Попробуй — коснись, можешь — полюби

Некогда давно у Экубо была иллюзия, что переезд — это одноразовое мероприятие, во время которого люди просто берут все свои вещи и переходят с ними на другое место. Но в действительности переезд подобен клею на пальцах: неприятный, не отстаёт легко, а его остатки будут донимать пострадавшего всю оставшуюся вечность. Экубо понял это ещё при переезде «Поговорим о духах и прочем», но когда страшный зверь добрался до него самого, он оказался совсем не подготовлен. Квартира, которая досталась Экубо в обмен на драгоценные исследования об экстрасенсорных силах, обходилась ему в мизерную сумму, но её состояние на момент их первого знакомства… В общем, Экубо и в виде духа не стал бы там жить — слишком скучно. За месяц они с Рейгеном и помощью всего офиса худо-бедно поклеили обои, привели в порядок санузел и закупились мебелью, но дальше Экубо пришлось обживаться самому, и он понял, что исключительно плох в этом деле. Перед ним появилось столько маленьких и совсем микроскопических задач, что он попросту потерялся в них, хватался то за одно, то за другое, откладывал, и в конечном счёте провозился с ними целый месяц, а их будто даже и не убавилось. Они никуда не девались. Они ждали его, когда он вернулся из отпуска, отбросил в угол дорожную сумку и рюкзак и завалился на кровать, и не проявили совсем никакого сочувствия к его душевным ранам. Экубо чувствовал себя так, будто пережил опустошительную битву, — но шторы сами себя не повесят. Экубо растянул в руках плотную ткань густого медного цвета — специально подбирали к кремовым обоям. До окна, расположенного над кроватью, дотянуться было легко, поэтому он начал с него. Встал на кровать, зацепил крючок за карниз, затем ещё один, и вдруг взгляд его упал за окно, на тёмную улицу… Свет в комнате горел достаточно тускло, чтобы разглядеть, что под окном, в жёлтом кружке фонаря, стоит человек. Стоит неподвижно, будто всматривается куда-то. Куда? На Экубо нахлынуло внезапное желание пригнуться, спрятаться за подоконник: его, стоящего в полный рост, отлично видно снаружи, он сам себя как на витрину поставил. Экубо тряхнул головой. Глупое желание. Он продолжил заниматься шторой, стараясь смотреть теперь только на крючки. Они звонко брякали по металлическому карнизу. Звяк — а что, если его уже нашли? Звяк — а что, если в него сейчас целятся? Звяк — если в него выстрелят, сможет ли он удержаться в теле? Звяк — а что, если Финч придумала оружие, которое и телесную защиту пробьёт? Звяк, звяк… Окно занавешено. Экубо перевёл дыхание и сел на кровать. Рейген рассказывал вкратце, как прошёл его разговор с Финч: ничего утешительного, но и хуже не стало. А на следующий день — день их отъезда — она и вовсе не появилась. Или они её не заметили… Во всяком случае, наступило затишье, а перемена города, как разумно заметил Рейген, должна была дать им дополнительную фору перед тем, как Финч снова их нагонит. А значит, если Экубо сейчас отодвинет штору, то никакой Финч за ней не будет — и напрасно его рука трясётся. Он осторожно заглянул за штору, и как раз в этот момент к человеку под фонарём подъехала машина, в которую он и сел. Он всего-навсего ждал такси… Со второй шторой Экубо постарался разделаться как можно быстрее и при этом не смотреть в окно. Когда он закончил и собирался пойти заняться чем-нибудь ещё, он споткнулся о коробку, стоящую недалеко от окна. Ну вот, ещё одно клейкое пятно, оставшееся от переезда… Вспоминая опыт Рейгена, от бесчисленных коробок он попытался избавиться в первую очередь — благо личных вещей у него было не так много, — но одна из коробок оказалась поразительно упорной. Он водрузил её на диван и вскрыл: первая вещь, попавшаяся на глаза, — игрушка, шар-восьмёрка, который Экубо случайно конфисковал из офиса. Его однажды притащила на работу Томэ. Она успешно развлекала коллег целый час, пока не сказала в шутку: теперь можно клиентам не просто лапшу на уши вешать, а наглядно подкреплять свои слова. И когда глаза Рейгена загорелись нездоровым энтузиазмом, Экубо быстро спрятал новую бизнес-идею, да так и не вернул. Он посмотрел в тёмный, поцарапанный глазок шара — тот сообщил ему, что «Надежды нет». Экубо криво улыбнулся. Ну, а как могло быть