breathe in & breathe out.

      Сначала Чимин за обедом в кафетерии академии вслух мечтает о том, что ему и его уставшему разуму необходима разгрузка. И о том, что им вшестером просто необходим вечер, наполненный совместным просмотром фильма, соджу, настольными играми и разговорами до раннего весеннего утра.       Чонгук умоляет о наложении табу на «правду или действие». Парни соглашаются. И с Чонгуком, и с Чимином.       Затем происходит обсуждение репертуара и меню на ближайшие выходные в квартире Хосока и Намджуна — неизменном месте общих сборов, под небольшие споры и акустическую музыку из колонок.       И в конце концов Юнги вносит кардинальные поправки в их планы одним простым «у меня новый трек-лист, вы приглашены». Это значило, что гений Мин Юнги готов представить в своём клубе новую, давно разрабатываемую подборку треков, и подчинить единому, прицельно врывающемуся в вены ритму несколько десятков людей. Это значило, что отказы не принимаются.       Поэтому субботним ароматным вечером ночной клуб «Гонконг» зазывно мигал красными китайскими иероглифами и красовался афишами новой ночной программы. DJ Min Suga — гордо значилось в самом верху афиш.       Гордый диджей, сверкая улыбкой предвкушения, поджидал своих друзей у чёрного входа для того, чтобы у них была возможность раньше других зайти и занять нужный столик. Особые привилегии.       Когда пёстрая компания завалилась в клуб, он поразил своей нетипичной пустотой и относительным спокойствием. Официанты совершали контрольные рейды по залу в поисках затерявшихся несовершенств, бармены готовились к непрестанной поставке алкоголя, натирали и так сиявшие резким блеском бокалы, охранники из-за временного отсутствия работы переговаривались у одного из столиков, недалеко от входа.       «Гонконг» встретил своих первых гостей горящими кроваво-красными и солнечно-оранжевыми фонариками, развешанными по периметру главного зала и периллам лестниц, ведущих на второй уровень. Из-за фонариков помещение тонуло в немигающем пока красно-оранжевом зареве. Где-то на стенах у столиков висели скрещенные веера, где-то — бутафорские сабли. И их нефункциональность с лихвой окупалась эстетизмом. На огромном экране прямиком за диджейским пультом Юнги размеренно плавали красные карпы. До поры, до времени. С началом ночной смены видеоряд должен был смениться на что-то более подходящее трек-листу.       Тэхён, утягивая за собой Чимина и Хосока, сразу же сорвался к подзывающему его бармену. Проводя в клубе своего парня большое количество времени, Ким успел перезнакомиться со всем персоналом и считался внештатным работником, помогающим иногда с оформлением зала.       Юнги направился к пульту для финальной проверки готовности.       А Чонгук, тоскливо проводивший взглядом упорхнувшего Чимина, и Намджун направились на второй этаж столиков, занимать места.       Тоскливый взгляд, к сожалению, от Намджуна скрыть не удалось. — Чонгук, он не навсегда ушёл, вернётся через несколько минут, — с добродушной улыбкой произносит Джун, когда их отделяет от бара достаточное расстояние, и легко толкает Чонгука плечом в плечо. — Не устраивай драму. — Не устраиваю я драму, — возражает Чон, возвращая толчок. — А смотришь на него так, будто у тебя из-под носа последнюю упаковку бананового молока увели.       Чонгук валится на диванчик за их столиком и прыскает со смеха — неплохое сравнение. И, что самое главное, очень драматичное. Намджун садится напротив. — Фактически, так и есть. Моё банановое молоко вечно красуется перед тем, кто предпочитает раф без сахара. — По-твоему, Тэхён — это раф без сахара? — с неподдельным интересом хмыкает Джун.       Чонгук задумчиво зыркает в сторону Намджуна. Пусть тема «Чимин безответно влюблён в Юнги» никогда не обговаривалась в компании, кажется, каждый в той или иной мере знал об этом. Отпираться — бессмысленно. А такая игра с аллегориями действительно забавляет — своеобразный способ сгладить углы, говорить о серьёзных вещах через глупые сравнения. — Мне кажется так, — подтверждает Чонгук. — И уверен я в том, что Юнги его точно предпочитает всем другим.       