиколоткой», мол, одна деталь и без того сокрытая, но оставленная явным намёком, стимулирует фантазию… В общем, Итан начал ему сниться. И не как до этого: просто каким-то ощущением присутствия, или верхом на кукурузной палочке со щитом и слизнем в руках, или грустно уходя в закат с Розой и толпой Мий, — а с весьма очевидным стимулирующим фактором, иногда даже до смешного невинным. Как, например, тихо приходящий к нему из соседней комнаты Итан: Карл у него в доме, мнёт своим задом диван в его гостиной, и Уинтерс просто появляется рядом с пледом, накрывает их обоих и… всё, полное ощущение щемящих уюта и тоски от осознания, что это всё один ебучий сон. А ещё эта шутка про сестру после, м-м-м… По утру потом совсем хуёво: Гейзенберг спит и просыпается в гараже — весь, как пакетик, помятый и с ноющей шеей от дерьмовых старых подушек — и пялится на пустое кресло, где обычно сидел Итан, пока не накурился и не пересел на диван — один грёбаный раз. Можно сказать, особенно если исключить встречи на нейтральной территории в вечном сопровождении Розы, что Карл скучает по нему. Потому что он уже старый, сердобольный и плаксивый до бабьих слёзок в уголках глаз при просмотре каких-нибудь чересчур хуёвых социальных видео. Он уже начал играть на стримах Стинга и мазохистски банить лезущих в личное придурков, матеря модераторов чата, — ещё не хватало начать прямо в эфире загонять про то, что вместе с ключом от гаража из него вынесли сердце и мозги. Карл теперь похож на ребёнка Гамлета и рыбы-капли. Итан продолжает осторожничать и большую часть времени монашкой-недотрогой шлёт Гейзенберга на хуй с предложениями войти в дом, будто тот под покровом ночи и клыками наружу пришёл сосать не только Итана, но и всю его семью, чтобы потом забраться в шкаф с сушилкой и проспать там вверх ногами весь ярко-солнечный день. Или типа им по пятнадцать, а над душой стоит вездесущая мамка с молоком и печеньем. Или… у него ведь этих сравнений до дилда и больше, а в гараже по-прежнему никого нет — только ебучие проекты, которые встали из-за того, что он взял хиатус, чтобы сраться с врачами и менеджером, желающими снова упрятать его в больничку под капельницы. Хуй им в рот — он не может проёбывать последние недели в палатах. Спустя чуть меньше месяца после той фотографии они идут на каток. Втроём. Мия, как всегда, на работе (естественно, не цитата, потому что «we don't talk about Mi-i-ia»). И Гейзенберг немного прихуевает: Итан, как ему казалось, трясущийся над дочкой, как самый последний тамагочи-задрот, самолично впихивает её в самые маленькие в мире конёчки и шлем и тащит в толпу под музыку и плач какого-то ёбнувшегося об лёд ребёнка. Разумеется, на взгляд Карла, ничего хорошего из этого не выходит: они возятся у бортика минут двадцать, пытаясь одолеть младенческую тягу приравнивать земное ускорение свободного падения к юпитерскому, и, оба красные, вылезают к сидящему на трибунах Карлу — он предпочитает не становиться причиной случайных детских раздавленных селезёнок. Уинтерс объясняется уже позже, сидя в кафе и отбирая у Розы зубочистки и салфетки, из которых та пытается сложить то ли парусник, то ли модель бактериофага. Patinoar Fiesta Sport. Час дня. Холодное, неебически яркое солнце бьёт прямиком по их столику сквозь окно и жидкий тюль. В кафе гудяще громко, но Карл терпит: у него есть очки и игривая на последнем издыхании Роза напротив, таскающая после сырного крем-супа отцовскую картошку-фри. Куртка Итана висит на спинке стула, горло флиски расстёгнуто до грудины, из-за молнии виднеется влажная от пота футболка… О, Карл бы уткнулся туда носом, изъелозил бы все складки. Там наверняка ещё пахнет уинтерсовским ядрёным антиперспирантом. Он так хочет… Итан (дёрнув собачку ещё ниже и вытерев со щеки дочки крошки и соль, с тихим энтузиазмом). Она посмотрела «Холодное сердце». Это было не остановить и… Каток показался выходом. Карл (поднимая взгляд от чужого ворота и прокашливаясь). Значит, это всё-таки была твоя идея. Итан. Первое, что пришло в голову, когда она… знаешь же, она так смотрит, когда хочет что-нибудь. Ну, ты с Хэллоуина должен помнить. Она до сих пор вспоминает Адольфа. Карл (к вопросительно глянувшей на него Розе). Он всё ещё у меня. Но ты можешь прийти с папой и взять его. (Подмигивает её воодушевлённой улыбке.) А про каток хорошее воспоминание из детства, я прав? (Кидает зубочисткой в Итана, отвернувшего из разговора в сторону окна голову). Да брось, мы сегодня даже не пили. Оба трезвые. Я, по крайней мере, точно. А ты был за рулём. Итан (вздыхает и некоторое время молча мнёт упаковку от пойманной зубочистки). В Техасе лёд всегда казался каким-то чудом. Снег на Рождество помню только в нулевых — мне лет двадцать было, когда у нас район замело и все соседские дети просто носились по дорогам, играя в снежки. Катки были только закрытые и работали по выходным. Мы с детства ходили туда, чтобы… хах, покадрить девчонок. Можно было, там… мороженое купить, одолжить свои перчатки или кофту, помочь подняться со льда, подыграть Тому или Дэну и дать им выиграть в гонках на скорость, чтобы впечатлить, или… самое крутое было: не трухнуть и подойти к диджею, чтобы поставить какую-нибудь песню с девчачьим именем. Это можно всё сделать и летом, когда работали роллер-катки, но… не знаю… говорю же, просто ощущение… Карл. Сказки? Итан (кивает с тихой улыбкой). Да, вроде того. Карл. О, Итан, многое из детства кажется светлее, особенно если это что-то редкое и яркое… как, знаешь… (Вылавливает его взгляд.) Победа в дартс, когда ты мелким