иначе… Он подыскал для зловредного шарика место: на полке рядом с диваном, где уже стояли несколько книг и одинокая кошка-статуэтка, которая теперь хоть скучать не будет. Кроме того, Экубо обнаружил, что если провести по полке пальцем, то на подушечке останется заметное серое пятно. Откуда взялась пыль на совсем новой мебели — загадка; видимо, пыль при переезде прилагалась просто по умолчанию. Но Экубо так этого оставлять не желал. В ванной отыскались ведро и тряпка. Вода из отремонтированного крана текла бодро, напористо. Шумно… Экубо резко завинтил кран. Прислушался. Ему отчётливо слышался стук во входную дверь квартиры, но когда он выключил воду, всё смолкло. Он продолжил наполнять ведро, но то и дело напрягал слух. Что-то скреблось, шуршало за дверью ванной — неуловимо, но почти осязаемо. Он испытал облегчение, когда снова оказался в комнате. Вытирать пыль — занятие довольно монотонное, но во время него хотя бы ничего не мерещится. Экубо прошёлся тряпкой по книжной полке, по столику для телевизора, по самому телевизору… Уголки экрана пришлось вычищать голыми руками, потому что тряпка не пролезала. Экубо задумчиво потёр пыльные пальцы между собой, и ему захотелось чихнуть. Противная пыль. Возможно, частички этой пыли были когда-то духами… Это миф, что после развоплощения от духа ничего не остаётся. Просто остатки эти никто не замечает. Только самые ненасытные охотники стараются вылизать даже щёлки между камнями и древесную кору, чтобы вобрать в себя всё, до последней пылинки. Экубо когда-то был таким. И он рад, что вырвался, — иначе бы так до сих пор и лизал деревья. Он никогда до конца не осознавал, почему именно так получилось, что позволило ему выкарабкаться из дыры, коей является мир духов. Но так сложилось не потому, что он плохо знал себя. Он плохо знал всех остальных, поскольку они всегда были для него только собранной в кучку пылью. Наверное, именно поэтому так мало из них выжило… Но он точно знал, что выбрался, потому что когда на несколько мучительных мгновений его швырнуло обратно, он увидел эту колоссальную разницу между «тогда» и «сейчас». Когда Финч занесла спичку над коробком, он снова чувствовал: важна только расстановка сил; когда он дрожал перед своей убийцей, из мира исчезло всё, кроме голой, жестокой, всё решающей силы. И «тогда», раньше, было точно так же. А «сейчас» ему надо всего лишь заставить себя вытереть со шкафа пыль. Однако когда он добрался до шкафчиков с посудой, тряпка сама собой выскользнула у него из рук. Он вспомнил, что ему ещё надо перебрать накупленную кухонную утварь и проверить, всего ли хватает. Началась инспекция шкафчиков. Две кастрюли, три сковородки, ковшик и ещё несколько посудин, чьих названий Экубо не знал… И целая гора ложек, ножей и вилок. Экубо взял ложку, прокрутил её в пальцах, согнул в спираль, разогнул — так, кажется, раньше развлекалась молодёжь. Своей силой Экубо владел всё лучше и лучше: ещё немного, и он сможет подметать квартиру, не используя руки. Но этого, конечно, не хватит на более серьёзный случай. Как ещё он может себя защитить? Вот если Финч прямо сейчас ворвётся в его квартиру, что он будет делать? Экубо взвесил в руке сковородку. Лёгкая — если треснуть такой, человек даже сознание не потеряет. Непонятная посудина с длинной ручкой и утолщённым дном больше походила на оружие: Экубо сделал пару выпадов и даже ощутил, будто готов выйти на открытый бой. Но что, если Финч опять подкрадётся сзади бесшумной тенью? Стоять у двери и караулить? И конечно же не спать, не есть, не отвлекаться… Но в квартире имеются ещё и окна — вряд ли красивые шторки её задержат. Она и выстрелить может — например, дротиком каким-нибудь, — и всё, прощай, последняя защита. Сделать себе доспехи? Экубо был почти уверен, что у него найдётся достаточно металлической посуды, чтобы обклеить всё тело и спрятать тонкую человеческую кожу от ядовитых уколов. Он взял в руки ковшик — с виду идеально сядет на голову как шлем. Экубо со вздохом отставил ковшик в сторону и опустился на корточки, привалившись спиной к кухонному шкафу. Должно быть, от уборки утомился… А ведь если очень-очень постараться, то духа можно изгнать прямо из человеческого тела, без всяких ухищрений. Собрать чуть побольше