Не шипи

Так как накануне вечером будильники никто и не думал заводить, они просыпают. Антон и не пытается успеть на первую пару, справедливо расценив, что это знак судьбы. Арсений же ругается, натягивая штаны, которые вчера во сне скинул куда-то на пол, и улепетывает в свою комнату, чтобы переодеться и надеть линзы: рассказывать всем о том, что его паралитического взгляда больше нет, он не планирует. Антон же неспешно встает и собирается хотя бы на вторую пару, то есть на тренировку стрельбы из лука, чувствуя себя абсолютно счастливым. Вроде бы ничего не изменилось, всё так же, но в то же время абсолютно иначе: просто тот факт, что теперь они с Арсением вместе, меняет всё. Раньше они тоже вели себя так, будто встречаются, но не встречались же, а сейчас — встречаются. Антон повторяет это в мыслях столько раз, что слова теряют всякий смысл, но радоваться не перестает. Тренировка проходит неплохо, хотя он и попадает в мишень от силы половиной стрел. Но зато в конце к нему подходит Арсений и прямо при всех предлагает встретиться в столовой на обеде, а потом просто берет и целует — Антон от шока теряет не только дар речи, но и способность двигаться, поэтому тупо стоит истуканом до того момента, когда Арсений не скрывается за холмом. Когда он приходит в себя и смотрит вокруг, то обнаруживает, что все в не меньшем шоке — чуть ли не рты пооткрывались. Нурлан присвистывает и спрашивает: «Вы что, теперь вместе?», на что Антон после секундной заминки отвечает: «Да». После этого на него начинают смотреть иначе: кто-то с интересом, кто-то — с уважением, большинство — с удивлением, и в их глазах читается явное: «Что Арсений в нем нашел?». Так на него смотрели и тогда, когда он только начал встречаться с Ирой, но все быстро привыкли, а значит, и тут привыкнут. А если нет, то скоро всё равно каникулы — за сентябрь как-нибудь смирятся. Такие взгляды преследуют его до середины следующей пары теоретической тактики боя, а потом, после перерыва, всё вдруг меняется. Да, по-прежнему косятся, по-прежнему перешептываются, но уже иначе — Антон не понимает, как именно, но просто чувствует. И, как назло, сегодня рядом ни Эда, ни Макара, у которых можно прямо спросить, что за херня происходит: они сейчас на других занятиях. Когда после пары проходящий по коридору Журавлёв хлопает по его плечу и бросает уважительное «Молодца!», всё становится еще более непонятным. Журавлёв — не тот человек, который порадовался бы за него и Арсения, да и почему «молодца»? Потому что сумел охомутать популярного парня? Нет, что-то здесь не сходится. Антон идет в столовую, чтобы поговорить об этом с Арсением, и на полпути до него доходит: тетрадь. Он ведь вчера оставил ее на столе, а дверь в его комнату теперь всегда открыта, так что туда может зайти кто угодно. Возможно, зашел не кто угодно, а как раз Арсений, чтобы забрать какой-то из своих учебников, и даже если он и не знает, что это за артефакт, по корявой надписи «Тетрадь секса» на обложке догадаться несложно. Особенно учитывая, сколько имен внутри. При мысли, что Арсений мог увидеть там не только свое имя, но и имя Ксюши, и подумать совершенно не то, Антон покрывается холодным потом. Он бежит в столовую, чтобы нагнать Арсения там, но там его нет. Минут десять он ждет под косыми взглядами, как под перекрестным огнем, а потом устремляется к дому, к комнате Арсения. Прежде чем подняться на второй этаж, он забегает к себе и ожидаемо обнаруживает, что тетради на столе нет. Зачем-то он даже поднимает учебники и разгребает хлам в поисках, хотя и так понимает, что ничего не найдет. Убедившись, он делает глубокий вдох и направляется к арсеньевской комнате, по пути стараясь убедить, что ничего страшного не случилось. Это всего лишь недопонимание, он сейчас поговорит с Арсением и всё объяснит. Подойдя к нужной комнате, он тянется к дверной ручке, но, так и не коснувшись, сам себе качает головой и просто стучит. Дверь открывается практически сразу, но на пороге возникает не Арсений, а Эд — очень злой Эд. Сторонний бы человек не понял, что он зол, потому что он выглядит спокойным, но Антон знает: именно в показном спокойствии он страшен, как сам Аид. — Привет, — брякает Антон, стараясь заглянуть ему через плечо и понять, в комнате ли Арсений. — А Арс тут? — Так, Тох, свали, — выплевывает он, хотя на его лице не проскальзывает даже тени эмоций. — Ты мой бро, я за тебя въебу любому, и я знаю, что тут шо-то не так и пахнет писюнами, но щас я хочу разбить твою башку, как арбуз, и насрать внутрь. А я могу это сделать, так что беги. Попозже перетрем, лады, но ща греби отсюда, пока я держусь. — Эд, — раздается из комнаты голос Арсения, самый чудесный голос на земле, но сейчас такой невыносимо, сердцережуще усталый, — я сам поговорю с ним. Арсений подходит к нему сзади и старается отодвинуть с прохода — Эд сопротивляется несколько мгновений, они безмолвно спорят взглядами, но побеждает Арсений. Он без линз, а Эд не упал на пол, и в сердце Антона теплеет надежда: его всё еще любят, не всё потеряно. — Привет, — здоровается Арсений, закрывая за собой дверь и прислоняясь спиной к косяку. Он выглядит даже не злым, а вымотанным и смирившимся. Его змеи свернуты в клубки так, что головы или не видны, или отвернуты — Антон никогда их такими не видел. — Арс, я всё объясню. — Он тянется к его плечу, и Арсений позволяет себя коснуться: не дергается, не отступает. Но он и не реагирует, словно безжизненная статуя, а это еще хуже, так что Антон убирает руку. — Я не спал с ней, я просто… — Это неважно, — перебивает Арсений. — Ты с ней не спал, это какая-то ошибка, ты просто дурак, который не подумал — без разницы. Но ты записал в тетрадь мое имя, — он усмехается, — хотя знал, что это для меня значит. И как… черт, — он цокает, — я даже злиться на тебя не могу, потому что ты мне ничего не должен был. И всё равно злюсь, потому что… Серьезно, Антон? Ты вот такой человек? — Какой? — не понимает Антон. — Какой я человек? Арс, я просто дурак, правда не подумал, и я же не знал, что всё так обойдется, думал, что это всё прикол. — Прикол? — сухо уточняет Арсений. — Надеюсь, тебе смешно. То есть я… — Он тихонько рычит и сжимает кулаки, но затем резко выдыхает, словно отпустив приступ злости. — Я знаю, что ты меня любишь. Я знаю, что всё было по-настоящему. Но теперь мне кажется, что я тебя совсем не знаю. Неужели ты один из этих… — Кого? — Придурков. Но это всё тоже неважно, я не хочу это обсуждать. И вообще ничего больше не хочу, не хочу, чтобы ты убедил меня, что это в прошлом, что ты ступил, а на самом деле у нас всё будет хорошо. Слишком много рисков, это того не стоит. — Но вчера ведь стоило, — растерянно говорит Антон, не в силах поверить, что вот так всё может закончиться. Нет, так не должно быть, как угодно, но не так. — Вчера я был идиотом. Это был отходняк после задания, эйфория из-за победы над грифоном, что угодно еще. Я не думал, просто творил, что в голову придет. Прости, я не должен был тебя обнадеживать, мне очень жаль, — произносит он так, словно ему не жаль. — А теперь уходи, пожалуйста, у тебя вроде история искусств сейчас, а мне надо кое-что сделать перед заданием. — Заданием? Но как? Ты же только вернулся. — А ты думал, герои убивают грифона и потом прохлаждаются полгода? — Арсений ухмыляется, обычной своей ухмылкой, той самой, которая когда-то бесила, потом умиляла, а теперь делает так больно, что у Антона в горле образуется комок. — Это финальное задание, моя дипломная работа, так сказать. — Но ты… — Антон не может сказать «ты не можешь», потому что Арсений еще как может, вчера же смог. Но отпускать его на задание сейчас кажется чем-то ужасно неправильным — как минимум отпускать одного. — Я пойду с тобой. — Нет, не пойдешь. Даже если бы я хотел взять тебя в помощники, мы должны были бы минимум месяц тренироваться. А я, как ты понимаешь, всё равно не хочу. Всё еще стоя спиной к двери, он нажимает на ручку — Антон было тянется его удержать, но понимает, что это бессмысленно. Он так и остается стоять перед уже закрытой дверью, смотрит на деревянные прожилки, покрытые кое-где облупившимся лаком, и не может поверить, что это всё. Его не отпускает ощущение, что они еще могут всё решить, только надо поговорить, но как это сделать, если Арсений не хочет. Насильно мил не будешь. Антон думает постучать снова и попробовать обсудить всё хотя бы с Эдом, но так и не решается — просто разворачивается и идет на улицу. На историю искусств ему плевать, Ляйсан Альбертовна всё равно поставит ему зачет за красивые глаза и пару шуток сверху. Ноги сами приводят его на тот холм, с которого он обычно наблюдает за тренировками Арсения. Сейчас внизу тоже тренируется несколько человек, но тот манекен, которого всегда лупит Арсений, стоит покосившийся и одинокий — Антон чувствует себя как-то так же, разве что он чуть симпатичнее, и то не факт. Он сидит прямо на траве, пытаясь придумать какой-то выход, потому что он