пиздюком забрался в бар для взрослых дяденек с херово подделанными документами, и тебя не только не выгнали, но ещё и дали выжрать в одно лицо пинту тёмного и влезть без очереди в местную турнирную таблицу… Есус, тогда было чертовски здорово и страшно. (Ухмыляется.) Но, кстати, у нас снег не был праздником. Мы катались на лыжах, отмораживали яйца в походах, до смерти болели ангинами и воспалениями лёгких, бегали от офицеров полиции, которых закидывали снежками. Мы возвращались по темноте после школы, потому что фонари перегорали и на улицах было не как в жопе лося только из-за неубранного снега… Итан. У вас была вторая смена? Карл. Нет. Просто никто не хотел возвращаться домой — мы как-то все, обиженные и беспризорные, сошлись. Мы делали домашнее задание в школе, а потом, пока не начали воровать и стрелять сигареты, играли на поле в футбол или взятие крепости. Итан. У нас были регби и захват флага. Наверное, то же, что и крепости? А, нет, ну, похожее что-то, но я никогда не был в нападении. Я либо сторожил флаг — и тогда ни у кого вообще не было шансов. Либо стоял где-то в обороне. Везде. Даже в вышибалах обычно стоял в центре. Карл (наклоняясь вперёд). Первым не нападаешь, значит? Итан (косясь на улёгшуюся растрёпанной головой на сгиб локтя Розу). Да, это не в моём стиле. Карл (уже грудью упираясь в край стола). А что тогда в твоём, Итан Уинтерс? Итан (нарочито гладит дочь и, немного потрепав её за плечи, кивает на выход). Увести уставшую дочь домой. Тебе вроде тоже пора. Гейзенбергу в зал и с рецептиками в аптеку, да, но он ещё не закончил, как бы Итан ни старался перевести тему с себя на Розу, на температуру воздуха и сраные ранние закаты, на имбецилов, которые запирают выезды на парковке, на цену абонемента в тренажёрке, на, блядь, зимнюю рыбалку — и, возможно, Карл объективно в ней плох и хреново у него с выжиданием и подсечкой, но — нет уж. Он разминочно топчет беговую дорожку под тяжелейший андеграунд, потому что, выметая на хрен всё из головы, только на это он и годится, — и пялится на открытую страницу контактов. И вот, с одной стороны, он пытается, действительно выставляет себе установку не заёбывать собой Уинтерса, чтобы дать ему пространство и время оклематься; чтобы, не дай макаронный монстр, не задеть его нежные маскулинные чувства; чтобы не давить на него плюсом поверх Елены и очень явной брошенности. С другой стороны, Карл уже пыхтит в микрофон наушников под гудки вызова. Итан (обречённо). Да? Карл. Так что в твоём стиле, Уинтерс? Итан (устало вздыхая). Ты разве не на тренировке? Карл (набирая скорость и пытаясь не слишком громко дышать в трубку). Мне не мешает. Итан. Господи, даже сраную стирку не успел поставить. (Чем-то гремит на фоне.) Блин, я не знаю… На кой чёрт тебе это?.. Защита? Защита в моём стиле. Я поэтому и пошёл в армию, потом в секретную службу и, наверно, там дальше уже в полицию. Я… я хотел иметь возможность, гарантию способности защитить то, что мне было бы дорого и тех, кого я любил бы, сейчас или в будущем… (Вздыхает.) И джинсы, знаешь. Джинсы тоже в моём стиле. В девяностых их все носили, в любом виде и в любой форме, так что, выходит, я немного старомоден. Карл (довольно склабясь). Знаю, я был в девяностых. Но мы предпочитали кожу и надирать все узкие джинсовые задницы. Итан. Кто бы сомневался. Даже сверчки как будто есть, — но зима, спортзал… Карл просто слушает молчание, трясясь пыхтением в микрофон и вслушиваясь в шорох по ту сторону. Что вот делает? Хрен ведь ответит, если не рядом с Розой — та, наверное, спит уже, а потом, часа через два, будет зевать над тарелкой ужина, который сделал ей папка. У Карла будут варёно-блевотные грудка и цветная капуста, не приготовленные Уинтерсом, а на десерт можно будет ужраться диетической колой и ведром безглютенового мороженого. М-м-м… Тоскливо пиздец, ещё и от диеты начнёт снова работать всё нормально, в частности: стоять на всё, что выглядит секси и старше двадцати одного; и, по опыту, лучше уж нажираться вдрызг спиртом и углеводами, а потом мирно откидываться от тромбов на старом промятом диване в холодном пустом гараже — и всё это только потому, что нет ни радости, ни даже самого ободранного удовлетворения. Возможно, Карл зажрался, возможно, правильно расставил обычные человеческие приоритеты, что, разумеется, совсем не по-рокерски, Карл, ёб твою приёмную больную на голову мать. Карл. Эй, Уинтерс? Итан. Что? Карл (с придыханием от бега чеканя слова). Хочешь посмотреть кассетное «Криминальное чтиво» на немецком, с Элмо, ублюдскими причёсками, парочкой баночек Zima, какими-нибудь химозными снеками и замороженной пиццей? Думаю, к следующим выходным я смогу достать дохренищу штук из девяностых за баснословные деньги. Итан (через паузу). Кхм. Да. Звучит отлично. Карл. Отлично? Ладно, это было подозрительно легко. Тогда приходи. И, знаешь, Итан Уинтерс, не обязательно ждать до выходных. Ключ всё ещё у тебя. Итан. Ага. До выходных. Пока. Карл. Да ёбаный в рот! (Останавливает дорожку, опираясь на ручки, и, коптя взглядом телефон, трёт лоб.) Господи, да легче Елизавету Первую на секс уломать, чем этого говнюка на… (Поворачивается на недоумённый скошенный в его сторону взгляд с соседней беговой дорожки.) Ce? Hei, arăt bine? Взгляд дёргается в сторону вздёрнутыми бровями — и Карл остаётся без ответа, но с навязчивой идеей накидать Уинтерсу дикпиков, просто за вредность, но ситуация выйдет явно хреновая, потому остаётся только, пока рожа ещё не красная и жопа не мокрая от пота, дёрнуть вверх у зеркала иконку камеры.

