Поправив воротник пальто, Мори зашёл внутрь. По пути сюда Огай мысленно прикидывал, как будет разговаривать с сыном. За прошедшую ночь был убит ещё один мальчик из семьи владельца крупной сети ресторанов, потому босс Мафии был твёрд в своём решении не забирать Фёдора домой. Да даже если отбросить всю опасность, Огай чисто физически не смог бы присматривать за сыном – работы было навалом. Мори с раннего утра уже пропадал в штабе.
– Как ты, приятель? – Фукудзава подхватил прыгнувшего на руки Гоголя.
– Я скучал, – Николай крепко обнял отца за шею. Фёдор же стоял в стороне, оценивающе следя за ними. Хоть внешне Достоевский и показывал неприязнь, закатывая глаза, внутренне он дико завидовал Гоголю. Тот ведь мог так легко показывать все свои эмоции, прыгать на руки директору Агентства, не стесняясь, – а ему что оставалось? Верно: стоять и смотреть.
– Совсем не рад меня видеть? – Мори незаметно присел и крепко обнял Достоевского. Тот же уставился на отца, удивлённо моргая. Конечно, его тронуло то, что он так искренне с ним себя ведёт. Но всё же, это было как-то непривычно и некомфортно для Достоевского, ведь обычно люди боялись его касаться. Либо же, хотели причинить боль. Огай был очень тёплым и каким-то домашним, что увеличивало соблазн обнять его в ответ.
– Зачем это? – пробормотал Фёдор, смотря на чёрную сумку, висевшую на плече Огая, а затем оттолкнул. Хотелось верить, что Мори просто так захватил сумку. – Ты ведь сказал, что заберёшь меня! – воскликнул Достоевский, привлекая внимание Фукудзавы с Гоголем и подошедшего Нацумэ.
–Так вы не заберёте нас, что ли? – Николай сузил глаза, изучающе смотря на лицо Юкичи.
– Я не понял. Как это вы их не забираете? – возмутился Нацумэ, слегка стукнув тростью по полу, и смотря то на Мори, то на Фукудзаву. Во-первых, это было не справедливо по отношению к детям, а во-вторых, к самому Сосэки. Он же не доживёт до отъезда этих детей…
– Мы собирались вам сказать, – спокойно объявил Фукудзава, ставя Гоголя на ноги. Николаю, конечно, очень понравилось проводить время с Сосэки и Фёдором, но по Юкичи он тоже очень сильно скучал. Тем более, что никто не сказал причину такого поведения. А Достоевский, Гоголь был уверен, воспримет это довольно тяжело.
– Пойдём, поговорим, – вздохнул Огай и попытался приблизиться к Фёдору, но тот мигом оттолкнул его и побежал к лестнице. – Чёрт, – пробормотал Мори, мигом разуваясь и направляясь за сыном. Уж слишком эмоциональный у него ребёнок. Конечно, такое состояние тоже появилось не из пустоты, но в будущем нужно будет с ним об этом поговорить.
У Фёдора слёзы навернулись на глаза. Конечно, легче ж вот так на кого-то оставить, чем самому возиться! Но даже если так, по взгляду Нацумэ было понятно, что он не собирался возиться с детьми.
Постучав, Мори вошёл в комнату, но Достоевского в спальне не наблюдалось. Он ведь точно видел, как захлопнулась эта дверь в комнату. Прикрыв за собой дверь, Огай обвёл помещение взглядом. Мест, где можно было спрятаться, всего несколько. Мори раздвинул шторы – пусто. Пригнулся и заглянул под кровать – и там ничего. Ну что же, оставалось лишь одно. Подойдя к шкафу, Мори мигом открыл обе дверцы. Огай и не сразу заметил притаившегося под пальто Фёдора.
– Нашёл, – ухмыльнулся Мори, присев перед сыном. Достоевский обиженно фыркнул, отвернувшись. Фёдор искренне не понимал намерений отца. Если он сразу хотел оставить его на несколько дней – почему не сказал раньше? Почему умалчивает причину?
– Знаешь, неприлично вот так уходить, не дослушав, – Мори присел и аккуратно приобнял Достоевского за плечи. Огай старался действовать осторожно, чтобы не злить сына. По одному его виду можно было понять, что состояние Фёдора могло быть и лучше.
– Ты меня обманул, – хныкнул Фёдор, отталкивая руки Огая. Достоевский корил себя за столь глупое доверие, но раз уж начал – ничего не поделаешь. – Ты даже не собирался забирать меня.