определенно есть. Учителя и в школе, и в лагере ругали его за отсутствие инициативности и всяких стремлений. Теперь же он не знает, стоит ли просто принять обстоятельства, как обычно, или надо бороться? — Шаст! — зовет его Макар, и Антон оборачивается — видит поднимающегося к нему по холму друга. Они общались буквально вчера, но как будто бы вечность назад: из-за своей лжи насчет тетради Антон отдалился. Каждый раз, когда он разговаривает с Макаром, ангел на плече совестливо вздыхает: «Он же друг, а ты напиздел ему, еблан». Ладно, может быть, это и не ангел, но если так говорит черт, то это еще хуже. — Я тебя ищу везде, совсем уже замаялся, — сообщает Макар, подходя к нему. Он и без того огромный, а если смотреть снизу вверх, то настоящий великан — аж солнце собой загораживает. — Ты как вообще? — Да как-то хуй знает. Ты уже в курсе всего, да? — Антон отводит взгляд. — Извини, что соврал. Мы с Арсом договорились, что я никому не расскажу, вот я и… сам понимаешь. — Шаст, это ты извини. — Макар с кряхтением садится рядом. — Это ж прикол был. Я думал, ты поведешься, потом поймешь всё, поржем вместе. А ты вон оно че. — Прикол? — не понимает Антон. — Ясное дело, что прикол. Я решил, что ты еще тогда понял, когда типа потерял, — он делает пальцами кавычки, — тетрадь эту. Подумал, мало ли, застыдился пацан. Кто же знал, что вы со змеенышем сошлись. Хотя насчет Ксюхи я что-то так и не догнал. Антона уже начинает подбешивать то, что он постоянно чего-то не понимает. — Так, Илья, — так он обращается к нему только в особенные моменты — пока таких не было, но сейчас точно наступил, — я не соображаю. Ты можешь объя… Он не успевает договорить, потому что замечает Ксюшу — вернее, сначала он ощущает зловещую ауру человека, готового выпотрошить кишки перочинным ножом, а уже потом ее саму. Она стоит далеко, за тренировочным полем, виден только ее силуэт, но Антон чувствует на себе испепеляющий взгляд, от которого становится не по себе. Она продолжает стоять, не двигаясь и явно смотря в их сторону, и Антону ничего не остается, кроме как бросить Макару «ща вернусь» и побрести к ней. За всей этой драмой с Арсением он как-то упустил, что Ксюше тоже прилетело и часть людей в лагере, видимо, считает, что они спали. Вряд ли она в восторге. Спускаясь с холма, Антон с удивлением осознает, что вообще ни разу не слышал, чтобы она с кем-то спала. Даже про поцелуи, тисканья на вечеринках и «почти, но не» не слышал, хотя она ведь суккуб, это странно. — Привет? — подойдя, неуверенно здоровается он с ней. — Я сразу скажу, что не надеялся с тобой переспать. Точнее, я надеялся как раз с тобой не переспать. Ксюша поднимает брови, а затем одним взглядом указывает в сторону пустующей беседки. Несмотря на то, что с одной стороны та скрыта пышным деревом, со всех остальных сторон она просматривается отлично, но Ксюшу это, видимо, не волнует. С другой стороны, еще бы ее это волновало. Он идет за ней, как осужденный к виселице, и смотрит на завязки ее платья на спине — возможно, на них она его и повесит. И в то же время страха у него нет, только неловкость, что из-за его тупости Ксюша оказалась крайней. Надо было сжечь тетрадь, сука, надо было сжечь ее еще месяц назад. — Зачем? — присев на лавку, спрашивает она и достает откуда-то — Антон понятия не имеет, откуда: платье у нее обтягивающее — сигаретную пачку. — Не думал, что кто-то узнает. Я вообще планировал уничтожить эту тетрадь. — Решение отличное, ты молодец, — говорит она с явным сарказмом, выуживая откуда-то еще и зажигалку. — Что же ты так не сделал? Она вынимает из пачки сигарету и прикуривает — Антону тоже хочется курить до сладкой горечи на языке, но, во-первых, он не рискнет просить у нее сигарету. Во-вторых, он не рискнет курить в лагере вот так, посреди бела дня, не такой он смелый. — Это долгая история, — оправдывается он. — Прости, забыла, что ты очень занятой человек. Тогда кратко расскажи мне, зачем вписал в эту тетрадь меня и Арсения, раз не думал, что кто-то узнает? Разве не в этом весь смысл этой тетради? — В том, чтобы кто-то узнал? — Конечно, для конченых это же достижение, — в ее тоне очевидно прослеживается, что Антон — тоже конченый, он и не отрицает. — Хвастаются друг перед другом тем, кого и сколько раз удалось завалить. Почему-то мне казалось, что ты не из таких. — Я не хвастался… — начинает Антон, но конструктор в голове наконец начинает строиться в подобие если не замка, то хотя бы кривой башни. — Ксюш, а что это вообще за тетрадь? — просто интересуется он. Она выдыхает дым и лишь потом смеряет его тем взглядом, которым смотрят на хомяка, который обосрал собственное колесо, но продолжает в нем крутиться. Впрочем, она смотрит так на всех, кроме Кати, вне зависимости от того, что люди говорят или делают. — Ты спрашиваешь мое личное мнение о ней? — Нет, я спрашиваю, что это за тетрадь на самом деле. Потому что, кажется, я тупой и всё это время воспринимал ее не так. — И как же? — Это же не артефакт, который заставляет людей трахаться с тобой, да? Типа, ты записываешь туда имя человека, как в «Тетради смерти», только он не умирает, а трахается. Ксюша давится дымом и закашливается, но прокашляться не может, потому что еще и смеется, причем в прямом смысле до соплей. Это, видимо, смешит ее еще сильнее, и весь образ надменной суки разваливается на глазах — Антон просто сидит и хлопает глазами, как дурак. Хотя он и есть дурак. — Бля-я-я, — тянет она, вытирая нос, а потом стряхивает с лавки упавший сигаретный пепел: сама сигарета уже валяется на земле, — очень смешно. Шастун, ты же не серьезно? — Вообще-то серьезно. — То есть ты считал, что запишешь меня в тетрадь — и я с тобой потрахаюсь? — Нет, я хотел проверить, сработает ли тетрадь. Мне надо было знать… — Антон вздыхает и кладет локти на столик, который от этого пошатывается — впрочем, не сильнее, чем его кукуха. — Сначала я записал туда Арсения, просто по приколу. А потом он пришел ко мне тем же вечером и предложил переспать, сам. Естественно, я поверил в тетрадь, а ты бы не поверила? — Я бы не стала записывать ничье имя в тетрадь. Тем более если бы считала, что это какой-то там артефакт, который заставляет людей спать с тобой. Ты же инкуб, зачем тебе это? Ты и так мог его соблазнить. Антон не хочет рассказывать тайну Арсения о том, что тот был девственником, да это и неважно: у него всё равно никогда не возникало мысли его соблазнить. Ладно, может быть, мысль и мелькала, но намерения точно не было. — Я же сказал: по приколу. Не думал, что что-то получится. А когда он пришел, просто охуел, потому что он… он был таким… не было похоже, что артефакт на него как-то подействовал. — Потому что он и не подействовал. Шастун, нет никакого артефакта. Эта тетрадь — тупой секс-дневник. — Ксюша делает паузу на то, чтобы достать новую сигарету, а у Антона всё свербит от желания ее поторопить. — Идиоты и некоторые идиотки, — зажав сигарету между зубами, она прикуривает, — записывают туда тех, кого им удалось трахнуть, когда хотят похвастаться. Они это обсуждают между собой, подробности рассказывают, соревнуются. Иногда делают ставки на кого-нибудь. Кому удалось его первым в тетрадь записать — тот и победил. Она затягивается дымом, а Антон ощущает себя так, словно бесконечно летит вниз, как Алиса в кроличьей норе. Он с трудом переваривает тот факт, что записал Арсения в тетрадь, словно хотел всем показать «вот как я могу», словно считал это победой, которая заслуживает похвалы. И это при том, что Арсений еще в первый вечер сказал, что не хочет спать с теми, кто просто стремится «трахнуть змеюку» и «поставить галочку в списке достижений». Ему самому от себя становится мерзко. Вот почему Арсений спросил: «Ты вот такой человек?». Антон не такой человек, он не хочет быть таким человеком. Он вскакивает с места, намереваясь уже рвануть обратно к Арсению, как вспоминает, что разговор, вообще-то, не закончен. — Ксюш, ты меня прости, — тараторит он, — я вообще всем скажу, что я еблан, а у нас ничего не было, и вообще… — Да плевать мне на это, — пожимает она плечами. — Я здесь до конца сезона, а потом никогда больше не увижу всех этих ебланов. — До конца сезона? Но ты тоже только в прошлом году сюда пришла, тебе еще год, как и мне. — И что? — Ксюша поднимает на него полный пренебрежительного недоумения взгляд. — Катя заканчивает в этом году, а я не вижу для себя смысла во всей этой ерунде с маханиями мечом. Я в юридический подала документы, с сентября учеба. — А что, так можно? — Антон и не задумывался о таком варианте: если сказали отучиться два года — значит надо отучиться два года. — А что они сделают, сожгут меня, как в средние века? Да уж, в Средневековье суккубов принимали за ведьм и сжигали на кострах. Странно, но инкубов никто не трогал, несмотря на то, что у них вырастают рога, в отличие от женщин, у которых лишь цвет глаз меняется на черный. — Логично, — кивает Антон, по-прежнему потрясенный новостью о