***
Когда-то не было ни света, ни тьмы, лишь Великое Ничто. И не было ей радостно в своем одиночестве. Лишь горесть чувствовала она. Пустота, которой она являлась, была бесконечной, всеобъемлющей, пожирающей. Еще одна вечность прошла, но она не знала, что делать и как справиться с собой. Долго скорбела она, изнывая от тоски и одиночества. Где-то в глубине того, что было телом, сердце не выдержало более страданий и разорвалось, и она начала рассыпаться в пыль, из которой и родились новые боги. Из пыли пустоты родилось множество богов, чьих имен мы уже не вспомним. То были боги Земли, боги Воздуха и боги Воды. Им не нравилось ничто, что их окружает, и мрак, из-за которого они не могут видеть лица друг друга. И тогда все они слились в одно целое, боги и богини, в танце, полном желания наполнить этот мир чем-то, что даровало бы им возможность видеть. Их страстный танец длился еще одну вечность, и от трения друг о друга, смеха, радости и надежд родилась искра, а из нее вышло дитя, что горело всем своим телом. То был огонь. И первая и единственная Богиня Огня. В сиянии ее прекрасного тела боги узрели лица друг друга. В дар своему прелестному чаду они создали мир в привычной ныне форме, но не имел он ни имени, ни смысла, ведь это всего лишь кусок земли, по которому бежала вода и гулял вольный ветер. Тот мир был скучен Огню, и Старшие Боги решили вновь порадовать свое чадо, сделав ей новые дары. Первыми были Боги Земли. Они населили мир прекрасными статуями зверей и растениями из блестящих кристаллов, а глубоко в земле спрятали красивые металлы, коснувшись которых, их Огненная Дочь могла слепить для себя что угодно. Но это не порадовало Пламя. Второй дар принесли Боги Ветра. Они наполнили дыханием зверей и создали птиц, что порхали высоко в небесах. Принесли в новый мир ароматы, сладкие и нежные, чтобы каждый вздох дарил счастье. Но и это не порадовало Пламя. Третий дар приготовили Боги Воды. Они выпустили в реки скользких серебряных рыб и клацающих клешнями раков, подарили растениям сладкий сок, а зверям кровь, чтобы они были теплыми и грели их милое Дитя. Но и это не порадовало Пламя. И тогда Боги вновь соединили свои силы, чтобы даровать Богине Огня то, что могло бы ее порадовать, достойного Мужа. И они создали Первого Человека из песка, южного теплого ветра и алой горячей крови. Они назвали его Ферранель и отпустили его в созданный ими мир. И наконец возрадовалось Пламя, и зародились в нем первые ростки того, что ныне называют любовью. И когда настало время, Богиня Огня возлегла на брачном ложе, и в момент страсти она не сдержала своего Пламени и сожгла своего нареченного, оставив от него лишь алое, как кровь, стекло, но был он не мертв, но лишь бестелесен. Горько было Богине Пламени, и она плакала и плакала у остывающей статуи ее нареченного. Из ее огненных слез появились на земле существа разумные и похожие собой на Древних Богов, что ныне бродят по этой бренной земле, от ужасных существ, что насыщают глубины самых темных пещер, до прекрасных созданий, что живут в лесах и горах. Из чрева ее вышли два брата. Из крови своей она создала детей, подобных тем братьям, чтобы им было не одиноко править и жить в этом мире. Одного она назвала Харрад и даровала ему жену по имени Кеивир. Второго нарекла Уриа и даровала ему прекрасную Каландру. Харрад стал править югом, а Уриа — севером, и разделяло их Серое Море. Харрада нарекли Королем-Зверем за его силу и волю. Уриа стал Королем-Птицей, изящным и мудрым. Мир тогда не знал смерти, даже Боги не знали, что есть сила, способная сокрушить все то, что они создали, и не только это. Жизнь шла своим чередом, Король-Птица обзавелся детьми, а Харрад путешествовал по своим землям, оставив жену дома. И однажды в лесу, что ныне затоплен водами Наэш Джаморил, он увидел дом, свитый из стволов и ветвей плакучих ив. Там, среди зелени, жил смешной человечек. Он был седым, похожим на крючок, старичком. Мир не знал тогда ни старости, ни смерти, оттого Харраду стало любопытно, что это за создание и почему оно живет в столь причудливом месте. Старик улыбался беззубым