– Дело затянулось, я не могу пока забрать тебя, – покачал головой Мори, всё равно протягивая руки к плечам Достоевского.
– Ничего лучше придумать не смог? – хмыкнул Фёдор, хмуря брови.
– Фёдор. – Настойчивый и строгий тон был прерван.
– Вы мне объясните, что тут происходит? – Нацумэ вошёл в спальню, прерывая Мори на полуслове. Сосэки непонимающе повёл бровью, увидев этих двоих в шкафу. – Что вы там делаете?
– Объясняю сыну, почему не могу забрать его, – невозмутимо ответил Мори, слегка улыбаясь. Достоевский громко и выразительно фыркнул. Закатив глаза, Нацумэ подхватил стул, который до этого стоял возле стола, и поставил перед открытым шкафом.
– Так, будь добр, и мне объясни. – Глаза Нацумэ будто бы сверкнули. Он явно был недоволен всей сложившейся ситуацией и не потерпел бы отрицательных ответов.
– А разве Фукудзава вам не рассказал?
– Он сказал, что ты расскажешь, – невозмутимо ответил Сосэки, закидывая одну ногу на другую.
– Вот сволочь, – пробормотал Мори. Они ведь договорились, что Фукудзава обо всём расскажет.
– Огай, – цокнул Сосэки, качая головой.
– Нечего рассказывать. Ему надоело играть в отца.
– Фёдор, – строго произнёс Мори, крепче сжимая руки.
– Почему вы нас не забираете? – громко спросил Гоголь, неожиданно появившись в комнате, чем напугал Нацумэ с Мори. Единственным, кто смог сохранить спокойствие, был уже привыкший к таким выходкам Достоевский. Поначалу, он и сам невольно дёргался от незаметных перемещений Николая, но это было дело времени. Иногда он появлялся в самые неподходящие моменты, но это ещё никому не навредило.
– Вы меня скоро до инфаркта доведёте, остолопы, – фыркнул Нацумэ, подбирая упавшую трость. Ничем не смущённый, Гоголь подошёл ближе.
– Я же просил так не делать, – Фукудзава вошёл в спальню. Мори закрыл лицо руками. Теперь-то все в сборе.
– Так вы объясните, почему эти двое должны остаться у меня?
Мори еле сдержался, чтобы не застонать. Дети выжидающе смотрели на него, – впрочем, как и учитель, – а Фукудзава стоял в стороне, пытаясь казаться незаметным и явно ожидая, что Мори сам выкрутится.
– В городе новая опасная организация. Они угрожают всем, кто имеет хоть какую-то власть. Их цель неизвестна, но, скорее всего, сначала они хотят полностью захватить все другие организации или всё влияние в городе. Вы, наверное, уже знаете о массовом насильственном убийстве детей чиновников; да и людей, связанных с преступным миром. – Мори перевёл взгляд на Нацумэ. – Сегодня утром мне пришло письмо с угрозами. – Тут-то Мори замялся, искоса смотря на сына. – А за день до этого – Фукудзаве. – Огай был предельно честен. Всё равно наставнику пришлось бы рассказать, а дети… Им тоже лучше об этом знать, во избежание лжи и недопонимания.
В комнате повисла напряжённая тишина. Фукудзава мрачно прожигал Мори тяжёлым взглядом. Гоголь вжался в бок отца, громко сглотнув. Нацумэ задумчиво сжимал подбородок, периодически хмурясь собственным мыслям. Достоевский же сидел, сжавшись в комок, будто от этого может стать невидимым, и напряжённо грыз ноготь.
– Я же просил тебя не говорить при детях. – Стальные нотки так и слышались в голосе бывшего телохранителя. Николай всё сильнее сжимал края юкаты, интуитивно прося защиты. Вздохнув, Юкичи подхватил сына на руки, растрепывая светлые пряди на макушке. – Они вас не найдут.
– Если будет нужно – они нас из-под земли достанут, – тихо пробормотал Достоевский, прокусывая кутикулу до крови. Мори взял сына на колени.
– Вы в безопасности, – Огай выдернул руку Фёдора изо рта. Ужасная привычка.
– Надолго ли, – Фёдор начал подёргивать галстук Огая, медленно переводя обречённый взгляд на Николая. Увидев, как тот прильнул к Юкичи, он понял, что даже Гоголь напуган. Сейчас они дети – в ответ на нападение ничего сделать не смогут.