том, что можно просто взять и уйти из лагеря, если всё равно не собираешься связывать свою жизнь с божественным предназначением и не боишься риска жить среди людей. — В общем, еще раз прости меня. Я пойду? — Я тебя не держу. Антон уже делает шаг на ступеньку, но вдруг оборачивается. Он думал об этом и прежде, мимолетно, но никогда не решался спросить: не было повода. Его и сейчас нет, но… — Слушай, а если не секрет… Как ты справляешься? Ты же суккуб, а я никогда не слышал и не видел, чтобы ты была с кем-то, вы просто ходите вдвоем с Катей и… А, понятно. Он мог бы и раньше догадаться, что ответ на этот вопрос столь прост. Он чуть не брякает глупость вроде: «А я думал, что вы подруги», но вовремя понимает, что одно другого не исключает, а как раз наоборот, и было задумывается, а может ли называть их с Арсением друзьями, но сам себе мотает головой: нет времени думать сейчас о таких вещах. Антон бежит обратно к дому, чтобы поймать Арсения, пока тот еще не успел пойти делать свои важные дела перед заданием, но за углом сталкивается с ним буквально нос к носу. Отлетев метра на полтора, Антон бегло осматривает его и отмечает: отсутствие линз, кольчугу, меч в ножнах и спортивный рюкзак, который вместе с кольчугой смотрится забавно, только вот веселиться что-то совсем не хочется. — Ты что, уже на задание? Но ты ведь сказал, что тебе надо успеть сделать какие-то дела? — Пришлось отложить, — сухо отзывается Арсений, обходя его и ускоряясь в сторону ворот, но Антон припускает за ним. — Арс, подожди, нам надо поговорить. Всего две минуты, я всё объясню, а потом иди. — У меня нет времени. — Стой. — Антон хватает его за руку, заставляя остановиться, и Арсений замирает с очень злым взглядом, но даже так лучше, чем когда этого взгляда совсем нет из-за линз. — Арс, я не прошу меня простить или понять. Я просто не хочу, чтобы злость помешала тебе на задании. — Боишься, что я умру и так и не узнаю чего-то? — холодно интересуется он, а Антона как молнией ударяет — и Зевс тут совершенно ни при чем. — Нет… — Он об этом даже и не думал, но сейчас задумывается: если это выпускное задание, значит оно сложнее прошлых, а сложнее — значит опаснее. — Арс, на кого ты идешь? — На двух драконов. И одна трехметровая, без учета хвоста, огнедышащая ящерица крайне опасна, а две — тем более. А если вспомнить про огромные острые зубы и здоровенный шип на хвосте, то становится еще страшнее. Антон вспоминает, как Арсений рассказывал об ожоге, который нанес ему дракон, и волосы на затылке встают дыбом. — Я иду с тобой, — выпаливает он быстрее, чем успевает подумать — уже второй раз. — Ты сошел с ума? — мрачно уточняет Арсений, словно действительно допускает такую возможность — Антон и сам не уверен, что в своем уме. — Никуда ты не пойдешь. Ты с мечом, как обезьяна с гранатой. — Я возьму кнут, а не меч, с ним я хорошо управляюсь. И я могу как-то помочь, отвлечь их или хотя бы вызвать помощь, если тебя ранят. — Нет, ты остаешься. — Арсений выдергивает свою руку и, развернувшись, шагает к воротам. — Я не хочу переживать о том, как бы тебя самого не ранили, это будет меня отвлекать. Еще твоего трупа мне не хватало. — Я согласен держаться в стороне! — Антон не отстает, он готов вцепиться в Арсения зубами, как собака в штанину, если придется. — Подожду тебя в лесу или там на каком-нибудь пригорке, но я хочу быть рядом. И нам всё равно надо поговорить, я клянусь, если ты меня выслушаешь, то всё станет проще. — Ты не можешь пойти, у меня нет жемчужин, — бросает Арсений на ходу. — Ты врешь, я точно знаю, что у тебя есть запасные, их всем выдают на всякий случай. Арсений, видимо, не считает необходимым отвечать и просто идет дальше, а Антон следует за ним и пытается придумать хоть какой-нибудь аргумент взять его с собой. Он понимает, что неумеха под ногами — не самая лучшая подмога, но он не будет мешаться, он просто хочет быть неподалеку. Они доходят до ворот, но дежурного с ключом еще нет — спасибо ему за это. Арсений вздыхает и, опершись бедром о забор, складывает руки на груди в спокойном ожидании, словно рядом никого и нет. — Ты мне должен за спор, — наконец находится Антон. — Эд с Егором так и не сошлись, а значит ты проиграл мне желание. — Ты издеваешься? — хмурится Арсений. — Я не собираюсь рисковать твоей жизнью из-за какого-то тупого спора. И вообще, еще слишком рано судить, они только начали притираться друг к другу! — Я тебя люблю. — Да знаю я, — раздраженно отвечает Арсений, ни капли не растерявшись. — Я же объяснил тебе, что я сейчас зол на тебя, я просто… — Он глубоко вздыхает и закрывает глаза, медленно выдыхает — и смотрит в сторону, уже не на Антона. — Я знаю, что злиться глупо. Ты ничего не был мне должен, я сам пришел и предложил трахнуться, понадеявшись, что ты адекватный. Это было моей ошибкой. — Нет, не было. Арс, всё было не так, я просто дебил. Я не хотел хвалиться тем, что мы переспали, я вообще хотел сжечь эту тетрадь… — Ты ничего мне про нее не сказал, — отрезает Арсений. — Трахал меня всё это время и молчал. — Я не… — Антон недоумевает. — Почему ты говоришь «трахал» так, как будто я тебя этим унизил? Или воспользовался тобой? Ты меня, вообще-то, тоже трахал, нам обоим вроде как понравилось. — Да, но… — он фыркает, — сам не знаю, почему так сказал, в каком-то фильме видел, наверное. В любом случае это неважно, между нами был только секс. — Арс, ты сам знаешь, что это не так. Да, может быть, мы реально очень много трахались, больше, чем разговаривали, я не спорю. Но мы и разговаривали тоже: до, после, во время, а иногда и вместо секса. И я согласен, что нам бы не помешала парочка обычных свиданий, но… — Антон затухает, прямо посреди монолога теряя надежду. — Если ты не возьмешь меня с собой, я превращусь в инкуба, и мы просто целый день будем трахаться на всех поверхностях в лагере. — Не сделаешь ты так. — Да не сделаю, конечно… — признается Антон: это изначально была пустая угроза. — Слушай, если я всё не так понял и ты правда не хочешь, то ладно, я возьму все свои слова назад и пойду в свою комнату. Но мне почему-то кажется, что ты не хочешь меня отталкивать. Арсений недовольно цокает. — Пять минут, — выдыхает он. — Возьми легкие, но закрытые вещи, воду и какую-нибудь кепку. Опоздаешь — ждать не буду. Антон мгновение тормозит, не в силах осознать сказанное, а потом срывается с места и бежит к дому. Всё то время, что он добирается до своей комнаты, до своего шкафа, из которого как попало выбрасывает вещи в рюкзак, он переживает: может, Арсений использовал это просто как предлог и на самом деле давно уже свалил. Однако когда он возвращается, то еще издалека видит, что тот по-прежнему у ворот вместе с какой-то светловолосой фигурой. Чем ближе Антон подходит, тем яснее в этой фигуре различает Славу Чепурченко, который стоит с насупленным видом и явно не стремится пропускать его за пределы лагеря. Антон готов вытащить из рюкзака рогатку и зарядить ему яйцом прямо в лобешник, если придется. — Привет, — бодро здоровается он с ним и кивает на ворота. — Откроешь? — Антон, ты же знаешь, что я не могу тебя пропустить, это против правил. Антон вдвойне жалеет, что сейчас не его неделя дежурств. Он в свои дни вообще пропускает всех подряд, и ни разу еще это не закончилось чем-то плохим. Правда, обычно все просто спускаются в город, чтобы насинячиться там в сопли — никто не ходит на чужие задания и жизнью не рискует. — Слав, да брось. Это не твоя ответственность. Если что, скажешь, что я тебе угрожал. — Я абсолютно согласен с тем, что пропускать его не стоит, — улыбается Арсений, но смотрит в сторону: очевидно, чтобы Слава не догадался об отсутствии у того паралитического взгляда. — Предлагаю нажаловаться на него Павлу Алексеевичу. — Не слушай его, — просит Антон. — И вообще, я согласен, что правила созданы не просто так. Но есть же ситуации, когда их можно нарушить, да? Например, нам так-то запрещено встречаться между собой, но ваши чувства с Вадимом сильнее этого… — Ого, Шастун, — Арсений незаметно для Славы кидает на него полный уважения взгляд, — не ожидал от тебя грязных приемов. — Я полон сюрпризов, грибочек. — Отношения потому и запрещены, чтобы никто не ходил друг за другом на задания, — настаивает Слава, но потом вдруг что-то в его взгляде меняется: видимо, он представил себя на месте Антона — или, что логичнее, Арсения. — Хорошо… так и быть. Не успевает Антон удивиться, что всё так легко прошло, как Слава достает из кармана ключ, который тут же начинает оттягивать ему руку, и отпирает ворота, пропуская их двоих. Пожелав им удачи, он тянет ворота назад, и те сразу же исчезают прямо в воздухе, как и сам лагерь за ними. Теперь вместо него только огромное мрачное болото, а на месте ворот — два непримечательных дерева. Без ориентиров и встречающего в лагерь ни за что не попасть, даже после пьянок в городе всегда кто-нибудь да остается плутать по лесу, пока ребята не опомнятся. Хотя маскировка на самом