ртом Королю-Зверю, кланялся. Он назвался За’Ахашем и сказал, что познал магию, оттого и живет далеко от всех живущих, изучая то, как устроен этот мир. Волшебник пел Харраду сладкие песни, рассказывал о том, как хорошо ему живется в мире, созданном Богиней Огня, рассказывал о севере, где правил Король-Птица, о силе и мудрости, что Уриа достиг там, за морем. В тот самый ахш, семена злого рока были посеяны в сердце юного Харрада. Он стал ходить к волшебнику и разговаривал с ним днями и ночами, и каждый такой разговор все сильнее развращал его сердце. Злоба и зависть разрастались в сердце Короля-Зверя, и однажды, когда Харрад пришел в Ивовый Дом, Старик спросил, не хочет ли он вкусить силы, что сделает его Владыкой Всего Сущего. И глупый Король согласился. Тогда Волшебник поведал, что узнал по движению небесных светил и шепоту ветра, что в Сером Море водится рыба, чье лицо подобно человеческому, и плоть ее скрывает под собой Силу, что мир не ведал, и даже Древние Боги не смогут одолеть Харрада. В тот самый миг Король-Зверь поклялся всем, что имеет, что раздобудет и вкусит плоти этой рыбы. Но, как всегда бывает в таких историях, — он поспешил. Старый Колдун рассмеялся и заповедал: наживой для рыбы должны стать глаза Короля-Птицы, и только тогда получит Харрад то, чего он возжелал так страстно. Старик отдал Харраду два ножа, выточенных из кремня, а когда Король-Зверь ушел, рассыпался листьями на ветру. Не было больше нужды шептать на ухо сыну Богини Огня, ведь он все сделает сам. Харрад встретил своего брата на мысе у Серого Моря. Уриа явился на клич брата, и они столкнулись в битве. И тогда пролилась первая кровь. И тогда случилась первая смерть. Король-Птица пал, а Харрад получил желаемое. Он вырезал глаза брата, наживил их на нехитрый крючок, что выскоблил сам, а после забросил в неспокойные воды. Удача благоволила братоубийце, он и вправду выудил из пенного моря рыбу с лицом человека. Он вкусил ее плоти, разгрыз кости, выпил холодную кровь. Глупый Харрад. Обман, что скрывался за этим грешным делом, раскрылся. В небе вместе с птицами из облаков к нему явились двое, которых он не знал. Мужчина и Женщина. То были Судьба и Смерть. Судьба обманул Короля-Зверя и заставил его разбудить притаившуюся в соленой воде Смерть. И он поплатился за свою глупость. Смерть обрекла его на вечную жизнь, а Судьба указал, что у Короля-Братоубийцы не родится никогда сына, лишь дочери, и они никогда не смогут зачать дитя. Смерть даровала Дочерям Харрада бессмертие, но не истинное. Стоило вырвать им глаза — и они умрут, стоило съесть их глаза — и можно заполучить их силу. Поклонившись Королю, они исчезли, оставив его на скале с окоченевшим и окровавленным телом брата. В мир пришла Смерть, и все начало меняться: сладость цветов сменилась на терпкие запахи гниения, тепло начало умирать вместе с зеленью деревьев, свет начал слабеть, и с ветрами пришли первые холода и первые в истории живого ночи. Так наступила первая осень. Харрад подарил миру Смерть и Судьбу, став Временем, убивающим все, что живет. Харрад бежал на север, украл вдову Короля-Птицы и изнасиловал. От этой связи в один ахш родились три Сестры, что разделили власть над этим миром: Дейрдре, Владычица Воды, чьи зрачки были похожи на песочные часы; Элайза, Королева Крови, с тремя зрачками; Ида, Госпожа Жестокости, слепая от рождения. Дочери Короля-Зверя росли и крепли, появлялись и другие дочери от других женщин и так же росли и крепли. Каждой из его наследниц доставался дар, власть над чем-то важным в этом мире. И когда настал час, Харрад и его Дочери объявили войну Древним Богам и свергли их, разорвав их тела и разбросав куски по всей безымянной земле. После пришло время Народа Птиц. Дейрдре осушила Серое море, и Дочери Харрада вырезали весь народ Короля-Птицы. Говорят, лишь Младший Принц, чье имя потерялось в истории, выжил, но с тех пор его никто не видел, и он, должно быть, мертв. Харрад разделил земли между Старшими Дочерями и наказал им править миром, у которого теперь было имя — Ферранель.***
А после были лишь огонь и тьма.***
