Письма [на тот свет]

       Андуин знал, что свет может быть опасным.        Знал это ещё до того, как побывал в краю вентиров, где небеса были затянуты вечными облаками, а в пустоши выходили хотя бы с зонтиками. До того, как пробирался в чужие рассудки по дорогам, проторенным бездной. Жрецы должны были знать и о ней тоже, и Велен не умалчивал о темноте, скрытой в любом живом существе. В конце концов, света не бывает без тени. И чем длиннее тени, тем ярче свет.        Он старался не думать о возвращении. Делать вид, что пути назад нет. Но это не помогло. Андуин и прежде понимал, что игнорирование проблемы не приводит ни к чему хорошему, но у него не было сил на что-то иное.        Паника не помогала тоже. Он волновался обо всех, но тревожность эта была приглушённой, будто он точно знал, что всё с Азерот теперь будет хорошо. Не может не быть, в самом деле. (Он оберегал её и от самого себя в том числе).        Андуин попытался пересилить себя и сломался там, где только начал срастаться.        Он вспыхнул сверхновой — так прозвенела Зе’Рали, о которой Андуин знал (сложно было побывать в Грехопаде и хотя бы не почувствовать её присутствия), но перед которой никогда не представал. Ему казалось, что Наару мгновенно услышит его фальшь и... и ничего хорошего из этого не получится. Да, в Тёмных землях от него не ждали того, что он будет королём, что он будет тем, кто не умеет ошибаться, но он был здесь гостем. А гости не должны были... не должны были устраивать переполох, едва собравшись уходить.        — Видели бы вы нашу армию, когда мы обрушили на Ревендрет весь праведный свет, горящий в наших душах... — звенела Зе’Рали, и Андуин слышал её, конечно, слышал, но не мог перестать смотреть на свои руки.        Брокерша будет в порядке. Даже если бы она не была конструктом, у жителей Тёмных земель были особые отношения со смертью. Но всё же... что он сделал? Сможет ли свет откликаться на его фальшивый зов, как прежде, или всегда будет непредсказуем, как молния в грозу? И почему... почему бездна... почему тьма откликнулась после куда охотнее?        Андуин сжал и разжал пальцы. Кем был он без своего жреческого основания? Что сказал бы Велен, увидев его таким, тенью прежнего себя?        Тенью. Как иронично.        — Андуин Ринн, — мягко прозвенело совсем близко, и он резко поднял голову и сразу же прищурился.        Даже тут, под тусклыми небесами Грехопада свет Зе’Рали был мягким — Андуин не мог представить, что когда-то он мог разить, подобно копьям.        — Чего ты боишься, дитя?        Он не помнил, задавал ли ему кто-нибудь в Тёмных землях этот вопрос. Его подразумевали тысячу раз, скрывали за сотней «как дела?», но никогда не спрашивали прямо. Этого избегали все, кто его знал. Этого избегали и незнакомцы тоже.        Ближе всего к этому подобралась тишина между строчек в измазанных чернилами и пеплом письмах. И, может быть, редкие, многозначительные паузы от Сильваны, которая на самом деле хотела, чтобы этот вопрос задали ей. Андуин этого не делал, потому что не хотел ответной любезности. Он сбежал от этих вопросов на тот свет, разве этого недостаточно?        Андуин открыл рот. Закрыл его. Отвёл глаза, потому что свет Зе’Рали был невыносим. Слишком знакомый. Слишком далёкий.        