деле спорная необходимость: они же на горе, сюда мало кто забредает. От спутников, разве что. — Мы перенесемся сразу отсюда? — спрашивает Антон, косясь в сторону смотрящего на болото Арсения. — Или ты сейчас как драпанешь в лес, запутаешь следы и в итоге оставишь меня здесь? — Если бы я хотел оставить тебя здесь, я бы не стал дожидаться и просто ушел, — ворчит Арсений, а затем кивает вглубь чащи. — Пойдем, там есть место красивое. Антон удивляется, потому что Арсений из лагеря выходит только на задания, и кажется странным, что тот завел себе тут любимые места. С другой стороны, а когда еще бродить по лесу, как не перед заданием: подышать, привести мысли в порядок, подумать о жизни, которая, возможно, скоро закончится. Они идут долго, или, может быть, так кажется из-за напряженного молчания, разбавленного только шорохом шагов и пением птиц — в спешке Антон не взял часы, чтобы засечь время. Деревья постепенно редеют, через кроны пробивается всё больше света, а потом взору открывается небо — лишь через несколько шагов становится понятно, что дальше гора обрывается. Антон не рискует доходить до самого обрыва, его и на расстоянии нескольких метров тянет покрепче схватиться за ближайшее дерево. Арсений, глянув на него, вздыхает и садится на повалившееся ближе к краю бревно — судя по тому, что оно успело врасти в землю и обрасти мхом, упало это дерево давно. — Я часто прихожу сюда перед заданиями, обычно на край сажусь, смотрю вниз. Когда погода хорошая, то видно город, дорогу. Всё такое маленькое. Стараясь не смотреть в сторону обрыва, Антон подходит ближе и присаживается рядом. Так становится менее страшно, и он всё-таки кидает взгляд на кусок земли, походящий на путь вникуда — впереди только небо. На самый край сесть он бы точно не смог, как минимум побоялся бы упасть в обморок, а потом упасть и с горы. — Тебе не страшно? — Страшно, — спокойно говорит Арсений, хмыкает. — Конечно же, мне страшно, как и всем. Но в этом и смысл: привыкнуть к страху, чтобы он тебе не мешал. Потом, перед чудовищем, ты уже не сможешь этого сделать. Антон не представляет, каково смотреть на какое-нибудь смертоносное создание и не трястись от ужаса. Он бы, наверное, просто замер бы и ждал, когда его сожрут. — Я бы так не смог, мне кажется. — Я тоже иногда так думаю. Но когда я смотрю вниз, на город, как там что-то мельтешит, я воображаю себе этих людей, как они спокойно бредут на работу, в магазин или в кино, как они гуляют, идут на свидания, занимаются какими-то обычными делами… мне становится спокойнее. Мне нравится представлять обычную жизнь, хотя на самом деле я плохо понимаю, что это такое. Антона трогает, что даже сейчас, когда Арсений злится, он открывается ему в таких интимных вещах. Наверное, ради него Антон бы попер на монстра даже без брони и с термосом в руках, хотя сейчас у него нет ни того, ни другого. Не надеть броню было опрометчиво, конечно, но он и подходить к драконам не собирается. — Ты бы хотел пожить среди людей? — Да, — признается Арсений, — но мне там не место. — Мы сами решаем, где нам место, Арс. — Мне нравится твоя простота, — признается — не язвит — Арсений, смотрит куда-то вдаль, где небо затянуто не то облаками, не то тучами. — Я бы хотел так жить, когда всё кажется решаемым. Но я даже иллюзию накладывать не могу, во мне ведь нет божественной крови. — Но я могу, — аккуратно замечает Антон, надеясь, что Арсений не гаркнет на него за одну лишь мысль о совместном будущем. — То есть я пока не умею, но могу научиться, вроде это не очень сложно. — Ты не можешь всё время быть рядом, никто не может, да я и не хочу этого. А если иллюзия слетит, ты представляешь, что начнется? Половине пантеона придется улаживать это недоразумение, и повезет, если мне не решат после такого отрубить голову. Многие считают ее прикольным девайсом, знаешь ли, или как там говорят. — Можно жить где-то в отдалении. Например, не в городе, а рядом с какой-нибудь деревней, выходить в люди периодически. Будут считать, что ты затворник, но это ничего, всякие люди бывают. А если кто увидит твоих змей, всегда можно сказать, что чувак самогона перепил или на солнце перегрелся. Да и ты уезжать будешь часто, на всякие там геройства. — Я не уверен, что хочу быть героем, — внезапно выдает Арсений, и у Антона рот от удивления не открывается, конечно, но глаза точно выпучиваются. — Охуел, да? — Арсений посмеивается, так и не поворачиваясь к нему. — Но ты ведь говорил, что ты этого хочешь… — бормочет Антон, — что это твоя цель, хотел показать всем, что существа могут быть героями… — Да, говорил. Но я, если честно, не знаю: я действительно этого хочу или я просто ничего другого не пробовал? — Он вздыхает. — Я с детства в лагерях. Моя мать хотела, чтобы я стал героем, все вокруг этого хотели. А сейчас мне осталось всего одно задание до этой цели, а я не рад. — Может, ты просто в шоке? Еще не осознаешь? — Может. — Тебе необязательно становиться героем сейчас, ты можешь еще год быть в лагере. А можешь вообще уйти из лагеря — ты знал, что так можно? Можем пожить у моей бабули, которая со стороны мамы, она как раз в глуши живет. Будем помогать ей: коров доить, курей кормить, грядки полоть, вот это всё. Интернет там есть, если что, пройдешь какие-нибудь курсы, поймешь, чем хочешь заниматься. Арсений всё-таки поворачивается к нему: смотрит так, словно Антон сказал несусветную глупость. Впрочем, может быть, так и есть. Вышедшее из облаков солнце так отражается от кольчуги, что слепит глаза, но Антон всё равно не в силах отвести взгляд. — Ты шутишь? Антон, мы просто месяц трахались, а ты предлагаешь жить у твоей бабушки? — Для начала можно просто погостить во время каникул, я же не предложение тебе делаю. Вот и будет время узнать друг друга получше, пока будем кверху жопами стоять на грядках. — Как у тебя всё просто. — А что сложного? Тебя же не палками гонят, геройство может и подождать, у тебя впереди вся жизнь. Допустим, ты не станешь героем в этом сезоне — окей, вернешься в следующем. — Я тогда год потеряю. — Да не потеряешь ты его. Ты же не собираешься, не знаю, лечь лицом в пол и провести так год. Всё еще можешь тренироваться, учиться, путешествовать. — Или заниматься хуйней, — ворчит Арсений. — Или заниматься хуйней! — горячо соглашается Антон. — Иногда нужно заниматься хуйней, не поверишь, но люди называют это «отдыхом». И если тебя тянет заниматься хуйней, значит, надо заниматься хуйней. — Антон, это глупость. Хуйней заниматься тянет всегда, потому что наш мозг не любит трудиться, он всегда избегает сложных задач. Если так мыслить, то рано или поздно можно оказаться под мостом, отсасывая бомжу за банку кукурузы. Антон прыскает. — Я же не говорю всегда заниматься хуйней. Просто отдыхать тоже надо, а ты себе времени даже подумать не даешь. Арсений слабо улыбается и поворачивается обратно к краю обрыва — лучи солнца падают прямо на него, заставляя щуриться. Его змеи, еще недавно свернутые в клубки и напряженные, понемногу расслабляются и даже показывают головы, хотя и по-прежнему не смотрят на Антона. — С Ксюшей что-нибудь было? — после паузы негромко спрашивает Арсений, и голос его дрогает на последнем слове. Он прочищает горло и продолжает: — Только не ври. — Не было ничего, я клянусь, я ее вчера даже не видел. И вообще, инкуб с суккубом — это как… не знаю, заниматься сексом с близнецом, которого ты съел в утробе. Там вообще очень тупая история, надо с начала рассказывать. Можно? — Рассказывай. — В общем… — Антон немного теряется, не зная, с чего начать, но сам же себе напоминает: с начала. — В общем, эту тетрадь мне дал Макар, и он сказал мне, что это, типа, как тетрадь смерти, только не смерти, а секса. — Чего? — Арсений поворачивает к нему голову и поднимает бровь. — Какая еще тетрадь смерти? — Короче, в одном аниме… — В чем? — Аниме — это такие мультики, которые… — Не объясняй, — Арсений посмеивается, — не надо, я прикалываюсь. Я знаю, что такое аниме. Просто у тебя лицо становится смешным, когда ты что-то объясняешь. Так и что было в этом аниме? — Там были боги смерти, и вот у них были тетради. Если записать в эту тетрадь имя человека и представить его, то он умрет. И Макар мне, блин, сказал, что это то же самое, только про секс. Арсений поднимает и вторую бровь, а затем разворачивается всем корпусом и перекидывает ногу через бревно, садясь к Антону лицом. Змеи тоже впервые за их разговор смотрят на него — кажется, они даже насмехаются над ним, высунув язычки. Антон тоже еле сдерживается, чтобы не показать им язык. — Ты правда считал, что если ты запишешь в эту тетрадь кого-то, то он с тобой переспит? — уточняет Арсений, не скрывая ухмылки. — Тебя ничего не смутило в этой идее? — Смутило, конечно! Я вообще не поверил, хотя Макар красиво описал, типа, что эту тетрадь делала внучка богини удачи, так что она работает как талисман или типа того. Что она как-то так меняет обстоятельства, что люди могут заняться сексом. Арсений