– На каком этапе расследование? – Нацумэ взглянул на Фукудзаву.
– Прошлой ночью Агентство перехватило одного из сотрудников той организации. Сейчас Дазай с Йосано допрашивают его, – спокойно разъяснил директор. Прошлой ночью все работники Агентства стояли на ушах, и это дало плоды – около трёх ночи Дазай с Куникидой перехватили мужчину, похитившего ребёнка. Конечно же, не без помощи наводок Рампо. Благо, трагедии смогли избежать, и мальчик отделался лишь испугом.
– Мог бы хоть сообщить, – фыркнул Огай. Сейчас уже настала очередь возмущаться боссу Мафии. Он ведь ни слухом, ни духом не знал о пойманной шестёрке.
– Я собирался рассказать вечером, – хмыкнул Фукудзава, сводя взгляд с Мори и переводя его на сына на руках, а затем зарылся в его серебристые пряди. Нацумэ же задумчиво встал и вышел из спальни. Никто из взрослых не удивился такому поступку. Наставник всегда был нечитаемым человеком, и такое действие было вполне в его стиле. Гоголь же напряжённо дёргался. А если этот тип придёт к ним? Убьет и его, и Фёдора – так ещё и вдоволь поиздевавшись перед этим. От этих мыслей Николай и не заметил, как в глазах предательски защипало от подступающих слёз. Гоголь уткнулся в шею Фукудзаве – в этот же момент, в комнате раздался тихий всхлип, затем ещё, и ещё. Достоевский с широко раскрытыми глазами уставился на Гоголя. Нет уж, если Николай плачет, – значит, всё слишком серьёзно. В памяти Фёдора это был третий раз, когда Николай плакал. Каждый раз, когда у того катились слёзы, – выхода из ситуации не было.
Фукудзава был не менее растерян. С тех пор, как сын жил с ним, – это был первый раз, когда мальчик плакал. Даже когда Юкичи шлёпал Николая, тот не проронил ни слезинки. Только ныл, или, в крайнем случае всхлипывал; но плакать – никогда.
– Эй, – Фукудзава прочистил горло и крепко обнял сына, пытаясь утешить, а тот уже громче заплакал, отчего Достоевский подхватил истерику и захныкал.
– Вы что, правда испугались этих людей? – Мори пытался вложить в голос как можно больше легкомысленности, будто бы ничего серьёзного и нету. Хотя и понимал, что дети не беспричинно боятся.
– Ты чего-то хочешь? – Фукудзава смотрел куда угодно, лишь бы не на плачущего сына. Он не мог смотреть на Николая в таком состоянии. Юкичи просто не знал, что делать и как себя вести при таком раскладе.
Мори выразительно взглянул на Фукудзаву. Нет, ну серьёзно, кто так ребёнка успокаивает? Ещё бы денег предложил за то, что мальчик успокоится. Директор Агентства на такой взгляд лишь фыркнул, – мол, как могу, так и делаю. Николай с Фёдором лишь тихо хныкали в унисон. Огай переложил Фёдора так, чтобы его голова лежала на плече. Левая рука держала за спину, а правая – ноги. Огай аккуратно укачивал сына; Юкичи же внимательно прослеживал за каждым движением бывшего напарника и повторял. Но дети от этого особо и не утихали.
– А что теперь? – тихо спросил Фукудзава, садясь на пол перед Мори. Кто-кто, а Огай умел отвлекать и заговаривать людей, что Юкичи дико ненавидел в своё время, особенно когда подпольный врач без остановки болтал о всякой чепухе, заговаривая нападавших. Знал бы Фукудзава, что настанет такой день, когда он будет желать, чтобы Мори отвлёк детей.
– Знаете, сколько мы таких организаций встретили? Да твои «Мыши Мёртвого Дома» были пострашнее этих, – Огай говорил уверенно. То, что городу пришлось пережить из-за их детей, уж никак не удастся переплюнуть.
– Крысы, – всхлипнул Фёдор, вытирая глаза о пиджак Огая. Тот же вовсе не возражал.
– Точно, Крысы, – Мори похлопал Достоевского по плечу. Раз уж Фёдор может возражать, то это хороший знак, – да и Николай, судя по прекратившимся звукам, тоже успокоился. – И почему именно «Крысы», да ещё и «Мёртвого Дома»? – Вопрос, конечно, был дурацким, но нужно было ещё отвлечь детей.
