***
Опять тратиться на лекарства этому щенку! – Мужчина встал из-за потёртого недорогого стола, которому на вид было очень много лет, – хотя, по факту, его купили менее пяти лет тому назад, – чуть шатаясь из стороны в сторону. Зацепившись за грязный холодильник, Михаил вышел из тесной кухни, в которой вместе со столом помещалось от силы пару стульев и плита, – даже язык был всего один и служил холодильником. Любимый, он же слабый ребёнок, – тихо сказала худощавая женщина, сидя на краю единственной кровати в доме и чуть сжимаясь при этом. Она то и дело с опаской смотрела на скулящего сына лет девяти. Болезни сына были привычным делом. Фёдор был одним из тех, кого болезнь легко одолевала. С раннего детства у мальчика было хрупкое здоровье, простуда и грипп были его вечными спутниками. – Выродка своего убери с кровати, – проворчал Михаил, презрительно оглядывая лежащего на кровати мальчика. – Не хватало, чтобы он меня заразил. Прикусив губу, Анна кивнула и потрясла сына за плечо. Михаил, пошатываясь, всё-таки с трудом подошёл к ним. Старый и потрескавшийся пол скрипел под его толстыми ногами. – Вставай, сынок, дяде Мише нужно прилечь, – произнесла мать полушёпотом, на что Фёдор всхлипнул. Всё тело ужасно болело, и вставать с относительно удобного места не хотелось. Мальчик умоляюще взглянул на мать, но та лишь ещё раз потрясла его. Михаил стоял над ними, скрипя зубами. – Ну же, Фёдор. – Вставай, тебе сказали! – рявкнул Михаил и схватил пасынка за плечо, поднимая с места. Анна ахнула и потянулась своей рукой к руке мужа, но тот лишь оттолкнул жену на пол. – Не лезь, женщина! – заорал Михаил, заставляя Фёдора сжаться. – Больно, – всхлипнул Фёдор, бессильно обмякший в руке отчима, смирившись с положением дел. – Больно, принцесса, – гадко усмехнулся Михаил, чуть облизывая сухие губы.***
– Дос-кун, вставай! – Николай тряс всхлипывающего Фёдора за плечи, пытаясь хоть как-то привести того в сознание. Нацумэ вошёл в спальню, неся в руках маленький тазик с водой и полотенца. Сев на кровать, Сосэки потряс дрожащего мальчика за плечо. Издав болезненный стон, Фёдор открыл глаза. Несколько секунд ушло на то, чтобы сфокусироваться на лице учителя. – Как ты? – Сосэки погладил ученика по мокрой щеке. Фёдор лишь шмыгнул носом и сжал ладонь Николая. Тут и без слов было понятно, насколько мальчику плохо. – Сейчас полегчает, – Нацумэ похлопал больного по плечу и, слегка смочив полотенце и выжав, обтёр лоб Фёдора, попутно смотря на Николая. – Николай, ты иди спать, – Сосэки погладил его по волосам. Нацумэ непременно был благодарен ученику за бдительность: если бы не Николай, Фёдор бы так и мучился до утра. – Дальше я сам. – Я его не оставлю, – хмыкнул Гоголь и лёг рядом с Достоевским, обвив того руками. Была у него такая привычка: подолгу лежать с Фёдором, когда тот болел. Хотя Достоевский обычно и сопротивлялся, но в этот раз у него на это не было ни сил, ни желания. – Ты сам можешь заболеть. – Сосэки попытался вытащить Николая из кровати, но тот, как клещ, вцепился в Фёдора. – Не заболею, – прошептал Гоголь, сильнее сжимая Федю. – Николай, – укоризненно проговорил Сосэки, слегка покачивая при этом головой. – Пусть останется, – пробормотал Достоевский и, не удержавшись, всхлипнул от головной боли. Последнее, что хотелось слышать, – спор Гоголя с учителем. Николай был упёртым: даже если бы учитель вытащил его из комнаты, ничего не помешает тому вновь появиться тут. Нацумэ устало вздохнул, но оставил обоих в кровати и лишь укрыл их одеялом.***
