Прозрение

— Больно? Этот издевательский вопрос звучит в последнее время каждый день, и иногда не по одному разу. Чёрная Борода задаёт его, мучая покалеченную ногу. Беспрестанно напоминая Иззи о его дерзости, его жертве, своём гневе и своей милости. — Да, Чёрная Борода. Спасибо. Чёрная Борода наступает на ногу в том месте, где под грязными бинтами скрывается рана, обрушивает на неё острый конец трости Иззи, а порой даже колет шпагой. Из-за этого рана заживает очень, очень медленно. — Больно? Раньше Чёрная Борода никогда не задавал Иззи так много вопросов, связанных с его самочувствием, с его телом, с тем, что он испытывает. И куда реже касался так — не бездумно, не мимоходом, а намеренно, с жадным вниманием, с требовательным взглядом жгучих глаз. Поэтому у Иззи от этого замирает сердце и начинает оживать что-то гораздо ниже. — Да, капитан, спасибо. По ночам Иззи самозабвенно мастурбирует. Он вспоминает каждый отголосок этой боли, каждый отблеск в глазах Чёрной Бороды, каждый отзвук своих болезненных стонов. Иззи часто дрочит, нещадно оттягивая яйца, скребя ногтями по члену, чтобы вызвать в них похожую боль, а ещё чаще терзает зад, дыра которого напоминает рану на ступне гораздо больше. Он сам себе задаёт сокровенный вопрос и сам же отвечает на него. А когда Иззи кончает, он сжимает другую руку на горле. После этого — только после этого, никогда не во время — он спрашивает себя о кое-чём ещё. Интересно, как его капитана вспоминает чёртов Боннет? Уж точно не так. О нет, он наверняка мягко гладит свой торс, игриво проводя пальцами по бледно-розовым соскам и золотистым волосам в паху, а потом касается мошонки, и перекатывает яйца в ней так бережно, будто они — величайшее сокровище в мире. Лаская свой член, он никогда не царапает его и никогда не стискивает так, чтобы вызвать хотя бы предчувствие боли — нет, он погружает себя в глубочайшее, идеально правильное наслаждение. Ведь именно так ласкал его Чёрная Борода. Так ласкал его Эдвард. Эдвард, касающийся тела Стида трепетно, как пуха, как крыльев бабочки, как цветка, который распускается раз в столетие. Эдвард с затейливо уложенной бородой или гладким, как шёлк, лицом, Эдвард в дурацких рюшах и оборках, Эдвард с отвратительной медовой улыбочкой. Эдвард, в глазах которого страсть, много страсти, и огонь, много огня, но толку от этого нет, потому что этот огонь не жжёт, не покоряет, не устрашает. Он лишь плавит весь скопившийся вокруг сахар, чтобы превратить его в сладкую жижу, а потом в карамель, в которой вязнут все, кроме Иззи. Стид вспоминает именно такого Эдварда. Ему очень нравится его такого вспоминать. Эдварда, который держит его за руку. Который любовно очерчивает пальцем контур его губ. Который обнимает его на закате, пока блики томного солнца путаются в их волосах и вязнут в морщинках у глаз. Боже. Эдвард мягкий-нежный-сладкий, Эдвард уязвимый-слащавый-приторный — до такой степени, что, кажется, вода вокруг корабля, а потом и во всём море, становится сиропом, в котором незамедлительно дохнут все рыбы. Любезный настолько, что Иззи уже даже не тошнит, когда он видит это — ему хочется исторгнуть не свой обед, а самого себя с этого корабля, из этого тела, из этой жизни. Стид наверняка часто возрождает в памяти их первый раз. Каким он был и когда? Где именно ласкал недорезанного павлина Чёрная Борода, забывший последнюю гордость? Впрочем, в каких местах ни блуждали тогда его пальцы и язык, Стид, конечно, помнит это в деталях — просто потому, что такое нельзя забыть. По той же причине он помнит каждую их близость. Помнит шершавые ладони Эдварда на своих рыхлых ягодицах, его несдержанные поцелуи, его горячий член внутри себя, погружающийся в податливое тело так глубоко и так бережно, растягивающий его так сильно и так деликатно, будто Стид до сих пор девственник, несмотря на то, что они ебутся уже какой раз — десятый, сотый?.. Иззи уверен, что они не теряли время за его спиной. И уж, конечно, Стид в долгу не остаётся — он целует скулы, щёки и веки Чёрной Бороды даже больше, чем губы, он называет его такими нежными словами, какими не всякая мать называет своих детей, он говорит, что Эд безумно красивый в этом бархатном халате, с лентами, вплетёнными в бороду и волосы, с солнечной теплотой в карих глазах. Прекрасный Эдвард — и его татуированные плечи, на которых блестят капельки пота: каждую из них можно слизать, никто не запретит. Умопомрачительный Эдвард — стонущий бесстыдно, как женщина. Эдвард, который не хочет, чтобы его боялись, Эдвард, с которым можно уснуть в обнимку и видеть только хорошие сны. Вот о чём думает Стид. Он-то может себе позволить.

***

Чёрная Борода знает, какие чувства к нему испытывает Иззи — знает так давно, что за это время Боннет успел бы износить в тряпьё десятки своих кукольных костюмов, прочитать сотни книжонок и выдумать тысячи идиотских затей. Да что там, за половину этого времени Стид успел жениться, бросить жену, стать любовником Эдварда, рассориться с Эдвардом и снова сойтись с ним минимум дважды, сбежать с ним, бросить его и вернуться к жене. Пока Иззи безропотно и покорно служил Чёрной Бороде, снося его безразличие. Естественно, Иззи давно смирился. Хотя это было тяжело. Тяжело было привыкнуть, что каждый раз, когда Чёрная Борода спит с мужчиной, это кто угодно, только не он. За все эти годы возникло лишь одно обстоятельство, которого Иззи не смог стерпеть. Но теперь, к счастью, всё вернулось на круги своя. Даже с бонусами. — Больно? — Благодарю, капитан. Потом Чёрная Борода усмехается, или щурит глаза, или глядит на него тяжёлым, немигающим взором, или просто сразу отстраняется. Он отворачивается, продолжая свой путь, а Иззи представляет, как берёт в рот его член, или как считает языком пылинки на его сапогах, или как перебирает губами пальцы, или как просто просит ткнуть в рану ещё раз. Всё-таки долгая невозможность удовлетворить страсть имеет положительную сторону. У тебя отлично развивается фантазия. Иззи до сих пор не свихнулся от желания разве только потому, что в любой момент мог видеть то, о чём мечтал, как наяву. Он умел жить невозможным, умел погружаться в воображаемое на такую глубину, что его разрывало от давления — и всплывать возрождённым; умел чувствовать несуществующее как реальное. Иззи не знал, что именно поэтому он яснее всех видит Кракена. А ведь Кракен, как совершенный хищник, имеет одно ужасающее свойство. Он нападает каждый раз, когда его замечают.