Итан

23 января

По-братски. Снова, представляешь? И ведь без тебя как без рук, подумай только. Давай, оперативно, Итан. Какую?

(вложения)

15:26

Чем таким сейчас заняты твои руки, Итан Уинтерс?

15:39

Первая. На Розу отвлёкся. 15:40

Знаменитый тревожный дневной сон уставшего младенца

15:40

Зря ты недооцениваешь детей, Карл. Они ещё помнят, как Аист нёс их сквозь облака — это кошмарные сны 15:41

Странно, Роза ничего мне про это не говорила

15:42

Она в принципе не говорит 15:42

У меня для тебя плохие новости, Итан Уинтерс…

Это будет ударом для тебя, если однажды она назовёт меня папкой, а?

15:42

Знаешь что, иди на хуй. Я стерплю всё, но не это 15:43

Хехехехехе

Спасибо за помощь, кстати. У тебя глаз-алмаз

Мой агент выбрал ту же

15:45

***

Сидится неплохо: и в вечер девяностых, когда ностальгия выходит из берегов до розовых соплей про любимые телешоу и никчёмных фёрби, которые были даже у бедняков Парсонов и которые хотел даже четырнадцатилетка Уинтерс, просто потому что уёбский хомяк был у всех и его хотели все: тупая хрень эта его тяга за толпой — Итан понимает и пространно смотрит в стол между ними. Гейзенберг был не против: кресло занято, он занят рассказом про киндеры и ферреро, про его фантастическое кулинарное умение греть консервы и про неоплаченное катание на автобусах под американскими и советскими дулами автоматов. Но Уинтерс сваливает слишком рано, отсидев всего часа два и забрав с собой только пару шоколадных батончиков и всё хорошее настроение Карла, которое он скопил за неделю сбора ретро-хлама. Найденный старый Polaroid Impulse так и простоял холостым памятником неснятых «здесь и сейчас». Зато каким-то чудом удаётся из травки выбродить в молоко — вафельный Итан уламывается на бильярд, потому что сидеть под одной крышей с мужиком опасно для здоровья простаты, но вот весь вечер трогать шары и тереть кии — подсознательно самая натуральная, сука, вещь в мире. Всё правильно, всё хорошо: Карл даже честно проигрывает и платит за пиво, Карл отключает разрывающийся телефон и только по пути домой понимает, что раз семь сбросил басиста и ещё пять менеджера — ночью приходится выслушивать их нудёж, но это хрень в сравнении с тускловатой даже под зелёными лампами улыбкой Итана. Гейзенберг — чёртов кипяток: не ссытся, но плавит. И всё потому, что, о пресвятые тамплиеры, они великолепно до пены у рта пару дней спорят о «Лице со шрамом», и Итану ну очень надо доказать исключительность версии восемьдесят третьего года, а Карл… помните ведь, он не стратег, но и препятствий не видит, как и смысла оспаривать детские воспоминания, лучше же перепроверить на практике, верно? Так что Итан идёт к нему в поместье к хорошему проектору, чтобы просидеть на жопе насупленным пять грёбаных часов и на четвёртом начать сонно клевать носом. Карл всё ещё не стратег, но он правильно выбирает сторону дивана и с бутылкой мерзкого безалкогольного выжидает, когда Уинтерс свалится ему на плечо. Зачем, нахуя — Гейзенберг своим оплавленным окситоцином мозгом считает ответ уже неактуальным: сенсация случилась, успокоилась даже съебавшаяся обратно в Англию Альсина, да и много полезнее посчитать мелкие судороги заснувшего Итана. И он ни разу не милый, не хороший, не трогательный, когда спит, но это во многом из-за того, что Карлу просто не видно: он старается не шевелиться, дышать нормально и тянуть маску сначала на себя, а потом на ребёнка, ведь тут крушение, тут грёбаный «Аэроплан» и вот-вот в камеру должна влезть дамочка с голыми сиськами. И вот даже при таком раскладе всё шло стабильно: Карл досматривал второй фильм, водил пальцем по горлышку давно пустой бутылки и больше слушал чужое дыхание, чем пьяную ярость Аль Пачино; но на очередной порции экранных выстрелов Уинтерс начинает ворочаться и всё идёт по пизде. Гейзенберг пытается, честное люстигское, сидеть на жопе ровно и не рыпаться, он даже прикрывает глаза, но