– А почему бы нет? – буркнул Фёдор.
– Я же говорил, что дурацкое название, – хмыкнул Гоголь, уже сев на колени Фукудзавы, который успел усесться на стул. Николай взял себя в руки и полностью успокоился, но даже несмотря на это, Юкичи крепко держал сына одной рукой, а другой проводил по волосам. Для Фукудзавы это было как испытание. Довольно сложно понять, как нужно себя вести, особенно с детьми.
– Нормальное название, – буркнул Фёдор, грызя кутикулу. Организации-то уже нет, так в чём смысл придираться к названию, которое, к слову, было прекрасно подобрано?
– Дебильное, – протянул Гоголь на русском.
– Сам ты дебильный, – возмутился Достоевский, поудобнее садясь на колени Мори.
– Я пирожков принёс, – неожиданно влез Фукудзава во избежание спора. Дети удивлённо уставились на него, но ещё более непонимающе смотрел Мори. Открыв рюкзак, Фукудзава достал контейнер.
– Держите, – Юкичи передал пирожок с клубничной начинкой Николаю, затем Фёдору, а потом сунул один в руку удивлённого Огая. – Бери.
– Они нас правда не достанут? – пролепетал Гоголь, обнимая Фукудзаву и смотря разноцветными глазами. Юкичи провёл по шраму на левом глазу, который отдавал пустым жёлтым цветом. Николай до сих пор не рассказал о его появлении. И каждый раз, когда Фукудзава невзначай спрашивал о шраме, Гоголь лишь уворачивался от вопросов и быстро менял тему.
– Я не позволю, – Фукудзава был твёрд и немного резок в своих словах. Никто не посмеет и пальцем тронуть его сына, да и сына Мори. Хоть Фукудзава Юкичи больше не являлся Серебряным Волком, готовым убивать врагов направо и налево, но данные обстоятельства вполне могли пошатнуть терпение директора Агентства, заставляя забыть обо всех моральных принципах и убить их всех самыми извращёнными способами.
– Будто бы они будут просить вашего позволения. – У Фукудзавы пошли мурашки по спине от мрачного тона Фёдора. Директор Агентства перевёл взгляд на Достоевского. Весь его внешний вид показывал, насколько тот напуган: скованная поза, ноготь большого пальца, который он грыз до крови, помутнённый взгляд. Мори сделал глубокий вдох, а потом выдох. Всё-таки сын был прав.
***
– Федь, не волнуйся ты так, – Гоголь передвинулся на кровати поближе к другу. С ухода Фукудзавы и Мори к наставнику под предлогом «обсуждать дела», Достоевский не проронил ни слова. – В конце концов, они руководители двух самых могущественных организаций – дай им пару дней, и этих уродов схватят.
– Не будь таким оптимистичным: если бы это было так легко, они уже были бы за решёткой, – хмыкнул Достоевский, кусая кутикулу, и, о боже, наконец-то снимая ушанку. Взгляд был тёмным и почти безжизненным. Сразу вспоминалось время, когда Фёдор так же сидел, сгорбившись, и смотрел на свою будущую жертву.
– Да оставь ты эти пальцы в покое, – нахмурился Гоголь, хватая Достоевского за кисть руки. Фёдор мигом дёрнулся, отодвигаясь. Дверь спальни открылась, прерывая разговор детей.
– Пойдём, Николай. – Фукудзава подхватил рюкзак с пола, затем и самого Гоголя. Тот, к удивлению Фукудзавы, был тихим и никак не сопротивлялся, даже не возразил – лишь на выходе помахал рукой на прощание.
– С тобой всё будет хорошо, – объявил Мори после того, как сел рядом с Достоевским и ловко взял того на руки. От Фёдора не последовало никаких действий.
– Хорошо. – Фёдор был глубоко погружён в свои мысли. Ему не было дела до информации, которую сейчас пытаются ему втолковать.
– Сынок, ты ведь понимаешь, что придётся немного пожить у учителя? – Огай говорил спокойно и мягко, поглаживая сына по волосам.
– Хорошо, – пробормотал Фёдор.
– Но я буду звонить и приезжать, – Мори прижал голову Достоевского к груди и поцеловал в макушку.
– Хорошо, – буркнул Фёдор. Вся ситуация была паршивой. Достоевскому уже хотелось домой к Мори.
– Ты меня вообще слушаешь?
