Never Concede Defeat

      Чуя чувствует себя таким глупым.       Всё, что произошло за последние несколько дней, — действительно было просто игрой для Дазая?       Неужели его интересует только секс? Эти особые мягкие улыбки и привязанность, которую он видел в глазах Дазая, были просто очередной маской?       Он оказывается на своей кухне к тому времени, когда Осаму догоняет его:       — Чуя, подожди! — Дазай хватает его за запястье, которое тут же отдёргивают.       — Не прикасайся, блять, ко мне!       Это движение заставляет первые слезинки скатиться с подбородка Чуи и упасть на его мятую рубашку.       Когда Дазай замечает это, он медленно качает головой.       — Этого не должно было случиться.       Чуя разворачивается к нему, слишком разъярённый сейчас, чтобы беспокоиться о том, что напарник увидит его плачущим.       — Что, блять, ты думал, должно было случиться?! Я говорю тебе, что люблю тебя, а вместо того, чтобы сказать мне, что ты чувствуешь ко мне, ты говоришь, что играешь в чёртову игру, в которой заставлял меня признаться! Иди нахуй, Дазай!       — Чуя, прекрати! — Дазай бросается на него и хватает его за руку. В ту секунду, когда их кожа соприкасается, их окружает грохот бьющейся керамики и стекла, а также громкий лязг металла.       Чуя оглядывает все мелкие приборы и посуду, которые валяются разбитыми на полу, на столе и где только можно. Неужели он активировал свою способность? Он сделал это не нарочно. Парень даже не заметил, как сделал это.       Он чувствует, как кто-то сжимает его руку, и поворачивается, чтобы посмотреть на Дазая, который, кажется, обеспокоен.       Бред.       Чуя просто видит то, что хочет видеть.       Он снова отдёргивает кисть и выплёвывает ледяные слова:       — Я сказал тебе уйти.       — Нет! Нет, я не оставлю тебя одного, — Дазай хмурится, уставившись в землю. — Я никогда даже не предполагал, что всё может обернуться так.       — Поздравляю! Оказывается, ты больше человек, чем бесчувственный робот, придурок.       — Чёрт возьми, Чуя! Просто позволь мне объяснить!       Чуе приходится сделать паузу.       Дазай только что набросился на него.       Дазай никогда не срывался. Он никогда не терял терпения.       — Я не знаю, где ошибся, но я думал, что ты просто разозлишься и, возможно, ударишь меня. Это то, что ты обычно делаешь, — Осаму указывает на левую сторону своего лица, куда Чуя всегда бил, когда был достаточно зол. — Ты не должен был грустить — только злиться, — он умоляюще смотрит в водянистые голубые глаза Чуи, умоляя его выслушать. — Я собирался сказать тебе, как сильно я люблю, когда ты злишься на меня… как сильно я тебя люблю.       Дыхание Чуи становится прерывистым.       Это те слова, которые он так сильно хотел услышать из уст Осаму, но теперь он может слышать только их слабый звон в ушах, когда слово "игра" вновь врезается в разум.       — Лжец! — парень практически рычит.       Дазай запинается и бледнеет, но двигается вперёд, сокращая расстояние между ними.       — Я знаю, что всё испортил, щеночек, но ты должен мне поверить!       Чуя близок к тому, чтобы просто перестать дышать, но это не мешает ему закричать во всю глотку.       — Не называй меня так! Никогда, блять, больше не называй меня так!       На этот раз он действительно слышит скрежет металла и стекла, когда его сила работает инстинктивно, чтобы уничтожить то, что осталось от кухни, но ему абсолютно наплевать на это.       — Чуя! Успокойся! — руки Дазая вздымаются и обхватывают его, снова отключая способность и заключая его в крепкие объятия. — Пожалуйста! Пожалуйста, просто выслушай меня хоть раз!       — Я же сказал тебе, сука, не прикасаться ко мне! — Чуя отталкивает его и сильно ударяет в живот, прежде чем кто-либо из них понимает, что произошло.       Воздух со свистом выходит из лёгких Дазая, и он быстро падает, приземлившись среди битого стекла на полу. Стиснув зубы, он хватается за туловище и тщетно пытается втянуть носом хоть немного воздуха.       Чуя затуманено смотрит на него сверху вниз, смаргивая всё ещё падающие слёзы. Он оцепенело наблюдает за тем, как Дазай, наконец, отдышался и жадно хватает ртом воздух.       Когда он начинает кашлять кровью, тело Чуи превращается в лёд.       Он яростно вытирает остатки солёной воды с глаз и опускается на колени рядом с Дазаем.       На этот раз Дазай не играет.       Смеха нет.       Никакой икоты.       Кровь сочится у него между губ, но, похоже, он больше не собирается кашлять. Однако это не означает, что внутреннего кровотечения нет.       Сердце Чуи болезненно забилось. Весь его гнев и горе исчезли, как будто их вовсе и не было.       Он поспешно начинает убирать весь опасный мусор с пола подальше от Дазая, не останавливаясь даже тогда, когда режется пальцами о битое стекло.       Что он натворил?       Дазая и так достаточно сильно избили в живот днём ранее, а Чуя потерял контроль и ударил его в то же самое место, не сдерживаясь, как обычно.       К счастью, он немного успокоился в последний момент — вероятно, по привычке. Если бы он ударил Осаму со всей своей силой, скорее всего, тот бы лежал уже мёртвый.       — Ч-Чу... — Дазай пытается прохрипеть его имя между болезненными вдохами.       — Заткнись, — когда разбитая посуда больше не представляет угрозу, Чуя возвращается и садится на колени рядом с ним. — Ничего не говори, пока снова не сможешь нормально дышать и не будешь уверен, что больше не станешь кашлять кровью.       Дазай слегка кивает и смотрит на него, несомненно, пытаясь проанализировать ситуацию.       Это прекрасно. Он может сколько угодно производить вычисления в своём мозгу, лишь бы не усугублял свои травмы разговорами.       — Убери руку.       Дазай повинуется, и Чуя начинает расстёгивать фиолетовую рубашку, теряя терпение и разрывая её, когда кровь на его пальцах заставляет его затаить дыхание.       Он выругивается, когда видит красное пятно на бинтах Дазая на том месте, куда попала вражеская пуля.       — Блять. Я думаю, что порвал твои швы.       Оглядев беспорядок на полу, он замечает кухонный нож и наклоняется, чтобы поднять его. Ему нужно снять повседневные повязки Осаму, чтобы лучше рассмотреть повреждения, но он пока не хочет, чтобы тот двигался. Словно эксперт, он срезает бинты с торса Дазая, и ему приходится проглотить комок в горле от того, что он видит под ними.       Кожа парня покрыта чёрно-синими пятнами от пупка до грудных мышц. Марлевый бинт, примотанный к заживающей ране от пули, пропитан кровью, а область под левым ребром распухла.       Чуя чувствует себя плохо.       Он сильно ударил Дазая, когда тот уже был так ранен. Его удар, должно быть, причинил гораздо больше боли.       Он касается опухшей области вокруг выпирающих костей и ощущает, как тот морщится.       Накахара вспоминает об обезболивающих таблетках, которые доктор Ивата дал ему утром в случае сильных болей, но, наконец, понимает, что доза не настолько сильная, чтобы Осаму перестал чувствовать хотя бы часть своих увечий.       Паника скользит вокруг него.       Он ударил Дазая в живот, когда у него были сломаны рёбра, не так ли?       Чуя оставляет кухонный нож на полу и потирает глаза.       Проклятые слёзы вернулись.       Он ничего не может поделать со сломанными костями. Позже ему придется отвезти Дазая в лазарет. А пока Чуе нужно посмотреть, может ли он что-нибудь сделать с боковой раной.       Он просовывает ногти под медицинскую ленту и отодвигает окровавленную марлю так осторожно, как только может.       Накахара был прав. Несколько швов, наложенных доктором на самый глубокий порез, разошлись. Из тех частей, которые нельзя было зашить, тоже сочится свежая кровь. Чуя промакивает излишки тем, что осталось от бинта. Когда свежая красная жидкость снова выступает на поверхность кожи, он пытается остановить её, нежно проведя по ней языком.       ...       Подождите...       Он сделал ЧТО?!       Чуя отодвигается от раны Дазая, глядя на неё в замешательстве.       Он несколько раз моргает, затем смотрит на напарника, который смотрит на него в ответ большими, как блюдца, глазами и открытым ртом.       Пока Чуя в оцепенении пробовал кровь на вкус, смутные воспоминания о тёмной ночи начинали всплывать в его памяти.       Он вспоминает пожары, разгорающиеся в развалинах зданий...       Забинтованные руки, пахнущие порохом горячего пистолета...       Разрушения и смерть повсюду…       Мелодичный смех и улыбающиеся янтарные глаза…       Окровавленные руки держат его, пока он засыпает…       Чуя слегка касается своих губ, отдёргивает пальцы, чтобы вновь уставиться на кровь Дазая.       — Я делал это раньше?       Дазай стонет от боли, когда резко выпрямляется, чтобы сесть, помогая себе подтянуться, обвивая обеими руками локоть Чуи.        — Ты помнишь, как зализывал мои раны раньше?! — его вопрос одновременно взволнованный и отчаянный.       — Не двигайся! — замешательство Накахары уходит на второй план, когда страх за благополучие Дазая снова дает о себе знать. — Ты ранен! Ты сделаешь только хуже!       — Ты поступил со мной гораздо хуже, когда мы впервые встретились. Ты же знаешь, со мной все будет в порядке. Ты просто сейчас мыслишь не рационально, — Дазай подавляет легкий кашель и качает головой Чуе, когда тот пытается уговорить его лечь обратно. — Что более важно, ты помнишь, как когда-нибудь высасывал кровь из моих царапин?       Чуя прикусывает губу от беспокойства и в итоге пробует еще больше крови, которая, принадлежит Дазаю.       Он закрывает глаза и пытается прогнать то, что заставляет его сознание теряться и ходить по тонкому краю.       Он помнит ощущение коротких кудряшек, щекочущих его лоб, вкус соленой кожи на губах и эхо своего имени, возникающее где-то рядом с ухом.       И этот запах…       Всегда стоял запах крови, медицинской ткани и бездымного пороха.       — ...Я думаю да.       — Где? — Дазай поспешно расстегивает застежки на бинтах на руках и шее, затем тянет за них, чтобы они начали спадать. — Ты помнишь, где ты так уже делал?       Чуя сосредоточенно нахмуривает брови и проводит кончиками пальцев по груди Дазая, пока они не скользят под спадающие с шеи повязки. Он отводит их в сторону и обнаруживает над левой ключицей шрам, которому не больше нескольких месяцев, от какой-то рваной раны. Чуя заметил эту же отметину прошлой ночью, когда их губы целовали каждый участок тела друг друга, но тогда он не обратил на это никакого внимания.       — Это, — он проводит по нему одним из своих порезанных пальцев, непреднамеренно оставляя тонкий след багрового цвета. — Я думаю… Мне кажется, я это помню.       Руки Дазая обхватывают его и заключают в крепкие объятия. Он издает тихий стон от боли, но не ослабляет хватку.       — Я никогда раньше не был так рад, что ты меня ударил!       Чуя совершенно потерян. У него кружится голова, а в животе такое ощущение, будто пол постепенно уходит у него из-под ног.       — О чем ты говоришь? Почему я должен был зализывать твои раны, а потом не помнить, что делал это? — он смотрит на свою руку на груди Дазая и видит, что она дрожит. — Дазай, мне страшно. Я никогда не чувствую страха! Я думаю, со мной что-то не так!       — Просто сохраняй спокойствие, — Осаму накрывает его дрожащую руку своей.       Он садится, скрестив ноги, и осторожно усаживает Чую к себе на колени, полностью игнорируя его протесты по поводу швов, которые разошлись, и сломанных ребер.       Протянув руку, Дазай вытирает слезы, которые снова начинают стекать большими каплями.       — Я не совсем уверен, но я думаю, что эти экстремальные эмоциональные качели — это просто твое сознание, которые пытается найти хоть какое-то рациональное объяснение всему произошедшему.       Чуя подтягивает ноги поближе и садится боком к телу Осаму. В любое другое время он бы возмутился, что Дазай держит его как ребенка, но если бы этот раз настал, Чуя не был бы так сильно напуган, как сейчас.       Он хватается за свободные бинты, которые свисают вниз с шеи, будто спасательные тросы.       — Что ты имеешь в виду? Ты что-то знаешь?       Дазай закрывает глаза, собираясь с силами. Затем он смотрит вниз на Чую и кладет руку на его щеку.       — Есть кое-что, что я держал в секрете, и я знаю, что должен был рассказать об этом намного раньше. Я планировал признаться во всем, только.... только не так скоро, — он немного кусает нижнюю губу, прежде чем добавить, — хотя, признаюсь, достаточно долго я думал вообще не рассказывать тебе... но что-то заставило меня передумать. Что ж, если ты не против, я хотел бы объяснить все с самого начала, чтобы ты также мог понять, почему я вообще затеял все это.       