становится только хуже… или лучше, тут уж с какой содомской колокольни глянуть. Ему так мало, пиздец просто. Итан забирается ему носом к шее: честно, без преувеличений, продирается поверх ворота рубашки к напрягшимся мышцам, елозит там самым кончиком, гоняя мурашки, а потом на фоне стихшей сцены перестрелки успокаивается, плотнее и тяжелее укладывается головой на плечо и тычется, притираясь, куда-то к линии роста волос, вдыхая так глубоко и спокойно, будто выкрал себе Карла в Грасе , только чтобы чокнутым парфюмером выварить из него весь запах. Гейзенберг бьёт ему навстречу артериальным пульсом и не сдерживается — выворачивает глупую башку, чтобы ответно клюнуть Итана в макушку. Так нельзя, думает он, дыша волосами и кожей головы с почти сошедшим уже тонким ароматом шампуня. Ебучий лосось со шпинатом — приходится неуклюже поправлять штаны в районе ширинки. Хочется поднажать немного вперёд, опрокинуть на спину, прижаться вплотную, потереться, потрогать, подр… Блядство какое. Надо просто уйти, потому что пульсом побивает уже в горле и во всём, что уверенно ниже. Только бы выскрестись аккуратно, но Итан прилип, как на патоку — и нехотя приходится ворошить его за спину, чтобы отстал сам и перекинулся домогаться спинки дивана. До ванной Гейзенбергу кажется слишком далеко, и он привычно прислушивается к коридорам — всё ещё тихо — и ещё бы, дурнем орать надо только в полночь. Умыться, сжать покрепче стояк не помогает, и нужно просто расстегнуть молнию, вывалить член и наскоро выдрочить это случившееся дерьмо, все мокрые сны, набившиеся в мошонку за пару недель, и всё эмоциональное неудовлетворение от незапарного перепихона в Клуж-Напоке и окрестностях. Хватает пары минут на сухую разрядку и вороха туалетной бумаги, чтобы вытереть пол, потому что кончить в раковину он не успевает — вспоминает сны и запах. В зеркале Карл красный и взмыленный, внезапно усталый и в оттенке «цвет застыжённого старого педрилы». Он умывается ещё раз, прохладно напоследок проводит по члену и, запихав его обратно, застёгивает штаны, выправляя длинную майку и застёгивая нижние пуговицы рубашки, мочит шею, окончательно смывая ощущение чужого дыхания. Он готов выйти, он готов бессовестно смотреть Уинтерсу в глаза. Итан (растрёпанный, собирает со стула кинутую ранее толстовку). Я… Всё нормально? Карл. Да. Давление, видимо, подскочило, ходил умыться. Итан (оглядывая мокрые волосы у лица, ворот майки и рубашку на груди). Я вижу. Карл. Уже собрался идти? Итан. Да, поздно уже. Карл (кивает и, оглядевшись, раскидывает руки). Я бы предложил остаться, потому что ты у меня спишь хотя бы, но тут всё ещё моя неадекватная родня и с ними можно уснуть только бухим до жопы, ну, или сидя с ножом в руке. Итан понятливо поджимает губы, молча натягивает толстовку, в паузе фильма слишком громко звеня ключами — он пытается их сжать в кармане, но те успевают звякнуть ещё пару раз, пока Уинтерс не вытаскивает их, осуждающе осматривая. Связка оказывается его домашняя: на одном кольце болтаются ключи от дома, машины, гаража. И Карлов ключ, на том же кольце — а Гейзенберг думал, тот повесился с октября где-нибудь глубоко в ключнице. Итан (хлопая по джинсам, проверяя, не забыл ли что). Ладно. Я пошёл. Карл (провожая взглядом до двери карман толстовки). Да, доброй ночи. Итан! (Вспомнив, что мастер же квестовых игр: получи следующую подсказку. Уинтерс замирает на пороге и, обернувшись, выжидающе подпирает косяк.) Тут недалеко есть что-то типа деревни курортной. Небольшие домики, пруды там есть, лес шикарный, по отзывам, с лисами и лосями. Можно снять. Личных кроватей на всех хватит. На троих или четверых точно. Итан (через паузу). Да, почему нет? Роза будет в восторге. Мия наверняка тоже — она давно нигде не была. Карл (глотая комментарий про жену и просто хмурясь). Я провожу, не против? (Цепляет плащ, протискивается между Итаном и идёт к выходу первым.) Мне надо проветриться.