Чонгук подползает к оградке, отделяющей их столик от своеобразной пропасти прямиком на первый уровень зала, и находит взглядом Юнги. Его трудно не заметить. Мин привлекает обновлённым цветом волос — небеса в его прядях определённо притягивают. Привлекает странным, но отчего-то уместным выбором образа — огромный чёрно-белый бомбер, красная толстовка с капюшоном и мешковатые штаны с защитным принтом. Привлекает длинными, точёными пальцами, умело порхающими над пультом и прижимающими к уху наушник. Юнги сосредотачивается на своём творчестве и время от времени перебрасывается парой фраз с администратором, стоящим рядом. Юнги выглядит очень на своём месте. — Юнги такой потрясающий, — спустя время произносит Чонгук, отрываясь от разглядывания диджея. — Уверенный в каждом своём решении. Кажется, будто всё в этой жизни под его контролем. — Это вряд ли, — не соглашается Намджун, рассматривая барный каталог, услужливо принесённый официантом. — Ты знаешь, Юнги может очень сильно штормить. В его жизни тоже много незапланированного. Вспомнить только конец прошлого учебного года, когда Юнги завалился к нам домой, пьяный в дрова, и рыдал у меня на плече до пяти утра, потому что концентрация проблем в его жизни достигла пика. У него были трудности с продюсированием песни на курсе, в студии сгорела аппаратура, накануне они поссорились с Тэхёном. — Да, но он справился со всем.       Чонгук помнит этот случай. Частью компании он стал немного позже, поэтому слушал эту историю от хёнов уже тогда, когда она перестала быть такой болезненной, и стала чем-то вроде легенды. — Вспомнить только, как Юнги с гитарой у общежития просил прощения у Тэхёна, — добавляет Чон. — Так возьми с него пример, — Намджун внезапно отнимает взгляд от меню и пригвождает им Чонгука к месту. Взгляд тёплый, но строгий. — Может быть, хватит впустую томиться своими чувствами и ханахаки? Может быть, стоит сказать Чимину всю правду?       Чонгук нервно сжимает ладонями ткань своих широких брюк и выдыхает так, словно Джун адресовал ему не слова, а кинжал прямиком в грудь. — И, возможно, потерять его окончательно? — Нет, ты, конечно, можешь продолжать давиться гарденией, хранить от Чимина секреты и срезать свои действия ровно наполовину. Потому что тебе хочется Чимина поцеловать, но ты только приобнимешь его при встрече; тебе хочется держать его за руку, но ты только отчаянно дёрнешься, если случайно коснёшься его мизинцем; тебе хочется называть его «своим», но ты скажешь только «мой друг». — Друг — это тоже очень много.       Чонгук пытается сопротивляться, изо всех сил подыскивая лазейки. Но против верности слов Намджуна их не так легко найти. Не согласиться с ним тоже очень сложно.       Чон думал об этом бессонными ночами, ненавидел себя за трусость, прожигал взглядом потолок и временами посматривал на спящего Чимина. Такие ночи выгоняли Чонгука на улицу с желанием расчертить колёсами скейта как можно больше дорог и тротуаров. До сонливой усталости. И этому желанию Чон никогда не противился, встречным ветром остужал голову и затыкал гардению в груди. Хотя казалось, что только эти абсурдные цветы были правы — нужно быть откровенным в своих чувствах. — Не спорю, — тем временем продолжает Намджун. — Ты, скажем, очень много для меня значишь. Но ты понял, о чём я. — Понял.       Сдаётся Чон, оставляя брюки в покое. Он снова опирается об оградку руками и взглядом находит внизу пёструю компанию в составе Чимина, Хосока и Тэхёна.       Намджун с тревогой отмечает то, как резко поник Чонгук. — Ведь ты уже делаешь маленькие шаги к своей цели. Уговорил на фотосессию, начал вести себя с Чимином более открыто и раскованно. И это видно. А ещё видно то, что Чимин не особо то и против. Это много, но с твоей стороны недостаточно. Прости, если я слишком прямолинеен, но именно потому, что ты мой друг, я говорю это. — Я не в обиде, хён, — сразу же возражает Чон.       