Тяжело быть принцем

      Под веками плескалась глубокая, тяжёлая, мрачно-ночная вода, вздымающаяся к небу лазурными вздохами и гаснущая измученными стонами и плавными разводами, мягкими кругами, дрожащей рябью. Она разливалась повсюду, заполоняя собой чёрную высь, а потом падала, разбивая земную твердь, и вверх поднимались голубые, озорные, словно дети, огоньки. Они обнимали, дарили тепло и ещё что-то: очень приятное, уютное и трепетно родное. Спокойное. Вырываться из этого кокона не хотелось.       Словно бы вынырнув из тёплой воды, Генри перевернулся на живот и сунул руку под подушку. На какое-то мгновение он снова погрузился под толщу, но потом её разбила на мелкие брызги чёткая дробь. Кто-то шёл.       Усилием воли Генри заставил себя проснуться и прислушаться. Человек остановился у двери в его комнату и, видимо, тоже слушал. Генри передвинул правую руку под подушкой поближе к лицу.       Дверь отворилась тихо — Генри никогда не запирал её на ключ, — а мышцы сами собой напряглись, и притворяться спящим стало в разы труднее. Но Генри умел это делать правдоподобно даже на пределе своих возможностей. Тихие шаги, не заглушённые ковром — Генри отказался стелить их в своей комнате.       И сейчас он выжидал. Выжидал удобного момента, чтобы… Когда он уже буквально физически стал ощущать близость чужого тела, склонившегося над ним, собрался и резко перевернулся на спину, левой рукой хватая неизвестного за волосы, а правую приставив к его горлу. В ней был кинжал.       Человек рвано вдохнул, попытался отстраниться, а потом выдохнул потрясённо-сердитое: «Генри…» и перестал сопротивляться.       — Ну, ты… Звереныш, это же я… — прошептал он, и Генри опознал в этом голосе брата. Он тут же убрал кинжал и сел в кровати.       — Никогда не приходи ко мне ночью. И не крадись, — попросил Генри, быстро пряча кинжал под подушку. Эдвард в темноте неодобрительно качнул головой и, кажется, сложил руки на груди.       — Хорошо, в следующий раз буду открывать дверь с ноги и кричать тебе с порога: «Вставай, малявка, всё проспишь!». Договорились?       Генри усмехнулся, но ничего ответить не успел.       — Ты, что, забыл, что сегодня Лазурная ночь? — спросил брат. Генри не забыл, он просто в неё не верил, но Эдварду знать об этом не обязательно.       — Забыл, — легко соврал Генри.       — Ну, тогда собирайся скорее. Внизу уже все собрались. Она вот-вот начнётся, — сообщил брат и вышел, оставив Генри в комнате совершенно одного.       Он не стал долго размышлять: откинул одеяло, вылез из кровати и решил идти вниз в чём был. Всё равно надолго это не затянется, да и делать ему там, по большому счету, нечего. Каждая предыдущая Лазурная ночь заканчивалась одинаково, и разве эта будет отличаться от других?       Перед тем как выйти, Генри распахнул окно и посмотрел вниз, на площадь. Там действительно было оживлённо: люди в цветастых карнавальных костюмах пели и танцевали, музыканты играли бодрую мелодию, и вкусно пахло карамелью и мятным чаем. Генри бросил взгляд на свою одежду: простая пижама, состоящая из свободной сорочки с прямой прорезью на груди и штанов по голень, отороченных по краю красной лентой и расшитых золотыми нитками. Признаться, он совершенно не понимал, отчего ему в своем гардеробе необходимо иметь отдельную одежду для сна. Он никогда не имел пижамы, а уж тем более несколько — просто скидывал то, что было на нём надето, и ложился спать. Одеяло достаточно грело его и без дополнительных слоёв одежды. Теперь же он, видимо, понял, зачем ему так много пижам.       «И так сойдет», — мрачновато подумал Генри, покрутившись возле зеркала так, как это обычно делала Роза, и шутливо поклонился сам себе, приподняв двумя пальцами края сорочки, словно подол платья. Обувь он не стал искать: был июль, и жара стояла даже ночью.       