закатывает глаза — и, конечно, без линз это смотрится куда эффектнее. — Звучит как бред. — Поэтому я и не поверил. Но решил всё равно вписать туда кого-нибудь, чтобы проверить. — «Кого-нибудь»? — язвительно подмечает Арсений и прищуривается. — Подожди, то есть ты решил вписать в тетрадь меня? Ты хотел заняться со мной сексом? — Я и мысли не допускал, что это сработает, так что нет, не хотел. Я выбрал тебя, потому что… потому что такие, как ты, никогда не спят с такими, как я. И мне показалось логичным, что если ты реально со мной переспишь, то только благодаря магии… Но, повторю, я не верил в это всё вообще. — Что значит «такие, как ты, не спят с такими, как я»? — Ты знаешь. Популярные классные парни, на которых все пускают слюни, не трахаются с инкубами, это же позорно. И я… — Что у тебя с самооценкой? — Прекрати, Арс, дело не в самооценке. И… ладно, может быть, я немножко хотел с тобой переспать. Ты меня раздражал, но… — пора признаться в этом хотя бы себе, а заодно и Арсению тоже, — думаю, это потому, что ты меня отшил когда-то. И ты еще то с Лазаревым встречался, то с Егором, то с другими крутыми парнями… Короче, я выбрал тактику злиться, а не переживать из-за этой хуйни. — Я этого всего не знал. Считал, что я тебя и правда раздражаю. Кстати, поэтому и не пришел к тебе раньше, так-то я об этом еще с зимы думал. — А почему ты вообще пришел? Почему именно в тот день? — Потому что перед этим были «монеты», ты помнишь? И когда мы скатились по земле, а ты весь такой лежал подо мной и жмурился, то я почувствовал, что ты не против. Раньше же я считал, что ты меня пошлешь, а тогда подумал, что шанс есть. Получается, тетрадь в каком-то смысле подействовала: именно то, что Антон всё-таки допустил мысль о сексе и немного даже его ждал, а Арсений воспринял это как сигнал, и привело их к сексу. Без тетради Антон бы, наверное, по-другому вел себя тогда, на земле. — Знаешь, без тетради я бы точно решил, что это розыгрыш и, как только я сниму трусы, из-за угла кто-то выпрыгнет с камерой. Или весь лагерь начнет кричать и улюлюкать в окно. — Зато понятно, — хмыкает Арсений, — почему ты так странно себя вел в тот вечер. Хотя я думал, что ты просто спятил от счастья, которое свалилось тебе на голову. — И это тоже. Но вообще я пытался убедиться, что ты в своем уме, а не под действием какой-то магии. Но ты вел себя как обычно, так что… А потом я не знал, что делать с тетрадью, и решил ее спрятать. Знаю, что это тупо, надо было сразу всё рассказать. — Надо было, — подтверждает Арсений. — И что, ты планировал вечно от меня это скрывать? — Нет! — восклицает Антон, но весь его запал тут же пропадает: вообще-то, частично да. — То есть сначала я хотел рассказать, правда, каждый день думал об этом, но не решался. А потом ты сказал, что это твой последний год в лагере, и я подумал: «Не надо ему рассказывать», я боялся тебя ранить. А так у тебя бы остались хорошие воспоминания о нас. — Как мило, — фыркает Арсений, но вдруг хмурится: — Подожди, так вот о чем ты мне вчера хотел рассказать? — Да. Я хотел, чтобы наши отношения начались с правды. Клянусь, если бы ты не нашел ту тетрадь, я бы сегодня сам ее тебе показал и всё рассказал бы. — И где же в этой логической цепочке затерялось твое желание трахнуть Ксюшу? — Не хотел я ее трахнуть. Секс инкуба и суккуба — это вообще бред, мы не получим друг от друга ничего. Это как пень трахнуть и даже не кончить, понимаешь? — Не имел подобного опыта, — цедит Арсений мрачно, как будто не до конца верит. — Тогда зачем ты вписал ее в тетрадь, если считал, что эта тетрадь заставит вас заняться сексом? Решил, что секс с пнем — это не измена? Или хотел проверить свои чувства ко мне? — Я хотел проверить саму тетрадь. Если бы она заставила переспать со мной человека, который в своем уме… нет, даже в пьяном угаре бы никогда не трахнулся бы со мной, то был бы пиздец. А так я убедился, что наш секс был не невозможен. Получается, хоть немножко, но ты всё-таки хотел меня. — Не обольщайся, я тогда был согласен на секс с кем угодно, кроме, может быть, Зинченко и Нурлана. И Журавлёва. И… неважно. Всё равно думаю, что ты был лучшим вариантом. — Ты до сих пор так думаешь? — спрашивает Антон с надеждой. Словно отвечая на вопрос, Элайза наконец тянется к нему — Антон уже готов встретить ее ласковыми поглаживаниями и поцелуями в длинную морду, но Арсений рукой оттягивает змею подальше. — Думаю, но я всё еще злюсь, — беззлобно, впрочем, отвечает он и поднимается с дерева, морщится. — А теперь, с твоего позволения, мне нужно… как бы так сказать… Он не договаривает, но его рука машинально ложится на низ живота, и Антон всё понимает: вот какие дела ему надо было сделать до задания. Видимо, не сложилось. — Отойти в кусты? Хочешь, я развлеку тебя в процессе? Я знаю много анекдотов категории Б. Кстати, от той же бабули, она у меня с юмором. — Спасибо за предложение, но предпочитаю обходиться без свидетелей. — Если что, это не повлияет на мои чувства к тебе. Я уже представлял, как ты это делаешь. — Ты… — Арсений, уже успевший было развернуться в сторону леса, поворачивается обратно к Антону. — Что, прости? — Это не мой фетиш, если что, — спешит заверить Антон, хотя если Арсений захочет, то ничего против он не имеет. — Просто это лайфхак такой. Чтобы проверить, нравится тебе человек на самом деле или нет, надо представить, как он срет. Мгновение Арсений смотрит на него, как на сумасшедшего деда на площади, который вышел танцевать в одних трусах и с бубном — с сочувствием и некоторой долей уважения за смелость. Потом он отводит задумчивый взгляд и слегка хмурит брови, явно что-то воображая. Вероятно, как раз Антона на унитазе. — Ну как? — торопит Антон, немного даже волнуясь. Арсений переводит на него взгляд своих красивых голубых глаз, искрящихся из-за солнца, смотрит насмешливо. — Насколько я вижу, ты еще не парализован, — бросает он и идет обратно в чащу, кидает уже на ходу: — Но я продолжу эксперименты в этом направлении! Это обещание вызывает улыбку: если даже вся эта история с тетрадью не испепелила его чувства, как полуденное солнце, то какой-то фантазии это сделать не под силу. Однако Антон вспоминает о том, что в лес они вышли не по грибы и не на прогулку, и улыбка медленно сползает с его губ. *** Если бы Антон знал, что драконы живут в пустыне, он бы дважды подумал, а вписываться ли в это приключение. Разумеется, он бы всё равно вписался, просто подумал бы получше — это еще никому не мешало. А еще никому не мешало не спать на парах, особенно по зоологии, но об этом думать уже поздно. Во флисовой толстовке он быстро начинает потеть так сильно, что пот струится по спине прямо в трусы, так что приходится переодеться. Оказывается, что впопыхах он бросил в рюкзак шерстяной свитер, шорты для плавания и две пары трусов, а из полезного там только огромная розовая футболка Арсения. — Смотри, чтобы шея не обгорела, — только и советует тот, когда Антон ее и надевает: это лучше свитера. Солнце палит бесчеловечно, а поблизости на много метров ни одного тенечка: голые барханы. Кажется, что кто-то забрал у этого мира все цвета, кроме бежевого и голубого, но зато тем прилично добавил оттенков. Куда ни посмотри, наткнешься либо на песок, либо на безоблачное небо, либо на Арсения, но на него Антон бы смотрел и смотрел. — Не против, что я твою футболку взял? Если честно, я в такой панике был, что побросал что попало. — Он наклоняется и достает из открытого рюкзака всего один красный носок. — А второго и нет. — Что ж, пригодится, если решим заняться сексом — жаль, что тут даже двери нет. Но вообще, — он с ухмылкой приподнимает края кольчуги, открывая ту самую футболку с пивозавром, — не против. Антон тает уже не от жары, а от нежности: даже в приступе злости Арсений решил надеть на задание его футболку, будто талисман. — Грибочек… — О нет, не начинай. — Арсений отпускает кольчугу — та вся светится на солнце, отражая лучи, словно зеркало. Сердце на груди пылает красным. — Я сам не знаю, зачем это сделал. — А тебе в кольчуге не жарко вообще? Может, пока снимешь? — Нет, она как раз зачарована от жара и огня, так что мне легче, чем тебе. Пойдем давай, чем быстрее управимся, тем лучше. Кивнув, Антон цепляет обратно кепку и подхватывает рюкзак. Пожалуй, не стоило брать с собой пиво: стеклянные бутылки очень тяжелые, да и алкоголь на такой жаре — отвратная идея. Почему-то, когда он был в комнате, ему пришла фантазия того, как после задания они с Арсением сидят на пригорке и попивают пивко — вот он и сунул бутылки в рюкзак чуть ли не на автомате. Ноги увязают в песке, а мелкие песчинки через тканевые вставки кроссовок просачиваются внутрь. Наверное, для пустыни бы лучше подошли летуны, но есть вероятность, что крылышки на таком солнце бы сгорели: слишком уж они чувствительные. За время пути Антон успевает несколько раз забыть про ждущих их драконов и снова вспомнить, а к концу приходит к мысли, что ему