– Естественно.
– Раз мы всё решили, то уложим тебя. Где пижама? – Мори переложил Фёдора на кровать и встал.
– Там, – Достоевский безразлично кивнул на шкаф. Огай, найдя нужную вещь, взял оттуда пижаму. Мори быстро переодел сына. По-хорошему, мальчику стоило бы умыться, почистить зубы, да и обработать оставшиеся синяки и ранения. Но Достоевский выглядел настолько вялым и замученным, что Мори не хотелось лишний раз тревожить его, да и синяки больше не выглядели ужасными. Пару дней, и Фёдор будет целым-здоровым. Достоевский спрыгнул с постели.
Расстелив постель, Мори посадил сына обратно на кровать, но тот мигом перебрался к нему на колени.
– Останься ненадолго, – пробормотал Фёдор, прижимаясь к Огаю. Бесспорно, от отца веяло неким теплом, от которого хотелось вжаться в него и не отпускать. Но сложившаяся ситуация не давала покоя, из-за чего в душе появилась будто бы пропасть. Такое раньше случалось при создании новых планов и идей, которые помогли бы ему достичь желаемого результата. Тогда эмоции не мешали разуму, и он мог спокойно размышлять. Но сейчас, это всё чувствовалось неправильно.
– Я останусь, пока ты не уснёшь. – Мори чуть отодвинул сына от груди и снял верхнюю одежду, кинув её на спинку стула, а потом сел обратно на кровать. Ослабив галстук, он пододвинулся поближе к Фёдору и, обняв, укрыл одеялом. – Как тебе с наставником Нацумэ? – Огай зарылся рукой в волосы лежащего Фёдора.
– Нормально, – пробормотал Фёдор, теребя пуговицу рубашки отца, который прилёг рядом с сыном. У Мори тёплые руки, в отличие от его; да и он слишком хорошо относится к Фёдору. Разве после стольких истерик он этого заслужил? – А что у вас с Фукудзавой-саном? – выпалил Достоевский, чем удивил Мори. Тот ожидал любого вопроса про Мафию, преступника, но не про несчастного Фукудзаву. Огай понимал, что рано или поздно им придётся поговорить об этом, но так не хотелось ворошить прошлое… И на кой чёрт Гоголю сдалось рассказывать такое его сыну?
– Что Николай тебе рассказал? – Мори решил начать чуть издалека.
– Что вы с Фукудзавой-саном были вместе, а ещё собирались на ужин вчера и, по-видимому, сегодня, – хмыкнул Фёдор, сморщившись. Всё же, комментарий Юкичи не остался незамеченным, чему Огай усмехнулся. Всё же, мальчик наблюдательный.
– То, что мы когда-то в молодости были вместе, – это правда. – Фёдор залез на Огая, внимательно всматриваясь в глаза. Ну что он так смотрит? – А что касается ужина, то он был лишь предлогом. Нам надо было обсудить дела. – Достоевский еле удержался, чтобы не фыркнуть. Он не сомневался, что скорее работа была предлогом.
– А что будет сегодня? – строго спросил Фёдор, слегка сжимая белую, как полотно, рубашку. Огай сначала даже удивился такому вопросу.
– Будем планировать, как схватить главу, – ну, или приближённых к нему людей. – Ещё днём директор Агентства пригласил Мори к себе вечером, чтобы показать собранную информацию и придумать стратегию.
– А где будете? – не унимался Фёдор, сузив фиалковые глаза и поджав губы в тонкую линию. Мори понимал, насколько наглыми были расспросы. По-хорошему, следовало бы отругать сына, но Огай никак не мог заставить себя злиться. Даже наоборот, вся эта ситуация очень веселила. Взрослый человек, руководитель Портовой Мафии, сидит и отчитывается перед ребёнком! Коё бы засмеяла…
– У Фукудзавы. – глаза Достоевского опасливо засверкали. Мори готов был поклясться, что не видел столько злости и презрения в чьём-либо взгляде до сегодняшнего дня. По правде, Огай понимал, что провоцирует сына, чтобы Фёдор сам признался в том, что его тревожит. Да и, что греха таить, было забавно видеть, как сын откровенно ревнует.