Во дворце гуляла тишина. Конечно, все были на празднике, на площади! И Генри было приятно шагать по коридору, касаться прохладного пола босыми ногами, слушая шуршание ткани и собственное дыхание. Сквозь полумрак на него смотрели с портретов короли прошлого: Матеуш, Алдар, Бартоло… даже Освальд. Его портрет долгое время был закрыт тяжёлой бордовой тканью, и Генри, к сожалению, понимал, отчего. Старания королевской семьи скрыть этот изъян были очень рьяными, но однажды им всё же пришлось признать, что любая ошибка может стать достоинством и, наконец, дать второй шанс злому королю.       Окружение на портрете совсем молодого Ингвара было щедрым, цветущим, отдающим светлой надеждой на счастливое будущее. Его портрет был одним из самых свежих, перерисованных, ведь во время его правления люди потеряли дары, и все художники разучились рисовать. Наконец, Генри дошёл и до портрета отца: эту картину перерисовали и повесили буквально на прошлой неделе. Дальше была лишь голая длинная стена, на которой мог поместиться ещё десяток таких портретов. Генри подумал, что однажды и Эдвард будет точно так же смотреть с холста на пробегающих по делам слуг и прогуливающихся придворных своим оценивающим покровительским взором. Казалось, это будет ещё очень, очень не скоро.       На улице было по-летнему свежо, а на площади — весело. Но Генри почему-то не привлекало это возбуждённо-пьяное веселье, а наоборот, раздражало. В груди клубком свернулась тревога и, оплетя сознание своими нитями, спала, выжидала удобного часа, чтобы обернуться страхом, точно гусеница — бабочкой.       Генри ловко лавировал в толпе, огибая танцующих людей, и быстро нашёл брата. Эдвард отдыхал в компании уважаемых придворных и богатой знати, а рядом с ним была Роза, и на её талии лежала его рука и, видимо, им было очень хорошо вместе. Если бы Генри имел хоть каплю такта, то непременно бы обошёл стороной эту компанию, состоящую из самых сливок общества, но он же вроде и сам к ним относится, и его абсолютно не смутило, что выглядит он немного не подобающе, поэтому он уверенно приблизился к ним.       — Доброй ночи! — притворно бодро поздоровался он и со злорадством заметил, как вытянулось лицо брата:       — Чудесная погода, не правда ли?       Эдвард, явно нехотя, отпустил Розу и схватил Генри за локоть, немного смущённо и нервно развернулся к придворным:       — Прошу меня простить, уважаемые гости. Моему брату нездоровится, ему не следовало покидать своих покоев. Боюсь, мне придётся отлучиться на несколько минут.       На его речь откликнулась дама в пышном фиолетово-синем платье.       — О, ничего страшного! — её звонкий голос разрезал воздух. — Я не дам заскучать вашей спутнице, уж поверьте! — и она ловко увела Розу в другую сторону — поближе к музыке и коктейлям.       Генри едва успел проводить их взглядом, как тут же был отведён в затемнённую часть площади и осаждён гневом брата:       — Ты ненормальный?       Он поморгал глазами.       — Нормальный, — тупо ответил он, но Эдвард, кажется, не понял юмора.       — Ты чего в пижаме притащился? У тебя, что, одежды нет? — продолжал осуждать брат. Генри разочарованно вздохнул.       — Мне тут делать нечего.       — Раз тебе делать нечего, то тусуйся, пожалуйста, подальше от меня. Ты портишь мне репутацию и имидж, — Эдвард всегда злился, когда что-то шло против его правил и жизненных устоев, и вроде бы пора уже к этому привыкнуть, но Генри никак не мог, оттого тоже всегда сердился.       — Раз я тебе всё так порчу, может, я тебе вообще не нужен? — не подумав, выпалил он, но, впрочем, не пожалел об этих словах. Накипело.       — Вот, пожалуйста, только не начинай, — раздражённо бросил Эдвард и оглянулся:       — Всё, мне нужно идти. Кажется, начинается.       Он прошёл пару метров вперёд, а потом посмотрел на Генри и сказал:       — Надеюсь, ты поймаешь свой шар…       Генри лишь самозабвенно хмыкнул и демонстративно повернулся к брату спиной, скрестив руки на груди. Тот, впрочем, этот его жест протеста уже не увидел.       Волшебство и вправду начиналось. Лазурная ночь — это невероятное событие, которое после возвращения Сердца волшебства стало наступать раз в три недели. В эту ночь, если верить старым сказкам и легендам, с неба падают лазурные шары, которые указывают человеку путь к его родственной душе — соулмейту.       