Симпатичный бармен наверняка рассказывает им какую-то смешную историю, активно жестикулируя руками и выставляя на барную стойку три высоких стакана. Для почётных гостей можно открыть и бар немного раньше. Чонгук добавляет: — Я просто думаю… Думаю, что ты прав. И что мне следует быть с Чимином откровенным. Есть три исхода из этого, — вслух размышляет Чон. — Первый, из разряда фантастики — он вдруг ответит мне взаимностью. Второй — он обломает все мои чувства, но при этом найдёт силы остаться моим другом. Третий — он просто пошлёт меня. Тогда ты будешь несколько недель откармливать меня мороженым и слушать со мной грустный плей-лист для расставаний. — Я осилю это ради тебя. Готов даже пересмотреть с тобой какую-нибудь сопливую дораму. — Это сильно, хён.       Чонгук благодарно улыбается краешком губ и снова концентрирует всё своё внимание на Чимине. Этим умением Чон овладел уже давно.       Словно в процессе съёмки, фокус взгляда фиксируется на фигуре Чимина, выделяя его и задвигая всех людей и окружающую обстановку на задний план.       Чимин восхитителен. Его ноги неплотно обтягивают светлые джинсы, сильно подранные в районе точёных коленей, белая футболка заправлена за пояс, а на плечах гордо красуется бомбер, щедро и со вкусом расшитый блёстками. Изящная укладка, дымный, лёгкий макияж и небольшие кольца в ушах — Чонгук, прямо как и сейчас, не мог оторвать взгляда от Чимина, когда он собирался в их комнате, придирчиво вглядываясь в равномерность тона теней на веках.       Чимин барабанит пальцами, закованными в многочисленные кольца, по покрытому конденсатом стакану с коктейлем. Опять смеются. Интересно, думает Чонгук, о чём они разговаривают. Бармену тоже очень интересно, но он участвует непосредственно в разговоре и, кажется, немного плывёт, повинуясь действиям чар Чимина. Честное слово, его можно понять. Но Чонгук бармена понимать не собирался.       Да и не до этого было.       Чимин, отвлекаясь от разговора, сразу же натыкается взглядом на зависшего Чонгука. Путей к отступлению нет, дизертировать некогда, да Чон и не собирается. На пробу улыбается. Чимин сразу же зеркалит улыбку, машет ладонью и одними губами произносит «мы скоро придём». — Я скажу ему.       Намджун, решающий самый сложный вопрос о том, что выбрать — светлое пиво или сидр, от неожиданности давится воздухом. Не ожидал он, что его слова этим вечером действительно подтолкнут Чонгука к действиям. Таких разговоров было достаточно, но каждый из них сводился только к очередному тоскливому взгляду Чона на Чимина. — Сегодня?       Чонгук задумывается на секунду. — Чимин хотел отдохнуть сегодня и расслабиться. Завтра я приглашу его в нашу лапшичную и поговорю.

***

      После одиннадцати «Гонконг» начинает стремительно наполняться всё новыми гостями. У охранников уже нет ни единой секунды на разговоры — они тщательно контролируют поток посетителей на входе; официанты, вооружившись дополнительными экземплярами меню, снуют по двум уровням зала уже в поисках зазывно выброшенных вверх рук; бармены начинают свой долгий ночной рабочий день. Когда Юнги, окинув всех присутствующих довольным взглядом, начинает свой трек-лист, клуб оказывается заполнен под завязку, все столики и барные места — заняты, на танцполе — не протолкнуться.       Тогда же на столике пёстрой компании выстраивается целый отряд стаканов, бокалов и стопок — пиво, соджу, виски; а рядом лёгкие закуски. Звучат первые перезвоны стекла и разрозненное «за нас». Чонгук, разделивший выбор Намджуна касательно пива, решает хотя бы этим вечером не думать ни о чём разбивающем и последовать примеру Чимина, который занял место на диванчике рядом с ним и пачкал губы разбавленным виски.

