Не шипи

Антон идет по лагерю с охапкой стрел, которые насобирал, собственно, на стрельбище, хоть это и не его работа. Вообще сегодня по расписанию ни у кого утром не было тренировки с луком, но кто ж остановит этих энтузиастов. Он сам бы ни за что не стал тренироваться в свободное время, но у него и нет великой цели стать вторым Гераклом или хотя бы Перси Джексоном. Навстречу ему идет Милохин, хотя «идет» — слишком яркая характеристика для человека, который пошатывается и болтает руками, словно пытается удержать равновесие. Сегодня он такой не первый: видимо, вчера в бассейне была секретная вечеринка, о которой, разумеется, знает весь лагерь, включая Пашу. Милохин еще, дурак, совсем не умеет притворяться, весь в отца. — Как жизнь молодая? — со смешком спрашивает Антон, и тот поднимает на него покрасневшие похмельные глаза и показывает большой палец. Говорить он, видимо, не в состоянии. Будь Антон чуть более жесток, он бы всех сейчас вывел на зарядку, а потом — еще и на прополку грядок. К счастью ребят, он относится к подростковым попойкам с пониманием, к тому же всевозможные наказания — это прерогатива Арсения. Как же всем повезло, что тот сегодня занят, иначе бы уже бежали бы полосу препятствий, причем по лесу. Антон сваливает стрелы в кучу у оружейного сарая — потом даст кому-нибудь задание разобрать их на целые и треснутые — и идет к дому. Из-за приезда Эда и Егора настроение приподнятое, несмотря на усталость от недосыпа: из-за детского плача они почти не спят. Это можно было бы восполнить сексом, но и его уже давненько не было, так что инкуб внутри него похож на разварившуюся сосиску. Впрочем, они прекрасно знали, на что идут, когда брали Аню. Ничего, скоро в лагере начнутся каникулы и можно будет уехать на дачу к родителям. Мама посидит с Аней, а они с Арсением смогут побыть вдвоем: в лесочке прогуляться, на речку сгонять — главное не наткнуться на местных, которых чересчур впечатлят змеи на голове. Он заходит в их маленький, но такой родной преподавательский домик, и удивляется царящей там тишине. Эд сидит в кресле-качалке, из-за покупки которого Антон называл Арсения дедом не меньше месяца, и держит Аню на руках — спокойную Аню. Та смотрит на своих же змеек и пытается ухватить их крошечными ручками. — Что? — на всякий случай шепчет Антон. — Ты ее успокоил? Наш верещащий пердящий монстр стал тихим ангелочком? Аня поворачивает голову на его голос, и Антон быстро отводит взгляд. Поначалу он частенько «каменел» на несколько секунд, когда пеленал ее или кормил и имел неосторожность глянуть в глаза — сейчас такого уже не происходит. Конечно, невозможность спокойно посмотреть на дочку ранит, но он привык, к тому же Арсений делает много фото: на него ее взгляд не действует. — Немного водки — и проблема решена, — хрипит Эд, но Антон закатывает глаза, зная, что это пиздеж. — Да татухи, Тох, — он вытягивает руку над Аней и заставляет татуировки светиться синим пламенем, — дети их обожают. Антон бы очень хотел посмотреть на лицо Ани, увидеть ее восторг от светящихся рисунков, но он не позволяет себе скосить взгляд. — И всё? Мы ее по лекарям таскаем, думали, что это газы или зубы режутся, а ты ей просто татуировки показал? — Это ж не просто татуировки, да и я не просто чувак с улицы. Она через меня мать чувствует, наверно. Ну, — он указывает взглядом в пол, — там. Антон с ужасом ждет того момента, когда придется рассказать Ане о смерти ее родной матери. Да, ее не убили, это был несчастный случай, но ребенку такое просто так не объяснишь. Ее мать «парализовывала» туристов и грабила, пока один из них не сориентировался вовремя и не выстрелил в нее. И всё бы ничего, огнестрельное оружие не вредит существам, но выстрел откинул ее назад, она запнулась и разбила голову о камень — и пала в Тартар. Так глупо и так трагично. О том, что у нее был маленький ребенок, узнали уже позже. И теперь всё, что Антон может — это лишь показать ей ее детские, самые ранние воспоминания о матери, которых, разумеется, недостаточно. Он