Дойдя до двери, Мори решил не тратить лишнего времени на ожидание учителя и просто начал вскрывать замок под недовольный взгляд Фукудзавы. – Что ты делаешь, Мори? – строго спросил директор Агентства, пытаясь одёрнуть босса Мафии. – Не мешай, – проворчал Огай и оттолкнул руку. – Так быстрее, и лишнего шума не будет. – Постой. – Юкичи нырнул в карман юкаты. – У меня есть ключи. – Мори обиженно фыркнул – ему-то учитель ключей не давал. Огай годами жил в этом доме, но не имел ключей, а этому их выдали – за какие такие заслуги? – Пару месяцев назад, учитель попросил полить цветы, пока был в отъезде, – объяснил Фукудзава, увидев пристальный и, в какой-то мере, завистливый взгляд Мори. У наставника всегда были специфические методы обучения учеников. Учитель всегда восхвалял Фукудзаву: в дальнейшем, мечник понял, что учитель осознанно игнорирует силу Мори, дабы тот стремился доказать любым другим путём своё превосходство. Как и ожидалось, это принесло свои плоды: подпольный врач зубами вцепился в Мафию, и, спустя время, таки смог стать главой. Пока директор Агентства получил лицензию на работу по праву существования, боссу Мафии пришлось всячески изощряться, чтобы привести в город Мимика и, в конце концов, получить эту чёртову лицензию. – Ясно, – хмыкнул Мори и вошёл в дом. По-хорошему, нужно было хотя бы предупредить учителя о приходе. Огай шустро пробежал по лестнице вверх. Юкичи же удивлённо поглядывал – и не скажешь, что час назад он сильно волновался, при этом ничего не мог поделать. Мори аккуратно открыл дверь и заглянул внутрь. Нацумэ-сан взглянул на него со смесью удивления и облегчения. Огая он не ожидал увидеть до утра, но, раз уж тот решил прийти посреди ночи, то это прекрасно. Огай посмотрел на сына и заметил слезу, что предательски катилась вниз. Фёдор всхлипывал, бормоча что-то подрагивающим голосом. Рядом с ним сидел Николай, держа за ладонь, и при этом говорил на русском в мягком тоне. – Я не помешал вам? – Мори провёл по волосам. Услышав знакомый голос, Достоевский приподнял голову и рассеянно посмотрел на отца. Глазам не верилось – тот действительно пришёл. Или, это всё-таки глюки? Тёплая ладонь на щеке рассеяла все сомнения насчёт реальности Мори. – Как ты, мой маленький? Огай взял сына на руки и стал укачивать. На фоне бледной кожи покрасневшие щёки и лоб ужасно выделялись. Мори провёл за шеей подушечками пальцев, пот стекал ручьём. Дыхание же было рваным и прерывистым. – Вы ему что-то давали? – тихо спросил Огай, кивая на аптечку. Фёдор тихо заскулил, зарываясь лицом в грудь отца. Сосэки отрицательно покачал головой. Придерживая сына одной рукой, Огай залез в аптечку и достал жаропонижающий сироп. – Он не любит сиропы, – хмыкнул Николай таким тоном, будто бы это самая очевидная вещь в мире и стыдно такое не знать. Гоголь передвинулся ближе и начал поглаживать Достоевского по голове, чем вызвал улыбку у Мори. – Ты почему не спишь? – Николай практически перекочевал на ноги Огая, продолжая гладить Фёдора. – А кто за ним следить будет? Тебя-то тут не было, – буркнул Гоголь. У Мори же от удивления даже рот приоткрылся. Фукудзава никогда не отличался наглостью и язвительностью. Мечник был человеком старой закалки и считал недопустимым неуважительное отношения к людям старше. А этот ребёнок даже не обращается к нему на "вы". Мори хотелось сказать, чтобы мальчик не наглел так сильно, но воздержался. – Спасибо, что следил за ним. Дальше я сам позабочусь о нём, – мягко ответил Мори. Затем, перевёл взгляд на учителя: – Вы тоже идите, уже поздно. – Если что – позови меня, – вздохнул Нацумэ и встал, надеясь, что до утра его тревожить не будут. В дверях уже стоял и Фукудзава. Поздоровавшись с учителем и получив усталый кивок, директор Агентства прошёл вперёд, и нисколько не удивился неспящему сыну. Но то, что тот сидит на коленях Мори, немного настораживало. – Мама, – захныкал Фёдор на русском. Всё так болело и ныло; да к тому же, эта ужасная температура, от которой накатывал то жар, то холод. – Что он сказал? – Мори настороженно прижал сына и уставился на Гоголя, ожидая хоть каких-то объяснений. – Маму хочет. – Мори растерянно взглянул на сына, не зная, что делать. Как же он надеялся, что дело не дойдёт до этого. Мать Фёдора была больной темой, которую Огай никак не хотел затрагивать. Ни разговором, ни даже упоминанием. – Тише, всё хорошо. – Огай прижал голову Фёдора к груди, растерянно смотря на Юкичи, будто бы