***

      Первый час проходит по клубной классике, стандартно, а потому прекрасно.       Частые перестукивания стекла и отряд бутылок на столешнице сменялись бесконечными громкими разговорами, теми самыми, которые необходимо посылать прямиком в ухо собеседника, и взрывами хохота. Было хорошо. Каждый существовал просто «здесь и сейчас», без лишних волнений о завтрашнем дне.       Когда Чимин склонялся к уху Чонгука, губами касался мочки, укладывал руку на бедро, чтобы было удобнее, и говорил про то, что им действительно стоит сходить вместе на выставку, Чон чувствовал. Абсолютно всё, будто все рецепторы обострились, будто сердце воспринимало всё, в чём так долго себе отказывало. Чонгук не отягощался мыслями, в ответ касался губами уха Чимина, ведя их разговоры по не иссякающим маршрутам.       Когда Чимин смеялся над шуткой Намджуна так, что его глаза превращались в очаровательные полумесяцы, Чонгук без зазрения совести ловил этот момент.       Разговоры мешались с бесконечными танцами в самой гуще толпы под глубокие, бархатные биты и бесконечное красно-оранжевое мигание. Тэхён подрывался и тянул за собой друзей всякий раз, когда слышал первые несколько секунд любимых треков. Ему трудно было отказать.       Этот вечер, эта ночь тянули на звание самых лучших за все их последние встречи.       До определённого момента. Правильное течение вечера было нарушено барменом, с которым в начале вечера разговаривал Тэхён. Он приветливо улыбнулся, представился всей компании — Мун Чонвон, и вдруг пригласил Чимина потанцевать вместе с ним. Это заставило Чонгука поперхнуться шотом соджу. А с готовностью уплывший за Чонвоном, уже знатно захмелевший Чимин окончательно разрушил все претензии ночи на звание «лучшей».       Ближе к двум часам ночи происходит закономерное — компания делится на части, по интересам, по притяжению, по близости. Чонгук не уверен в том, что в клубной ночи есть вообще какие-то законы, но так происходит из раза в раз. Когда потребность в громких разговорах, безудержном смехе и общих темах оказывается удовлетворена, кто-то так или иначе притягивается друг к другу, незаметно, но неизбежно. Так Хосок сначала закидывает ноги на колени Намджуна и, придвинувшись вплотную, что-то ему рассказывает; потом, уткнувшись виском в плечо Джуна, поигрывает его пальцами, расслаблено улыбаясь; а затем и вовсе уводит своего парня на танцпол. Намджун не мастер клубных танцев, и в принципе — танцев. Но условие «потанцевать с Чон Хосоком» окупало вообще всё.       Тэхён с началом очередного трека вскакивает со своего места и больше не садится. Его тянуло всё ближе к диджейскому пульту. Тэхён танцевал один, прикрыв глаза и отдаваясь каждой смене ритма, но именно из-за этого создавалось стойкое ощущение — Юнги рядом, улыбается в дёсна и контролирует каждое тэхёново движение своими касаниями и взглядом.       Кто действительно остался один — так это Чонгук. Он сидит всё также на своём месте, в руках до тошного согревается очередной шот соджу — мешать его с другим высоким градусом нет ни малейшего желания. Выйти на танцпол — тоже. Чонгук не может сказать — пьян он, или нет, расстроен, или нет.       Гардения в груди злостно шипит и царапает внутренности, настойчиво, но тихо, не переходя грань. Снова полумера. Чимин снова от него упархивает. Красиво и без оглядки. Можно ли винить его в этом? Вряд ли. Можно ли винить в этом Чонгука? Скорее да, чем нет. Полумеры никогда ни к чему хорошему не приводят.       Чонгук, закинув назад голову, опрокидывает в себя тёплый алкоголь, уже не морщится — вкус ощущается сглажено, нечётко. И сканирует взглядом толпу внизу.       Нежелание спуститься на первый уровень тут же растворяется без следа.       Чимин не танцует. Чимин стоит у одной из стен, под одиноким оранжевым фонарём с чёрными линями иероглифов. И, закинув руки, на чужие плечи позволяет себя целовать. Зарывается пальцами в чужие волосы, выгибается в талии, чтобы быть ближе к чужому телу, закидывает голову, чтобы чужой язык вылизывал его радушно подставленную шею. Щёки Чимина заливает пьяный румянец.       