Пусть Чуя вообще не состоянии рассуждать, он тут же понимает, что то, что хочет рассказать ему Дазай, — что-то такое сокровенное... что-то, что тот принимает близко к сердцу. Дазай редко кому-либо объяснял свои действия, не говоря уже о том, чтобы делать такие предисловия к предстоящему рассказу.       Осаму слегка усмехается.       — Хотя это позор. Я хотел рассказывать тебе обо всем этом по частям, чтобы каждый раз удивлять, как в первый.       Чуя слабо хмурится.       В эту ночь, когда произошло так много всего нового, что-то осталось неизменным — Дазай по-прежнему ведет себя, как придурок.       — Или начинай с самого начала, или просто отвечай на мои чертовы вопросы.       Дазай снова смеется.       — Хорошо! Мы даже не начали! — он задумчиво смотрит на потрескавшийся потолок, — ну, я полагаю, если я собираюсь рассказывать с начала, я могу начать прям с самого начала.       Он снова смотрит на Чую с улыбкой.       — Ты помнишь вчера, когда ты спросил меня, как давно я влюблен в тебя, я так и не ответил?       Конечно, он помнит. Признание Дазая в том, что он вообще влюблен в него, уже огромное событие.       — Ну, ответ прост: я всегда тебя любил, Чуя. Сначала я просто не понимал, что это такое.       — Серьезно?! — Чуя более чем немного шокирован. — Если это правда, тогда почему ты так долго меня мучил?       — Разве ты не знал, что это обычное дело для мальчиков — приставать к другому человеку, который им нравится? Кроме того, я уже сказал, что не знал, что это была влюбленность. Я думал, что так много думаю о тебе, потому что ненавижу тебя.       — Так ты хочешь сказать, что ты маленький мальчик?       Дазай выпячивает губу.       — Это не относится к делу!       Чуя фыркает на это.       — Тогда как ты перешел от мысли, что ненавидишь меня, к пониманию, что это влюбленность?       Озорная, широкая ухмылка сверкает на его лице.       — Ну, видишь ли, однажды ночью мне приснился очень-очень хороший сон о тебе. После этого я понял, что то, что я раньше считал ненавистью к тебе, не было похоже на нее. По крайней мере к другим людям она чувствовалась абсолютно по-другому.       — Ой.       Чуя действительно может чувствовать, как его эмоции сейчас абсолютно хаотичны и неизучены. Его лицо горит, а сердце готово вырваться из груди. Человек, к которому он испытывает романтическое влечение, говорит ему, что он интересуется им гораздо дольше. Чуя даже не может попытаться притвориться крутым.       И Дазай думает о нем так с тех пор, как им исполнилось пятнадцать...       Это придает совершенно иной оттенок некоторым их прошлым взаимодействиям.       — Но если я действительно нравлюсь тебе так долго… зачем надо было начинать тупую игру, чтобы поиграться моими чувствами? — Чуя сжимает зубы, когда снова чувствует жжение в глазах. — И какой тогда смысл от нее, если сейчас у меня в голове полный пиздец?       Дазай удрученно вздыхает.       — Я также рассказываю тебе о том, как я вообще затеял все это, помнишь? Хочешь верь, хочешь нет, но то, что я чувствовал к тебе все это время — игра, моменты, которые ты, наконец, вспомнил, и эта постоянная смена настроения — все это связано. Как я уже сказал, я не совсем уверен в причине твоей кратковременной памяти, но у меня есть причины полагать, что моя теория верна. Если это так, то в конце концов ты должен снова вспомнить все, что было, и почувствовать себя самим собой. Хотя я не знаю, сколько времени это может занять.       Это тревожная мысль. Сколько времени пройдет, прежде чем Чуя снова сможет вспомнить? Он надеется, что это произойдет как можно раньше. Он ненавидит чувствовать… ну… всё. И он определенно не смог бы выполнять свою работу так же качественно, если бы постоянно метался между неистовой яростью, дрожащим страхом и смутной печалью.       Как будто у него эмоциональная подростковая нестабильность.       Последнее, чего он хочет, так это чтобы его подчиненные и враги тоже так думали.       Но уже слишком поздно, чтобы прервать рассказ Осаму. Чуя может только надеяться, что он не будет слишком сильно дразнить его по этому поводу, когда все вернется на круги своя.       Дазай немного рассеянно разглаживает расстегнутый галстук Чуи.       — Я никогда ничего не делал со своей влюбленностью из-за причин и оправданий, которые ты не можешь себе представить. Я уверен, ты сам много чего напридумывал о том, почему я не должен тебя интересовать.       И в конце концов, ты начал использовать Порчу.       Когда я остановил ее в первый раз... — Дазай отводит взгляд, как будто видит перед собой воспроизведение воспоминаний, — ты выглядел таким испуганным... но потом ты увидел, что это я схватил тебя за руку. Ты произнес мое имя, а потом сразу же отключился.       Чуя хочет что-то добавить к этому, но Дазай поднимает руку.       — Я знаю, что ты собираешься сказать, но с этого момента позволь мне рассказать тебе все так, как я это видел. Рассказать, как это произошло. Забудь на мгновение о том, что ты знаешь и помнишь об этом. Если ты действительно хочешь знать все, то важно видеть это так, как видел это я. Ты можете спорить со мной или задавать вопросы, когда я закончу. Хорошо?       Раньше Чуя был сбит с толку, но теперь он чрезвычайно любопытен и напрягается больше от ожидания, чем от страха перед тем, чего не знает.       Если бы эта эмоциональная игра продолжалась дольше, чем сегодняшний вечер, ему пришлось бы, по крайней мере, придать ей позитивный оттенок и засесть дома, смотря кучу фильмов, чтобы отвлечься.       — Хорошо, — соглашается он.       Дазай нежно гладит его по щеке.       — Хорошо, потому что скоро будет много фраз, которые ты захочешь прокомментировать, но не сможешь, — он ухмыляется. — Я закрою тебе рот, если будет нужно.       — Рассказывай уже.       — Напомни мне не читать тебе сказки на ночь.       — Только потому, что я сожалею о том, что ударил тебя сегодня вечером, это не значит, что я не сделаю этого снова после того, как ты вылечишься.       Дазай усмехается.       — Хорошо. Тогда уж точно никаких сказок.       Когда его смех утихает, он продолжает:       — Итак, произошло первое применение Порчи. Ты знаешь о том, что произошло, когда ты очнулся в лазарете, и как Мори-сан и все остальные там чуть не сошли с ума, когда услышали, на что ты способен. Во второй раз, когда ты использовал ее, ты снова произнес мое имя после того, как я отключил твою способность. Ты бодрствовал на несколько секунд дольше, но на этот раз ты не испугался. Ты даже посмотрел на меня и улыбнулся, прежде чем потерять сознание.       Улыбка Дазая исчезает.       — Ты знаешь, почему ты использовал Порчу в следующий раз?… Ты спас меня, но Шибусава уже убил твоих друзей.       Когда я вывел тебя из Порчи… ты плакал… Я позволил тебе положить голову мне на колени и плакать, пока не потеряешь сознание.       Мы никогда не говорили об этом, и хотя я пытался забыть, я не смог.       К тому времени уже прошел год, как я впервые осознал, что влюблен в тебя, и больше это чувство никогда не угасало. Я уже давно знал, что это больше не просто развлечение, но мы уже установили хорошее рабочее партнерство — веселое, опасное и эффективное во всех моментах. Я не хотел сделать какую-нибудь глупость и как обычно все испортить.       Похоже, тебя все равно не интересовали мужчины, и меньше всего... я. Ты находил девушек в группах знакомств, ходил с ними на свидания, целовался, и я делал то же самое. Но больше всего мне было весело в те вечера, когда мы выступали в роли пары на заданиях или соревновались, кто первым подцепит девушку — кстати, это всегда был я, и нет, я никогда не позволю тебе забыть об этом.       Дазай самоуверенно ухмыляется Чуе, который свирепо смотрит на него, но молчит, как и обещал.       — Но потом наступил следующий раз, когда ты использовал Порчу...       Дазай мрачно смотрит на него сверху вниз. Он молча проводит пальцами по волосам Чуи в течение нескольких секунд, прежде чем продолжить.       — Мы выиграли бой, но ты был так тяжело ранен после использования способности, что я был уверен, что ты умрешь до того, как нас вытащат оттуда...       Дазай глубоко вздыхает и ненадолго закрывает глаза, а затем продолжает:       — У тебя отовсюду текла кровь, и ты часто кашлял. У тебя было множество переломов, некоторые даже открытые, большинство из них, как я подозревал, были вызваны твоей собственной силой. А раны, которые ты получил в бою от противника, делали все намного хуже. Я не думал, что у тебя осталось еще много крови, которую нужно откачивать, потому что... ты уже был таким холодным...       Дазай прикусывает дрожащую губу.       — Я… Я плакал, когда держал тебя в своих объятиях… ты произнес мое имя... и положил руку мне на лицо, как будто пытался заставить меня почувствовать себя лучше... а потом я...       Он судорожно вздыхает и пытается сморгнуть набежавшие слезы.       — Потом я поцеловал тебя...              ...И ты целовал меня в ответ, пока не потерял сознание.       Дыхание Чуи застывает в его легких, широкие глаза, полные слез глаза пытаются сказать так много всего. Но Дазай зажимает ему рот своей рукой, когда Накахара открывает его. Он пытается покачать головой и убрать руку, но Дазай крепко держит его.       — Я же сказал тебе — ты сможешь спорить, задавать вопросы или делать комментарии, когда я закончу, — Осаму с нежностью смотрит на своего партнера. — Теперь, когда я начал, я хочу закончить свою историю должным образом... Ты можешь помолчать ради меня еще немного?       Чуя смотрит в покрасневшие глаза, и несколько чрезмерно эмоциональных слез скатываются по щеке от боли, которую он видит там. А затем парень медленно кивает в ответ.       Дазай одаривает его легкой, обеспокоенной улыбкой.       — Я знал, что ты не продержишься до тех пор, пока за нами приедет команда. Так что я позвонил им и сказал, чтобы они немедленно пригнали машину и медиков и встретили нас за пределами всех обломков, которые появились из-за твоей силы. Потом я поднял тебя и побежал так быстро, как только мог, через все преграды.       К счастью, Мори-сан к тому времени уже заставлял медиков из лазарета искать доноров для экстренного переливания крови. Твое ускоренное исцеление остановило кровотечение, и то, что ты потерял, постепенно восстановилось. Но даже после того, как тебя привезли в лазарет и принудительно вылечили, тебе все равно потребовалось два дня, чтобы очнуться.       Каждая минута, которую я провел, ожидая в полном неведении, когда ты придешь в себя, была невыносимо медленной.       После того, как тебя прооперировали, я провел час или два, сидя с тобой в палате. Я вел себя так, как всегда поступал раньше: просто верный партнер, который был рядом лишь из чувства долга.       Я не смог остаться надолго. Меня так и подмывало взять тебя за руку или поцеловать еще раз, пока ты спал. Я ушел, желая весь оставшийся день и вечер пить в баре до предсмертного состояния, и убедил Анго и Одасаку присоединиться ко мне .       Когда я был самым пьяным там, я, видимо, рассказал им о своих чувствах к тебе и о том, что поцеловал тебя, когда ты лежал в моих объятиях при смерти. Я не помню этот разговор, как и возвращение домой, но на следующий день мы все трое проснулись на полу в моей гостиной с ужасным похмельем, и они рассказали мне, что я выдал свой секрет.       Дазай фыркает.       — После этого Анго довольно долго чувствовал себя неловко рядом со мной, но он все равно помогал мне вместе с Одасаку.       Поскольку я уже оплошал и вылил всю душу, я решил зарыть себя до конца и рассказать им о своих опасениях по поводу поцелуя с тобой. Мне всегда говорили, что, если с кем-то поговорить о том, что тебя волнует, станет легче.       Он вздыхает.       — Между прочим, легче не стало.       Но они дали мне совет, что делать дальше и как разговаривать с тобой, когда ты проснешься. Мне особенно понравилась часть Одасаку о том, чтобы принести тебе цветы на выздоровление.       На следующий вечер ты, наконец, пришел в сознание. Я отправился в лазарет, как только услышал об этом. Когда я добрался дотуда, я бродил по коридорам, пока не увидел, что ты остался один в своей комнате.       Дазай медленно качает головой.       — Я ожидал, что ты попытаешься притвориться, будто того поцелуя не было... но я никогда... — слова встают комом в горле, — я никогда не думал, что ты полностью забудешь его.       Чуя начинает открыто рыдать: его слезы стекают по пальцам Осаму, как маленькие водопады.       