Вздохи Наару походили на затянувшуюся ноту — словно кто-то не успел вовремя убрать с клавиши палец.        Зе’Рали обратилась к замершей на почтительном расстоянии Клейе — она вызвалась сопровождающей, и Андуин до сих пор не мог понять, как к этому относится. Была ли это личная просьба Арбитра, потому что он мог доверять своей старой подруге? Впрочем, что бы сделал сам Андуин, если бы на территории его государства появился готовый в любой момент взорваться жрец? Уж точно не оставил бы его руки без верёвок. Наверное.        Он снова пропустил всё, что Зе’Рали прожурчала его конвою. Но он всё продолжал вспоминать жар света на живом металле, а после — заклубившуюся под пальцами тьму, вязкую, почти осязаемую. Заставившую огонёк брокерши загореться ярче.        — В твоей мелодии нет фальши, Андуин Ринн, — прозвенела Зе’Рали так громко, что он вздрогнул и снова поднял на неё взгляд. — Уж мне-то ты должен поверить. Я — часть Вселенской Песни. От меня бы такое не укрылось.        Возражения защекотали ему язык.        «Тогда почему я не чувствую себя целым?». «Почему всё ещё слышу тишину там, где её не должно быть?» «Изменится ли это когда-нибудь?»        И то, что сложнее всего было сдержать: «Не уверен, что смогу привыкнуть к тому, каким становлюсь».        Стоило ли привыкать вообще? Или проще было остаться и не идти вперёд? Но даже Тёмные земли не позволили ему стазиса: он вскипел, как послушник, впервые столкнувшийся с мощью Мироздания. Никто бы не стал такого учить.        Когда Андуин оказался в Экзодаре, он был прилежным и внимательным. И почти никогда не терял контроль — ни над собой, ни над другими (и о последнем Велену знать было не положено, хотя Андуин подозревал, что Велену многое было известно).        — Я тоже когда-то считала себя сломанной, — добавила Зе’Рали так тихо, словно признавалась в чём-то страшном. — И не была готова предстать перед своими сородичами. Вернуться к ним значило увидеть своё кривое отражение — ту, какой я больше никогда не стану.        Андуин не смел отвести от неё взгляда. Он давно понял, что всем свойственны самые разные чувства, и богиня, которая чувствовала себя... слишком иной, не должна была его удивлять. Но разве не думал он о том же? О том, что больше не сможет помещаться в приготовленные для него рамки. Никогда не сможет надеть свои старые доспехи, которые теперь лишь напоминали о том, что под плотью любого льва скрывается оскал смерти. Никогда больше не будет тем маяком, каким привыкли его видеть остальные.        — А теперь? — прохрипел он жадно, надеясь услышать ответ, который решил бы всё, но понимая, что этого не будет.        Зе’Рали ведь всё ещё была здесь, не так ли?        — А теперь, — прозвенела она так аккуратно, словно кто-то где-то едва коснулся вселенских струн. — Я понимаю, что ничего не происходит просто так. И я вернусь к ним однажды... но пока нужна здесь.        Андуину не было места в Тёмных землях — как бы приветливо к нему тут не обращались. Насчёт этого он не смел врать даже самому себе.        — Я остаюсь здесь, да, но мной больше не руководит страх, — продолжила Зе’Рали. — Я точно вижу свою цель. И тебе, Андуин Ринн... тебе стоит найти свою.