Чимин позволяет себя целовать — бьёт набатом в тяжёлой голове подскочившего с места Чонгука. Кажется, будто только он один имеет честь наблюдать эту жаркую сцену, будто она играется специально для него. Ночь идёт своим ходом под качественные биты диджея, а уши Чонгука тем временем закладывает вакуумом, грудь опаляет внезапной пламенной волной. Это чуткая гардения готовится вывернуть Чона наизнанку.       Но, прежде, чем нежные лепестки начнут забивать дыхательные пути и душить, Чонгук срывается с места и ныряет в танцующую толпу. Здесь воздух плотнее, ритм — резче и концентрированнее, мысли — путаннее. Чон пробирается сквозь тела, врезаясь в безликие фигуры, задевая чьи-то плечи, получая тычки в грудь, и не имеет представления — с какой целью он это делает.       Нет цель одна, и она ясна, как день — не дать Чимина, своего Чимина, пьяного донельзя, на растерзание чужим рукам и губам. Но полноправных оснований у Чона на это нет.       «Прошу прощения, я пока не сознался в своих чувствах открыто и собирался сделать это завтра, пытаясь поймать удачный момент, но уже сейчас я готов показать свою ревность и забрать Чимина с собой».       «Трус!» — взрывается вдруг гардения в груди.       «Бред!» — думает Чонгук. — Привет, — раздаётся у самого уха.       Чон с сожалением тормозит и застывает прямиком в гуще толпы, в пяти метрах от Чимина. Из ниоткуда материализуется парень. Чонгук видел его пару раз недалеко от их столика, и ещё пару раз — у барной стойки с высоким бокалом коктейля в руках. Высокие скулы, драконий разрез глаз и перегар с нотками тропиков. Симпатичный, очень даже, полыхает в голове. Но раздражение вытесняет любые другие эмоции. — Не хочешь потанцевать со мной?       О, ну, конечно. Предсказуемо. Зачем ещё останавливать на клубном танцполе? Только лишь для этого закономерного предложения, помимо пьяного желания врезать кому-нибудь пару раз. Чонгук нетерпеливо хмурится — ещё немного и Чимина заживо съест чужой плотоядный рот. — Извини, я тороплюсь.       Разменивается даже на вежливость.       Но парень настойчиво цепляет охваченное несколькими металлическими браслетами запястье Чона, готового уйти. — Да ладно, всё время просидел один за столиком, куда тебе спешить, — вроде звучит безобидно, но Чонгука простреливает.       И рука, сжавшая запястье, ощущается, как колодка, и расстояние до Чимина увеличивается снова на несколько километров, Чонгук уже не знает толком, на кого сердится больше.       Поверх широкого кожаного ремня брюк палаццо укладываются чужие, внезапно сильные руки и они жмут гораздо сильнее, обжигают, как и чужое дыхание у уха. Чонгуку становится тошно от того, как много в этой ночи слова «чужой». — Не обижайся на то, что я сказал. Просто констатировал факт. Да и к тому же удивительно, что такой симпатичный парень остался в одиночестве, — шепчется на ухо сальное, банальное, ни капли не трогающее. — Я же попросил отвалить.       Чонгук кривит губы и руками упирается в чужие плечи, пытаясь наконец освободиться из этой хватки.       Зал, полыхающий красным и оранжевым, методично кружит в ритме нежеланного танца, но в момент застывает на одиноком фонарике с чёрными линиями иероглифов.       А всё, что случается следом, будто расписывается в хмельной голове по пьяным кадрам под ритм очередного трека.       Кадр первый. Чонгук слишком ощутимо чувствует губы незнакомца сначала на мочке уха, а затем на щеке и линии челюсти; и вкладывает все свои силы в толчок. Но оказывается прижат ещё сильнее к чужому телу. Кадр второй. Чимин, вежливо улыбаясь, более результативно отталкивает Чонвона и за пару секунд преодолевает толпу. Кадр третий. Кулак Чимина идеально вписывается в скулу незнакомца, точно так же — злость идеально вписывается в его тёмный взгляд. А плечи — в руки сжимающего его и уводящего прочь Чонгука.       Покадровость замедляется только тогда, когда распалённый Чимин и сбитый с толку Чонгук возвращаются к своему опустевшему столику и тяжело опускаются на диван. Их небольшая потасовка остаётся незамеченной для танцующих, как рябь, вызванная брошенным камнем, для океана.       Чимин зло сверкает глазами, а руки снова тянутся к алкоголю. — Хён.       Чонгук серьёзен. Требователен. И, кажется, чем-то очень сильно обижен.       