Он действительно не думает, что ему было бы намного лучше, если бы он умел нормально контролировать свои эмоции. Страдание в глазах Дазая и единственная слеза, скупо скатившаяся по щеке, вонзаются в его сердце, как нож.       Чуя снова прижимает руку Осаму ко рту, отчаянно желая сказать ему все и вся. Но он так расстроен, что не может найти в себе силы, чтобы разжать эту глупую хватку и нарушить их уговор.       Дазай покачивает головой, и от этого движения скатывается еще одна слеза.       — Пока нет. Мне еще многое нужно тебе рассказать.       Чуя плачет сильнее.       Он знает Дазая.       Он знает, что будет дальше в его рассказе.       — Когда я вошел в твою комнату, я подарил тебе цветы, как и говорили парни, и сказал, что рад, что ты, наконец, проснулся. Я думал, что ты будешь вести себя неловко или рассердишься из-за того, что я поцеловал тебя. Даже если ты собирался притворяться, что этого никогда не было, ты должен был, по крайней мере, покраснеть или уставиться в окно и попытаться игнорировать меня.       Но ничего из этого ты не сделал.       Ты вел себя точно так же, как и в любой другой раз, когда видел меня — удивился, что я принес тебе цветы, — но в остальном твое поведение ничем не отличалось.       Я спросил тебя, что последнее, что ты помнишь перед тем, как очнулся в лазарете… Конечно же, ты сказал, активацию Порчи и ничего более.       Дазай закрывает глаза.       — Я… Я не хотел верить, что это правда. Так что, я спросил тебя, помнишь ли ты что-нибудь после использования Порчи. Ты рассказывал мне, как переходишь от ее активации к пробуждению через несколько часов, а между этими этапами ничего не помнишь.       Я не могу сказать тебе, насколько... — Дазай запинается, подыскивая подходящее слово, — насколько я был встревожен. Я не только был настолько глуп, что никогда не понимал, что ты не можешь помнить ничего сразу после Порчи, но и… что ты не можешь вспомнить ничего даже после срабатывания моей способности, когда я привожу тебя в чувства.       Ты никогда не упоминал, что плакал, положив голову мне на колени, потому что ты никогда и не знал, что это случилось. Ты не помнишь, как был так сильно напуган после того, как в первый раз использовал эту силу, или улыбался мне во второй… и ты не... —Дазай снова качает головой, еще одна слезинка скатывается с его лица, когда он откашливается, — ты не помнишь, как мы впервые поцеловались.       Слова Дазая, сказанные той ночью на пляже, внезапно врезаются в сознание, чтобы окончательно разорвать душу Чуи на части.       // Первые поцелуи важны, Чуя, я хочу, чтобы ты это помнил. //       Он забыл поцелуй, но он никогда не сможет забыть эти слова до конца своей жизни.       Чуя снова тянет Дазая за руку, еще сильнее сжимая свои конечности, когда Осаму все еще отказывается убирать.       — Прости, милый, но в этой истории осталось еще немного до окончания первого акта, и, хотя я знаю, что ты уже понял большую часть сказанного, мне все равно нужно, чтобы ты выслушал.       Чуя слабо кивает головой и пытается уткнуться лицом в грудь Дазая.       Он не хочет слышать, что будет дальше.       Если бы он мог сразу отвечать на все сказанное, он бы смог справиться с этим и был бы тем, кто держит Дазая в своих объятиях, пока он плачет. Учитывая все, что он уже услышал, Чуя знает, что он все равно будет биться в слезах, даже если его мозг будет работать нормально. Но, по крайней мере, он сможет дать Дазаю то утешение, которого он заслуживает.       Прямо сейчас он настолько бесполезный, и Чуя ненавидит себя за это. Не имеет значения, что у него в голове все переворачивается с ног на голову. Это только усиливает его отвращение к самому себе.       — Чуя? — Дазай нежно воркует, привлекая его внимание. — Чуя? Ты все еще любишь меня?       Чуя кивает, уже не обращая внимания на заплаканное красное лицо.       Дазай улыбается тепло. И счастливее, чем раньше, пытаясь подбодрить его:       — Тогда, пожалуйста, выслушай меня. Я обещаю, что второй акт закончится радостнее, чем ты думаешь.       Когда после некоторого колебания ему отвечают еще одним кивком, Дазай продолжает свой рассказ.       — Я покинул твою палату так быстро, как только смог, и я знаю, что тебя не удивит, если я скажу, что оказался на крыше.       Я и раньше стоял на крышах каждого из зданий Портовой Мафии, но это был один из немногих случаев, когда я действительно был близок к тому, чтобы спрыгнуть, — он судорожно вздыхает, — мои чувства к тебе стали только сильнее с тех пор, как я встретил тебя, и я знал, что они никогда не смогут просто исчезнуть после поцелуя с тобой. Я наконец-то смог сделать то, что давно хотел сделать... но в этом не было никакого смысла, если ты не мог вспомнить. Я знаю, что мог бы спуститься вниз и просто поцеловать тебя еще раз, чтобы ты точно запомнил это, но ты бы не ответил так же.… Я тебя не интересовал. У тебя не было причин целовать меня в ответ, когда ты не собирался умирать.       Внимание Дазая перемещается за пределы потрескавшегося плиточного пола, когда он вспоминает тот день.       — Я стоял у края, смотрел вниз и задавался вопросом, что ты чувствовал, когда умирал у меня на руках — когда я целовал тебя.       Я вспомнил тебя сломленным и окровавленным из-за твоей собственной силы и… я знал, что если я покончу с собой, ты умрешь гораздо хуже, когда в будущем снова используешь Порчу.       Я не мог прыгнуть.       Я был ранен и несчастен и просто хотел, чтобы все это прекратилось... но чего я хотел больше, так это сохранить тебе жизнь…       Именно тогда я понял, что на самом деле значит быть влюбленным...       Глаза Дазая блестят от непролитых слез, когда он удовлетворенно улыбается Чуе.       Он медленно убирает руку со рта своего пленника.       — Это только первая половина истории, но я думаю, что это хорошее место для антракта.       Только одно застыло на губах Накахары, когда к нему снова вернулась возможность говорить.       — Прости! — его голос настолько противоречив по тембру, что он едва узнает в нем свой собственный.       Брови Дазая удивленно приподнимаются, прежде чем он крепко обнимает Чую обеими руками.       — У тебя нет причин сожалеть.       — Нет, есть! — Чуя всхлипывает. Его горло горит от каждого издаваемого им звука. — Прости, что я не могу вспомнить, когда мы впервые поцеловались... и прости, что не поверил тебе, когда ты сказал, что любишь меня!       Он чувствует, как Дазай утыкается носом в его волосы.       — Все в порядке, Чуя. Тебе не нужно извиняться, — он отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза. — Я просто счастлив, что теперь ты знаешь, что это правда.       Дазай с любовью улыбается ему, смотря сверху вниз, прежде чем начать хихикать.       — Я бы поцеловал тебя, но в данный момент у тебя худшее сопливое лицо, которое я когда-либо видел у взрослого парня.       Чуя фыркает, но из-за этого жидкость, вытекающая из его носа, разбрызгивается, и он заливается смехом.       — Ты такой придурок.       — И все же ты все равно влюбился в меня.       Чуя пытается вытереть лицо рукавом рубашки и мягко растягивает губы в улыбке.       — Да… Я так и сделал.       Дазай ухмыляется в ответ.       — Ты позволишь мне снова называть тебя ”мой щеночек"?       — Конечно, засранец, — Чуя легонько толкает его в руку.       — Нам придется придумать несколько ласкательных прозвищ, чтобы ты мог называть меня ими вместо тех, где присутствует слово "задница".       Чуя снова фыркает, но на этот раз прикрывает нос рукавом.       — Я что-нибудь придумаю.       Дазай жестом велит ему встать.       — Нам, вероятно, нужно привести себя в порядок, прежде чем я продолжу. Я также почти уверен, что сижу на куске пластика, который раньше был твоей кофеваркой.       — Почему ты ничего не сказал?! Мы могли бы пересесть, — Чуя встает и протягивает ему свои руки.       Приняв помощь, Дазай поднимается, слегка крякнув от боли.       — Я переносил пытки и похуже, — он пожимает плечами и ведет Чую за руку в ванную.       — Хочешь, я умою тебе лицо? — он открывает шкафчик, где, как он знает, лежат мочалки, и хватает одну.       — Только потому, что я плакал, как ребенок, это не значит, что я такой, — Чуя выхватывает у него предложенный предмет и сует его под раковину.       Он позволяет воде стекать по запястью, пока парень регулирует температуру.       — Я рад, что ты рассказал мне, что ты сделал... и я верю тебе... — его сердце бьется быстрее, — но все равно трудно представить, что ты впервые поцеловал меня два года назад.       Дазай протягивает руку, чтобы притянуть его ближе к себе.       — Если ты думаешь, что в это трудно поверить, ты вообще ахуеешь от того, что я расскажу дальше.       — Должно быть, это опять связано с тем, что я не могу вспомнить, — Чуя тут же краснеет, — только не говори мне, что у нас... был секс раньше!       — Я знаю, что могу быть хитрым, но я имел в виду не это, когда сказал тебе, что ты ахуеешь, Чуя. Я бы не стал так использовать тебя в своих интересах, — взгляд Дазая опускается на землю. — Хотя, думаю, я должен признаться, что эта идея приходила мне в голову несколько раз... но только как мысль ”а что, если“!!! и... — он слегка откашливается, — и как ночная фантазия... Но я бы никогда на самом деле не сделал с тобой ничего подобного, пока ты ничего не помнишь.       Если бы это было сказано в другой ситуации, упоминание о том, что Осаму хотел потрахаться с ним прямо на поле боя, заставило бы либидо Накахары взлететь до небес, но не сейчас, когда его эмоции сплелись в один огромный клубок. Чуя больше сосредоточен на том, что Осаму становится задумчивым и даже слегка краснеет. Он что только что его пристыдил?       Накахара думал, что стыд — это то, что Осаму вообще не способен почувствовать.       Мир, каким он его знал, просто продолжает переворачиваться с ног на голову снова и снова, будто Чуя начал жить свою жизнь в в ту ночь, когда напился.       Он бы предпочел возбудиться, когда увидел новую открытую эмоцию, но Накахара просто чувствует себя подонком, когда спрашивает, и что не так:       — Я не это имел в виду… Я просто... это первое, что пришло мне в голову.       — Все в порядке, — улыбка Дазая возвращается, — я знаю, что не дал тебе повод доверять мне, пока ты не можешь вспомнить и удостовериться в моих словах — зато ты точно знаешь, что просыпаешься и что делаешь, когда мы напиваемся вместе, — он хихикает. — Я просто не могу перестать подталкивать тебя делать веселые вещи, пока ты пьян.       Чуя впивается в него взглядом. Это правда. Он потерял счет тому, сколько раз он просыпался где-то случайно с Дазаем в том, что оказалось украденной машиной, или одетым во что-то нелепое с изрисованным перманентным маркером лицом.       Хотя Дазай действительно использует его в своих интересах, когда он пьян, это всегда просто развлечения и не сильно отличается от того, что Осаму говорит ему сделать, когда они оба трезвые.       Он знает, что Дазай, говорящий об этом сейчас, просто пытается снова поднять настроение.       Чуя поворачивается обратно к раковине, хватает мочалку, которая уже лежит под струей воды, и закрывает кран. Он отжимает ее и пытается вернуться к главному вопросу.       — Я понимаю, что теряю память после того, как перестаю использую Порчу, а не только во время нее, но я не понимаю, как это может быть связано с тем, что мои эмоции абсолютно не соответствуют действительности.       — Терпение, — Дазай машет второй мочалкой перед его лицом. — Это вопрос, для понимания которого тебе нужна остальная часть истории. Попробуй спросить что-нибудь еще.       Чуя отмахивается от его руки и наклоняется, чтобы посмотреть на ссадину от пули, которая уже перестала кровоточить.       — Что ты делаешь?       — Я собираюсь промыть твою рану и перевязать ее. На что еще это может быть похоже?       Дазай надувается.       — Значит, ты можешь позаботиться обо мне, а я не могу позаботиться о тебе?       Чуя уже начинает аккуратно счищать засохшую кровь.       — Это травма, которую я усугубил. Это серьезнее, чем вытирать сопли с моего лица.       — Которые, кстати, все еще у тебя на лице, — Осаму хихикает.       — Заткнись! Я позабочусь об этом через минуту. Кроме того, ты сказал мне, что у меня идет кровь из глаз, носа и рта каждый раз, когда я использую Порчу. Если ты можешь справиться с этим, то сможешь справиться и с моими слезами и соплями.       Он прикасается к нежной плоти, осторожно, чтобы она снова не начала кровоточить. Опухоль на грудной клетке Дазая все еще выглядит плохо.       