***

      Он остался в Ревендрете: в одной из свободных каменных ниш на нижних ярусах Грехопада, так далеко, где его могли найти, разве что, случайно попавшие не в тот поток летучие мыши. А утром, когда на горизонте пролились сквозь серые тучи несмелые лучи солнца, Андуин написал письмо.       Всего пару строк, признание, которое он не был готов сообщить никому, но которое виделось любому, кто бросал на него взгляд.       «Боюсь, я безвозвратно сломан».       А несколько неспокойных часов спустя Андуин вернулся в Орибос и сделал то, чего никогда не ожидал сделать.        Попросил Сильвану прервать свою вечную службу в Утробе и явиться в Арденвельд.

***

       Первой появилась Дори’Тар — прошуршала крыльями над его головой и устроилась на спинке одного из стульев, когтями вырезав на ней новый узор. Вряд ли Королева Зимы этому обрадуется. Впрочем, она может этого и не заметить — порой казалось, что её не заботит ничего, кроме семян в спящем саду.        Сильвана прошла за совой — лёгким шагом следопыта, но достаточно громко для того, чтобы Андуин её услышал. Дань вежливости от королевы королю.        Она замерла в нескольких метрах от него и скинула с головы капюшон: серебро её волос всё больше отливало золотом. Кривое отражение собственной шевелюры Андуина, которая словно вобрала в себя все зимние холода, до которых только смогла дотянуться. Побитая морозом пшеница. Никаких драгоценных металлов.        Он молчал — не потому даже, что не мог найти слов. Андуин был уверен, что Сильвану уже посвятили в его вспышку: слухи о смертных разлетались по Тёмным землям быстрее ветра. Все знали о том, в каком их позабытом уголке отдыхает Кадгар — хотя Андуин подозревал, что «отдых» был неумелым эвфемизмом для поиска тайных знаний. Верховный маг Кирин-Тора выглядел, как человек, который не умел отдыхать — но которому не повредило бы этим умением овладеть.        Андуин молчал, потому что не был уверен, стоило ли ему произносить то, что он задумал.        — Я даже боюсь представить, что такого могло случиться... — прохрипела Сильвана. — Что штормградский король сам взыскал аудиенции...        Она вдруг осеклась — будь в ней меньше такта, она бы ойкнула. Она не хотела напоминать ему о короне, но делала это всякий раз, как они встречались.        — Прости, львёнок. Я...        — Мне нужно, — Андуин приподнял подбородок и чуть сдвинул брови. — Чтобы ты научила меня стрелять.

***

       Это было предлогом. Но лишь с одной стороны.        Сильвана была — и оставалась — в первую очередь следопытом, и во вторую — или ещё какое-то там число, явно не походившее на единицу — банши. В её горле всё ещё булькала бездна — может, именно из-за неё и появилась в её голосе эта лёгкая хрипотца. Но ещё её руки всё ещё крепко сжимали лук, и стрелы её всегда попадали в цель.        Лишний лук в Арденвельде нашёлся быстро. Андуину пришлось перепробовать несколько, прежде чем Сильвана чуть менее неодобрительно нахмурила свои длинные брови и объявила, что «этот сойдёт». Королю следовало пользоваться луком, сделанным специально для него — она не сказала этого вслух, но это было видно по тому, как она косилась на лёгкую дугу лука, которым с Андуином с радостью поделился один из фавнов.        Когда он отпустил тетиву, которую не натягивал много лет, — с тех пор, кажется, как отправился к Велену, ещё до того, как впервые почувствовал на пальцах теплоту света — и поводил плечами, занывшими с непривычки, Сильвана как-то странно выдохнула. Не могло ведь всё быть так уж ужасно? С мечом Андуин управлялся куда хуже, а уж это Сильвана наблюдала из первых рядов, когда он пытался удержать в руках Шаламейн. Наследие своего отца, слишком тяжёлое, слишком несбалансированное и в ужасном смысле чуждое. Шаламейн в его руках стал идеальной метафорой годам его правления: стоило оставлять его за спиной и использовать как проводник, в самом деле.        — Не думаю, что мне нужно тебя учить, — Сильвана наконец заговорила — не выдержала вопросительного взгляда.        Андуин промолчал, но чуть изогнул бровь.        — Где ты..? — начала было Сильвана, а потом вспомнила, кто был его наставником. Ещё один король-лич. Это ли не смешно. (Это было совсем не смешно).        — Я не брал в руки лук с тех пор, как выбрался из пещеры Ониксии, — выпало изо рта Андуина прежде, чем он успел поймать эти слова.        — Ты стреляешь, как человек, — отозвалась Сильвана после непродолжительной паузы.        — И это плохо?        — Всего лишь предсказуемо, — Сильвана успела скинуть плащ и колчан и выглядела теперь крайне непривычно. — Но что я должна...        Андуин заложил ещё одну стрелу — и позволил теням стечь на неё с пальцев. А потом выстрелил.        Попал в самый край мишени — стрелять в деревья в Арденвельде казалось кощунственным. Тени взвихрились вокруг древка, а потом беспомощно рассеялись в вечных здешних сумерках.        Он не стал ждать — взял следующую стрелу. Помешкал немного, а потом чуть лучше упёрся ногами в землю...        Стрела пронеслась над поляной сияющим лучом, снесла половину мишени и упокоилась в ближайшем водопаде.        Андуин обернулся.        Сильвана смотрела на него так, как порой смотрела на Дори’Тар — с осознанием того, что ей от неё не избавиться. И с толикой радости от того, что она всё же не одна.        — Ты неправильно стоишь, — Сильвана встала рядом, и Андуин только теперь заметил, насколько она выше. И тут же продемонстрировала, как нужно стрелять: она попала в обугленные остатки выжженой светом стрелы, застрявшей в камнях за водопадом — в чём Андуин убедился только после того, как с превеликим трудом до неё добрался.