тот мог чем-то помочь. Фукудзава же молча наблюдал за происходящим. Как же хорошо он понимал растерянность Мори. – Пойдём, Николай, – Фукудзава подхватил сына на руки, не обращая внимания на то, как тот пытался вырываться. – Я останусь! – хмыкнул Николай и толкнул Юкичи в грудь. Огай закатил глаза, но ничего поделать не мог. – Давай не будем мешать Мори-сану, – вздохнул Фукудзава и прижал сына. – Он даже не понимает, что Фёдор говорит, – надулся Николай, слегка закатывая глаза. – Я разберусь, а ты иди спать – поздно же, – Мори устало улыбнулся мальчику. – Что-нибудь нужно? – Мори помотал головой и начал рыться в аптечке.***
– Ну же, Фёдор, выпей, – Мори вновь поднёс ложку с сиропом ко рту сына. За прошедшие полчаса Фёдор послушно дал Огаю проверить себя, выпил таблетки от горла и тёплой воды, но никак не соглашался выпить это треклятое жаропонижающее. – Не хочу, – Достоевский отодвинул ложку и, на всякий случай, закрыл рот ладонями. Упёртый ребёнок – сам же себя мучает. – Тебе же плохо, мой мальчик, – Мори устало вздохнул. – Не буду пить! Он гадкий, – всхлипнул Достоевский. Мори погладил того по голове. В таком состоянии спорить с сыном не хотелось. Фёдор с трудом разговаривал, каждое предложение сопровождалось скулежом или всхлипом. Но нужно же было как-то заставить сына выпить лекарства. Заранее пожалев о том, что собирался сделать, Огай поцеловал сына в лоб. – Извини, – пробормотал Мори. Достоевский непонимающе уставился на него, но после того, как Огай сжал его за щёки, глаза Фёдора округлились. Мори начал медленно вливать лекарство в рот, следя, чтобы Достоевский не захлебнулся и не выплюнул сироп. – Вот и всё, – пробормотал Фёдор хриплым голосом. – Сейчас померяем температуру, – Мори прислонил сына на спинку кровати и вставил градусник. Фёдор мелко подрагивал, периодически чихая. – И надо было тебе в этот лес идти? Сидеть теперь и мучаться, – не выдержал Огай, очередной раз придерживая Фёдора, намеревавшегося упасть лицом на матрас. Достоевский нахмурил брови и поджал подрагивающие губы, стараясь вновь не захныкать. Конечно, бедному Мори пришлось оторваться от любимой работы и ехать на край города, чтобы проверить, не помер ли Достоевский, случаем. А может, Нацумэ-сан заставил его прийти, а Мори даже не хотел иметь дело с больным ребёнком. И все эти разговоры по телефону были искусной игрой. А Фёдор, как идиот, потащился в этот лес, получил от учителя, да в добавок и Колю подставил, а всё это зачем? Слушать, насколько Мори недоволен им, да ещё так плохо себя чувствовать. Думая о собственной глупости, Фёдор и не заметил, как начал задыхаться слезами, в прямом смысле этого слова. Нос и так был заложен, а плакать и при этом одновременно дышать было сложным делом. Мори мигом вынул градусник, мельком взглянув на него: 39.8. – Я не собирался заболеть, – икнул Фёдор, закрывая лицо ладонями. Теперь точно ясно, что Огай зол на него из-за внезапной необходимости сорваться с работы. – Я не это имел ввиду, – ответил Мори, укачивая плачущего сына. – Ты не виноват. – Огай говорил как можно мягче, при этом мысленно награждая себя титулом «отец года». Ну что за глупость? Видеть, как сыну плохо, так ещё и на совесть ребёнка давить. – Я должен был приехать раньше. – Огай вытер большими пальцами мокрые дорожки на щеках Фёдора, вглядываясь в глаза. – Можно я лягу спать? – пробормотал Достоевский, вытирая глаза и краснея ушами из-за своей маленькой истерики. – Конечно, – ответил Мори, поглаживая сына по спине. Огай положил Фёдора под одеяло и начал расстёгивать пуговицы рубашки. Закончив со всей одеждой, Мори обернулся к сыну. Тот с подозрением посматривал, при этом крепко обхватив игрушку. – Что так смотришь? Не в одежде же мне спать, – хмыкнул Мори, складывая штаны на стуле и вешая рубашку на его спинку. Достоевский непонимающе поморгал, а уши вновь покраснели. Но он не мог оторвать глаз от спины Огая – а точнее, от довольно крупной татуировки дракона с интересным узором. Чешуя