Чимин мажет по фигуре рядом масляным, пьяным взглядом и оттягивает ворот потной футболки в сторону. Его бомбер с блестящей нашивкой уже давно вышел из игры. Но и без этого Чимину душно. И совсем немного плохо. Лёгкие работают на износ. — Хён, — повторяет Чонгук ещё громче, пытаясь добиться фокуса взгляда Чимина на себе. — Хватит. Ты уже целовался с чёртовым барменом и вмазал незнакомому парню. — А разве он не заслужил этого? Или тебе приятно было с ним танцевать? — Я не это имел в виду… — И целовался… Хорошо, что не с кем-то из нашей компании. Хотя мог бы. С Тэхёном. Практика школьных годов. Или с Хосоком, — долго-долго тянет Пак, облизывает влажные губы. — Или вон тот диджей… Я его тоже пропустил.       С намёком.       Чимин машет рукой в сторону, она тут же валится на кожу пульсирующего из-за битов дивана. За диджейским пультом всё также орудует Юнги. Небесные волосы, блестящая кожа, долгий, тёплый взгляд в толпу. Чонгук знает на кого этот диджей так смотрит. Прицельно. Да и видит темный пепел волос Тэхёна в самой гуще толпы, тянущего руки вверх. Но больше к Юнги.       Так привлекательно.       Мысли скачут.       Ведь Чимин привлекательнее. Даже пьяный, творящий невесть что, недоступный, смакующий своё горе. Откровенно пользующийся своей болью. — Хён, ты понял, о чём я. — Я понял. Одного не пойму, чего ты пристал ко мне с эти актом совести?       Мутный взгляд режет острым блеском. На это раз пристален и требователен Чимин. — Я просто хочу…       Слова прерываются смехом. Чимин смеётся, превращая глаза в узкие щелки. Чонгук слышит только этот смех. Оглушающие биты, дрожащие в каждой вене, бессильно отступают на задний план. — Знаю я, чего ты хочешь, Чон Чонгук. Хочешь, чтобы я тебя поцеловал?       Чонгук захлёбывается в алкоголе карего взгляда Чимина. Это как самый крепкий и самый тёмный коньяк. — Нет.       Только не по пьяни. И как вообще их разговор свёлся к подобной теме? — Да что ты? — Чимин выгибает бровь.       Да. Чонгук не хочет. И Чонгук практически готов отпустить этот опасный диалог, перевести на другую тему, а ещё лучше — увести Чимина отсюда.       Но Юнги. Юнги вдруг очень внезапно вмешивается. Юнги доводит ситуацию до худшего исхода. Юнги рушит все планы.       Резкие биты практически незаметно и мастерски сглажено переходят во что-то более медленное, тягучее и концентрированное. До учащенного стука в висках, до зуда по коже. Чертовски знакомое. И это даже смешно. Играет lost in fire.       И Чонгук готов сгореть. Прямо здесь и сейчас. Он бросает беспомощный взгляд в сторону диджейского пульта. Почему Юнги, двигающий плечами в бит песни, такой довольный? Знает ли он, что собственноручно подводит Чонгука к краю и делает этот пьяный вечер вечером, на котором сошлось клином абсолютно всё?       Чимин закидывает руку на спинку дивана в опасной, плавящейся близости от плеча Чона. — А Юнги говорит — хочешь.       Ну почему Чимин даже в таком состоянии помнить их чёртову игру в правду или действие. Зачем Чонгук рассказал о своей мечте и согласился прийти на эту вечеринку. Почему, в конце концов, Чимин так особенно злит сегодня, предлагая малознакомому человеку свои губы.       Вопросы теснятся в голове, причиняют практически полновесную физическую боль. Ровно, как и прицельный взгляд Чимина.       Пак подсаживается ближе, одна рука скользит по плечам Чонгука, вторая прожигает чёрную ткань брюк на бедре. Близость Чимина прожигает и без того жаркий воздух, сантиметры между телами сгорают.       Чонгук морщится. — Чимин, отодвинься. От тебя несет.       От Чимина тянет тяжёлым алкоголем, виски с колой, чистым коньяком, всеми выкуренными за вечер сигаретами, потом, пряным одеколоном, шалфеем. Смесь сомнительная, ядерная, но это так нравится Чонгуку. — Можешь отодвинуться сам, если тебе не нравится.       Чон не двигается.       Ему ведь нравится.       Нравится не только дышать с Чимином одним воздухом, но и видеть его на расстоянии десяти сантиметров. Видеть на достаточном приближении тёмные волосы, мигающие красно-оранжевыми клубными огнями, опутанные дымом полные губы, глаза цвета коньяка — и теперь чертовски трудно отделаться от этого определения их оттенках. Трудно оторваться от простых колец в ушах, от вычурных колец на пальцах.       Взгляд Чимина, неожиданно трезвый и в высокой степени давящий, скачет по лицу Чонгука, задерживаясь на тонких поджатых губах. — Знаешь, — выдыхает Пак, насмешливо изгибая бровь, — песня имеет свойство заканчиваться. А Юнги треки не повторяет.       