так жарко, потно, душно и голодно, что на драконов уже плевать. Арсений же рядом спокоен и сосредоточен, его змеи прикрывают его лицо, словно козырек кепки — удобно. Хочется взять его за руку или хотя бы похлопать по плечу в знак поддержки, но Антон не решается: он пока так и не понимает, какие между ними сейчас отношения. — Драконы страшные? — уточняет он осторожно, чтобы разбавить тишину. — То есть я понимаю, что страшные, но насколько? — М-м-м, — задумчиво тянет Арсений, — они очень ловкие. У них всего две лапы, но тело длинное и сильное, могут хвостом тебя с ног сбить. Зубы длинные и острые, не как у ящериц, но обычно они не бросаются на людей, чаще пытаются сжечь. У них железы во рту, — он прикладывает пальцы к челюсти снизу, — пускают горючую жидкость, а щелчком зубов они высекают искру. Так что даже не вздумай близко к ним подходить, у них радиус поражения — почти три метра. У Антона, в отличие от Арсения, огнеупорной кольчуги нет. Хотя и кольчуга так себе защита: она закрывает только торс и руки, а лицо и шея так и остаются уязвимыми. Антон не сомневается, что будет любить Арсения, даже если лицо того покроется ожогами — но это при условии, что он выживет. — Понял. Сам тоже будь аккуратен, ладно? — Я всегда аккуратен, иначе давно был бы мертв. — А я пиво взял, — зачем-то сообщает Антон: наверное, чтобы отвлечься от поднявшейся внутри тревоги. — Не хочешь выпить потом? — Теплое пиво на вкус как газированная моча. — Мне надо уточнять, откуда у тебя такие познания, или хочешь сохранить это в тайне? — Второе. Считаю, что в мужчине должна быть загадка. — Отлично сочетается с тем, что я уже знаю о твоих запорах. — Не веди себя так, будто мы помирились, — ворчит Арсений, — я всё еще злюсь. Несмотря на его слова, Элайза и Клео тянутся к Антону в явной попытке лизнуть в щеку, но Арсений дергает головой и бубнит еле слышное «предательницы». Антон уже хочет сказать, что простое «лизь» всем пойдет на пользу, но запинается о что-то и летит в песок — вовремя успевает подставить руки, чтобы не нырнуть в него лицом. — Разиня, — вздыхает Арсений, и Антон хихикает, поднимаясь: кто вообще так говорит. — Будь осторожнее. Под ногами большой неровный пласт, похожий на какой-то камень, но плоский и из песка. Антон пинает его носком кроссовки — твердый и хрупкий одновременно. Рядом обнаруживается еще один такой же, но больше, на него даже можно встать. — Что это? — Стекло. Огонь плавит песок, вернее, кварц в составе песка, и получается стекло. — Пламя драконов что, такое горячее? — Я горячее, — хмыкает Арсений, Антон мысленно с ним соглашается. — Но да, такое горячее… Мы приближаемся к логову драконов. Сердце пугливо вздрагивает, и Антон осматривается, но не видит никого вокруг. На всякий случай он снимает рюкзак и достает оттуда рогатку и мешочек с яйцами. — У них плотная чешуя, это не поможет, — спокойно рассказывает Арсений, и Антон, понятливо кивнув, убирает всё назад. — А если будешь бросаться в них яйцами, это их только раззадорит. — А зачем вообще их убивать? Я имею в виду, это же пустыня, кому они мешают? Или проблема в том, что их спутники могут заметить? — Нет, это легко скрыть иллюзией. Проблема в том, что там, — Арсений взмахивает рукой в ту сторону, куда они как раз и идут, — есть поселение, и драконы повадились тащить оттуда детей и домашних животных. Видимо, в пустыне уже сожрали всё, что могли. Он продолжает путь, на ходу вынимая меч из ножен, и делает жест, мол, иди за мной — видимо, пока еще можно. Антон не знает, доставать ли из рюкзака кнут; вряд ли он ему поможет: драконы сожгут его одним залпом. В итоге он просто надевает рюкзак обратно и движется следом. — Жаль, что нельзя взять автоматы, было бы удобно, — рассуждает он, но замечает осуждающий взгляд Арсения, как у учителя, который держит в руках тетрадь с надписью «извините» на месте домашней работы. — Да знаю я, что существа неуязвимы перед обычным оружием, нужно зачарованное. Но неужели никто за столько лет не додумался зачаровать какие-нибудь гранаты? — Конечно, никому даже в голову не пришла такая мысль. Какое счастье, что мы живем в одно время с великим Антоном Шастуном и его светлой головой. — Ты такая задница иногда. Арсений хмыкает и наступает на очередной пласт стекла под ногами — тот хрустит, словно тонкий утренний лед на луже. Антон бы сейчас не отказался от зимней прохлады, потому что даже в просторной футболке продолжает обливаться потом, а кепка слабо спасает глаза от слепящего солнца. Чем дальше они идут, тем чаще под ногами оказываются грязные стекла — больше и крепче. В какой-то момент кроссовки совсем перестают увязать в песке: подошвы ступают по твердой поверхности, и это становится настоящим облегчением. Однако очень скоро Арсений останавливает его жестом и снимает с плеч рюкзак. — Дальше тебе нельзя, — предупреждает он, расстегивая большое отделение, — там уже пещера видна. Антон щурится в попытках рассмотреть пещеру, и лишь спустя некоторое время напряженных всматриваний замечает длинную расселину в бархане. — Они там? — тыкая туда пальцем, дрогнувшим голосом уточняет он. — Да, — подтверждает Арсений, не глядя, и достает из рюкзака какой-то мешочек, — днем они спят, ночью выходят на охоту. Держи, — он вручает мешочек Антону, — это запасные жемчужины. Если вдруг что-то пойдет не так, сразу возвращайся к лагерю. Антон прощупывает пальцами мешочек: там как раз две небольшие жемчужины. Если разбить одну такую, думая о конкретном месте, то сразу перенесешься туда, такой древний магический телепорт. Сюда они попали таким же образом. — Если вдруг… — он сосредотачивается на словах Арсения, — что-то пойдет не так? Что например? — Если я не удержу под контролем обоих драконов и один пойдет на тебя. Или если начнется какая-нибудь песчаная буря, если я умру — что угодно. — Арс, ты не… — Я не собираюсь умирать, — уверяет тот, — но вероятность, пусть и маленькая, есть. Если что-то случится, ты должен вернуться к лагерю и позвать помощь. — А зачем мне две? Одна должна быть у тебя, чтобы ты сам мог вернуться, если вдруг что. — Нет, это же главное правило. Если знать, что в любой момент можно отступить, то так и сделаешь при первой опасности. А верные решения, как правило, приходят именно в моменты отчаяния, когда ты в шаге от смерти. Антону не хочется, чтобы Арсений был в шаге от смерти — даже в десяти шагах. Ему хочется сгрести его в охапку и вернуться в лагерь прямо сейчас, но выбор Арсения — надавать пиздов этим огнедыщащим уродцам, и ничего не остается, кроме как уважать этот выбор. Арсений поворачивается, и Антона лишь теперь настигает осознание, что всё по-настоящему, что тот сейчас уйдет, что впереди опасность и неизвестно что. Сердце переворачивается в груди, перекручивая все сосуды так, что кровь перестает поступать, и замирает — Антон вдруг чувствует, что ему не хватает воздуха, а тот, что остался, раскаляется до боли в груди. — Арс… Он смотрит на лицо Арсения и испытывает такую острую нежность к каждой его черточке, что ноги слабеют. Его тонкие брови, слегка выгоревшие от солнца, обкусанные до ранок губы, его нос, чуть раздвоенный на кончике, словно язык у его змей, высокие скулы, едва заметная щетина, родинки на щеке, почти незаметные веснушки. И его глаза. Его глаза — самое прекрасное, что Антон видел за последнее время точно, а, может быть, и за всю жизнь. От взгляда на них замершее сердце начинает биться так быстро, что Антону плохеет от разгона крови по телу, но он всё равно смотрит. Ему хочется стиснуть Арсения в объятиях, но он понимает, что никакое касание, даже самое крепкое, не выразит того, что он чувствует. Всем своим существом, каждой клеточкой своего тела, каждым крошечным атомом он стремится к Арсению — просто быть с ним, защитить его от всего — и дать ему всё, что может. Его чувства огромные, всеобъемлющие, они заполняют собой всё вокруг, от них покалывает в кончиках пальцев и свербит в носу. Антон хочет что-то сказать, но он не находит слов, чтобы выразить всё это, и ему не помогают даже скудные знания греческого и латыни. Он просто смотрит на Арсения, наверное, по-дурацки приоткрыв рот, а тот вдруг улыбается ему так нежно, что в носу начинает щипать сильнее, а затем в один шаг становится ближе, осторожно наклоняет голову, чтобы не задеть козырек кепки, и целует. В этом поцелуе очень много нежности и одно большое обещание: всё будет хорошо. — Сиди здесь, не привлекай к себе внимания, — оторвавшись от его губ, строго говорит он. — Я разберусь с ними и вернусь к тебе, ладно? — Ладно, — понуро соглашается Антон. Он верит Арсению, он верит в Арсения, и всё же на душе не просто скребут кошки, а рвет когтями целый Йольский Кот. Он наблюдает за тем, как Арсений идет к той самой расселине в холме, ближе к ней начиная постукивать мечом по стеклу, и с каждым звонким ударом Антон напрягается всё сильнее. А когда из песочных глубин доносится что-то среднее между шипением и рычанием, его и