Звёзды на чёрном небе подёрнулись нежной синевой и закружились вокруг своей оси, обрастая мягким голубоватым коконом. А потом одна из них сорвалась с неба и полетела вниз, точно комета, оставляя за собой едва заметный мерцающий шлейф.       Как только шары приближались к земле, то резко замирали, будто бы стеснялись подлетать ближе, и парили над головами людей. И те, не теряя ни секунды, радостно протягивали к ним руки и прижимали к самому своему сердцу.       Весёлый дух соперничества охватил столичную площадь: шаров на всех не хватит. Именно поэтому Генри и не было интересно на этом мероприятии. Он ни разу не смог поймать лазурный шар. И если Генри даже не стремился этого сделать, то рвению Эдварда можно было только позавидовать. В Лазурную ночь все были равны: и короли, и крестьяне — и человек богатого происхождения не имел права отбирать шар из рук обычного горожанина.       Но проблема Эдварда была не в этом. Ему несколько раз удавалось поймать шар, но вот с рассветом он неотвратимо таял, обращаясь в его руках тягучей массой, словно кисель. Но принц даже не горевал из-за этого: ни для кого не секрет, что он мечтал о том, чтобы его соулмейтом оказалась Роза. И она сама тоже мечтала об этом уже очень давно. Да и просто невозможно было спутать с чем-либо ещё настолько сильную связь: оба любили друг друга до ужаса и даже собирались играть свадьбу. Только вот небо смеялось над ними: когда шар оказывался в руках у Эдварда, то Роза оставалась ни с чем, а когда Розе везло стать обладательницей лазурного шара, то Эдвард лишь разводил в ответ пустыми руками. Злая, очень злая шутка, затянувшийся розыгрыш.       Генри тяжело вздохнул и привалился плечом к дубу. Он, как и всегда, планировал провести весь этот час, наблюдая за потугами остальных, за тем, как они будут суетиться, разыскивая своих вторых половинок, а потом с замиранием сердца объединяя с ними шары. И неожиданно увидел, как к нему на всех парах мчит неотёсанный мальчишка лет шестнадцати. Генри проследил за его жадным взглядом и понял: один из шаров застрял между нижних ветвей дуба. Недолго думая, Генри ловко подхватил его и протянул мальчику.       — Держи, — сказал он, но мальчишка тут же остановился как вкопанный. Он сделал неуверенный шаг назад и помотал головой.       — Нельзя же…       И только тут Генри понял, что натворил… Он опустил взгляд на шар в своих руках: он был холодным, крупным и упругим, словно бы внутри была вода. А в этой воде плавало ярко-голубое ядро, которое, словно фонарь, освещало рядом с собой всё мягким синим светом. Генри вновь посмотрел на мальчишку: тот всё ещё стоял неподалеку, хлопая большими глазами.       — Ну, ты попробуй взять, — Генри протянул ему шар. Мальчик подошёл и неуверенно протянул руки. Как только он кончиками пальцев дотронулся до шара, то тот его словно бы ущипнул: между ними хлопнула маленькая молния, и юнец быстро убрал руки.       — Нет, не получается, — покачал головой он. — Он тво… Ваш, Ваше Высочество…       Генри обречённо выдохнул и отправил мальчишку обратно в толпу. Не хватало ещё, чтобы он видел внешние проявления его душевных метаний.       И что же ему теперь делать? В том то и дело: Генри был уверен, что у него попросту нет соулмейта, что они таким, как он, не нужны, поэтому и добровольно отказывался участвовать в этом всём. Но теперь, кажется, всё поменялось. Или же… Может, просто посидеть здесь, подождать до рассвета, пока шар сам собой не растает?       Так он и сделал. Сел под дубом, скрестив ноги и положив шар себе на колени. Неподалеку суетились люди — искали свои родственные души, и Генри вдруг стало так хорошо. Он просто подождёт до рассвета, и всё станет ещё лучше. С этими мыслями он и задремал…       А проснулся оттого, что кто-то подскочил к нему и стал нервно теребить за плечи.       — Генри, проснись, пойдём скорее, такое пропустишь! — он открыл глаза и увидел перед собой Джетта. Друг был и взволновал, и обрадован одновременно. Будто бы произошло что-то, что все давно так сильно ждали…       — Что случилось?.. — промямлил Генри, поднимаясь. Прижимая шар одной рукой к животу, он нетвёрдой походкой зашагал за Джеттом, рот которого не закрывался ни на секунду, и быстро перебирал в памяти то, что могло произойти. Но когда друг привёл его в центр площади, все мысли тот час улетели далеко в небо, к звёздам.       Там стояли Эдвард и Роза. Счастливые, они не видели никого вокруг, кроме друг друга. А меж их ладоней, словно большое синее солнце, сиял огромный шар; ядро внутри него стало белым и до того светлым, что его свет можно было заметит за несколько кварталов отсюда. Брат выглядел ужасно счастливым, таким счастливым, будто бы его мечта всей жизни сбылась. Похоже, так оно и было.       И Генри стоял тут, неподалеку, как дурачок, прижимая свой собственный шар к животу и не зная, что с ним делать. Его плеча коснулась чья-то рука. Генри обернулся и увидел перед собой Агату с точно таким же голубым шаром. Девушка неловко качнула руками, синее ядро ударилось о стенки, и Генри понял, что она хочет попробовал объединить их.       — Я не думаю, что это сработает… — пробормотал Генри, но приблизил свой шар к Агате. Они отпружинили друг от друга, словно мячики, и Агата виновато улыбнулась, пожала плечами и растворилась в толпе. Генри проводил её грустным взглядом. Если не она, то кто?..       И в этот момент Генри стало действительно интересно. Очевидно, эту девушку он плохо знает или не знает вовсе. Какая она? Может, это девушка из богатого дворянского рода? Или из простой семьи? А какой у неё дар? Голос? А может это не девушка вовсе? Генри едва не поперхнулся слюной: ну, если так, то жизнь здорово поиздевалась над ним!       Шар внезапно потяжелел, налился странной синевой и потянул Генри вперёд. И он легко последовал за ним — сквозь толпу, сквозь другие пары и прочь с площади. Он шёл долго, по разным дорогами, по узким улочкам, по мосту и через небольшой лесок. У Генри уже устали ноги, между пальцами забились мелкие камушки, а на ступни налипли соринки, но он упорно шёл и задавал себе один единственный вопрос: «Кто его там ждёт?»       Когда он ступил на мягкий лесной мох, шар, наконец, потерял вес и вновь принял свой обычный вид. Но Генри ничего не увидел: ни причудливого лесного домика, ни саму девушку. А потом услышал невдалеке плеск воды и пошёл на него. Там, в лесном пруду, плескалась необычная девушка: серая кожа, ярко-красные, как пожар, волосы, перепончатые уши, плоский нос, большие напуганные глаза, а на шее — жабры как у рыбы… Генри подошёл ближе и увидел её длинный, упругий и сильный рыбий хвост с рваными плавниками.       Русалка.       Генри сглотнул, когда увидел, с чем это существо играется. Точно такой же, как и у него самого, шар русалка перекатывала между рук, словно жемчужину, найденную на дне моря. Генри отвел от неё взгляд и пошёл прочь от пруда. Мало ли чего, наверное, эта русалка ждёт свою рыбу. Но точно не Генри, нет, это исключено. Такого просто не может быть! Наверняка, его соулмейт где-то там, дальше в лесу, прячется.       Сердце Генри ухнуло в пятки, когда шар настойчиво надавил на грудную клетку — возвращайся назад. Но Генри и не думал поворачивать назад. Тогда шар сделался настолько тяжёлым, что его стало просто невозможно нести, и Генри согнулся, роняя его на землю. В этот момент он искренне пожелал, чтобы шар разбился к чертям, и всё закончилось. Но этого не произошло.       Может, просто оставить его тут? Пусть лежит себе, а на рассвете растает, и никто даже не узнает, что он тут был.       Но не тут то было. Генри просто не смог отойти от шара дальше, чем на три метра. Будто бы они были связаны какими-то невидимыми магнитными нитями. Генри одолела ярость, он подскочил к шару и выпалил:       — Хорошо, я вернусь туда, только пообещай просто растаять на утро, просто исчезни!       Шар действительно стал легче. Генри неуклюже подобрал его и нарочито медленно потопал обратно, к пруду и русалке…       Девушка катала свой шар по обрывистому берегу одной рукой, а другой подпёрла щёку. Она смотрела на лазурный шар, как на чудо, по-детски наивно и доверчиво, словно бы внутри него содержались ответы на все её вопросы. Когда Генри грозно навис над ней, её большие жёлтые глаза с восхищением посмотрели на него, и шары в их руках задрожали.       