его была окрашена в фиолетовый и гранатовый цвета, а из головы, что удачно устроилась с обратной стороны плеча, высовывался разделённый на две части язык. Достоевский комментировать не стал. – Ради бога, я же не голый, – хмыкнул Мори, задирая одеяло. Огай, как любил говорить учитель, был бесстыдником. Раздеваться или переодеваться при ком-то, или спать в одной кровати не составляло для него труда. Хоть это и смущало окружающих – особенно, правильного телохранителя. Тот никак не мог привыкнуть, что подпольный врач запросто мог начать переодеваться посреди разговора, или же залезть в койку напарника со словами, что холодно. Поначалу, мечник жутко злился и мог вышвырнуть врача за шиворот, но, в дальнейшем, смирился с нравом Мори. – Подвинься. – Достоевский отодвинулся к стене, освобождая место Мори. Тот юркнул под одеяло. Фёдор прислонился к торсу Огая горящим лбом. – Всё ещё плохо? – Мори легонько поцеловал Достоевского в макушку. Тот же кивнул в грудь Мори. Мужчина зарылся в волосы сына. – Хочешь поговорить? – О чём? – Фёдор поднял неясный взгляд, прекрасно зная, о чём будет разговор. Конечно, Огаю нужны были все подробности про лес. – Как проходили дни с учителем? – Значит, Мори решил начать издалека? Ну что же, интересно. – Он нас каждый день тренировал, – пробурчал Фёдор, шмыгая носом. Огай приподнял уголки губ. Он никак не сомневался, что учитель не упустит возможности лишний раз погонять детей. – Не понравилось, значит? – Мори мягко приподнял подбородок сына, вглядываясь в лицо под тусклым освещением настольной лампы. Достоевский задумчиво закусил палец. С учителем было трудно ужиться, но дни в доме проходили вполне сносно – местами, весело. – Мы котят кормили, – выдал Фёдор, будто бы этим объясняя, насколько всё было неплохо. Огай вздохнул: и этого втянули. Как-то уж слишком много людей в его окружении любили кошек. Сперва наставник, затем партнёр, – во всех смыслах этого слова, – а теперь и сын. Будто бы вселенский заговор против Мори. – Фёдор, – Мори пытался говорить обыденным тоном, будто бы невзначай. – Учитель сильно наказал вас за лес? – Добавить хочешь? – хмыкнул Фёдор. – Я просто беспокоюсь. – Мори отстранился и нахмурился. – Не нужно так со мной разговаривать, – строго произнёс Огай. – Не нужно так надолго пропадать, – тон Фёдора был не менее строгим. – Не волнуйся, поедем утром и наверстаем всё. – Огай похлопал Фёдора по плечу. У того глаза округлились от удивления. Всё закончилось? Знал бы Достоевский, что Мори так сразу приедет после того, как он заболеет, да ещё и соберётся забрать его без раздумий, – полез бы в лес ещё дней пять назад. – Домой? – пролепетал Фёдор, будто разучился говорить на японском. – Домой, мой мальчик, – усмехнулся Огай, потрепав сына за щёки. Удивлённо поморгав, Фёдор хмыкнул и лёг обратно. – Ясно, – пробормотал Достоевский, закрывая глаза. Мори поджал губы: просто ясно? Он, конечно, не ожидал слов благодарности или же радостных визгов и возгласов... Но хоть какая-то реакция же должна была быть. – И всё? Даже не обнимешь? – Огай сгрёб Фёдора в охапку. – Отведёшь домой – может, и обниму, – ответил Достоевский серьёзным тоном. – Каким деловым стал. – Огай щёлкнул сына по носу и вспомнил, что тема разговора была совсем другой. – Так ты не расскажешь про наказание? – Сам ведь прекрасно знаешь, как он наказал, – процедил Фёдор, ни на секунду не сомневаясь, что учитель уже всё и так рассказал. В противном случае, Огай сам бы наказал его. Может, сделал бы скидку на то, что Фёдор болен, но точно должен был хотя бы отчитать. А Мори, наоборот, лежит и в ходе желает. Будто бы обеспокоенная мать, успокаивающая ребёнка после наказания строгого отца. – Но не знаю, насколько сильно, – Мори начал наматывать передние пряди сына на палец. Учитель написал, что мальчик в порядке, но сильно плакал. Мори в первые секунды после прочитанного молчал. Потом уже начал строчить длинное сообщение о том, что ребёнка не нужно было сильно наказывать, и что