Ещё немного, и Чонгук задохнётся. И ханахаки здесь не при чём.       Чимин укладывает одну ладонь на затылок Чона, прочно вплетает пальцы в отросшие, вьющиеся волосы, настойчиво давит. Притягивает к себе. И не целует. Чимин касается губами немеющих губ Чонгука, долго, но неглубоко — как будто предоставляя именно ему сделать выбор; и усмехается в их недопоцелуй. Потому что, когда Пак наращивает расстояние, Чонгук хмурит брови, но тянется обратно к губам Чимина. Как волны тянутся к лунной тяге.       Чонгук просит. — Не хочешь, значит, да? — подначивает Чимин, любуясь распахнувшимися губами, ощущая руки Чонгука на своей шее.       Чонгук явно не намерен больше ломаться и бездействовать. А Чимин не намерен это игнорировать.       Внизу в едином гипнотизирующем ритме движется толпа. Юнги на оставшуюся часть трека отходит от пульта, чтобы самому ненадолго стать её частью, а не управляющим.       И от общей массы неумолимо отделяется одна сияющая частица. От неё практически в течение всей ночи Юнги не мог оторвать взгляда. Да и не хотел. Пепел волос перед глазами, огромная белая рубашка в полоску со спущенным до третьей расстёгнутой пуговицы синим шёлковым галстуком, ткань объемных спортивных штанов, струящаяся по ногам при каждом движении. Кто-нибудь другой, кто угодно выглядел бы в этом всём глупо. Но, Юнги улыбается, только не его Тэхён.       На танцполе массово.       Но на второй уровень столиков поднимаются только некоторые — немного отдохнуть или поддержать уровень градуса в теле до необходимого. Но даже эти некоторые не особо обращают внимание на что либо, творящееся вокруг.       И это Чимину на руку.       Хотя в целом — плевать. Плевать на всех снующих, пошатывающихся, пьяных призраков. Но всё равно в относительном уединении, наполненном битами одной нужной песни гораздо приятнее усаживать Чонгука себе на бёдра, давить одной рукой на поясницу, требуя ещё больше точек соприкосновения, засовывать другую руку в задний карман брюк Чона и ощущать, как их свободная и мягкая ткань струится по ногам. — Так все-таки, — Чимин разрывает поцелуй, слышит разочарованный выдох и чуть сильнее впечатывает тело Чонгука в своё, — ты хочешь или не хочешь?       Чимин как обычно. Чимина как обычно хочется послать к чёрту.       И всё действительно катится к чёрту. Потому что Чонгук забывает обо всех своих первоначальных мотивах, о планах на завтрашний день, обиде на хёна, злости и внезапном приступе смелости. Потому что Чонгук теперь состоит из одного желания. Желания, которое копилось очень долго и очень настойчиво вместе с лепестками цветов в лёгких. Желания целовать Чимина.       А он снова ерничает. — Я буквально сижу на твоих коленях, — выдыхает Чонгук, укладывая ладони, прошитые нервными иглами, на пылающие щеки Чимина. — И позволяю тебе засовывать свой язык мне в рот. Вряд ли я против…       Чимин счастливо улыбается — Чонгук может поклясться, что такой довольной улыбки на губах хёна ещё никогда не видел. Чимин откидывает голову на спинку дивана, дышит глубоко и часто. Так, будто его лёгкие не забиты лепестками. Чонгук ощущает своей грудью каждый толчок груди Чимина, пульсацию каждой клетки его тела.       Чимин выводит большими пальцами бесконечности на пояснице Чонгука, проводит языком по приоткрытым губам, смотрит на Чона снизу вверх. Но Чонгук чувствует себя раздавленным.       Здравый смысл уже готов постучать в голову Чона и согнать его с Чимина прочь. Но Пак, выждав достаточно долго, требует. — Скажи это. — Хочу.       Чонгук сдаётся. — А какая-то конкретика будет? — Тебя. Хочу всего тебя.       И трек уже давным-давно не тот, что нужно, Юнги гонит вперёд ритм каждого присутствующего в клубе. Но это не мешает Чимину без перерывов на вдохи целовать сдавшегося Чонгука; считывать языком редкие, глухие стоны; зубами пробовать на мягкость его губы; контролировать блуждающими руками все линии горячего тела. И хотеть. Ещё, ещё и ещё.       У Чонгука в голове пусто. Абсолютно. Чонгук обязательно потом об этом пожалеет. Но это потом. А пока — наверняка единственная возможность быть с Чимином в той самой, дьявольски необходимой категории близости.       Последний проблеск разума заканчивается на губах Чимина, коснувшихся ключиц Чонгука.