***

Гейзенберга косоёбит все две недели, что они выбирают дом и ждут, пока Мия разгребёт новую волну завалов в «Амбрелле» перед командировкой во Францию — и как бы, ещё б: он впервые планирует отдых с семьёй, на добрую часть которой бесповоротно запал. То есть он уже был на Багамах, Филиппинах, Ямайке и в Новой Зеландии с семьями друзей, но там у него было либо своё сопровождение, либо он уходил искать его под вечер, и там по межличностным отношениям всё было кристально, а тут… С Мией он вообще адекватно не знаком: так, потоптался на пороге её дома, попялился, как она сосёт рот своего мужа, разозлился. Зато Роза действительно рада: по приезде она тонет в сугробах, нарочно убегая с расчищенной дорожки, и успевает вымокнуть с головы до ног, пока взрослые таскают пакеты в коттедж. Тот ничего: пошлейший камин в гостиной, подпираемый медвежьей шкурой, бревенчатые стены, люстры из деревянных колёс с лампочками, тяжёлая рубленная лестница на второй этаж с четырьмя спальнями, две раздельные с туалетом ванные — трёх дней маловато на освоение, но это и так с трудом выжатый максимум. Карл берёт полароид — и Роза, видевшая фотографии либо физические, либо электронные, сходит с ума, пока он не разбирает корпус и не рассказывает, как там что работает. О, Гейзенберг плавится от уважения в её глазах и косого внимательного взгляда со стороны Итана. В первый вечер, набесившись по снегу с Розой и посмотрев озёра, он с Итаном и Мией мило пьёт глинтвейн и говорит о прекрасном. В основном. Поначалу. Потом оказывается, что Мия может цинично говорить об испытаниях фармацевтики на людях и шовинистском начальстве, об обманах в менеджменте и пиар-компаниях и её издевательствах над одноклассницами в средней школе — и Карл думает, что они могли бы поладить. К десяти вечера они добираются до «Я никогда не…», и Гейзенберг упился бы вдрызг с этими пуританами, но он же теперь не налегает, да и Мия опять же… Дамочка оторвалась в юности, и Карл её не осуждает, собственно, как и кисло тянувший губы Уинтерс, всё же не в первый раз слышавший от жены эти истории. И ладно. Расходятся они поздно. Мию отрубает быстро и надёжно, и Карл нагло прётся отмокать в ванне на втором этаже, оставив Итана с грязной посудой и душевой на первом. Они сталкиваются в коридоре — Карл даже не караулил его у двери, чтобы, ну, выйти из ванной, весь в парах и конденсате, прикрытый только по пояс полотенцем — просто так складывается исторически. Итан сразу же упирается глазами в грудь, но так делают все: там больше всего шрамов, и всё же дальше, что льстит до не сходящего оскала, он поскальзывается на вернувшемся очертании пресса взглядом и чуть было не путается им в блядской дорожке, пока явно не отводит тот в сторону — нарочито ищет выключатель, молча кивнув, щёлкает клавишей и ныкается за дверью своей спальни. Это просто смешно, это по-детски глупо, и Гейзенберг, кажется, только сейчас начинает понимать, что Уинтерсу придётся долго даже просто осознавать себя сидящим в шкафу. А у Карла уже сдаёт терпение — ебанутая привычка получать желаемое быстро. Дрочит он на мальчишество и смущение Итана так же — быстро. Следующий день. Коттедж в деревне Someșu Rece, гостиная, пять часов вечера. Карл, отсидев в комнате пару телефонных садо-мазо сессий со своими Go-Go Power Rangers под бутылку пива, задохло выскребается на лестницу — он готов голозадо бежать в лес, зацепив с собой того, кто попадётся, и носиться там до темноты, кусая деревья и кабаньи лодыжки. У Розы сон, у Уинтерса были какие-то странные переглядки с Мией, и хрен пойми что там между ними сейчас — со второго этажа Гейзенберг видит только две макушки и линию плеч на диване, пока ракурс не раскрывает перед ним возлегающую идиллию: жена и, блядь, муж у камина. Одетые. На нужную половину спящие. Карл (кашлянув для приличия). Я ничему не помешал? Итан (отложив телефон и обернувшись на звук, одними губами). Она спит. Карл (невпечатлённо полувопросительно показывает «класс» и, застегнув две нижние пуговицы кардигана, кивает в сторону входной двери). Хочешь прогуляться? Итан. Я не буду сейчас вставать. (Гейзенберг спускается в гостиную и показательно долго усаживается на диван напротив.) Стой. Что?.. Какого хрена, Карл? Итан пытается шипеть и возмущаться, проверяя лежащую у него головой на коленях Мию. Карл ухмыляется ему в лицо, мол, не сделаешь ничего, и открывает в телефоне переписку: «Как отдыхается?». Итан. Серьёзно? (Карл скалится и прижимает к губам палец. Уинтерс закатывает глаза и разблокирует экран.) Серьёзно. Отлично.