вовсе накрывает ужасом, а горло сводит спазмом. Сначала в расселине показывается большая шипастая голова, затем она исчезает — и в следующее мгновение оттуда же вылетает столп огня. Арсений, готовый к этому, легко отпрыгивает, в очередной раз ударяя мечом по земле: специально раззадоривает дракона. Тот наконец вылезает полностью, его хвост мечется из стороны в сторону, как у разъяренной кошки, а острый красный шип на конце вызывает ассоциации с дьяволом. Издалека видно плохо, но фантазия дополняет пробелы: Антон буквально чувствует, как раздуваются дымящиеся ноздри, как огромные когти роют песок. У него самого от страха потеют ладони, но Арсений так ловко скачет вокруг этого чудовища, словно совсем не боится, словно это проще простого, а вспыхивающие там и тут залпы огня его совсем не беспокоят. В какой-то момент, когда он замахивается мечом и полосует дракона по спине, тот истошно орет и, извернувшись, выпускает огонь прямо в Арсения. Антон успевает испугаться, но вскоре Арсений выкатывается из-под огня и вскакивает на ноги: целый и невредимый. Взбешенный дракон извивается, плюется огнем во все стороны, превращая песок в стеклянную арену — даже до Антона доходит жар. Хвост шлепает по земле, взбивая в воздух песок так, что почти ничего не видно, кровь из раны на спине оставляет ярко-красные следы. Арсению удается снова ранить его, махнув мечом уже по хвосту, но этот же хвост сбивает его с ног. Он не успевает подняться, как из расселины вылезает и второй дракон, еще больше первого — судя по кожному капюшону, самец. Они окружают его, загоняя к расселине ближе, Арсений делает рывок в попытке убежать, но запинается о стеклянный камень и падает — чудом откатывается раньше, чем его поражает огненный залп. Антон сам не заметил, что сжал мешочек с жемчужинам так, что они вот-вот лопнут, так что он перекладывает их в карман и вытирает потные руки о штаны. Всё его тело напряжено, сердце замирает от каждого взмаха меча, а не дышит он, кажется, еще с первого драконьего рыка. Правая нога сама собой выступает слегка вперед, словно он готовится оттолкнуться и побежать к Арсению. Драконы шлепают хвостами по песку, отвлекая, и выпускают огонь без передышек: пока один делает вдох и собирает жидкость в железах, другой выдыхает. Арсений уклоняется, но получает хвостом по спине — звук удара такой громкий, что даже у Антона выбивает оставшийся воздух из легких. Самец порывается к Арсению так резво, что тот еле успевает откатиться, но рядом щелкают зубы самки — и сразу две арсеньевские змеи лишаются голов. Арсений вскрикивает, но делает выпад мечом снизу — лезвие входит в нижнюю челюсть самки, но не успевает дойти до верхней и, главное, мозга, потому что самец вгрызается Арсению в ногу и оттаскивает его вместе с окровавленным мечом. Обухом этого же меча Арсений бьет дракона по морде, и тот отпускает свою добычу. Песок под ними красно-розовый, окрашенные кровью куски стекла кажутся чьими-то сломанными костями. Арсений и сам в крови, которая течет из оторванных змеиных тел: красным пылает уже не только сердце на кольчуге, но и плечо, и правая рука. Штаны темные, так что кровь на ноге не так очевидна, но Арсений хромает, значит, задело его сильно. Антон вдруг понимает, что он сам уже гораздо ближе к месту сражения: неосознанно подходил шаг за шагом, и теперь до драконов рукой подать. Стараясь успокоиться, он отходит назад, но ноги еле слушаются, ощущаются деревянными, как две чертовы прямые палки. Всё в нем рвется к Арсению, но так он только помешает: заставит его думать о защите своего тупоголового парня, а не о слабых местах драконов. Даже ковыляя и оставляя за собой пятна крови, Арсений умудряется избегать огня — к счастью, теперь только от одного дракона. Остается только восхищаться тем, как он вывел из строя железы второго: теперь тот может только ползать вокруг и бить хвостом. О змеях сейчас лучше не думать: от взгляда на два истекающих кровью тела у Антона всё внутри холодеет, а ком в горле становится жестче. Все остальные шипят и скалятся, готовые укусить противника. Арсений делает очередной выпад, мечом почти задевая голову самки, но вовремя замечает, как самец размахивается хвостом, и уходит от удара — только хвостовой шип успевает скользнуть по кольчуге. У Антона от напряжения сводит мышцы, а пот по рукам стекает каплями, голова кружится от жара и нехватки воздуха. Арсений ранен, начинает выдыхаться: его движения уже не такие ловкие, а прыжки не такие резвые. Словно из последних сил тот мечом мажет самца по глазам, а затем запрыгивает на самку сверху и пробивает лезвием голову. Звук разламывающегося черепа бьет по перепонкам, но следом за ним раздается второй: самец хвостом сбивает Арсения с такой силой, что тот пролетает чуть ли не несколько метров и падает на кривую стеклянную поверхность. Дракон ревет, выпуская огонь вверх в приступе ярости. Арсений не поднимается. Раненый самец, лишившись зрения, крутит головой и замирает. Обоняние у них развито плохо, это Антон помнит, но слух — великолепный. Только Арсений не издает никаких звуков и не шевелится, его змеи тоже безжизненны, и Антон не понимает, без сознания тот или притворяется. Дракон выдыхает огонь наугад, в разные стороны, и, когда пламя проносится прямо у головы Арсения, Антон безотчетно срывается с места. Он не понимает, как преодолевает такое расстояние за секунды, как умудряется избежать огня — он просто оказывается у Арсения и трясет его за плечи. Тот не приходит в себя, только болтается, как тряпичная кукла. Антон пытается осмотреть его голову, но та и так вся в крови из-за оторванных змей: нет Клеопатры и Элайзы, милой Элайзы. — Арс! — кричит он, встряхивая Арсения в очередной раз — слышит рычание совсем рядом. Арсений открывает глаза, пару мгновений смотрит непонимающе, а потом вздрагивает и резко хватает его за руку, дергает вбок — огонь мажет по месту, где Антон был долю секунды назад. — Какого хрена?! — орет Арсений, хватая меч и поднимаясь, морщится от боли. — Уходи отсюда! Антон переводит взгляд на дракона, который приподнял голову и явно копит жидкость в железах для нового плевка, и тело каменеет от ужаса. Он знает, что надо бежать, но не может пошевелиться — даже сердце, кажется, не бьется. Дракон так близко, такой здоровый, с острыми когтями, с раздувающимся капюшоном, с красными от арсеньевской крови зубами — и Антон ощущает себя кроликом перед волком. Всё происходит очень медленно, время растягивается, как дешевая приторно-клубничная жвачка, которые он ненавидит. Дракон наконец опускает голову, смотрит на него мутно-разодранными глазами, хоть и ничего не видит перед собой, а затем выпускает пламя — Антон наблюдает за тем, как оно тянется своими языками прямо к нему, но вдруг ощущает толчок в бок и падает на мягкий песок. — Беги, придурок! — рявкает Арсений где-то рядом, но это доносится как через вату. Не соображая, на одних инстинктах, Антон поднимается и бежит. В висках пульсирует, сердце колотится, и вдруг он прямо на бегу ощущает, как перевоплощается в инкуба. Тело становится крепче, рефлексы — острее, мышцы наполняются силой. Он разворачивается и видит, что дракон снова готовится выплеснуть пламя в Арсения, и бросается вперед, хватает его прямо за шип на конце хвоста и тянет к себе. Дракон поворачивается к нему, стремясь выдохнуть пламя уже в него, но Антон снова дергает его за хвост, не давая сосредоточиться — мокрая от пота рука соскальзывает с гладкой чешуи. Дыхнув дымом из ноздрей, дракон взмахивает хвостом, но Антон вовремя наклоняется. Ему так хорошо, он уверен, что сможет победить даже без оружия, а вот Арсению нельзя оставаться, он же ранен. Антон уже хочет крикнуть тому, чтобы уходил поскорее, поворачивается и находит его глазами, как что-то ударяет ему в грудь. Он грохается на спину, слышит какой-то хруст и пытается подняться, но не может сделать и вдоха. Рядом раздается рычание дракона и шипение змей; слышно, как меч рассекает воздух — звуки вдруг становятся четкими и яркими. Антон пытается вдохнуть, и воздух входит со скрипящим свистом, который вырывается из собственного горла — он скашивает взгляд и видит что-то острое и мокро-красное, торчащее из собственной груди. Ноздри щекочет запах крови. Нет, этого не может быть, он не чувствует боли, ему просто тяжело дышать. Немеющей рукой он дотягивается до острого предмета, ощупывает скользкий от крови острый кончик: кажется, это большой кусок стекла. Антон снова пытается встать, но только закашливается — губы мокрые, во рту металлический привкус. Недалеко что-то хлюпает, а потом что-то валится на землю тяжелой тушей — Антон надеется, что это поверженный дракон. Он пытается позвать Арсения, но у него получается лишь булькающий стон. Солнце светит так, что можно ослепнуть, хочется закрыть глаза. А еще лучше — поспать. — Антон! — кричит Арсений совсем рядом, его дыхание опаляет и без того горящее лицо, и Антон открывает глаза. — Нет-нет, не засыпай, смотри