***

       Гневион бы посмеялся над ним.        Сказал бы, что тот слишком буквально воспринял звон Наару. Что «цель» не может ограничиваться деревянными расчерченными кругами на деревянной мишени.        Гневион посмеялся бы над ним, но не остановил. Может, сопровождал бы его на стрельбище и отпускал шпильки со своего обставленного со всеми удобствами угла: Гневион расположился бы под деревом на расшитом яркими нитями покрывале. С собственной вышивкой в руках: удивительно, но последний (бывший последний) чёрный дракон любил работать руками. Он не успел рассказать, где научился этому, даже в письмах, но это была наверняка занятная история, которую следовало бы услышать вживую.        Может, Гневион задружился бы с Теотаром — исключительно ради чая. Чем прянее, тем лучшее.        Иногда Андуину представлялось, что его сопровождали Левая и Правая. Они появлялись в воображении Андуина немного расплывчатыми: в Штормград Гневион возвращался один, без своих привычных телохранительниц, но он упоминал их в письмах. Прибавилось ли на них шрамов? Была ли Правая всё так же молчалива, а Левая — всё так же тяжела на подъём?        Иногда к несуществующему Гневиону подсаживалась Телия, которая тоже не скупилась на шпильки — Болвар бы оценил. Иногда это была Джайна. И даже Генн.        Андуин так привык к своей воображаемой аудитории, что ощущал на себе фантомные взгляды и ёжился под ними. Изредка оглядывался, потому что ему казалось, что его окликают.        Если Сильвана что-то и замечала, то тактично обходила это что-то стороной.        Теперь она выныривала из Утробы так часто, как только могла. Она мало говорила, но много показывала       Её бездна тоже была песней. Песней, которая всегда казалась Андуину ужасной: полной боли и скорби. Банши не пели — банши плакали. Но это не делало их песни менее песнями, а их ноты — фальшивыми. Тёмные ноты оставались нотами. Светлые ноты могли звучать ужасно. Стрелы рано или поздно попадали в цель.

***

      Андуину мешались волосы.        Даже собранные в привычный хвостик или свитые в косичку, они всё равно мешались: щекотали шею, стоило только Андуину поднять лук и прицелиться. Щекотали вместе со взглядами его невидимой аудитории, порой надоедая ему так сильно, что он бросал лук в сверкающую фиолетовую траву и падал следом, сосредотачиваясь на дыхании и стараясь успокоиться.        В тот день, когда Андуин получил ответное письмо, он явился на стрельбище коротко подстриженным — с привычными прядями, которые можно было заправить за ухо. Убрать наверх. Но с открытой шеей. Сильвана подняла брови, но ничего не сказала.        Письмо бросила в него Дори’Тар — от неё Андуин ожидал этого меньше всего. Но знакомый чёрный пергамент стукнул его по макушке и упал на плечо. Сова оказалась такой же меткой, как её пленница. (Подопечная?)        Он перекинул лук через грудь и поддел пальцем тетиву — ему нужно было держаться за что-то, пока он распечатывал конверт.        Андуин пробежался глазами по посланию — всего пара строк, отражение его последнего письма — и не сдержал смешка.        Он чувствовал, как на языке Сильваны танцует вопрос, но не стал на него отвечать.        «Хорошо, что я теперь неплохо разбираюсь в механизмах — хотя и не уверен, что мои умения в самом деле пригодятся».        На прямые ответы Гневион был, кажется неспособен. Но и это Андуину в нём нравилось. В конце концов, он давно научился читать между строк.