Итан

12 февраля

Знаешь звук камина и приходящих уведомлений так успокаивает. 17:04

Хочешь музыку?

Что предпочитаешь под сопение жены?

Классику? Шопен?

Или сразу колыбельные? «Для Элизы» или «Звёздочку», м?

Или это что-нибудь в наушниках? Документалки, подкасты, «My Little Pony», грёбанный блаженный Бо Бёрнэм?

А может, ты включаешь порнуху и грустно дрочишь, покрепче заткнув рот?

Ох, нет

Наверное, ты уходишь в ванную, чтоб никому, не дай дева мария, не помешать

17:05

Итан смотрит в телефон, долго и безэмоционально. Поднимает глаза, бровь. Не глядя на экран, печатает. Часто об этом думаешь? 17:07

Каждый одинокий вечер

17:07

Сколько ты выпил? 17:08

Победил бутылочку тёмного, но, видимо, сидя на диете с четверть года, развозить начинает и с этого

17:08

Тебе далеко до беспросветного алкоголика. 17:08

Ты меня недооцениваешь, я охрененно талантлив во всём, за что ни возьмусь

17:09

О, и как там твоя готовка, шэф Гейзенберг? Рамзи и Оливер уже сложили перед твоими погретыми консервами свои фартуки? 17:09

Пошёл ты, знаешь

Прошлым утром я даже не спалил яичницу

!!!

17:10

Ты завтракал утром? Невероятно 17:10

Да ты ж меня два месяца назад в восемь утра видел

17:11

Я был уверен, что ты из бара. 17:12

С пакетом сраного сельдерея?

17:12

На ведро кровавой мэри? 17:12

Нет.

Но звучит, как предложение?

17:12

Не сегодня 17:13

А, ты же на колёсах

И как тебе? Уже начал просыпаться отдохнувшим и подпевать самым ранним птичкам?

17:13

Разве что как Фиона… 🦜💥🍗 17:14

(вложение)

17:17

Итан поднимает взгляд на Карла, но тот тянет насмешку себе в экран: сукин сын упорно все три минуты неотрывно читает и выбирает ответы, и, ну конечно же, полсотни лет серьёзности в этом деле не помеха, а жизненный опыт. И почему я уверен, что на вопросе Что при встрече выражает ваше лицо, ты ответил Дружелюбие? 17:25 Проследив глазами сообщение, Гейзенберг одобрительно улыбается.

Надеюсь, ты отвечаешь серьёзно, потому что теперь тебе придется иметь дело с Ослом.

17:26

Что? Завис на вопросе с юмором? Я тоже знаю твой правильный ответ

17:34

Иди на хуй 17:35

Ещё не время

17:36

Я действительно Фиона 17:39 Видишь, Итан, это уже ксенофилия, а не гомогейство.

Надеюсь, тебя это не ущемляет как мужчину

17:40

Это ж не я паскудный сексист По мне, так она отличный персонаж Ещё и боёвка неплохая 17:41

А ещё живёт сказками об идеальном спасителе, который на самом деле ей уже не нужен

Сосите, Дисней!