Раннвейг поняла, что жива, когда почувствовала неспособность дышать; она начала кашлять, и вода выплескивалась изо рта с каждой попыткой сделать вдох. Мокрая и дрожащая, Дочь Харрада лежала в лодке, прислонившись к носу, несомненно, живая. Напротив сидел Бирн, такой же мокрый. Он все еще молчал, но выглядел уже не так угрюмо. Его прекрасный плащ лежал скомканным рядом с сумками, на костяной маске блестели капли воды. Очевидно, он нырнул в воду и вытащил тело Дочери Харрада обратно, на лодку. — Зачем? — наконец откашлявшись, сдавленно сказала Раннвейг. — Зачем ты это сделал? — Лучше я, чем кто-то из твоих Сестер, — спокойно ответил Бирн. — Госпожа Шандорна настояла на этом. Девушка опустила голову, посмотрев на рваную дыру в груди. Плоть затягивалась очень быстро, розовея свежим шрамом. Что странно, боли не было, совсем. — Ты видела сон? Когда шла ко дну? — Бирн смотрел на берег по левую сторону и чуть выправил чёлн по течению. — Да, — чуть помедлив, сказала Раннвейг. — Значит, Госпожа не зря пожертвовала свой глаз, — он повернулся в сторону девушки. — Хотя это было понятно и без этого. Он махнул рукой в сторону лица Раннвейг. Теперь она понимала, о чем идет речь. Тусклые глаза, а именно — четыре зрачка в одном из них были прямым доказательством его правоты. — Так зачем ты это сделал? — Раннвейг спросила еще раз, стягивая с себя прилипшую к телу мокрую рубашку. Влажная одежда не дарила тепла и была испачкана в крови. — Истина рождается в Смерти, — протянул Бирн, не поворачиваясь к Раннвейг. — Когда такие, как ты, «умирают» впервые, вы видите сон. Один и тот же, насколько мне известно. Моя госпожа настояла на том, чтобы это сделал я и как можно скорее. Он повернулся в ее сторону, вздохнул и вновь обратил свое внимание к реке. — В сумке слева от тебя лежит сменная одежда и обувь. Путь будет долгим, не обещаю, что приятным. Поэтому возьми это в качестве извинений, — Бирн снял с пояса ножны и отдал Раннвейг. — Лучше, чем драться голыми руками. — Спасибо, — неуклюже ответила девушка, взяв нож. Дочь Харрада подтянула к себе кожаную сумку и достала оттуда нечто, похожее на длинный халат кобальтового цвета, такого же цвета штаны, длинный пояс цвета умбры и славного вида гутулы. Раннвейг привстала, отчего лодка закачалась, и стянула с себя мокрые и грязные штаны. Девушка поспешила скрыть наготу новой одеждой. Ткань чуть прилипала к влажному телу, но это не делало ее хуже. Чувство сухости придавало уют, и все вокруг не казалось теперь таким мрачным. Почти полностью рассвело, таинственная дымка ослабила свою хватку, и теперь лес вокруг казался простым и тихим, не скрывающим ничего странного за своими обширными кронами и кривыми стволами. Гальн поднималась все выше, неся своим взглядом свет и тепло. Раннвейг наконец разобралась с застежками на причудливом халате, что дал ее спутник, и начинала заматывать в несколько оборотов широкий шелковый пояс на талии. Она убрала нож в образовавшийся между складками пояса карман. В гутулах лежали мотки чистой белой ткани, которыми Раннвейг замотала стопы, и скользнула ногами в сухое тепло сапог. Бирн направил лодку левее по течению в небольшую протоку, заросшую с берега камышами. Переквакивание лягушек, плеск волны под их суденышком и мягкое тепло утра отвлекали от важных мыслей. Раннвейг молчала, наконец дав себе возможность рассмотреть своего спутника поближе. До этого ей было несколько неловко от угрюмого молчания и сурового вида, но сейчас это напряжение исчезло, и ничто теперь ей не мешало. Сказать многого было нельзя. Лицо Слуги Теней было скрыто маской с человеческим ликом и капюшоном, даже волос не было видно, из прорезей глаз сочился мрак. Он был высок и крепок. Хороший боец наверняка, об этом говорили мозоли и шрамы на ладонях, до странного изящных. Челн глухо толкнулся в песчаный берег, волны весело и гулко бултыхались, отражаясь на берестяном борту радужными переливчатыми бликами. Бирн надел не успевший высохнуть плащ, выбрался из лодки, достал сумку и копье и вышел чуть дальше на сушу. Раннвейг глухо приземлилась на песок. Она осмотрелась. Тонкая песчаная