не знает, что было бы с Аней, не вырази Арсений желание удочерить ее: для детей-существ, оставшихся сиротами, приютов нет. Особенно для горгон, к которым обычному человеку и подходить опасно: не только из-за взгляда, но и из-за яда змей. — Эй, не загоняйся, — говорит ему Эд, сажая малышку к себе на колени — она по-прежнему заворожена его рукой. — Это пройдет, потихоньку. Вы ее семья. — Не знаю, — вздыхает Антон, подходя ближе, и аккуратно берет Аню на руки так, чтобы случайно не заглянуть в глаза, — я даже успокоить ее не могу. Так себе папаша. Аня, к счастью, не начинает плакать, она просто причмокивает, ловит одну из своих змей и тянет в рот — Антон осторожно отодвигает ее маленькую ручку от лица. — Брось, все хорошие родители считают, что постоянно лажают. Я тебе так скажу, за годы своего геройства и вообще путешествий я одно понял: детей надо просто любить и принимать. Типа, это самое главное, остальное хуйня. — Но мы никогда не заменим ей мать. — Так и не надо. Людей вообще, знаешь, нельзя заменить, но это ж не значит, что не надо быть рядом. Антон опять вздыхает и целует Аню в макушку, между змеек. Хорошо, что они уже привыкли к нему и не кусают, а то в первые месяцы он весь ходил в укусах. И это еще повезло, что у маленьких горгон они не смертельно ядовитые — и всё же ничего приятного. — Арс сильно переживает, — делится он. — У него же, ты в курсе, так себе отношения с матерью. Боится, что с Аней будет так же. — Не будет. Если у него любви на ораву взрослых оболтусов хватает, то на дочь тем более хватит. Я б тут уже ебнулся… ой, сорян. — Хорошо, что Арсений не слышал. — Антон присаживается на диван, а Аню сажает на колени, слегка покачивает ногами — она еще в том возрасте, когда от такого приходят в восторг. — Как у вас с Егором? — Да мы тут съехаться решили вот, прикинь. — Серьезно? — удивляется Антон: эти двое не так давно встречаются, хоть и знакомы много лет. — Класс, я за вас рад. Он предложил? — Ага. Я сначала затормозил, яйца помял, а потом думаю: мы оба герои, и так времени ни хуя, ой, ни фига вместе не проводим, так хоть дома будем видеться. Сам не понял, как так получилось, что я в него въебался… бля, в смысле блин. — Как говорит мне Арс, если она вырастет матершинницей, то из-за тебя. — Он снова покачивает ногами, жалея, что «по кочкам, по кочкам, по маленьким лесочкам» ей пока рано — но ничего, еще дорастет. — А я тебе рассказывал, что мы с Арсом еще в лагере спорили, что вы будете встречаться? — Да раз сто рассказывал. Но в те годы он, типа, — Эд крутит пальцем у виска, — с такими загонами был. Я предлагал помочь, но как тут поможешь, когда человек сегодня планирует уйти в монастырь, а завтра решает жениться и нарожать детей. — Да, штормило его сильно, — кивает Антон. После выпуска, если так можно назвать его преждевременный уход из лагеря, они с Егором как-то неожиданно заобщались: много переписывались, созванивались. В то время Егор действительно метался из стороны в сторону, пока окончательно не засунул в долгий ящик мысли о личной жизни и не переключился на героические дела. Годы спустя он принял себя, понял, что никакой он не неправильный и не бракованный, а брака и, главное, любви заслуживает, как и все люди. И вот тогда, на дне рождения Арсения, они с Эдом встретились вновь — и всё сложилось. Получается, в каком-то смысле Арсений насчет них был прав, только в датах ошибся. — У вас как? — переводит Эд тему. — Не надоели еще друг другу? — Не, тут бы, наоборот, побольше времени вместе проводить. А так то он с детьми тренировки проводит, а я с ребенком сижу, то наоборот. Но с ним не соскучишься, ты же знаешь. Недавно решил, что нам капец как нужно по утрам заниматься йогой. Варнаву попросили с Аней посидеть, вышли на лужайку, Арсений, естественно, весь такой грациозный, я корячусь — дети мимо проходят, ржут. Весело, в общем. — Да уж представляю. Не сретесь? — Так, по мелочи, как все. Из-за работы в основном, не можем детей поделить. Есть там у нас парочка самородков, которых Арсений