силы — и всё… А если Финч найдёт Шигео, обманет и переманит на свою сторону, чтобы использовать? Он парень умный, но до жути наивный… Или вот Серизава — у него хватит на такое сил? От него стоит держаться подальше?.. Экубо отчаянно пытался остановиться, но мысли неслись, как лавина по горному склону, пока не врезались в одну: если Финч переманит Рейгена… то всё пропало. У Экубо даже глаза заслезились, хотя у духов не принято было плакать. Если Рейген от него отвернётся, то рядом не останется никого, чтобы протянуть руку помощи, а уж тем более обе руки помощи, как у Рейгена это водилось… Хотя кто такой Рейген — обычный человек, и казалось бы, кого он может защитить… Но люди — потрясающие. Люди куда интереснее духов. И, получается, они именно так себя и чувствуют всё время? Им тоже хочется нацепить на голову ковш — их же может убить обычный кирпич? Люди хрупкие, уязвимые… бесстрашные. И пока Экубо думал об удивительных свойствах людей и их тел, он вспомнил, что давненько уже не притрагивался к еде. И хотя настроения на перекус не было никакого, он заставил себя подняться и пошариться по холодильнику и шкафчикам. Выбирать особо не пришлось: из съестного нашлась только пачка макарон, поэтому одну из кастрюль Экубо поставил на плиту, а всю остальную посуду убрал на место — всё равно броня из неё получилась бы чересчур нелепой. Но на этом шкафчики не закончились. Ладно ещё гора ложек — им хоть интересные применения можно придумать, но зачем Экубо две упаковки тарелок? Как будто он толпы гостей к себе будет водить. Впрочем… Он бросил взгляд на нож, которым вспарывал упаковочную плёнку: добротный, компактный перочинный нож, украшенный двумя металлическими пластинами в форме крыльев. Экубо он достался от Азуми, которая забыла его, когда на денёк заезжала в город Специй. Забыла и сказала оставить себе, и с тех пор Экубо взял за привычку везде таскать его с собой. Полезная вещица. И было бы неплохо, если бы Азуми навестила город Специй ещё разок. Вода вскипела. Экубо пришлось повозиться с макаронами, спагетти, чтобы они не торчали щёткой из шпарящей руки воды и варились послушно. Потирая небольшой ожог на пальце, он вспоминал, как хорошо было жить с Рейгеном: ему даже в голову не приходило добывать макароны или лапшу через сражение с кипящей водой, он просто сразу предлагал сгонять в ближайший ресторан за раменом. Экубо находил две прелести в таких ужинах: во-первых, они создавали ощущение, что всё под контролем и со всеми проблемами разберётся кто-нибудь другой, а во-вторых, после них можно было вернуться домой, да ещё и не в одиночестве, а с кем-то. Сейчас Экубо пошёл бы в ресторан даже один: всяко лучше, чем сидеть замурованным в душной коробочке квартиры и жевать макароны ни с чем. Но стоило ему представить, как он выходит на улицу, как перед глазами тут же мелькал жёлтый свет фонаря и резкий силуэт — кто знает, кем он обернётся в этот раз. Опасность могла подстерегать где угодно: в темноте переулков, за углом соседнего дома, прямо у порога… Когда Экубо заметит её, будет слишком поздно. Отбиваться — бесполезно. Бежать — куда? К свету, к людям, к Рейгену, домой?.. Он бежит — и не может убежать. Видит перед собой дверь квартиры, но не успевает вытащить ключ. Тянет руку к дверной ручке, но фигура, слепленная из темноты, хватает его за плечи, и… Экубо плеснул себе в лицо холодной водой. Перегрелся, стоя над кастрюлей с макаронами, не иначе. Пока ужин готовился, он решил свести счёты с той последней коробкой. Он осторожно вытащил из неё маленькую салатового цвета вазочку с крышкой, и она отправилась на полку, к шару-восьмёрке и кошке-статуэтке. Эту вазочку подарил ему Шигео: без какого-то повода, без всякого праздника, просто пришёл однажды в офис и безапелляционным тоном сказал «Эта вазочка напоминает мне тебя». Из-за рельефной крышки она действительно выглядела округлой, а ещё она была зелёной, так что Экубо ничего не оставалось, кроме как согласиться, тем более, будучи призраком, о своей внешности он мог судить только с чужих слов. Да и получить подарок было приятно. Экубо придирчиво посмотрел на полку. Подвинул вазочку чуть вправо. Потом чуть влево. Результат его не удовлетворил, но Экубо не хотелось отвлекаться от