Чуя прикусывает губу.       — Ты вчера сломал несколько ребер?       — Только одно, — подтверждает он. — Я не думаю, что ты сделал хуже перелому, если это то, о чем ты беспокоишься. Ты ударил достаточно далеко от него. Я думаю, что он просто снова болит, потому что воспаленные мышцы вокруг него не хило так отхватили.       Чуя осторожно проводит пальцами по торсу Дазая.       — Прости, что ударил тебя...       Дазай улыбается и накрывает его руку своей.       — Не волнуйся об этом, щеночек, я сказал, что знал, что ты ебнешь меня, просто думал, что удар на себя возьмет мое лицо.       Чуя громко хохочет.       — Потому что ебнуть тебя по лицу, пока ты еще не вылечил сотрясение, будет намного лучше?       Дазай поднимает плечи и руки ладонями вверх.       — Эй, я уже давно решил, что разозлю тебя в конце игры. Просто неудачное время, что я оказался ранен прямо сейчас.       Чуя закатывает глаза и идет рыться в своей аптечке. Он достает из упаковки одну из обезболивающих таблеток, которые доктор Ивата дал ему накануне, и протягивает ему. Дазай благодарит его и запивает лекарство водой из-под крана. В это время Чуя ищет бинты, чтобы замотать разорванные швы.       — Почему ты все время хочешь, чтобы я разозлился и ударил тебя? Ты всегда говоришь, что ненавидишь боль.       Дазай снова берет его за руку, когда он возвращается.       — Я уже говорил тебе почему — мне нравится, когда ты злишься на меня.       Чуя краснеет.       — Но... почему?       — Много причин! Гнев — это в в принципе-то твое поведение по умолчанию, ты корчишь самые лучшие рожи, когда действительно злишься и... ладно, твоя взяла… до недавнего времени злить тебя было единственным способом, которым я мог привлечь твое внимание к себе, — он подносит руку Чуи к своему лицу и нежно целует его ладонь, — я рад, что теперь у меня есть больше, чем один способ.       Ощущение губ Дазая на своей ладони достаточно приятно, но все прекращается слишком быстро.       — Как насчет того, чтобы закончить? Эти разговоры такие выматывающие, так что мне нужно немного больше, чем просто вода из-под крана.       Чуя заканчивает перевязывать рану Дазая и накрывает ее марлевой повязкой. Затем он умывает лицо в раковине такой горячей водой, какую может выдержать. Он чувствует себя намного лучше от свежей проточной воды, которая помогает ему быстро освежиться и прийти в себя.       Смотря в зеркало, он хмурится в ответ на свое отражение. Все вокруг его глаз такое красное и опухшее, а высокий хвост распушился и растрепался. Он начинает расчесывать их, в то время как Дазай снимает рубашку и свободные бинты на руках и шее и сворачивает их в трубочки. Чуя не знает, будет ли тот использовать их повторно или нет.       Дазай вздыхает, глядя на крупные пятна крови на ткани, которая, по всей вероятности, больше не его новая рубашка.       — Я думаю взять свою сумку и надеть что-нибудь другое.       — Подожди, — Чуя хватает его за руку и кладет расческу на полку. — Подожди здесь минутку.       Он оставляет Дазая озадаченным, прежде чем тот успевает одуматься и задать вопросы, и бросается в свою спальню.       Хотя у него есть гардеробная, Чуе все равно удобно хранить вещи в своей спальне. К тому же не просто в шкафу, а в очень элегантном деревянном комоде с ручной резьбой, подаренном ему Коё. Поверх него он положил стопку аккуратно сложенных вещей. Накахара берет верхнюю часть и отправляется обратно к парню.       — Я... — начинает он, внезапно почувствовав себя глупо из-за этой идеи, — я подумал, что, если ты собираешься чаще появляться у меня дома, тебе будет удобнее в этом. И еще, я знаю, что ты не любишь часто ходить голым...       Чуя старается не думать о об обнаженном Дазае, сплетающемся с ним в одно целое на футоне, мысли о котором так и лезут в голову, и сосредоточиться на настоящем.       — Ты купил мне пижаму? — Дазай медленно протягивает руку, чтобы взять бледно-голубую ткань, которую ему предлагают. Он осматривает сверток и вдруг смеется:       — На ней крабы и рыбки!       — Скумбрии, — поправляет Чуя с ухмылкой.       Это заставляет Дазая рассмеяться еще сильнее.       — Откуда тебе знать? Они мультяшные.       — Это для тебя, так что это скумбрия.       — Вижу в этом логику, — Осаму глубокомысленно кивает, прежде чем широко улыбнуться и наклониться, чтобы запечатлеть нежный, невинный поцелуй на его губах. — Спасибо тебе, мой щеночек.       Чуя так счастлив от этого простого взаимодействия, что отрастил бы хвост и повилял бы им, если бы это было возможно.       Он не может сказать, что эти эмоциональные качели такие уж плохие.       — Я тоже собираюсь переодеться. Моя рубашка вся в какой-то херне.       — Это из-за твоих соплей, — хихикает Осаму.       — Да я знаю! Может, ты уже прекратишь говорить о моих соплях?!       Он закрывает за собой дверь ванной и возвращается в свою комнату.       Чуя рассматривает переодевание как предлог, чтобы оставить Дазая в комнате в одиночестве. С его ужасным отсутствием контроля над собой, он не особо уверен, что будет спокойно держаться, когда увидит, как Осаму снимает штаны.       Он быстро раздевается и бросает свою грязную одежду на дно шкафа, чтобы разобраться с ней позже, и надевает мягкие фланелевые пижамные штаны, которые лежат сверху комода.       Хотя Чуя часто спит с голым торсом , он надевает простую футболку, потому что думает, что Дазай захочет снова обнять его, когда расскажет остальную часть своей истории. А, так как Накахара еще не пристрастился сопротивляться своим желаниям, мысли о чужих руках на его оголенном прессе и спине быстро переросли бы во что-нибудь другое.       Он задается вопросом, продержится ли его психическое состояние достаточно, чтобы получить шанс испытать, на что похож секс после сильных слез. Парень уверен, что, как бы экстремально ни менялось его настроение, он все равно закончит тем, что будет трахаться, как дикий зверь.       — Нет! Перестань думать об этом! — Чуя почти кричит в своей голове. — Такого рода вещи должны подождать! Дазай все равно не должен сейчас заниматься бешенным сексом, учитывая, насколько он ранен!       Дьявол с левого плеча, который подозрительно походит на Дазая, предлагает:       — Так пусть он привяжет тебя к кровати и сделает с тобой все, что захочет.       Мгновенно Чуя начинает думать о том, что он привязан к изголовью кровати, пока умоляет и отчаянно дергает бедрами в ответ на различные медленные сексуальные пытки Дазая.       — Этот ублюдок, скорее всего, кончил бы просто от того, что я потешил его эго, и оставил бы меня страдать одного, пока не захотел бы помучить меня снова… Он бы кончил прямо на меня... — Чуя прикусывает ноготь большого пальца и изо всех сил старается не хныкать, — он бы кончил на мой член...       Он начинает расхаживать по комнате и пытается думать о чем-нибудь другом, чтобы отвлечься от мыслей о своем члене, который уже полностью затвердел за те тридцать секунд, что он думал о грязных вещах, которые с каждым разом становились все хуже и хуже.       В конечном итоге он решает, что нужно заставить эмоции сотрудничать с ним. Должно сработать. Но все, с чем он готов совладать — что-то физическое, а не моральное.       Отдернув руку, Чуя быстро ударяет себя по лицу. Как только звук распространяется по всей квартире, он слышит смех позади себя.       Парень резко оборачивается и видит в дверях Дазая в его новой пижаме. Он притворяется, что пытается подавить смех рукой. Придурок.       — Какие-то проблемы?       Чуя переходит в режим унижения из-за того, что его поймали на чем-то таком глупом.       — Нет!       С другой стороны, это быстро сбило его стояк.       — Как скажешь, — Дазай снова усмехается и выходит, оставляя Чую наедине.       Он дает себе несколько минут, чтобы успокоиться, и, как бы сильно он это ни ненавидел, сосредоточиться на том, чтобы смущение пересилило его похоть, прежде чем выйти. Чуя находит Осаму в гостиной. Печенье и вино все еще стоят на столе, но теперь там покоится коробка салфеток и две бутылки воды, одна из которых уже наполовину пуста.       Чуя садится, поджимает под себя ноги и кладет голову на плечо Дазая.       — Чувствуешь что-то, что заставляет тебя хотеть обниматься? — Осаму рад услужить и обнимает Чую за спину, прижавшись щекой к его волосам.       — Не особо. Я думал, что ты, снова посадишь меня к себе на колени, поэтому не собираюсь плясать под твою дудку и продолжать с того момента, на котором мы закончили.       — Имеет смысл, но я бы предпочел начать с того, что ты уже сидишь у меня на коленях, — усмехается Дазай.       — Нет. Я только что перевязал тебя. По крайней мере, подожди немного, прежде чем снова начнешь истекать кровью.       Дазай отмахивается от него.       — У меня не начнется кровотечение снова только из-за этого. Но, если ты беспокоишься, просто повернись ко мне, закинь свои ноги на мои и оставайся сидеть на диване.       — Хорошо, — фыркает Чуя.       Когда они пересаживаются, Дазай обнимает его обеими руками и целует в висок.       — Поскольку я такой мастерский рассказчик, ты, скорее всего, снова заплачешь, поэтому я принес тебе салфетки и немного воды из помятой коробки, которая раньше была твоим холодильником.       — Да, да. Я просто надеюсь, что ты насытишься тем, что нянчишься со мной, пока я достаточно запутался, чтобы что-то тебе запрещать, — слова Чуи немного резкие, но он все равно наклоняется к прикосновениям Дазая, когда тот убирает несколько упавших прядей с его лица.       — Если под "нянчиться" ты подразумеваешь обнимать тебя, то не дождешься. Мне слишком нравится держать своего щеночка у себя на коленях, чтобы когда-нибудь насытиться этим.       Он игриво чешет Чую за ухом и охает от внезапной пощечины.       — Хватит маяться хуйней. Просто расскажи мне оставшееся. Я не хочу заниматься этим вечно.       Дазай смеется.       — Тогда в другой раз, — он склоняет голову набок и тупо смотрит в стену. — Давай посмотрим, как продолжить… Ах! Я знаю!       Он устраивается немного поудобнее.       — В ту же ночь, когда ты проснулся, Одасаку прислал мне сообщение с вопросом, как прошел мой разговор с тобой. Я позвонил ему и рассказал, что произошло, и он предложил поехать в бар и угостить меня.       Чуя перебивает его. И почему он не додумался спросить это раньше?       — Значит, Анго и Ода давно знают, что ты чувствовал ко мне все время?       — Ну, я вообще никогда не хотел говорить им об этом, — Дазай выглядит смущенным. — Это произошло случайно, когда я слишком напился и не следил за языком. Но, как только они узнали, я подумал, что могу использовать это в своих интересах.       Я решил, что для нашего партнерства будет лучше вести себя так, как будто этого поцелуя никогда не было. Они дали мне несколько советов, как справиться с этим. Никакой из них на самом деле вообще не сработал, но возможность поговорить о тебе с кем-то, не задумываясь о последствиях, действительно помогла мне немного легче переносить все это. Я, эм… Я несколько раз говорил им, каким милым я тебя считаю... — Дазай немного нервно начинает смеяться, — прости. Это произошло задолго до того, как я пообещал, что не буду называть тебя так в присутствии других людей.       Чуя резко вспыхивает ярко-красным. Он может просто представить, как Дазай сидит веселый в баре, болтая без умолку о том, какой прекрасный, по его мнению, Чуя.       Это, безусловно, объясняет странные взгляды, которые эти двое бросали на него краем глаза на протяжении многих лет — как будто они пытались увидеть то, что могло бы проявиться, если бы они смотрели достаточно долго.       — Кто-нибудь еще знает обо... всем этом? — Чуя пытается не паниковать.       — Анго слишком неуклюж и часто смущается, чтобы спокойно говорить о личной жизни других людей, и я знаю, что мои чувства к парню только усугубили ситуацию. Одасаку никогда не сплетничает о подобных вещах. Единственные слухи, о которых он когда-либо говорит, связаны с работой. Бармен, вероятно, подслушивал меня несколько раз, но он управляет мафиозным баром — он знает, что с ним случится, если он кому-нибудь растреплет. Кроме того, я всегда думал, что сплетни о подростке, который влюбился в своего партнера на работе, вероятно, супер скучные для него. Он ежедневно слышит обо всяких политических делах, целях убийств и следующих кандидатах на пост руководителя. Если бы чувак собирался рисковать своей жизнью, чтобы растрепать информацию, то мои разговоры — явно не то, за что он бы пожертвовал собой.       — Конечно то, что одного из двойного черного сильно влечет к другому, можно продать за огромные бабки. Я знаю, что есть много людей, которые заплатили бы целое состояние, чтобы узнать любую из моих или твоих тайн.       Дазай громко кричит от его предложения.       — Никто не смог бы похитить тебя! Наши враги уже пытались изо всех сил убить, но они всегда оказываются мертвыми. Ты помнишь, что случилось вчера, когда ты попал в беду — я боролся сильнее и быстрее, чтобы ты не утонул, — он прикасается лбом к лицу Накахары. — Ты не моя слабость, Чуя, ты моя сила.       Чуя уверен, что Дазай слышит, как сильно бьется его сердце. Без колебаний он прижимается губами к губам Дазая, и его ресницы подрагивают и закрываются.       Его неустойчивый ум дарует ему чувство полной эйфории. Любить и чувствовать себя любимым на абсолютном пике намного лучше, чем любой наркотик, который он только мог бы себе представить. Единственное, что может быть лучше, — это умопомрачительный секс с человеком, который вызывает в нем это чувство.       Это было бы потрясающе… Они могли бы сделать это прямо тут, на диване. О, но им нужна смазка, не так ли? Что ж, все в порядке, его спальня недалеко, и они могут избавиться от своей одежды по дороге. Он не может дождаться, чтобы увидеть, как Дазай выглядит обнаженным в постели.       Черт!       Чую резко вырывают из лестных мыслей, дергая за ухо.       — Поцелуй — это хорошо, но если ты продолжишь так прикасаться ко мне, ты не услышишь остальную часть истории, — Дазай облизывает губу там, где Чуя, по-видимому, только что укусил его.       Чуя пытается вспомнить, куда он положил свои руки, и очень удивляется, когда обнаруживает, что одна наполовину под поясом штанов Дазая, а другая уже проникает под его рубашку.       Хитрая улыбка скользит по его лицу, когда он опускает руку ниже в штаны Дазая.       — Тогда почему бы нам просто не оставить остальную часть истории на завтра? Все, о чем я могу сейчас думать, — это валяться с тобой на моих шелковых простынях.       Дазай резко вдыхает и хватает его за запястье. Он вытаскивает руку Чуи из своих пижамных штанов и умоляюще смотрит на него.       — Пожалуйста, не искушай меня. Ты сейчас не в себе. Ты поддаешься своим мыслям, которые заполонили тебе голову. Сейчас для меня заняться сексом так же плохо, как было бы для тебя, если бы я все-таки воспользовался бы тобой, когда ты был в отключке.       Его искренняя просьба действует на Чую, словно ведро ледяной воды, вылитой на голову с утра. Он не подумал о том, как Дазай может относиться к чему-то сексуальному, происходящему во время его душевных разговоров.       Чуя отводит руки назад и зажимает их под поясницей в замок.       — Прости… Я не подумал об этом...       Дазай снова обхватывает его в объятия, на этот раз таким образом, чтобы помочь Чуе удержать свои руки в ловушке.       — Все в порядке, милый. Я знаю, тебе сейчас очень трудно контролировать себя.       Он прижимается лицом к груди Дазая, чувствуя себя смущенным.       — Почему ты продолжаешь придумывать мне ласковые прозвища?       — Я ничего не могу с этим поделать! — Дазай со смехом откидывает голову назад. — За последние пару лет я составил список на три страницы из того, что хотел тебе сказать. ”Милый" просто слетает с моего языка, когда я хочу, чтобы тебе стало лучше.       — Три страницы?!       — Ну, две с половиной. Там я записал окончательные варианты, которые мне больше всего понравились... Знаешь, у меня было много времени, чтобы придумать их.       Чуя стонет.       — Тебе не разрешается называть меня ими в присутствии других людей, и я оставляю за собой право отвергнуть любое, которые мне не понравится.       Дазай сияет от его уклончивого согласия.       — Я могу согласиться с этим, коротышка.       — Это ТОЧНО в черный список.       Он хихикает.       — Да, я знал, что ты не согласишься, хотя оно подошло бы идеально.       — Ты не переубедишь меня, — щурится Накахара.       — Портишь настроение, — Дазай высовывает язык. — По крайней мере, это разозлило тебя. Я привык разговаривать с тобой, когда ты злишься. Хорошо, давай посмотрим… на чем я остановился? — Дазай щелкает пальцами. — О, точно! Итак, на этом моменте все становится серьезным и сложным, так что пока больше не перебивай, хорошо?       — Я снова буду плакать? — Чуя ненавидит это чувство. Он предпочел бы больше не проходить через это.       Дазай перекидывается через него, хватает коробку с салфетками с кофейного столика и кладет их ему на колени.       — Прости, кексик.       — Это я тоже отвергаю, — Чуя невозмутим.       — Маффин?       — Отказано.       — Пышечка?       — Серьезно?       — Песочное печенье?       — Я убью тебя во сне.       — Оу! Мне это уже очень нравится!       — Просто рассказывай уже!       — Хорошо, хорошо. Итак, как я уже говорил, я пытался справиться с помощью Анго и Одасаку, что от случая к случаю приводило к бутылке.       Это работало лучше всего, потому что я мог притвориться, что просто медленно совершаю самоубийство, вместо того, чтобы пытаться забыть тебя на вечер. Хотя были ночи, когда от алкоголя становилось только хуже...       Он качает головой с пустым смешком.       — Ну, давай просто условимся, что на следующее утро после этого я просыпался с жутким похмельем, а Анго и Одасаку в моей квартире так сильно беспокоились обо мне и о новых травмах и увечьях, которые я не вообще не помнил, как получил.       В те ночи, когда я не пил, я редко спал, а в те дни, когда я не был с тобой по той или иной причине, я постоянно находил время, чтобы чем-то занять себя.       Недели продолжали проходить в том же духе, пока примерно через полтора месяца меня не ударили ножом.       Глаза Чуи уже были на мокром месте, но когда Дазай упоминает о ночи, которая все еще регулярно всплывает в его памяти, они начинают слезиться.       Сокрушительная печаль, от которой ему приходится страдать прямо сейчас, заставляет выбиться из колеи, и он расслабляет руки.       — Я помню ту ночь... — рука Чуи касается живота Дазая через рубашку, где, как он знает, покоится шрам. — Один из моих новых подчиненных оказался бывшим из группировки, которую мы с крахом разбили во время конфликта с Головой Дракона. Я повалил его на тротуар, когда он напал на тебя. Я словил тебя, когда ты больше не мог стоять, и, когда я увидел, как сильно ты истекаешь кровью… я думаю, что, возможно, я сказал кому-то жестко разобраться с ним, но все, что я помню, это то, что я вызвал врача.       Дазай кладет свою руку поверх руки Чуи на животе.       — Его оставили в живых, и Анэ-сан позже допросила его. Ты когда-нибудь думал, что он охотился не на тебя, а просто отвлекал нас всех, чтобы подобрать удачный момент для того, чтобы ударить меня?       Чуя закрывает глаза и говорит:       — Я узнал, когда ты спал около моей палаты в лазарете. Ты спас мне жизнь той ночью, а я так и не поблагодарил тебя за это.       Теплые пальцы проводят по его волосам.       — Все в порядке. Ты спас мою жизнь, и я тоже так и не поблагодарил тебя. Я всегда думал, что мы можем просто считать это взаимопомощью, типа мы квиты, — Дазай слегка грустно улыбается. — Кроме того, то, что я получил в ту ночь, было лучше любого “спасибо".       — Я не обратил внимания на новобранца и заметил его истинные намерения только тогда, когда он подошел к нам сзади. Когда я увидел его обнаженный клинок, он подошел уже слишком близко, чтобы я мог направить на него пистолет. Я оттолкнул тебя и достал нож.       — Быть зарезанным не входило в мой список способов суицида. Но когда ты поймал меня, уложил на землю и накрыл мой живот своими руками, чтобы попытаться остановить кровотечение, я подумал, что это действительно может быть лучшим способом умереть.       Он вытирает подступившие слезы Чуи салфеткой и морщит лоб.       — Но когда я посмотрел в твои глаза, я увидел, как ты беспокоишься за меня, слышал, как ты выкрикиваешь мое имя, говоря мне не засыпать… Я не хотел, чтобы это стало последним, что я когда-либо увижу.       Я был не в том положении, чтобы уберечь себя от смерти, поэтому в моем обескровленном сознании я подумал, что лучшее, что я могу сделать, — это признаться тебе во всем на смертном одре, — Дазай издает прерывистый вздох, который звучит как смех. — Я смог только положить свою руку поверх твоей и произнести твое имя. А потом ты меня перебил и злобно сказал: ”заткнись и просто сосредоточься на том, чтобы не умереть".       Чуя ударяет его по плечу:       — Ты мудак! Ты собирался сказать мне, что любишь меня, а потом просто взять и умереть?! Я бы провел остаток своей жизни, гадая, говорил ты мне правду или просто издевался надо мной в последний раз!       — Как я уже упоминал, это было решение, принятое в условиях, не совсем подходящих для раздумываний. Позже я понял, что это было далеко не лучшее, что я мог бы сказать тебе как последние слова. Что я реально должен был сказать, так это: ”каково наконец-то посмотреть на меня сверху вниз, чиби?"       — Это, по крайне мере, было бы самым ожидаемым от тебя. Но все равно не то, что я бы хотел слышать, — Чуя морщит нос.       — Ну, да, в этом не было бы ничего удивительного, и наше партнерство закончилось бы так же, как и началось — смертью, оскорблениями и твоей рукой на моей, — он переплетает их пальцы вместе для большей выразительности.       Чуя автоматически сжимает их вместе и тихо говорит:       — Я не хотел, чтобы на этом все заканчивалось...       — Я знаю, и из-за тебя этого не произошло, — Дазай улыбается и сжимает в ответ. — И, когда я очнулся, я узнал, что это правда, потому что ты был там, в моей палате, спал в кресле рядом с моей кроватью. Ты сидел там целый день после роковой ночи, даже не переодевшись, потому что твой плащ и рубашка были в грязи, а штаны и перчатки не отмыты от засохшей крови.       Глаза Чуи расширяются. Он думал, что Дазай спал все время, пока он пробыл там. Пока доктор не разбудил его от наркоза.       Дазай уже два года знает, что он ждал, когда тот проснется, и никогда не говорил об этом ни слова?! И Чуя тоже прошел через трудности, угрожая медицинскому персоналу держать рот на замке!       — Как ты узнал, что прошло так много времени? Вдруг это была та же ночь, в которую случилась битва?       — Ты же знаешь, что на экранах медицинских мониторов отображаются время и дата, да?       Дазай саркастически приподнимает бровь, и Чуя почти протягивает руку и сбрасывает ее с него.       — Кроме того, я был в очень плохом состоянии. Даже проснувшись с такой затуманенной головой, я знал, что, должно быть, провел в операционной несколько часов. Просто не было бы возможным, что бы все это происходило в течение одной ночи.       Чуя прикусывает губу.       — Я остался с тобой, потому что это была моя вина… Это был мой подчиненный, который напал на тебя, и именно меня он и пытался заполучить. Тогда я не хотел, чтобы к любому, кто присоединился к нам из вражеского лагеря, автоматически относились с подозрением. Так что я никогда не проверял чье-либо прошлое, слепо веря преданности. Я просто хотел, чтобы у всех было столько же шансов, сколько и у меня, но именно тогда я узнал, что не все так преданы мафии, когда вступают в нее, как я.       — Я знаю, — Дазай накручивает рыжий локон на палец. — Я много дразнил тебя по этому поводу, но то, как ты относишься к людям с более низким статусом, как будто вы находитесь на одном уровне, является одной из твоих сильных сторон. Все твои подчиненные восхищаются и уважают тебя и будут делать все, что ты им скажешь, без вопросов, потому что они преданы тебе в первую очередь — ну а предатель был лишь одноразовым исключением.       — Но все равно это имело наибольшее значение. Он чуть не убил тебя.       — Но он этого не сделал. И я дожил до того, чтобы увидеть нечто удивительное, — уголки его губ озорно приподнимаются. — Когда я проснулся и увидел, что ты спишь в этом кресле, я позвал тебя по имени, чтобы попытаться разбудить. Ты был достаточно далеко от моей кровати, чтобы я смог дотянуться до тебя, поэтому я начал звать тебя чуть громче. Мой голос, должно быть, повлиял на твой сон, потому что ты начал бормотать во сне, — глаза Дазая загораются. — Ты произнес мое имя, заплакал и сказал мне не умирать.       — Я… Я что? — Чую только что ударили кирпичом по голове.       — Ты плакал из-за меня, Чуя. Ты не хотел, чтобы я умер, — повторяет Дазай. — И не пытайся переубедить меня, что это был просто сон.       