17:42

А дисней их не купил разве? 17:43

Понятия не имею

Надеюсь, что нет, и они позволят студии скатиться в говно самостоятельно

17:43

Что, раньше было лучше? 17:44 Карл щурится прямо в усмешку Уинтерса.

А мне поебать, что я старый — имею право жаловаться и нудеть по любому поводу. Тем более я тебе не один раз уже показывал, что «старое» пизже.

17:46

Но не Лицо со шрамом 17:47

Я тебе старое лицо со шрамом.

нУ?

Давай скажи, что я сосу

17:47

А ты разве нет? 17:48

Фигурально

17:48

Итан посмеивается: тепло так, умильно, но мало — Мия чувствует дрожь. Совершенно, абсолютно, блядь, паскудно некстати. Даже Итан почти забыл про неё, зеркально уложив руку на спинку дивана — Карл, раскинувшись, сидел так же, — и только сейчас рывком вернув её обратно жене на плечо. Так она сразу находит Уинтерса глазами. Мия (тихо). Сколько времени? Итан (заново смотрит в телефон, полувопросом). Без десяти шесть. Уже? Мия трёт глаза и отворачивается, останавливаясь взглядом на Карле и тут же приподнимаясь на локте. Карл. Приветики. Я не смотрел, как ты спишь, если что. (Игнорируя негодование Мии, поднимается с дивана и, направляясь к выходу, обращается к Итану.) Выгребайся на улицу. На улице холодно, особенно после натопленного дома и почти часа в чёртовом кардигане — Гейзенберг бы разделся, но так было хмельнее, а сейчас он только покоптится немного сигарой и пойдёт греться быстрым шагом, коленями ворочая снег, если Итан не соизволит выйти. Чего он вообще там по дивану размазался? — мог бы отправить жену в постель и по-джентльменски помять ей шейку, а потом по-тихому трахнуть, сонную и податливую. Сука! Он не представляет, как занимается сексом Итан! Он не представляет, как занимается сексом Итан, особенно со своей женой! Он стоит на крыльце, курит сигару и непонятно чего ждёт, ясно! А ведь Карл был уверен, нет, даже не так, он ждал, что будет это мерзкое ощущение третьего-четвёртого лишнего, но хер там: каким-то невообразимо-опиздительным образом он пролез и влился. Билет до Швеции в один конец, блядь. Он ждал, что будет мешать, он хотел мешать. Он почти придумал, как ворует Розу и шантажирует ей Итана, чтоб увести их отсюда подальше обоих, хах. Он ждал, что сигара дотлеет в одиночестве. Итан тихо прикрывает за собой дверь. И достаёт пачку сигарет. Карл (без энтузиазма). Какой хороший мальчик. И какие дерьмовые у него сигареты. (Вытягивает из прикрывших огонь зажигалки пальцев упаковку и хоронит у себя в кармане.) Тебе вообще насрать, чем травиться? Итан (не глядя на него). Зато крепкие. (Гейзенберг щелчком выбивает сигарету изо рта слишком сосредоточенного на прикуривании Уинтерса.) Эй! Сука… Прекрати так делать, ладно. Не… лезь ко мне в личное пространство. Карл (просто пожимая плечами.) Выучил с Еленой новое слово? Ладно. Прости. (Тянет Итану свою начатую сигару.) В лёгкие не тяни, кури медленно. (Шагает с крыльца первым и, не дожидаясь сопровождения, уходит вперёд.) Когда-нибудь придёт время действительно осмыслить, нужно ли воротить это дерьмо дальше или оставить как есть, чтоб не ломать всё, как в прошлый раз. Ха! Шутка. Да, Гейзенбергу кажется, что всё идёт как-то через жопу и криво, что ну не получается у него не давить и не присваивать себе людишек. И, о, он вполне себе одинок в той степени, что может уже просто путать берега. И он так же может быть старым маразматиком, а всё трусливое внимание, которым заливает его в последнее время Итан, может просто казаться ему, как архангел Гавриил священнику под грибами. Но при всей гейзенберговской шлюховатости он никогда не ебался в глаза, а трёхмесячная трезвость вывела из печени всю фантазию — теперь главное небезосновательно прощать тупость Итану, не проёбываться самому и решать по ситуации, раз уж Уинтерс вывалил к нему на мороз, а не к жене под трусики. Итан догоняет его за пару десятков шагов и, удивительно, первым заговаривает про вроде бы лисьи следы на снегу, и как-то совсем незаметно утекает в рассказы про охоту с мальчишками с соседних ферм на ворон, про идиотские соревнования на дальность плевка мёртвой саранчой и незаконную стрельбу в буйвола со второго этажа отелей. Карл не может не уцепиться: отвечает, начинает новый очаровательный спор о законах и судебной системе в Штатах, говорит, что в Техасе явно был бы самым закоренелым преступником, гнуснейшим