коробки. Следующая вещь оказалась самым что ни на есть барахлом — это был галстук. Экубо не любил галстуки. Не любил настолько, что когда Рейген попытался нацепить на него галстук насильно, Экубо заорал, что его пытаются задушить, и на этом попытки придать ему более деловой вид закончились. Галстук отправился в шкаф, в самый тёмный его угол. Прежде чем захлопнуть дверцу, Экубо оглядел своё имущество: и когда у него успело завестись столько одежды… Рубашки, куртки, штаны, футболки… Казалось, совсем ещё недавно он даже вообразить не мог, что между видами штанов есть разница и что джинсы, например, намного удобнее деловых брюк. Человеческая одежда оказалась, пожалуй, одним из самых интересных опытов его новой… ну, обновлённой жизни. Он смотрел на свой гардероб, и почему-то ему делалось тоскливо. В нынешних обстоятельствах одежда ему вряд ли понадобится: он либо на улицу не высунется, либо одевать станет некого… Экубо с досадой захлопнул шкаф. Подошёл обратно к полке. Поменял местами вазочку и шар-восьмёрку. Не помогло. По-прежнему что-то выглядело неправильно: то ли слишком асимметрично получилось, то ли с цветом какая-то лажа… Экубо отвернулся. Не хотелось смотреть на эту полку. Вообще никуда не хотелось смотреть: к окну — не подойти, в ванную — не заглянуть, на плите эти макароны противные, ко входной двери даже приближаться страшно… Экубо измождённо опустился на диван. Неужели теперь всё так и будет? Куда ни посмотри, к чему ни прикоснись — всё будет отравлено ощущением затаившейся поблизости опасности? Лучше бы вообще оказаться подальше отсюда, на другом краю страны, на другом конце света… Раньше Экубо так бы и сделал. Однажды, когда в его владениях объявился более сильный дух, он покинул Японию и поселился в какой-то британской колонии. А когда вернулся, проблема уже разрешилась сама собой. Экубо вытянул ноги, запрокинув голову на спинку дивана, и протяжно вздохнул. Может и сейчас… Люди-то не вечны. Может, ему и тело не обязательно бросать. Пока Финч совсем его не прижала, махнуть на ближайший вокзал — тут недалеко — и сесть на поезд, потом сделать с десяток пересадок, и черта-с-два она его выследит. Экубо взмахнул рукой, и поймал ею прилетевший откуда-то телефон. Начал искать расписание поездов. Как только рассветёт, он выберется из дома, желательно через окно, и будет по крышам и проводам пробираться к вокзалу — в это время и таким путём обзор будет наиболее широкий и чистый. Да, есть поезд, в семь с небольшим утра… Можно даже билет не покупать, пристроиться как-нибудь на крыше, чтобы ветер и свобода развевали волосы. Экубо широко улыбнулся своей фантазии. И никаких тёмных силуэтов, никаких сдавливающих стен, никаких чёртовых макарон. А если ещё и тело потом оставить — оно будет уже ни к чему, — то Финч может хоть обыскаться — невозможно найти одного-единственного духа в огромной стране, среди сотен тысяч таких же духов. Экубо вспомнил, почему сотни лет занимался одним и тем же делом: когда всё, что у тебя есть, — это твоя сила и немного амбиций, то каждый раз, ввязываясь даже в самую жестокую схватку, ты ставишь на кон только их и ничего больше. И всё же… Развоплощаться и возвращаться в существование уже должно было, кажется, войти у него в привычку. Однако, во-первых, кто сказал, что это приятные ощущения, а во-вторых, кто мог гарантировать, что в этот раз он сможет провернуть тот же трюк? У него же есть работа. У него же есть друзья, к которым (а в последний раз — ради которых) он возвращался раз за разом, а значит, он к ним привязан… А если теперь сбежать, то оборвутся все нити, скрепляющие его с нынешней жизнью, и кто знает, может, после этого и возвращаться станет некуда… В каком-то смысле, побег — та же смерть, только не от руки Финч. Он не глядя запустил руку в коробку барахла и вытащил стакан, который зачем-то отдал ему Рейген. Экубо стало так тошно, что он со стоном бросил стакан обратно. Надо поднять себя с дивана. Надо занять себя хоть чем-то, иначе он не переживёт эту ночь. А если он её переживёт, то переедет обратно к Рейгену, и пусть горит оно всё огнём… Экубо медленно переполнялся злостью на себя и на вазочку с крышкой, которая ну никак не желала стоять на полке, но он двигал её вперёд, назад, во все