склоняет к геройству, а я, естественно, к эрмии. — А дети чего хотят? — Они хотят бухать и трахаться, Эд. — Антон косит взглядом на Аню, которой интереснее обслюнявить свою руку, чем пытаться понять смысл разговора. — В смысле веселиться и заниматься всякими непотребствами. Но эрмия хотя бы безопасна… безопасней. — Ну ты сравнил жопу с пальцем, — фыркает Эд. — Одно дело мяч по воздуху гонять, а другое — людей спасать. Разные всё-таки занятия, ясное дело, что и риски разные. — В этом и проблема. Не знаю, есть у меня ощущение, что Арсений переносит на них свои загоны. В глубине души он жалеет, наверное, что не стал героем. — Брехня. Я точно знаю, что он никогда не жалел. — Сознательно — да, подсознательно — черт его знает. Возможно, если бы не я, если бы он не боялся, что я буду переживать или вообще с ума сойду, если с ним что-то случится… На середине фразы дверь домика открывается, и в проеме появляется Арсений — он вездесущ и всегда появляется вовремя. Кожа у него покрасневшая и влажная, пятна воды остались и на светлой футболке — видимо, он только из душа. Аня при виде него тут же начинает елозить так, что чуть не падает с колен — Антону приходится перехватить ее покрепче, чтобы не навернулась. — Как у вас тут дела? — Арсений улыбается, подходя ближе и протягивая руки к Ане — та изо всех сил тянется к нему в ответ. — Иди сюда, моя малышка. — Просто болтаем, — отвечает Антон, передавая ему дочку. Оказавшись на руках, Аня тут же хватает первую попавшуюся арсеньевскую змею: они, конечно, поинтереснее собственных. Мария, как и остальные, терпит детский садизм с железным спокойствием и даже не оголяет клыки. — Обо мне сплетничаете? — Конечно, все кости тебе уже перемыли. — А где этот? — небрежно уточняет Эд, но в его «этот» всё-таки проскальзывает нотка любви. Эта парочка еще на той стадии, когда конфетно-букетный период уже прошел, но отношения пока не стали привычными. — Тренируется еще. Решил в одиночку мечом помахать, вспоминает светлую юность. — Пойду к нему, что ли, компанию составлю. Потом сходим пожрем чего-нибудь? — Договорились. Смотри детей мне там не пугай, — с фальшивой строгостью говорит Арсений. Эд подмигивает им и уходит, на прощание по-мальчишечьи легонько дергая Аню за змейку. Она чуть не начинает по привычке плакать, просто потому что может, но Арсений вовремя успокаивает ее. — Она ела? Какала? — Кормил полчаса назад, подгузник менял чуть раньше. А ты как, покакал? — Ха-ха, — хмуро отзывается Арсений: запоров у него давно уже нет, закончились тогда же, когда закончилась и нервотрепка, но Антон всё равно исправно интересуется работой его кишечника. — Тебе бы в комики. — Как потренировались с Егором? — спрашивает Антон, как ему кажется, спокойно и без подтекста, но сам же слышит подтекст в своем голосе. — Безудержно совокуплялись в теплице весь час. Он взял меня прямо в тыквах, а потом мы, уставшие и разгоряченные, перекусили огурцами, — рассказывает Арсений с ухмылкой, которая с годами совсем не изменилась, и Антон одаривает его мрачным взглядом. — Не ревнуй. На меня давно уже не действует его любовная аура. — Она не может не действовать. И я не ревную, просто беспокоюсь немного. — Всё в порядке. — Арсений, осторожно придерживая Аню одной рукой, второй ерошит его волосы. — Я люблю тебя, ты же знаешь. И даже если бы я хотел заняться с ним всякими плохими вещами, ты в курсе, что он не по этой части. — Успокоил так успокоил, Арс. Аж камень с души упал. — Я бы и так не стал, — посмеивается тот. — Просто говорю, что если бы и хотел, то это невозможно. И что это на тебя нашло? Не помню, чтобы когда-то давал повод для ревности. Но если тебе не хватает острых ощущений, то могу начать двигаться в этом направлении. У меня тут целый арсенал, — хмыкает он, — влюбленных в меня малолеток. Оценил каламбур? — Оценил, оценил. И нет, спасибо, острых ощущений мне в лагере и так хватает… Прости, правда, перегнул. Я знаю, что ты ничего и никогда. — Это потому что мы давно не вязали? — виновато уточняет Арсений, а