стоило дать самому Огаю разобраться с ним. А под конец вообще разошёлся, и написал, что поход в лес не настолько уж серьёзный поступок, и что дети не виноваты, что остались без присмотра. Нацумэ удивился наглости Мори и хотел уточнить, откуда тот понабрался такой храбрости. Не оставшись в долгу, Сосэки написал, что сам на роль няньки не вызывался и, вообще, предупреждал, что ни на секунду не засомневается наказать детей, если будет нужно, и если Огая что-то не устраивает, то может забрать ребёнка и следить за ним сам. А в конце добавил, что они ещё поговорят о наглости Мори. – Сильнее тебя, – выдавил Фёдор и зарылся носом в шею Огая. Тот же поцеловал его в макушку. – Если ты не хочешь, то больше не будешь заниматься с учителем, – бесспорно, тренировки с наставником были большим вкладом в будущее, но если эти занятия будут тяготить Фёдора, – а ещё хуже, пугать, – то можно и пожертвовать. Достоевский задумчиво укусил кутикулу. Нацумэ иногда бывал строг и груб, но чем-то привлекал к себе. Достоевскому не нравилось уставать как собака после каждой тренировки, но проводить время с Гоголем было весело, и Нацумэ постоянно учил чему-то новому. – Я хочу, – ответил Фёдор. Затем, недовольно хмыкнул после того, как Огай вынул его палец. – Как хочешь. – Мори погладил Достоевского по спине, раздумывая, подходящий ли сейчас момент, чтобы спросить о главном своём беспокойстве. – Сынок, – Фёдор оторвал голову с плеча Огая, недовольно вздыхая. – Да? – Достоевский потёр глаз. Сон ведь только начал приходить, а Мори так не к месту потянуло на разговор. – По-твоему, я один плохо справляюсь с тобой? – Мори провёл большим пальцем по щеке Достоевского, и другой рукой покрепче прижал его к себе, чем вызвал кряхтение. Это его немного напугало, но, вскоре, оно стихло, как и страх отца. Но в голове и так постоянно крутились вопросы: достаточно ли он хороший отец? Доволен ли Фёдор с жизнью с ним? Может, Мори недостаточно добр к нему, не обращает достаточно внимания, или ещё что-нибудь, чего Огай просто не понимает. Разумом Мори осознавал, что даёт сыну всё, что в его силах и является лучшим отцом, чем свой, но всё же, это не приносило должного облегчения. – Что ты имеешь ввиду? – недоумение так и отражалась на лице Фёдора. – Тебе не хватает матери? – Огай говорил мягко и осторожно. Фёдор был реалистом: Мори не был плохим отцом, хоть и имел свои заскоки. Но мать – её никогда не было в его жизни, да и не хотел он этого. – Мне она не нужна, – буркнул Фёдор и вжался в грудь Огая. Ну что за глупость? Откуда ему пришла эта идея с матерью? Мало ему было проблем с Фукудзавой, так теперь ещё и этот бред с матерью. – Мне и так хорошо. – Но скажи мне, если станет плохо, и перестань грызть ногти, – хмыкнул Мори и перехватил ладонь Фёдора. – Что тогда сделаешь? Женишься? – пробормотал Фёдор и закашлялся. Огай нервно хихикнул и поцеловал сына в горячий лоб. – Это слишком радикально, – Мори потрепал сына по щеке. – И бессмысленно, – зевнул Достоевский, потирая глаз. – Почему ты вообще решил завести этот разговор? – Ты во сне звал мать, – Мори прикрыл глаза и погладил волосы сына. Стоило ли вообще говорить Фёдору? Может, он вообще не помнит? Достоевский мигом поднял голову и рассерженно взглянул на Мори. – Я её не звал, мне кошмар приснился, – процедил Фёдор и отвернулся от Огая, отстранившись. Воспоминания о кошмаре были ещё свежи, и ворошить их Достоевский не собирался. Лицо Мори удивлённо вытянулось. – Чем я обидел тебя? – Огай обхватил сына руками и обратно прижал к груди. Фёдор поджал губы, не желая отвечать. – Котёнок, – протянул Мори и развернул сына к себе лицом. – Я не хочу кого-нибудь ещё в родители, мне и тебя хватает, – Фёдор говорил серьёзно, какого-либо ещё человека в их жизни он не потерпит. Огай заметно расслабился. Если мальчику хватает его одного, то прекрасно. – Хорошо, – зевнул Мори, и прикрыл глаза. Сложно балансировать между работой в Мафии и ребёнком, но Огай справится. Хотя бы, постарается.