коса скрывалась за камышом, торчавшим, словно пучки волос. Виды вокруг тоже отличались, золотой лес остался позади, и вокруг были заливные луга, уже начинавшие терять свою летнюю сочность. За зеленым морем костреца, пырея и канареечника вдали виднелись холмы, в которых охровыми подпалинами виднелись первые осенние деревья. — Так куда мы… — начала говорить Раннвейг, но Бирн спешно ее перебил. — Идем? Сейчас сама и скажешь. В эту сторону, — он указал рукой в сторону видневшейся вдалеке одинокой колонны. — Зачем, спросишь ты, поэтому скажу сразу — объясню позже. Пока что свыкнись с тем, что ты сделала ночью, и с тем, что видела сегодня во сне. Бирн шел вровень с Раннвейг, не спеша. Утро было в разгаре, где-то в траве шуршали мыши, жужжали уже проснувшиеся насекомые. Откуда-то издали эхом раздавалось пение, протяжное и веселое. Колонна, издали казавшаяся небольшой, все росла и росла по мере приближения к ней. Это было колоссальное сооружение, воистину. Фуст, выточенный из черного гранита, был украшен витиеватыми письменами, похожими на причудливую вязь кружков, точек и прямых линий. Массивная база, скорее напоминавшая огромную лестницу, вела к телу. Мелкие сорняки как-то смогли пробить гранит и пестрели зелеными пучками в щелях между плитами. Капитель же была из белого мрамора, и на ней, как на пьедестале, возвышались статуи трех женщин, стоявших спиной друг к другу. Тот, кто сотворил это чудо, был настоящим мастером. Одна была облачена в легкое платье, скорее напоминавшее шелковую простынь, ее волосы были распущены, а в глазах сияли два огромных аквамарина. Она стояла с поднятым в руке кубком в сторону востока, куда вела извилистая тонкая тропка, начинавшаяся от колонны. Вторая была облачена в платье с настолько широкими и длинными рукавами, что они были завязаны в узел, длинный платок был обернут вокруг шеи и закрывал всю голову. Три камня шпинели блестели в ее каменных глазах, ее руки были вскинуты и указывали на запад и юг, на раскинувшиеся вокруг поля, леса и долины. Третья была в кожаном доспехе и указывала в сторону севера мечом из обсидиана, где вдали виднелись горбы горных хребтов. Глаза ее были закрыты повязкой. — Моровой Столб, — сказал Бирн, когда они подошли достаточно близко. — В легендах говорится, что в этом месте Харрад решил, как разделить в нашем мире власть. — Кто соорудил это? — спросила Раннвейг, подняв голову. — И зачем мы здесь? — Не думаю, что это кто-то помнит, — отрезал Бирн. — В этом месте граничат три великих королевства. Хойд, земли Иды, Королевы Жестокости — он показал на деву с мечом, — Киларак, страна Дейрдре, Королевы Воды, — на деву с кубком, — и Назалиар, владения Элайзы, Королевы Крови, — на ту, что стояла с распростертыми руками. Нам нужно побывать во всех и представить тебя каждой из них. Бирн кивнул в сторону скульптур. — Но зачем? — девушка напряглась. Эта затея казалась ей безумной. Ее пугали мраморные лица и их блестящие глаза. Бирн покачал головой, будто смеялся. — Sei'Niin, — с усмешкой сказал он. — Когда я бросил тебя в реку, я думал, что ты умрешь. Можно сказать, надеялся. Но ты жива, стоишь тут и задаешь удивительно глупые вопросы, — он повернулся к Раннвейг и больно схватил ее за предплечье. — Ты — Rann'Vaegh, Несущая Пламя, Дочь Харрада. Каждая из твоих Сестер захочет убить тебя, вырвать твои глаза и сожрать их, словно это две сочных виноградины. Встреча со Старшими — это возможность получить покровительство одной из них, ровно как и возможность занять свое место в этом мире. Я согласился вести тебя вперед только потому, что моя Госпожа решила, что так будет правильно. Не разочаруй меня, дочь Харрада. — Не разочарую, — отчеканила Раннвейг, чувствуя, как где-то очень глубоко внутри ее мыслей вспыхнула злость. Ей не было приятно такое обращение, особенно от этого и без того язвительного человека. — Мы идем на восток. На мгновение Бирну показалось, что в пустых серых радужках девушки блестнуло янтарное пламя, а Раннвейг увидела, как тень, что сочилась из маски, отступила лишь на мгновение, обнажив пронзительный взгляд глаз цвета полыни.