– Почему у него? – голос Фёдора еле заметно дрогнул. Все эти встречи с директором Агентства были плохим знаком. Если этих преступников не схватить в ближайшее время – отношения Мори с директором Агентства вполне себе грозили возобновиться. Хотя, может вся эта поимка извращенцев является глупым предлогом? Может, никакой опасности и нет? А этим двоим просто хочется повидаться без путающихся под ногами детей? Нижняя губа Фёдора задрожала, что насторожило Огая, – он выпрямился.
– Ты что, ревнуешь? – Огай приобнял Фёдора одной рукой за спину, а другой зарылся в успевшие сильно отрасти волосы на затылке. Достоевский упорно продолжал смотреть в грудь Мори, не желая встречаться глазами. Он и так держался из последних сил, чтобы не высказать всё, что думает о Фукудзаве, об их «недоромане», об этих угрожающих ублюдках, и о том, что нужно оставаться у Нацумэ.
– С чего бы? – ядовито сплюнул Фёдор, пытаясь выглядеть невозмутимым.
– Это я хочу узнать от тебя, – Мори смотрел спокойно и даже, на первый взгляд, бесстрастно. – Что тебя так беспокоит, Фёдор? – Огай поднял подбородок сына указательным пальцем, вглядываясь в успевшие приобрести винный оттенок глаза. Может, для детей и нормально ревновать родителя, но у Фёдора была не просто ревность, а самая настоящая ненависть по отношению к Фукудзаве, да ещё и на пустом месте. Мори ведь не давал никаких поводов для беспокойства? Фёдор сузил глаза и отвёл взгляд, натыкаясь на часы Огая. Ещё чего только не хватало, чтобы Достоевский тут унижался. Он ведь уже один раз поругался с матерью, прося её не общаться с дядей Михаилом, но что Фёдор получил взамен? Пощёчину, и истерику, что жизнь матери его не касается. Наверное, тогда их отношения испортились окончательно. Так нечего нарываться в этот раз.
– Ничего я его не ревную, – хмыкнул Достоевский, грызя ноготь. Огай мигом остановил его. Фёдор не собирался что-либо признавать. – Твоя личная жизнь с директором Агентства меня не волнует.
– Фёдор, моя личная жизнь – ты и Мафия, – Огай заправил прядь, упавшую на глаза Фёдора, за ухо. – А что касается Фукудзавы, то между мной и ним уже давным-давно ничего нет и не может быть. Мы уже много лет как закрыли с ним эту тему. Тебе не стоит беспокоиться.
– Я же сказал, что не беспокоюсь, – буркнул Фёдор, начиная теребить прядь волос.
– Вот и славно, – Огай чмокнул сына в лоб и невзначай добавил: – Знаешь, тебе не помешало бы постричься. – Фёдор оглядел себя, пытаясь вспомнить, когда в последний раз стригся. Вроде, за два месяца до попадания в камеру. Волосы уже падали за плечи. И вправду, не помешало бы.
– Постриги.
– Как пожелаешь, – Огай пожал плечами и, подхватив Фёдора на руки, повёл того в ванную.
***
– Не шевели головой, – Мори взял ещё одну прядь и отрезал скальпелем. Тратить время на поиск ножниц не хотелось, а скальпель и так в скором времени он планировал менять. Срезы получались аккуратными, ровными; медицинская нержавеющая сталь легко распарывала подхваченные пальцами волосы там, где Мори было угодно. Всё же, этим инструментом он владел в совершенстве во всех отношениях. – А то без головы останешься. – Достоевский на это лишь закатил глаза. Мори продолжил аккуратно подстригать пряди, подходя к волосам у самого лица, поддевая сильно отросшие концы и пытаясь хотя бы зрительно промерить предполагаемую длину, – здесь волосы лежали немного иначе, и подсчитать, чтобы всё было ровно, помогало разве что выверенное с годами зрение хирурга. – Есть особые пожелания насчёт чёлки? – Огай присел перед Фёдором.
– Без разницы, – ответил Фёдор и зевнул, прикрывая рот.
– Потерпи немного. Скоро закончу и уложу тебя. – Мори отстриг переднюю прядь с левой стороны. Она стала чуть короче, чем остальная длина волос. Тёмная полоска рассыпалась и упала на колени Фёдора.
– А потом уйдёшь с ним, – съязвил Фёдор, хмуря брови. Огай закатил глаза и взял правую часть волос.
– Обсуждать дела. – Мори отрезал последнюю прядь. Несколько волосков упали на нос Фёдора, заставляя мило поморщиться. Огай отряхнул волосы с колен сына.