на меня… Где жемчужины? Антон тянется к карману, но рука ощущается тяжелой и неповоротливой. Арсений сам всё понимает и сует пальцы ему в карман, шарится там, но как будто бы ничего не находит. Он шарится и в другом кармане, потом вокруг Антона, а Антон не понимает, где же жемчужины. Неужели выпали, пока он бежал? Ему не больно и не страшно, просто хочется спать, а еще он устал. Лицо горит, но телу холодно, а в груди пульсирует. Сейчас бы в кровать, под одеяло. — Нет-нет, не закрывай глаза, смотри на меня, — просит Арсений, на мгновение сжимая его руку, и Антон снова открывает глаза, но держать их открытыми так трудно. Веки тяжелые, словно кто-то положил на них сверху стопку монет. — Антон! В голове появляется чистая и ясная мысль: он сейчас умрет. И ему становится так обидно за Арсения, что сердце болезненно сжимается в груди — и это всё еще единственная боль, которую он чувствует. Ему так жаль, он так виноват перед ним за то, что не послушался. Он пытается сказать Арсению, что всё будет хорошо, но может только булькать и хрипеть. — Нет, тише-тише, — успокаивает Арсений, не глядя на него, слишком занятый поисками жемчужин, а Антону так хочется увидеть напоследок его глаза. — Не говори ничего, сейчас, подожди… Его голос дрожит, и от этой дрожи дышать становится еще тяжелее, а перед глазами всё становится мутным. Ты не виноват, грибочек, я этого не хотел, я тебя люблю. Антон вдруг думает, что не сказал так много — и уже не скажет. Ему так больно оставлять Арсения одного, и он изо всех сил пытается нащупать его руку, но пальцы только глубже входят в песок. — Нет… нет… — срывающимся голосом, шмыгая носом, бормочет Арсений. — Нет, Антон… Он берет его за руку, и Антон наконец видит его лицо: такое прекрасное, несмотря на потеки крови на нем, несмотря на мутную слезную пелену в собственных глазах. Только возможность смотреть на Арсения заставляет его держать глаза открытыми, но с каждой секундой это становится всё тяжелее. Очень холодно. — Гестия, — шепчет Арсений, зажмуриваясь, — богиня семейного очага и жертвенного огня, спаси своего сына, дай ему еще один шанс, пожалуйста… Он продолжает молиться, и это столь же трогательно, сколь и бессмысленно: боги уже давно не слышат молитв. Губы его дрожат, ресницы тоже, его всего трясет, и он через слово шмыгает носом — Антон так не хочет, чтобы он плакал. — Сука ты бессердечная, — в сердцах выплевывает Арсений, утыкаясь лбом в его руку, снова шмыгает носом. — Я… — Он делает судорожный вдох. — Посейдон, владыка морей, повелитель бурь и ураганов, спаси своего сына, я прошу тебя, я умоляю тебя… Ты… ты мне должен, — он сглатывает, — должен за мою семью, за проклятье, за всё, что произошло. Будь… человеком. Его боль и несчастье ощущаются тяжелой аурой, которая вжимает Антона в землю могильной плитой, словно стремится поскорее отправить в царство мертвых. Он пытается сжать руку Арсения в ответ, чтобы хотя бы как-то утешить, но не может пошевелить и пальцем. Глаза закрываются сами собой. — Нет, Антон, нет… — Арсений всхлипывает. — Так, подожди, я сейчас найду жемчужины и отправлю нас в лагерь, там тебя вылечат, всё будет хорошо, всё заживет… Антон ощущает на лице капли и думает: не плачь, куколка, конечно, всё будет хорошо, всё заживет. Все раны затянутся, всё пройдет, и ты когда-нибудь простишь себя и полюбишь снова — и будешь счастлив, обязательно будешь. Антон хочет этого больше всего на свете. Капель становится больше — это точно не слезы. Жар постепенно затухает на лице, и могильная плита, только что давящая его к земле, легчает с каждой секундой. Антон глубоко вдыхает отчего-то посвежевший воздух и открывает глаза, смотрит на чистое и ясное голубое небо, с которого льется дождь — без туч, без единого облака. Арсений смотрит на него с надеждой, с замеревшей на губах робкой улыбкой. Глаза у него покрасневшие, но кровь с лица постепенно смывается вместе с дождем. Антон скашивает взгляд на свою грудь и видит, как стекло, теперь кристально прозрачное, постепенно тает от воды, словно сахарное. Вода залечивает его рану, вода наполняет его силой и жизнью — в буквальном смысле. — Но как? — спрашивает он, и вода, затекая в рот, растворяет отвратный металлический привкус, словно его и не было. — Посейдон, — выдыхает Арсений и опять шмыгает носом, а потом облегченно стонет и утыкается лбом ему в грудь — туда, где никакой раны уже нет, только футболка порвана. Его змеи тянутся к Антону, трутся о лицо и шею, знакомо щекочут кожу языками — как же он соскучился, хотя прошло всего ничего. Он поднимает руку, которая теперь привычно слушается его, и гладит их вдоль тел, стараясь не задевать безжизненные останки Клеопатры и Элайзы. — Мне так жаль, — произносит он хрипло, — прости меня. — Что? — Арсений садится ровнее, вытирая глаза костяшками пальцев, хотя это бессмысленно: всё его лицо мокрое от дождя. — А, — вздыхает он, — ты идиот и еще получишь за это, но не сейчас. — Нет, я про… я про твоих змей, Арс. — Моих зме… — повторяет он удивленно, а потом вдруг тихо, немного нервно смеется и качает головой: — Они отрастут. Мне столько раз их отрывали, отгрызали и отрезали, что я уже и не сосчитаю. — Но это будут уже не совсем они, разве нет? — печально уточняет Антон. — Ты не понимаешь. Это, — Арсений мимолетно проводит пальцами по телу Скарлетт, — просто оболочка. Все они, их характер, их сущность, вот тут, — поясняет он, касаясь собственного виска. Тяжесть с груди исчезает окончательно. — А как твоя нога? — вспоминает Антон. — Тебя же укусил этот… — Да пустяки. Яды мне не страшны, а укус пройдет, надо просто обработать. И еще надо будет… — он мнется, — сходить в храм Посейдона, принести ему подношение. Говоря это, он поднимает благодарный взгляд к небу и беззвучно добавляет: «Спасибо» — Антон читает по губам. Постепенно до него самого доходит, что бог, сам бог, спас ему жизнь, и это кажется таким же невероятным, как безоблачный ливень. Он не знает, чем заслужил это, но благодарен — не за жизнь, не за чудесное спасение, а за то, что Арсений не останется один. Он осторожно садится, хотя чувствует себя здоровым и полным сил: никаких следов дыры в груди, осталась только дырка на футболке, безнадежно испорченной, а она ведь чужая — хотя какой же Арсений чужой. Осознание того, что только что произошло, накатывает постепенно. Он до сих пор не понимает, какая невидимая сила заставила его побежать к Арсению, как он превратился в инкуба, когда превратился обратно, как был убит второй дракон, тело которого уже испарилось вместе с первым. Он в шоке от собственной тупости и непонятно откуда взявшейся смелости, а еще восхищен Арсением, но им он восхищен всегда, в любой момент времени. Дождь заканчивается резко, так же быстро, как и начался. — Черт, — проследив в памяти цепочку событий, осознает Антон, — я просрал жемчужины. Не знаю, где они выпали, я вроде в карман положил… Он смотрит на поле боя, мокрое от дождя и розовое от крови, с торчащими из песка кусками стекла — что ж, найти тут что-то непросто, тем более мелкий мешочек. Кепку, неизвестно когда слетевшую, будет попроще, если только та не сгорела с концами, то есть с козырьком. — Я сам… — Арсений снова вздыхает, — без мозгов совсем. Надо было искать их нормально, а не сидеть тут в соплях. Просто когда ты… Я растерялся. Такого никогда не было, я всегда был один, а тут… — Эй, иди сюда, — Антон притягивает его к себе, целует в мокрую то ли от дождя, то ли от слез щеку, — всё хорошо. Я же выжил, остальное неважно. — Ты выжил, потому что Посейдон вытянул тебя чуть ли не с подземного царства, — ворчит Арсений, выворачиваясь из объятий. — Я же сказал тебе сидеть там, — он указывает в сторону холма, где Антон оставил их рюкзаки, — зачем ты поперся? — Потому что ты не шевелился. И я не думал, Арс, я просто побежал. — «Я не думал, я просто побежал», — пискляво передразнивает Арсений, но неожиданно подается вперед и клюет в губы, а потом еще раз, и еще. — На бога из машины надейся, а сам не плошай. Тебе бы рога оторвать и в жопу засунуть, придурок. — Кстати, я понял, что у формы инкуба есть минус: тупость. — Дело не в форме инкуба, это твоя родная черта. Ладно, — он поднимается на ноги, — пойдем, надо найти жемчужины. — А если не найдем? — Тогда ты пойдешь в ближайшую деревню, попросишь телефон и позвонишь Стасу. Вот он обрадуется, — фыркает Арсений и подает ему руку. Антон берется за нее, но скорее просто чтобы лишний раз прикоснуться: как опору не использует, поднимается сам. И даже когда он встает, то руку не отпускает — только притягивает Арсения к себе и обнимает другой рукой, свободной. Пахнет потом, кровью и цветочным парфюмом. — Арс, — только и говорит он, стараясь передать в этом коротком слове, в этих ярких трех буквах все свои чувства, хотя вряд ли можно описать и в трех томах книг. — Знаю, знаю, — шепчет тот и вдруг добавляет: — Мы поедем к твоей бабушке. — Обязательно поедем, — обещает Антон. — Пива хочешь?