Чуя чувствует, как внутри он начинает паниковать. Дазай не знает секрета, который он так долго хранил, не так ли? Нет... нет, он никак не мог узнать. Осаму в то время был на операции, и, кроме того, Накахара заперся в пустой комнате в лазарете.       — Ты знаешь, в чем заключается способность Анго? Та, которую он называет ”Рассуждение о декадансе"?       Чуя медленно качает головой.       — Ну, через некоторое время после того, как ты ушел, Анго и Одасаку пришли навестить меня, а ты чисто случайно оставил книгу, которую читал. Видишь ли, что делает способность Анго такой захватывающей и такой ценной для Портовой Мафии, так это то, что он может читать воспоминания, оставленные в предметах.       Кровь приливает к лицу Чуи. Дазай знает мрачную тайну, которую он хранит последние два года, — так же, как и Анго и, вероятно, Ода! И они тоже узнали об этом почти сразу же, как только это произошло!       Он закрывает рот Осаму рукой, надеясь остановить поток проклятых слов. Дазай щипает его за тыльную сторону ладони и хихикает, когда его ударяют.       — Почему ты так расстроен? Ты плакал всю ночь. Что плохого в том, чтобы услышать, что я знаю, что ты плакал обо мне, как ребенок?       Черт! Он действительно знает! Зачем Анэ-сан вообще понадобилось приносить ему эту чертову книгу?! Он все равно прочитал только две главы за все то время, что ждал, когда Дазай проснется.       Чуя прижимает палец к своей щеке, чтобы указать на пятно от слез.       — Ты сам сказал — это какое-то расстройство, которое я не в силах контролировать. Это был постыдный момент, слабость, которую я позволил себе, и я знал, что ты назовешь меня за это ребенком!       — Я жил все это время, ни разу не упомянув об этом, разве я не получаю поощрение и звездочку в дневник? — Дазай продолжает смеяться, даже когда Чуя пытается оттолкнуть его лицо.       — Нет! Зачем ты вообще заставил Анго использовать его способность?! Он знает, что я плакал! И держу пари, Ода тоже!       Дазай пытается увернуться от руки Чуи, которая давит ему на щеки.       — Я же не знал, что он увидит тебя плачущим. Я просто хотел, чтобы он использовал свою силу, чтобы увидеть, сидел ли ты там со мной все это время.       — Он видел, как я ревел?       — Конечно. Как, по-твоему, работает такая способность? — он визжит, когда один из шальных пальцев Чуи попадает ему в нос, и, наконец, убирает размахивающуюся руку. — Это как смотреть видео от начала до конца.       Он притягивает Чую к себе за схваченное запястье и обезоруживает его быстрым поцелуем.       — Я был по-настоящему счастлив узнать, что ты плакал из-за меня, когда думал, что я все еще могу умереть.       — Ну... — бормочет он, — я не хотел терять тебя… Именно тогда я понял, что, должно быть, считаю тебя своим другом — хотя я и не знал, что это взаимно, так как мы всегда говорили друг другу, что мы не друзья.       Дазай улыбается и снова усаживается поудобнее на диван.       — После этого я подумал, что ты тоже должен видеть во мне своего друга, но через некоторое время я начал размышлять, может быть есть шанс, что ты начнешь чувствовать то же, что и я.       Чуя подыскивает слова.       — Я не задумывался об этом.       — Но ты начал вести себя по-другому рядом со мной. Ты много чего делал для моего блага. Ты научился оказывать первую помощь, пока я еще выздоравливал.       — Откуда ты об этом знаешь?!       — То, что ты встретился с Иватой-сенсеем в другой рекреации лазарета, не сделало тебя невидимым для меня. Ты все еще был на том же этаже, что и я, ты же знаешь. Как только я поправился настолько, что снова мог ходить, я начал обыскивать все места, чтобы найти то, чем бы я смог занять себя. Я не раз видел, как ты подходишь к нему и он тебя инструктирует.       — Есть еще какие-нибудь мои секреты, о которых ты знаешь?       Если бы Дазай сказал, что знает, что ему нравится петь себе под нос, пока он готовит, швы зашить уже не успели бы.       Он ухмыляется, как капризный ребенок.       — Я знаю, что ты не наденешь ничего, кроме кашемировых или ангорских носков, ты избалованная принцесса.       Чуя отшивает его.       — То, что я не покупаю всю свою одежду по скидкам, как ты, не делает меня принцессой!       — Но ты все равно избалован, — Дазай высовывает язык.       — Если я хочу потратить свои деньги на красивые вещи, это мое дело. Не все из нас хотят жить, как бомжара, с огромными бабками на счету.       — Вообще-то я не бомжара, — Чуя бросает на Дазая скептический взгляд, и тот поправляется:       — Ладно, я думаю... э... я мог бы повесить что-нибудь, чтобы украсить стены, на свои деньги и чаще убираться.       Дазай надувается и некоторое время сидит молча, прежде чем резко притянуть Чую к себе на колени.       — Что ты делаешь? Я думал, мы придерживаемся другого плана, чтобы я не набросился на тебя и не причинял еще большего урона твоим ранам.       — Я передумал, — он кладет подбородок на голову Чуи. — Я хочу, чтобы ты был ближе. Это не причинит мне вред.       Чуя делает все возможное, чтобы снова не начать спорить по этому поводу, и устраивается поудобнее.       — Ты помнишь следующий раз, когда использовал Порчу, после того, как я исцелился от удара ножом?       Чуя пытается вспомнить.       — Это когда мы позаботились о тех тупых барыгах, которые устроили огромный нелегальный склад оружия в деревне? Тот раз, где мы плохо просчитали свои силы, и в итоге врагов оказалось слишком много?       — Да, — его руки сжимаются и снова мягко вьются вокруг Чуи.       — Что-то случилось после того, как я использовал способность?       Дазай кивает.       — В ту ночь нас сильно превосходили численностью и вооружением. После того, как ты чуть не умер в последний раз, про который я тебе уже рассказал, я не хотел, чтобы тебе пришлось переживать это снова, но другого выхода просто не было.       Я знаю, что уже говорил тебе раньше, каково это — наблюдать, как ты сражаешься, когда раскрываешь свою силу на максимум, но это завораживает… Ты разбрасываешься гравитацией, как игрушками, и все равно смеешься, что бы ты ни разрушил.       Чуя ерзает на коленях у Дазая. На самом деле ему не нравится слышать о том, насколько разрушительный он в плену своей силы. Особенно ему не нравилась часть, где он смеется, словно сумасшедший.       — В ту ночь, когда бои закончились, ты все еще витал в воздухе, бросая гравитационные шары в то, что осталось от их здания. Я не знал, как заземлить тебя, чтобы вовремя отключить твою способность. Единственное, что я действительно мог сделать, это привлечь твое внимание и надеяться, что ты нападешь на меня. Если бы я только мог это сделать, у меня бы получилось заставить тебя остановиться, пока ты не покончишь с собой.       Когда я позвал тебя по имени, ты посмотрел на меня, но вместо того, чтобы напасть, ты снова перевернул всю мою жизнь с ног на голову, обняв меня и поцеловав.       Чуя тупо смотрит на Осаму.       Затем он несколько раз моргает и глядит еще тупее.       — Ты что, издеваешься надо мной прямо сейчас?       Дазай машет руками, как будто пытаясь показать сцену, которую он видел в прошлом.       — Нет, это не так! В то время я тоже не мог в это поверить! Я подумал, что мне, должно быть, выстрелили в голову, и у меня просто предсмертная галлюцинация.       — Но... Но зачем мне было это делать?!       — Я спросил то же самое. Ты ответил мне — и это твои точные слова: "Мне понравилось, когда ты поцеловал меня. На этот раз я хотел поцеловать тебя”.       Чуя хмурится.       — Но... это означало бы...       — Ты вспомнил, что произошло, когда ты в последний раз использовал Порчу, — Дазай кивает.       Поскольку я понял в начале боя, что тебе нужно будет использовать ее, я не пострадал, а ты уничтожил нашего врага в рекордно короткие сроки, так что твое тело тоже не сильно пострадало от твоей силы. Я впервые заметил, что твои метки Порчи не исчезли, когда я отключил твою способность — они просто перестали светиться и немного поблекли.       Ты узнал меня и пришел ко мне, все еще находясь под полным воздействием. Это шло вразрез со всем, что, как мы думали, мы знаем о тебе, — Дазай медленно покачивает головой, вспоминая тот момент.       У меня было много вопросов, которые я хотел задать тебе, но первый, который пришел мне в голову: помнишь ли ты другие случаи, когда использовал Порчу. Ты смог описать каждый момент между ее активацией и потерей сознания в деталях, как будто ты только что пережил это. Но, когда я спросил тебя, ты не смог вспомнить ничего из того времени, которое было между ними.       — Ты... ты хочешь сказать, что у меня какое-то раздвоение личности?!       Чуя прижимает руки к голове. Достаточно тяжело не помнить жизнь до того, как ему исполнилось семь, но теперь ему приходится иметь дело и с этим?       Арахабаки не божественное благословение.       — Нет, не совсем, но сначала я подумал об этом же, — Дазай опускает руки Чуи вниз и удерживает их. — Ты смог бодрствовать дольше между отключением Порчи и падением без сознания, чем в предыдущие четыре раза, но ты все равно заснул раньше, чем я успел спросить тебя обо всем, что мне было нужно.       Той же ночью я пробрался в офис Мори-сана и сделал сканы всех файлов, которые он получил от Рандо-сана, а также несколько новых, которые он написал сам. Там были наблюдения за ростом твоих способностей с момента вступления в Портовую Мафию. Я бы не смог понять так много, как понял, без этих исследовательских работ.       Кое-что довольно интересное, что я узнал только из наблюдения, — твое эмоциональное состояние перед использованием Порчи переходит в абсолютно другое — вот почему ты плакал у меня на коленях из-за смерти друзей, хотя в обычной жизни и не мог вспомнить это событие.       Это заняло много времени, так как я мог задавать вопросы и наблюдать за твоими ответами только пару минут раз в несколько месяцев, когда нам была необходима Порча, но в конце концов я смог найти много ответов.       Чуе трудно сосредоточиться. В глубине души он думает, что его сверхактивные эмоции должны вызывать у него панику или злость из-за того, что он только сейчас услышал об этой огромной проблеме.       Вместо этого он чувствует… он точно не уверен… но он чувствует себя так, словно только что выпил литр эспрессо, и в груди у него все сжимается.       Он продолжает впитывать всю информацию, которую ему сообщают, и задается вопросом, не случится ли с ним ядерный взрыв.       Брови Дазая хмурятся, а губы сжимаются в тонкую линию.       — Прости, Чуя… Я смог понять это гораздо позже. Но в тот день, когда я впервые аннулировал Порчу... моя способность разрушила твое сознание.       Чуя смотрит сквозь Дазая, на стену, на здание через дорогу. Он уже не знает, где находятся его ноги, но знает, что не моргает уже несколько часов.       — Ты в порядке? — Дазай мягко трясет его за плечо. — Чуя?       В сознании Накахары он наблюдает за происходящим, как будто он кто-то другой, будучи не в состоянии обратить внимание ни на что в поле его зрения. Он хочет что-то сказать, но не может вспомнить, как говорить, и его рот просто бесполезно открывается.       — Черт, — Дазай неожиданно выругивается себе под нос. Он крепко держит запястье Чуи одной рукой, а другой нежно касается его щеки. — Я знаю, что ты слышишь меня, щеночек, так что просто слушай. Ты впадаешь в так называемую "паническая атаку". Это скоро пройдет, но есть большая вероятность, что вы захочешь драться или убежать. Просто постарайся сохранять спокойствие и не сбивай меня с ног. Тебе негде будет жить, если ты используешь свою способность.       Через несколько минут или, возможно, дней Чуя начинает тяжело дышать, и слезы снова текут по его лицу. Он чувствует головокружение и тошноту. Все слишком близко к нему — Дазай, стены, его одежда.       Он начинает извиваться на коленях Дазая, пытаясь встать.       — Отпусти меня.       Дазай выдыхает воздух, который он задерживал.       — Если тебе нужно отойти, это нормально, но я не отпущу твое запястье.       Он ошеломленно кивает и встает с дивана с помощью Осаму.       Чуя расхаживает по гостиной, пытаясь избавиться от всей нервной энергии, которая накопилась в груди, в то время как Дазай молча следует за ним, не упуская из виду.       Они идут беспорядочным шагом, кажется, целую вечность, прежде чем Чуя, наконец, ощущает, что его бешеное сердцебиение начинает успокаиваться, и он больше не думает, что потеряет свой рассудок.       Он останавливается и встревоженно качается на пятках.       — Это отстой! Что это такое?!       Дазай пытается оценить, что он чувствует, прежде чем ответить.       — Если кратно — ты перегружен страхом, и твой мозг выработал слишком много адреналина.       Он крепче сжимает запястье Чуи, чтобы ему было комфортнее.       — Когда у тебя начались эмоциональные качели, я должен был понять, что произойдет, когда ты узнаешь, что у тебя есть второе сознание… Я принимал твое обычное бесстрашие и безразличие как должное. Я должен был рассказать тебе все со временем, как и планировал.       Чуя ходит кругами вокруг него, в то время как Дазай все еще держит его за пальцы, постоянно поворачиваясь к нему лицом, терпеливо позволяя парню справиться со своим стрессом.       Накахара изо всех сил старается не обращать внимания на свои трясущиеся руки и стук в груди, чтобы получить хоть какие-то чертовы ответы.       — Что ты имеешь в виду, говоря об этом сознании? Это разве не раздвоение личности?       — Эта твоя другая сторона — все еще ты, Чуя. Просто неполная часть тебя, — Дазай уговаривает его остановиться и посмотреть на него.       Из всего, что я видел и читал в отчетах об экспериментах, которые объединили вас с Арахабаки, я понял, что в тот день, когда я впервые остановил Порчу, я стал катализатором, который случайно нарушил хрупкий баланс, который удерживает человека и бога в одном месте.       Чуя не выглядит менее смущенным, поэтому Осаму берет его другую руку.       — Ты впервые использовал Порчу до того, как кому-то из нас разрешили прочитать документы. Но после ты, скорее всего, обратил внимание на ту часть, где описывалось, как объект исследования и субъект должны объединяться в одно целое, как и ты с Богом.       Чуя резко вдыхает, и его плечи напрягаются.       — Способность, которую ты используешь, непосредственно связана с тем, что когда-то было с Арахабаки, но она не всегда была в твоем теле. Я знаю, что это трудно понять, потому что Арахабаки не существует в физическом смысле, скорее, это как другая реальность.       Дазай сжимает руки Чуи.       — К счастью, у меня было много времени, чтобы подумать о том, как рассказать это тебе. Говорю чисто в качестве метафоры — ты шоколадный трюфель.       Несмотря на серьезность их разговора и страх, который он все еще испытывает, Чуя издает прерывистый смешок, и ему приходится вытереть слюну с подбородка.       — Я шоколадный трюфель?       — Независимо от того, что ты можешь надумать, я не просто так использую это как предлог, чтобы заставить тебя смеяться. Я действительно придумал эту аналогию давным-давно, — судя по изгибу его губ, Осаму все равно хочет, чтобы ситуация приняла менее мрачную окраску.       Дазай поднимает обе руки и активно ими жестикулирует во время разговора.       — Итак, у нас есть Арахабаки, наш центр, ганаш из темного шоколада, и ребенок, который является нашей глазурью из молочного шоколада. Раньше они лежали в двух отдельных чашках, и благодаря способности нашего неизвестного объекта исследования ганаш уже изначально был сформирован в виде шара, который хотело заполучить власть. Конечно, ради одного — наилучшей формы для разрушения и использования в качестве оружия.       Как мы узнали из отчетов и собственно Рандо-сана, они еще не усовершенствовали способ перемещения своего Арахабаки в тортик, но он уже был готов к тому, чтобы покрыть собой бисквит. Но Рандо-сан побежал на кухню, нашел шарик ганаша, который он так хотел, и ближайшую миску с шоколадной глазурью и бросил их вместе, выбегая за дверь. Первоначальная реакция была катастрофической, вызвав взрыв объекта, создание города Сурибачи, частичную потерю памяти самого Рандо-сана и твою полную амнезию. Однако, спустя неизвестное количество времени, два ранее отдельных существа естественным образом нашли баланс, чтобы сосуществовать как одно целое внутри единого физического тела, в котором они вынуждены были ужиться, и так был приготовлен шоколадный трюфель, Чуя.       Чуя изо всех сил старается сохранить невозмутимое выражение лица, но ему приходится отвернуться, чтобы не рассмеяться над тем, насколько серьезным выглядит Дазай, когда читает свою диссертацию о том, как изобрели шоколадный шарик.       По крайней мере, он начал чувствовать себя лучше.       — Это была лучшая аналогия, которую ты мог придумать?       — Нет, но она понравилась мне больше всего, потому что я думаю о тебе как о чем-то съедобном.       Он многозначительно шевелит бровями, и Чуя закрывает рот.       Дазай ухмыляется его молчанию.       — Ну так вот, годы спустя я нашел этот волшебный трюфель, срок годности которого никогда не истекает. Когда я прикоснулся к нему, я не повлиял на твердое какао-покрытие, и единственное, что произошло, это то, что оно потеряло способность крошиться… потому что это волшебный трюфель.       — Ты все еще пытаешься?       — Будь спокоен — у меня так и не нашлось времени выбрать что-то более подходящее именно для смутной печали, — фыркает Осаму.       Как бы то ни было, однажды шоколадная глазурь на моем волшебном трюфеле начала таять — кстати, это ты используешь Порчу и разрушаешь свое тело.       — Я понял, спасибо, — ворчит Чуя.       — Я схватил его и положил в холодильник, чтобы попытаться сохранить, но мои пальцы прорвались сквозь расплавленную глазурь и коснулись центра ганаша, превратив сердцевину во что-то другое. Когда покрытие затвердело, снаружи оно выглядело как тот же шоколадный трюфель ”Чуя", но я не знал, что мои пальцы оставили отпечаток на внутренней части и изменили центр по сравнению с его первоначальной формой.       Чуя выгибает бровь.       — И… я мягкий внутри?       — Да, но я не об этом.       Дазай заставляет его замолчать, когда он собирается возразить.       — Я хочу сказать, что когда я коснулся тебя, когда ты использовал Порчу, я потрогал ту часть тебя, которая обычно скрыта от чужих глаз — часть, которая остается с тобой, но существует в основном на отдельном уровне реальности и ощутимо соединяется с физическим телом, когда ты высвобождаешь ее силу во время Порчи — это было сформировано этой способностью, чтобы быть оружием для правительства.       Чуя хмурится в раздумье.       — Я думаю, я понимаю, что ты пытаешься сказать.       Дазай широко улыбается.       — Реально? Я на самом деле не думал, что ты поймешь! Ты выглядишь так, будто я только что прочитал тебе вводную лекцию по квантовой физике. Может быть, позже я смогу научить тебя кое-чему.       Чуя корчит гримасу отвращения.       — Ни за что! Я даже алгебру не умею решать. Единственная причина, по которой я думаю, что понимаю, о чем ты говоришь, это то, что я вроде как чувствую это, — он на мгновение хмурится, пытаясь выразить это ощущение словами. — Иногда, когда я не обращаю внимания, у меня возникает странное чувство, как будто я выхожу из своего тела и на долю секунды оказываюсь везде и нигде одновременно. Но как только это происходит, все резко заканчивается, и я снова чувствую себя хорошо.       Глаза Дазая загораются неподдельным удивлением.       — Хорошо, это то, что мы обязательно должны подробнее обсудить позже.       — Это почти все, что нужно, — Чуя пожимает плечами.       — Без разницы, — настаивает Осаму, — я все равно хочу поговорить об этом.       Чуя просто вздыхает и соглашается, чтобы Дазай вернулся к текущей теме.       — В любом случае, — снова начинает парень, — я случайно отключил способность, удерживающую ошейник на том, что когда-то было богом, и без этого ошейника он попытался вернуться в свое более естественное состояние. Ты изучал историю Арахабаки, верно?... То, что любой может загуглить?       — Конечно, — подтверждает Чуя. — Это все, чем я занимался на протяжении нескольких лет, пока был маленьким.       — Тогда ты знаешь, что это бог разрушения, — только это самая популярная теория. Также считается, что это был бог, предотвращающий бедствия, или какой-то звериный. Никто больше не знает точно, но я думаю, что у Арахабаки было много разных возможностей, которые определяли, кем он был как существо — точно так же, как и у людей.       Чуя стучит костяшками пальцев по подбородку. Объяснение Дазая имеет смысл — даже если часть с шоколадными трюфелями была глупой — его теории звучат очень правдоподобно. Чуя не может вспомнить жизнь Арахабаки, как и свое раннее детство. Он лично не знает никаких других богов, которых можно было бы использовать в качестве примера, но можно вполне представить бога с личностью, который мог бы делать выбор.       Возможно, его человеческие черты хорошо сочетаются с тем, что сидит внутри него, немного больше, чем он предполагал.       Как сказал Дазай, гнев — его дефолт. Может быть, Арахабаки был разрушительным, потому что обычно был злым? Чуя бил Дазая кулаком и крушил кирпичные стены, когда был зол. Другие люди обычно не делали таких вещей, когда злились — они просто захотели бы ударить Осаму, но не исполнили бы это…       Тем не менее, Чуя также рискует своей собственной жизнью и конечностями, чтобы сохранить Дазая и всех остальных, кто важен для него, в безопасности, насколько это возможно. Если бы существо с божественными способностями обладало такой чертой характера, это, вероятно, предотвращало бедствия.       Дазай привлекает его внимание, положив руку ему на плечо.       — Больше нет "Арахабаки" и "хозяина". Теперь есть только Чуя.       Он широко улыбается.       — Просто шоколадная трюфельная Чуйка, которая мягкая внутри.       Чуя закатывает глаза.       — Однако, когда я касался тебя, останавливая Порчу, у тебя все еще была инстинктивная реакция на попытку снова разделиться на две сущности — рефлекторная реакция на то, чтобы освободиться от этого ошейника способности. Но, поскольку две твои первоначальные половины уже слились и стали одним целым, вместо этого ты немного изменил свой разум, — Дазай указывает на свой бок, где, как они оба знали, покоится его свежая рана. — Это немного похоже на то, как снятие швов может снова разделить порез в некоторых местах, но большая часть ткани уже срослась.       Дазай кладет руку на голову Чуи.       — Я думаю, что эти качели — это просто исцеляющая необходимость, пока твой человеческий разум снова собирается воедино, потому что они возникают в то же время, когда ты вспоминаешь что-то, что знает только другая сторона.       Чуя медленно выдыхает, и его плечи опускаются с небольшим облегчением.       — Ты имеешь в виду, ты думаешь, что я когда-нибудь поправлюсь и вспомню все, что происходит во время Порчи?       — Не только это, но я думаю, что ты сможешь контролировать себя, пока используешь ее, — Дазай одаривает его огромной улыбкой, которая теперь намного ярче, чем те, которые Чуя видел после их десерта.       Настроение Чуи поднялось, но у него все еще так много вопросов.       — Если я все еще "другой я", и эти отметины все еще на теле после того, как ты аннулируешь способность, пока я не потеряю сознание, означает ли это, что твоя способность медленно останавливает его?       — У меня есть несколько теорий о том, почему это происходит, но у меня пока недостаточно информации, — Осаму держит одну из рук Чуи в своей. — Все, что я скажу тебе сейчас, это то, что время между тем, когда я отключаю твою силу, и временем, когда ты теряешь сознание — и впоследствии метки и "другая сторона" становятся бездействующими — становится все длиннее. В последний раз, когда ты использовал Порчу, ты бодрствовал около пятнадцати минут после того, как я прикоснулся к тебе, до того момента, как ты упал, — он ободряюще ухмыляется и сжимает чужое запястье. — Однако тебе не нужно беспокоиться о своей силе. Пока я прикасаюсь к тебе, твоя способность неактивна, как и сейчас.       Чуя задумывается:       — Что произойдет, если ты отпустишь меня до того, как я упаду "замертво" на пол?       — После каждого использования Порчи ты слишком ранен, чтобы я мог подумать, что стоит рискнуть отпустить тебя, чтобы посмотреть, что произойдет, — Дазай качает головой. — Я знаю, что в конце концов мне придется это проверить, но я не буду этого делать. Если только твои травмы будут минимальны. Я не позволю тебе пострадать больше, чем это необходимо.       Независимо от того, насколько он взволнован, Чуя не позволяет своему сердцу пропускать пару ударов, замечая, насколько Осаму заботится о нем.       Вместо этого он сосредотачивается на других вопросах, которые у него есть.       — Как ты думаешь, я мог бы вспомнить свое детство или жизнь Арахабаки?       Дазай пожимает плечами.       — Эти воспоминания могли быть похоронены, или уничтожены, когда вы объединились. У меня недостаточно информации, чтобы сделать правильное предположение, — на этот раз он гладит Чую по голове более мягко. — Извини, но я вообще не знаю.       