Антон еле сдерживает смех: эта его привычка заменять «плохие» слова при ребенке — просто умора, какой же чудик. — Может быть, вязания мне правда слегка не хватает. Но я понимаю, что с ребенком особо не повяжешь. — Ну, ты всегда можешь воспользоваться тетрадью вязания, — подкалывает Арсений. — Очень смешно, грибочек. — Ладно, прости. Я тоже соскучился по вязанию, — вздыхает он. — Хотя, если честно, между вязанием и сном я бы выбрал второе. Уже недели две живу на автопилоте и молитве. — Давай я посижу с ней, а ты полчасика поспишь? Как раз до обеда? — Нет, давай наоборот: я посижу с ней, а ты поспишь. Ты и так с ней весь день и ночью вставал два раза. И выглядишь так, как будто тебя недавно пытались утопить. Антон поднимается с дивана, и Элайза, пользуясь возможностью, тянется к нему и лижет его в щеку, куда совсем недавно его чмокнул Арсений. Всё-таки из всех арсеньевских змей она его любимица, хотя вслух бы он это ни за что не признал. — Арс. — Что, рогалик? — Ты жалеешь? Я имею в виду, что не стал героем. Арсений поднимает брови, явно удивленный таким внезапным вопросом, но следом прищуривается: догадывается, что дело в разговоре с Эдом. — А я надеялся, что вы говорили о том, как Аня обкакалась в ванне… Я ведь уже говорил, что никогда не жалел. Почему ты всё еще об этом думаешь? — Потому что иногда мне кажется, что ты сам об этом думаешь. Когда смотришь на всех этих детей, у которых впереди еще столько всего… — Эй, ты меня совсем стариком считаешь? — ворчит Арсений. — У меня впереди еще тоже много всего. И не называй их детьми, какие они дети? — По сравнению с нами они дети. И ты уходишь от темы. Арсений закатывает глаза, и Антон почему-то вспоминает, как лет пятнадцать назад у того от подобного закатывания закатилась линза. Иногда он забывает, что когда-то взгляд Арсения вынуждал его валяться без движения: сейчас он не может даже вспомнить, каково это. С тех пор так много изменилось. Да, они всё еще в лагере, их домик по размеру не сильно больше общажной комнаты Антона, а на потолке в спальне Эдом заботливо приклеен плакат с Девой Марией, и всё-таки теперь всё иначе. У каждого появилось дело, которое он любит, а их отношения стали крепче, ближе и интимнее. И Аня, конечно, хоть и вносит хаос в их жизнь, делает ее лучше. Антон, пожалуй, счастлив, и он не сомневается, что Арсений тоже, что бы тот сейчас ни сказал — это немного успокаивает. Тот, подумав, бросает на Аню взгляд, словно не уверен, достаточно ли она взрослая для таких взрослых разговоров. — Не жалею, — спокойно произносит он. — Конечно, иногда я думаю о том, какой могла бы быть моя жизнь, как бы я мог повлиять на чужие жизни… Я действительно считаю, что работа героя важна, но… — Он снова замолкает, видимо, переваривая новую, только что появившуюся в его голове мысль. — Пожалуй, учить будущих героев тоже важно. Я люблю то, что я делаю, и я люблю тебя, Антон. И в тот момент, когда Посейдон тебя спас, я расставил для себя приоритеты. И никогда не сомневался в своем решении, — он вдруг хитро улыбается, давая понять, что тема закрыта, — даже когда ты наклюкался и уснул в уличном туалете. Антон смеется, хотя ему до сих пор стыдно. К счастью, он хотя бы ничего не помнит из того вечера, кроме начала застолья, иначе бы стыдился еще сильнее. Это был первый раз, когда Арсений приехал в деревню к Антоновой бабушке и познакомился с ней и с его родителями — Антон так переволновался, что и не заметил, как перебрал с вишневой настойкой. Судя по рассказам, из туалета его вытаскивали всей семьей, а он еще и выходить не хотел и цеплялся за «унитаз», то есть за деревянный ящик, его заменяющий. — То есть ты ни о чем не жалеешь? — Я жалею, что не купил когда-то биткоины и не заказал то сетчатое платье со стразами из коллаборации Меган Фокс и Буху. Но о нас — нет, никогда. Антон хочет спросить о том, зачем Арсению сетчатое платье, если тот никогда не носил платья, но решает, что это, в общем-то, совершенно неважно — и просто целует его, приобнимая вместе с Аней.