Красные ручки и недоделанные проекты

Мама каждый год таскала их на кладбище. Нужно чтить предков. Тао закатывала глаза, Чжунли уже смирился и просто мрачно смотрел на могилы, надеясь отделаться часом или максимум двумя. Капец, он уже на первом курсе, а мама все ещё им помыкает. Нет, с одной стороны, он понимает, это очень важно ей, поэтому он и не сопротивляется. Но с другой, все равно — нет в нём этой привязки к умершим прадедам. Это все потому что он другого поколения, но мать он все же любит и расстраивать её совсем не хочется. — Мам, конец ноября, у меня сочинение итоговое скоро, мне нужно готовиться, — ноет Тао, как будто она бы готовилась, а не пинала балду, залипая в телефон. Чжунли вздыхает, пряча руки в карманы своей теплой куртки. Рано в этом году холода ударили, уже и в зимние ботинки пора перебираться. Крутит головой. Голое от листвы кладбище выглядит совсем печально и пусто. Ещё нет снега, так что памятники и плиты просто одиноко торчат из промерзшей земли, на некоторых могилах пятнами выделяются цветы, а в остальном все серое и вгоняющее в тоску. Через ряд мелькает тень. Чжунли щурится, внимательнее вглядываясь. Тень останавливается у могилы, рядом с ней ещё одна. Тень опускает голову, стягивая с головы шапку. — Венти? — вглядывается внимательнее. И правда, кажется, он. Судя по цвету волос и комплекции. Рядом с ним женщина: волосы пушистые и немного кучерявые, со спины и не разглядеть, как выглядит, но явно не очень высокая. Тоже присаживается рядом, что-то говорит Венти, потом опускает голову, плечи её дрожат. Венти кладёт ладонь ей на спину, мягко гладит, приобнимает. — О, там Венти, пойдем спросим, что он тут делает, — Тао уже даже собирается направиться через узкую дорожку к соседнему ряду могил, не особо желая чтить предков, которых в глаза не видела, но Чжунли ловит её за запястье, чуть дергая на себя. — Оставь, Венти тебя не звал, — просто сказал, что будет занят сегодня днём и попросил вечером встретиться. — Это не то, куда надо лезть. — Ты его парень, — фыркает Тао, уже явно осознавая, что была неправа, но по-подростковому не желая это признавать. — А там похоронен его близкий человек, — Чжунли даже, наверное, знает, какой, но лезть все равно не собирается. Сам расскажет, если захочет. — У него есть право быть там одному.

***

— Ганьюй, Вам полегче? — Венти все ещё гладит ее по спине ладонью, пока помогает подняться, держа в свободной руке две белые орхидеи. — Да, спасибо тебе, — последний раз вытирает салфеткой слёзы с щек и поправляет пушистую челку, тяжело вздыхая. — Вот вроде взрослая женщина, четвертый десяток идёт, а меня мальчик успокаивает. — Ну что Вы, я бы вот в жизни не подумал, что Вам больше двадцати пяти, — Ганьюй и правда выглядела крайне молодо, и даже напряженная работа в администрации города не состарила её. — Казанова ты, Венти, — усмехается женщина, чуть качая головой в чем-то напоминающем то ли умиление, то ли светлую-светлую тоску. — Весь университет за тобой, наверное бегает. — Есть такое, — показушно горделиво усмехается, даже слегка выпячивая грудь для вида. — Но я молодой человек верный и крайне воспитанный, между прочем. — Даже завидую я твоей даме, — Венти незаметно усмехается, пока Ганьюй переводит взгляд на могилу. Да уж, его «дама» явно бы была крайне недовольна от таких слов. — Таким мне тебя мама и описывала: славный и добрый мальчик, но проказливый и шутливый. Говорила, что ты очень чуткий и ранимый, но стараешься быть весельчаком, чтобы легко людям вокруг было. — Ничего от неё было не скрыть, — вздыхает, но взгляд на могилу не опускает, все ещё внимательно глядя на женщину рядом. — Ганьюй, я знаю, что я не родственник и, наверное, даже не в самом ближнем круге, — запинается, сглатывая вдруг вставший в горле ком. — но… — Все равно ты её ребёнок, Венти, — вдруг удивительно спокойно произносит Ганьюй, в ответ глядя прямо в глаза. — Она тебя вырастила. — Я всегда буду у Вас, Ганьюй, — взгляд все такой же искрящийся и на губах улыбка, но голос у Венти дрожит от волнения. — Для меня ваша мама очень много сделала и очень много значила и будет значить в жизни. — Спасибо тебе, — улыбается, кладя ладонь на плечо Венти. Ганьюй не выглядит уже убитой горем, но тоска блестит в уголках глаз, и от того её круглое лицо, окруженное ореолом пушистых кудрей смотрится очень тепло и так до глубины знакомо. Дети всегда чем-то похожи на своих родителей. — Я поеду, на работу надо уже. Хочешь, подвезу тебя? — Нет, я ещё тут побуду, — отвечает такой же легкой, но греющий что-то внутри улыбкой, и тянется обнять, пару раз мягко поглаживая по спине. — Встретимся ещё не по такому грустному поводу. — Обязательно, — отпускает его Ганьюй, разворачиваясь на пятках своих теплых осенне-зимних сапожек. — Удачи тебе. — И Вам удачи, — смотрит ей вслед, внимательно следя за тем, как колышутся кудрявые волосы, все отдаляясь и отдаляясь. Ганьюй сворачивают с дорожки на центральную аллею. — Мадам Пин, — вздрагивает, присаживаясь обратно. Вздыхает, снова глотает в горле ком, потом ещё раз и ещё — не уходит. Около носа изнутри все словно давит и воздуха так отчаянно начинает не хватать, что приходится шумно вдохнуть его через рот, жмуря глаза. Слезятся. Пока просто слезятся. Вдыхает ещё раз, шмыгает носом, — если хотите знать, — последнее слово какое-то совсем скомканное и вялое, едва-едва проговаривает его, тут же поджимая губы. И вдыхает ещё раз. А получается отчего-то всхлип. И снова. И снова А еще руки задрожали, он замечает, только когда вытягивает правую, чтобы положить цветы на промерзшую землю. И снова пытается вдохнуть, и снова получается только всхлипнуть. А ещё глаза теперь не просто слезятся, потому что щеку морозит там, где прокатилась капелька. Просто вдохнуть уже не пытается — всхлипывает сразу, открывая блестящие от слез глаза, — если хотите знать, то я очень скучаю.