Он всегда считал, что эти воспоминания потеряны безвозвратно. В любом случае, парень не уверен, что хочет вспоминать свое детство даже как научный эксперимент.       — Анго и Ода знают об этом?       — Нет. Никто, кроме меня, не знает о твоих психологических расстройствах, — он смеется и вовремя дергается, чтобы избежать удара Чуи. — И, поскольку они не являются руководителями, ни один из них не знает о Порче больше, чем все в Портовой Мафии — за исключением того, что я рассказал им о твоей потере памяти во время и после использования ее.       — Кстати об этом, почему я вдруг начал вспоминать что-то сейчас, после того, как мое сознание было... разделено… на две части? И почему я должен помнить об этом, когда почувствовал вкус твоей крови на языке? — Чуя краснеет. — И вообще, зачем мне зализывать твои раны?!       Дазай тыкает пальцем в воздух.       — Ах! Это потому, что другая сторона, похоже, руководствуется животными инстинктами. Похоже, у тебя такой менталитет: ты зализываешь мои раны, когда я ранен, сражаюсь, когда я в опасности, чтобы защитить меня, и уничтожаешь врагов либо свирепо, либо так, будто все это игра.       Его улыбка такая смазливая, когда он опускает веки.       — Это почти тоже самое, если бы ты был волком, а я твоей самкой.       У Чуи отвисает челюсть, и он что-то неразборчиво бормочет.       Сначала он был собакой Дазая, потом его щеночком, а теперь он его самец-волк? Что это за геометрическая прогрессия?       — Ты хочешь сказать, что я похож на животное, а не на человека, когда использую Порчу?       — Нет, хочу сказать, что ты человек, у которого есть некоторые звериные повадки, — заключает Осаму. — В остальном ты ведешь себя, как человек с амнезией. Ты все еще можешь говорить правильно, ты знаешь, как называются предметы, окружающие тебя во время боя, и что они делают, но единственный человек, которого ты помнишь, — это я. Но ты просто знаешь мое имя и то, что можешь мне доверять. Ты не можешь рассказать мне, как мы познакомились, или какую-либо другую информацию, известную тебе в обычной жизни.       Щеки Дазая слегка розовеют.       — После того, как ты поцеловал меня в первый раз, ты всегда целовал меня, когда превращался в нечто устрашающее.       Глаза Чуи почти вылезают из орбит.       — Я целовался с тобой каждый раз, когда использовал Порчу?!       Оба плеча Дазая высоко поднимаются.       — Типа того?       — Ты сказал, что не использовал меня в своих интересах, пока я не могу ничего вспомнить!       Дазай хватает его за запястье, прежде чем он снова может его ударить в неконтролируемом гневе.       — Ну конечно, я этого не делал! Ты же всегда меня целовал! Я действительно пытался сказать, что тебе надо остановиться, когда инициатива первый раз изошла от тебя, но ты выглядел как побитый щеночек! Так что я просто позволял целовать себя, когда тебе было нужно.       Чуя некоторое время смотрит на него, но успокаивается. Он знает, что у него нет причин так сильно расстраиваться, — даже если Дазай крал его поцелуи — не тогда, когда он узнает об этом через сто лет, когда у них уже был даже секс.       Злиться из-за каких-то поцелуев сейчас просто кажется глупым.       Видя, что больше нет риска того, его прямо сейчас могут впечатать в стену, Дазай отпускает его запястье.       — Примерно в то же время ты начал относиться ко мне по-другому, пока способность постепенно отключалась, — он делает кавычки указательными пальцами, — но ты все равно никогда не проявлял ко мне никакого романтического интереса.       Он закрывает глаза и качает головой.       — Я пытался флиртовать с тобой, когда мы были вдвоем, но все просто шло мимо твоих глаз. Я пытался понять, будешь ли ты ревновать, и приводил девушек на одну ночь или рассказывал о них тебе, но ты всегда воспринимал это как вызов. Были даже попытки обнять тебя за плечи, как иногда делают хорошие друзья, но ты отталкивал меня.       Дазай вздыхает.       — Наконец-то я понял, что все твои чувства ко мне исходили лишь от другой стороны. То, как ты начал относиться ко мне по-другому, пока отключался, казалось, происходило из подсознательного желания защитить меня. Хотя, даже это, похоже, никогда не отменяло твоего сознательного желания ударить меня, — он невесело усмехается. — Но опять же, я бы нарочно настроил тебя против себя, чтобы ты как можно больше разозлился.       Через некоторое время я понял, что так оно и останется. Твоя Испорченная сторона целовала меня и показывала мне любовь, которую я так хотел видеть от тебя в течение нескольких минут, а остальное время мы играли в игры, пили алкоголь. Ты не давал мне умереть, а твое защитное и несколько навязчивое поведение по отношению ко мне сбивало с толку и вводило в заблуждение всех нас.       И я пришел к тому, что все сейчас идет так, как и должно быть, — быстро бормочет он. — Но несколько месяцев назад, когда ты в последний раз использовал Порчу, ты сказал мне, что тебе одиноко без меня. Я спрашивал тебя, почему ты так себя чувствуешь. Я был раньше в каждое мгновение, которое могла вспомнить твоя другая сторона, так что тебе не нужно было думать, что я куда-то ухожу.       Ты сказал, что не знаешь почему, но ты скучал по мне.       Дазай нерешительно пожимает плечами.       — За это время я начал избегать тебя, пока ты отключался. Ты встречался с той девушкой, вроде бы Аюми-сан, и я просто не мог заставить себя больше слушать, как ты говоришь о ней, или смотреть, как она вешается на тебя.       Но после разговора с твоей другой стороной той ночью я понял, что если она могла скучать по мне, когда твоя нормальная сторона не видела меня долгое время, и, если она чувствовала то же желание защитить меня, что и твоя другая сторона, возможно, я был связующим звеном между ними.       Я подумал, что если бы я мог заставить тебя осознанно почувствовать, что твоя другая сторона делает для меня, возможно, это вызвало бы цепную реакцию, которая могла бы снова расставить все точки над и.       Дазай сжимает челюсти и отводит взгляд.       — Вскоре после этого я придумал эту игру.       — Первая ее часть заключалась в том, чтобы отпугнуть твою девушку, рассказав ей, чем ты зарабатываешь на жизнь, но я не смог, потому что ты все время маячил рядом. Моим синякам потребовалось несколько недель, чтобы полностью зажить, и все это время ты со мной не разговаривал. Поэтому я не начинал игру по-настоящему, пока не предложил ее тебе той ночью в баре, когда нас послали убираться.       Он качает головой и вздыхает.       — Я так часто проигрывал, пытаясь заставить тебя обратить на меня внимание, что, когда я начал пытаться снова, я обнаружил, что мне уже стало неохота это делать. Тот факт, что твой разум, возможно, мог бы отреагировать совсем иначе, не так, как я предполагал, отсрочило первый шаг еще на неопределенное время.       Я превратил желание заполучить тебя в игру, чтобы я мог все рассчитать и распланировать. Разозлить тебя в конце должно было быть чем-то обыденным. Я всегда делаю так, когда одерживаю победу.       Но, похоже, я был прав насчет запуска цепной реакции, по крайней мере, для тебя, — его лицо избавляется от темных красок и светится от улыбки. — Я действительно твой катализатор, Чуя.       Чуя снова чувствует головокружение. Все это слишком сложно переварить. Надо было просто слушать и не перебивать, чтобы Осаму разложил все по полочкам, как тот того и хотел.       Трудно поверить, что Дазай может бояться флирта. Но если Чуя чему-то и научился сегодня вечером, так это тому, что в чьей-то душе всегда спрятано что-то, о чем не может подозревать никто.       Если Дазай чувствовал, что ему нужно относиться к этому как к игре, чтобы не облажаться, Чуя может понять, почему он так поступил.       Он не уверен, что Осаму вообще знал, как принимать решения, за которые отвечает сердце.       — Теперь я понимаю, — Чуя наклоняется к Дазаю и позволяет обнять себя. — Но с этого момента, если ты что-то захочешь сделать, не превращай это в игру. Просто поговори со мной.       Дазай прижимается щекой к волосам Чуи.       — Я так и сделаю.       Они некоторое время стоят вместе в объятиях, а потом Чуя задумывается и отстраняется, чтобы посмотреть на Дазая.       — Это… цепная реакция в моей голове? Я поэтому сразу осознал свои чувства к тебе?       — Верно.       Чуя хмурится. Что-то, кажется, не сходится.       — Или... я только что начал чувствовать то, что моя другая сторона чувствует к тебе?       Дазай медленно вдыхает.       — Когда ты так это формулируешь... похоже, так оно и есть. Да. — Он нервно прикусывает губу. — Но, Чуя, эта другая сторона — все еще ты. Стали бы твои чувства ко мне менее реальными из-за того, что ты внезапно осознал их?       В глубине души Чуя знает, что они сильные и настоящие. Они намного глубже, чем то, что он чувствовал к кому-нибудь. Однако его голова обнаруживает так много несостыковок.       — Но... разве моя Испорченная сторона не начала тебя любить только потому, что ты был единственным, кому я мог доверять? И потому что ты поцеловал меня?       Улыбка Дазая гаснет. Он отступает назад и медленно опускает руки.       — Это то, что мы никогда не сможем точно узнать… Но мне нравится думать, что ты, по крайней мере, думал обо мне как о чем-то особенном для себя, прежде чем впервые использовал Порчу, и именно поэтому ты мог вспомнить мое имя и знал, что можешь мне доверять.       Есть несколько других причин, по которым он мог узнать Дазая, и они оба знают это, но у Чуи не хватает духу даже озвучить свои предположения вслух.       Темные волосы падают на глаза Дазая.       — После того, как я понял, что твое сознание разделилось, я дал тебе обещание, Чуя. Я сказал, что если бы был способ исправить тебя, я бы его нашел. Я намерен сдержать это обещание, даже если часть тебя этого не помнит, — его плечи напрягаются, а пальцы сжимаются в кулаки. — Как только ты исцелишься… если ты веришь, что твои чувства ко мне просто навязаны твоей силой… Я оставлю тебя в покое...       Чуя потирает лицо обеими руками, разворачивается на месте и запускает руку в волосы.       Неужели он думает, что эти чувства просто навязанные?       Они определенно появились не совсем традиционным способом, но разве это делает их хуже?       Тот, кто влюбился, впервые заболев эффектом Найтингейла, наверняка скажет, что его чувства все еще правдивы.       Чуя точно знает, что в Мафии есть несколько пар, которые начинали свои отношения таким образом — застрять с раненым товарищем по команде на съемной скрытой квартире на несколько недель не редкость в их работе.       Похуй.       Как он влюбился, вообще не имеет значения.       Простая правда заключается в том, что он глубоко влюблен в Дазая, и его чувства вспыхнули гораздо сильнее, чем он когда-либо мог предположить.       Все остальное просто сложная головоломка, которую он может решить позже.       Схватив Дазая за рубашку, он притягивает его к себе и прижимает их губы друг к другу.       Чуя видит застывшие слезы в прекрасных янтарных глазах, но Дазай обнимает его за поясницу и страстно целует.       Несколько соленых капель падают на щеку Чуи, когда Осаму, наконец, выбрасывает то, что осталось от его потрескавшейся маски. Пальцы путаются в рыжих волосах, когда он отчаянно целует Чую, словно тонущий хватает ртом воздух.       Когда тот отвечает таким же жаром, Чуя понимает, что никогда не сможет найти ничего, что могло бы сравниться с его чувствами к Дазаю.       Это правильно.       Они заставляют его чувствовать себя цельным.       Конечно, маленький раздражающий голос в голове Чуи должен был сказать, что, возможно, все это навязано и что Осаму до сих пор не разобрался в себе.       Однако Накахара не думает, что нужно беспокоиться, потому что, даже если это и так, и когда-нибудь он с крахом разобьется о реальность, а затем соберет себя заново, он уверен, что Осаму успеет построить крепкий мост, который не позволит им утонуть.       Или дом из непробиваемой стали с табличкой, на которой будет написано: "Собственность Дазая. Нарушителей расстреляют на месте."       Когда их поцелуй, наконец, заканчивается, Осаму нежно обнимает лицо Чуи и прижимается губами к его лбу.       — Ты уверен, что не передумаешь?       Чуя обнимает Дазая за спину и прижимается щекой к его груди.       — Если я передумаю, тебе просто придется вернуть меня.       Дазай улыбается и осторожно целует его в макушку.       — Если мой приз — это ты, Чуя, я выиграю любую игру.