Генри прикрыл глаза. Он всё понял. Ещё давно. Ну, всё, пути назад нет.       Он медленно опустился на берег, но шар держал на расстоянии.       — Тебя как зовут-то? — спросил Генри. Русалка нахмурилась и склонила голову набок: она не понимала человеческую речь. И, скорее всего, просто не была способна разговаривать сама. И имени у неё, конечно, тоже нет.       — Я Генри, — сказал он. — Но это тебе вряд ли о чём-то говорит.       Но русалка неожиданно улыбнулась. Генри впечатлился: её алые губы растянулись в искреннюю улыбку, обнажив ряд острых, как у лисицы, зубов. Целоваться с такой девчонкой опасно будет, невесело подумалось Генри. Русалка подкатила свой шар к ногам Генри, и он понял, что она хочет. Он долго не думал — иначе одолеют сомнения, и приблизил к ней свой шар, в глубине души всё ещё надеясь, что это просто ошибка.       Свет ослепил их обоих, и если русалка тут же спряталась под воду, то Генри продолжал смотреть, не веря своим глазам. Два шара объединились в один и светились так же ярко, как и у Эдварда с Розой…       Вот и всё. Лучше бы Лазурная ночь подарила Генри мальчика. Он бы расстроился меньше. Правда.       Но русалка! Она, как неразумный ребёнок, наслаждалась зрелищем, а потом запищала, и Генри поджал ноги к животу и положил на колени голову. Это же просто невозможно… Неужели Генри настолько плох, что ему в пару даже не нашлось нормального человека? Русалка… Она же как… Как домашний питомец…       Она тронула его за лодыжку, и Генри, одолеваемый злостью, грубо толкнул ногой её в лицо.       — Не подходи ко мне! Рыба! — от отчаяния закричал он. Девушка такого удара не ожидала, и ушла под воду, пища и хватаясь за нос. А когда вынырнула, то с любопытством размазала по губам зелёную кровь, посмотрела на свои пальцы так, будто бы до этого никогда не видела чего-то подобного.       — У тебя даже кровь зелёная, животное, — прошипел Генри, глядя на то, как глаза русалки наполняются слезами. Она шмыгнула носом, и зелёной крови стало немного больше, а Генри вдруг в этот момент одолело неожиданное чувство жалости к ней, нежности… Глядя в её большие глаза, полные страха и непонимания, почему он её ударил, Генри вспомнил самого себя, когда все подряд видели в нем зверя, который вообще ничего не смыслит в людях. Может, он и правда животное — ударил девушку просто так.       Генри придвинулся ближе и погрузился в воду по пояс, а русалка, напуганная, отплыла подальше.       — Не бойся меня. Пожалуйста, прости меня. Я не хотел делать тебе больно. Иди ко мне, — он протянул к ней свои руки, и русалка подплыла ближе, обхватила его талию своими тонкими пальчиками, и уткнулась лицом ему в грудь. Её тело было холодным, как лазурный шар, и влажным, и пижама Генри быстро намокла.       И вода не давила, и на душе сделалось как-то совсем легко, по-настоящему свободно. Их окружала лишь темнота, поддетая кромкой зари, тишина и сила леса, вода — тёплая, приятная — и их медленное дыхание. Русалка обняла крепче, потянула, и Генри даже удивился, откуда у этой хрупкой водяной обитательницы взялись такие силы. Он закрыл глаза, и вода обняла их двоих, маня своей теплотой и нежностью, лаской и заботой, изменчивостью и могуществом. Над прудом растаял голубой фонарь, рассеялся белесым туманом, надежно укрывая их под своими тяжёлыми сводами и мешаясь с утренним прохладным лесом.       Под веками плескалась глубокая, тяжёлая, мрачно-ночная вода, вздымающаяся к небу лазурными вздохами и гаснущая измученными стонами и плавными разводами, мягкими кругами, дрожащей рябью. Она разливалась повсюду, заполоняя собой чёрную высь, а потом падала, разбивая земную твердь, и вверх поднимались голубые, озорные, словно дети, огоньки. Они обнимали, дарили тепло и ещё что-то: очень приятное, уютное и трепетно родное. Спокойное. Вырываться из этого кокона не хотелось.       И уже не моглось.