рецидивистом, потягивавшим пиво стоя и носящим кусачки в кармане. В принципе, если уж так присрётся, у Гейзенберга будет время поразмышлять над «проблемой Уинтерсов» в скором отъезде, и он разжимает булки окончательно: просто наслаждается тем, что замёрз на хрен с тем, с кем не прочь помереть и от старости. Они возвращаются в коттедж под свет телефонных фонариков и собственный хохот — у них обоих остаётся не так много времени на пинание хуёв, так что Карл в оставшиеся часы действительно наслаждается этим маленьким отпуском. Много смотрит на Розу и Итана, снимает полароиды, складывая их стопку в сумку, смахивает сообщения от сиделки, зачитывается детскими сказками и спит так, будто в семь ему не вставать на пробежку. О, ебучее зимнее утро, зябкое и тупое, с сумерками и холодными криками галок, презираемое и согретое только светом с кухни, сгинь уже в оттепели, чтоб стало проще и необременённее! Карл прётся на шорох ледоколом на автопилоте, до последнего думая, что ещё немножечко досыпает далёкий семьдесят седьмой год. И как хорошо, что тогда с ним не было Уинтерса. Карл (тянет улыбку при виде Итана, лезущего в верхний ящик с аптечкой, и трущей глаза кулаками Розы, сидящей на столешнице рядом.) М-м-м, кто это у нас здесь? Мне уже пора вызывать полицию? Ах да, она уже здесь… Итан. Да-да, и тебе доброго утра, Карл. Карл. Что ищете-то? Итан. У Розы першит горло, а я забыл сироп, видимо. Карл. Эй, детка, любишь молоко? Итан, есть сливочное масло? Всё, давай проваливай, отработал, папашка. (Подходит к столешнице, улыбается тянущейся к нему Розе, сгребает её на руки.) Будешь помогать, м? Где тут кастрюля? Так, ставь её на конфорку… Нет, пальцы от плиты убери — папка всё-таки смотрит. Вот, поможешь аккуратно налить молоко. Всё, хватит. Немного погреем, ладно? Считать-то ты ещё не умеешь? До пяти только? Ну, давай тогда два раза до пяти считай. (Усаживает её за стол, где уже обрушенно сидит Итан, несчастно опустив к груди подбородок.) С тобой-то что? Голова? Итан. Не выспался просто. И что ты готовишь? Карл (отходя к плите, проверяет кастрюлю и берётся набирать чайник). Тебе чай горячий тогда будет с мёдом, а Розе просто молоко с растопленным маслом и тоже с мёдом. (С улыбкой Итану через плечо.) Немного, для вкуса. Никакого дерматита в мою смену. Итан усмехается. Карл (Розе, загибающей предпоследний палец.) Эй, ну как там молоко? Ладно-ладно, считай, никто тебя не перебивает, Хенни Портен. Всё, давай, я сниму. (Выставляет на стол посуду.) На вот, выбери себе чашку и ложку, сейчас будешь масло мешать и лить папке мёд. Мия. Доброе утро. Она стоит в проёме, заспанная, смешная в своей пижамке, тёплых тапках и настороженности. Уинтерс вяло вертит головой в её сторону. Карл (с поклоном). Мия. Чай будешь? Завтрак на меня не вешать — я вообще-то на пробежку вставал. Итан. Только по этой причине? Это шпилька, это намёк на то, что Карл, спасающий сейчас горло Итановой дочери, хреново расправляется с кухней, кажется, это то, чем он будет гордиться всё воскресенье, прежде чем вернётся домой и снова с головой утонет там в апатии и работе, своей и бесконечной Мии. Это точно станет частью того, что он будет вспоминать пару дней, пялясь на фотки, которые отобрал ему Карл из своей охапки, пока не вернётся в среду после работы. Дом Уинтерсов. Среда, шесть сорок три. Дверь привычно открывается ключом, но в прихожей и гостиной что-то не то. Криво сбит ковёр, нет Розиных сапожек и обуви няни — из всей одежды только их. В кухне на плите стоит кастрюля чорбы без крышки. Итан чувствует адреналиновый пульс — пиздец. Он бежит на второй этаж, набирая няне, и находит ту, лежащую на пороге детской. Пульс есть, волосы в крови. 961 — Итан чеканит адрес, обыскивая комнату. Ничего. Сдёрнутое одеяло, нет любимой игрушки. Ничего нет в других комнатах — Уинтерс не может крикнуть Розу: рот заткнут, сознание действует, собирает пыль, волоски, следы следов. Ничего. Совсем ничего. Итан проверяет телефоны: автоответчик, история вызовов. Он раз пять взбирается по лестнице, пока не понимает, что это паника. Это его дочка. Его солнышко. Его Роза, которая не сможет ничего сделать… его умная, самая хорошая девочка, которой удалось выдрать какой-то сучаре клок седых волос, закатившихся под лестницу. Теперь он может рвануть к машине и позвонить Крису.