– У него дома, – Фёдор недовольно хмыкнул и скрестил руки на груди.
Конечно, Достоевский прекрасно понимал, чем могут завершиться такие «безобидные» встречи. Мори устало сжал переносицу, мысленно считая до десяти. Достоевский же продолжил кривить недовольную гримасу, надув нижнюю губу и хмурясь. В конце концов, Огай не нашёл ничего лучше для ответа и ткнул Фёдора пальцем по носу, чем спровоцировал гневное бормотание.
– Тебе пора бы в постель, – Мори мигом подхватил Достоевского на руки и отнёс в спальню, игнорируя недовольство сына.
– Так резко переводить тему не очень-то и прилично, – фыркнул Достоевский, но начал поудобней располагаться на чужих коленях. – А ты завтра придёшь? – спросил вдруг Фёдор, явно стесняясь. Огай завис на секунду. Работы было много, даже чересчур, – все работники прочёсывали чуть ли не каждый сантиметр города. Проверялись все подозрительные передвижения по городу и вокруг него.
– Я постараюсь, – Мори покрепче прижал сына и поцеловал в висок. – Но я обязательно позвоню.
– Хорошо, – Фёдор опустил взгляд на руку Огая, – точнее, на наручные часы. Где-то он их точно видел. Достоевский невольно провёл по часам пальцем.
– Нравится? Они очень дороги мне. – Мори положил голову на плечо Достоевского, а тот лишь кивнул. Часы и впрямь красивые. Огай моментально снял часы и вложил в руку Фёдора. Тот недоумённо похлопал глазами.
– Зачем? – прошептал Фёдор, осторожно держа часы, и окинул Огая непонимающим взглядом.
– Это гарантия того, что я вернусь. – Мори понимал, что сколько бы раз он не объяснял и не говорил, что Фёдор очень важен для него, ситуация не менялась. Изменить годами формировавшиеся мысли Достоевского было практически невозможно: не в такие краткие сроки. Мальчик был недоверчивым, и взять его простыми словами было практически невозможно, так что лучшим выходом было дать любую гарантию его ценности.
– Ясно, – выдохнул Достоевский, перелезая с колен Мори и открывая комод. Осторожно положив часы, Фёдор обратно полез на колени Огая, пока тот еле сдерживал смех. Достоевский сделал вид, что не заметил этого. Обняв сына, Мори укрыл их обоих одеялом.
– Спокойной ночи, – Огай провёл по постриженным волосам Фёдора, иногда наматывая концы на свои пальцы.
***
Сосэки осторожно заглянул в спальню. Фёдор уже давно уснул, крепко держась за Огая.
– Я так понял, что вы не собираетесь уходить из моего дома, – хмыкнул Нацумэ, опираясь на трость. Мори потянулся на кровати, виновато улыбаясь.
– Я уже ухожу, – Огай отодвинул Фёдора, чем вызвал недовольный скулёж. Подвинув одеяло, Мори последний раз поцеловал сына в макушку и, взяв шарф с пальто, вышел за учителем.
Они прошли по коридорам мимо, очевидно, спальни, отведённой наставником для Николая. Краем глаза Мори заметил сидящего с ребёнком на руках Юкичи, который что-то негромко говорил сыну. Нацумэ заглянул и к ним, но тихо притворил дверь, ведь Николай ещё не уснул.
– Гиперактивный ребёнок. Мне даже стало жаль Юкичи‐куна. А вы ещё и сбрасываете их на меня, ох, – ворчливо пожаловался учитель, легко подталкивая Огая в плечо, чтобы тот спускался и не оглядывался постоянно на комнату Фёдора. Мори встретился с ним глазами, и серьёзный взгляд наставника немного привёл в чувство. – Я знаю, что ты переживаешь, мой мальчик, – на удивление мягко начал Нацумэ после того, как практически силой спихнул ученика с лестницы на первый этаж. А потом, ткнул Мори рукояткой трости в плечо и строго добавил: – И ты смеешь сомневаться во мне?
Огай опешил, а потом тихо рассмеялся, потирая плечо и отводя глаза.
– Простите. Я правда… из-за всей этой ситуации на нервах.
– Не нужно так переживать. Я позабочусь о них, – Нацумэ чуть улыбнулся. – А вы поймайте банду и заберите скорее этих спиногрызов от меня!
Мори фыркнул. Он отлично знал, что Нацумэ-сан уже полюбил их с Юкичи сыновей...