остальные стороны, переставлял местами с кошкой и шаром, но всё — тщетно. И всё же было хорошо, пока он не решил всунуть туда эту вазочку. Нет ей места на этой полке! И главное, за что ему всё это?! За ненасытные аппетиты в далёком прошлом? Это плата за то, что теперь он слишком хорошо устроился? Экубо стиснул кулаки и решился на последнюю попытку. Он залез в рюкзак, ещё не разобранный с поездки. Там он искал свечку, купленную на рынке. Да, это произошло буквально за пару часов до того рокового интервью, и свечка навсегда останется так или иначе с ним скована, но ведь напоминала она и обо всём остальном. О прогретом до самого дна озере. Об уроненных ключах. О разговорах про чудные человеческие отношения. Чуть-чуть подольше понаслаждаться этими моментами — всё, о чём Экубо просит. Почему за это приходится так дорого платить? Свечка пришлась в самый раз. Вместе с ней полка выглядела лучше — по крайней мере, пропало ощущение, что она скоро обвалится, поэтому Экубо наконец-то выдохнул. Кажется, его чувство прекрасного — и заодно с ним ещё какое-то чувство — угомонилось. Он так вымотался, что готов был лечь и уснуть прямо под этой самой полкой — если бы не мысль, что придётся оставить тело валяться совсем беспомощным в квартире, запертой на единственный замок. Да и в коробке ещё не закончились вещи: на дне лежали какие-то свёрнутые бумажки, причём одна из них отличалась по цвету от других, поэтому Экубо решил сперва проверить её. Он развернул бумагу, и у него невольно вырвался смешок. Бумага оказалась плакатом — тем самым плакатом, который на протяжении многих лет встречал посетителей агентства. О да, только у «Новой Звезды 21 века» может быть такое нахальное и одновременно наивное лицо. Все годы, проведённые в старом офисе, Экубо попеременно считал этот плакат то раздражающим фактором, то напоминанием: каким бы бестолковым ты ни был, имея достаточно самомнения, можно добиться практически чего угодно. И ему было самую малость жалко, что в новый офис плакат не переехал. Переезд не может не оставить следов: часть шарма старого офиса всё-таки потерялась по дороге. Это был неповторимый шарм бестолковости, которая творила великие дела. Однако сам Рейген, хоть и стал серьёзнее, никогда не потеряет частичку себя с этого плаката. Экубо держал плакат на коленях, бережно разглаживал его уже изрядно потрёпанные сгибы и улыбался. Просто не мог перестать улыбаться. Столько всего было пережито рядом с этим плакатом. Через столько испытаний Экубо прошёл, глядя на это самоуверенное лицо. Ещё одно испытание ждёт впереди, и Рейген снова рядом, и пальцы Экубо дрожали, когда его захлёстывало чувство, что ничего больше не имеет значения. Он быстро нашёл скотч, нашёл пустую стену и приклеил на неё плакат. Руки тряслись, как будто Экубо делал что-то противозаконное, но оттого только больше хотелось смотреть на результат своих стараний. Он приклеил последний уголок, но не отнимал руку от стены, чувствуя, что иначе потеряет опору. Он смотрел на плакат, жадно, безотрывно, понимал, что это всего лишь картинка, да ещё и такая далёкая от реальности, но в эти секунды готов был довольствоваться даже этим. Его плечи бессильно опустились, ладонь скользнула вдоль кромки бумаги, и он прислонился лбом к стене, а в какой-то очень искажённой реальности — ко лбу Рейгена. Он стоял так, впитывая ощущение твёрдости, которого ему так не хватало, пока не закружилась голова. Отойдя от стены, слегка пошатываясь, он добрался до кровати и рухнул на неё навзничь. Долгие годы он наблюдал за людьми, будучи всего лишь злым духом. Долгие годы он не мог даже вообразить себя на их месте: он считал, что есть чувства, которые дано ощутить только людям. А теперь… Теперь всё так перемешалось, что любые границы размылись и исчезли: от них осталась только непроглядная муть в голове. А затем он вспомнил про макароны. Он подскочил на кровати, чуть ли не в два прыжка оказался рядом с плитой и закрутил её ручку, но это было всё равно что наклеить пластырь на изуродованный труп… В кастрюлю Экубо не заглянул, сразу накрыл её крышкой. Он так увлёкся, что не заметил даже резкий горелый запах, который, наверное, успел уже въесться в новенькие обои. Экубо покосился в сторону окон. Нет, всё ещё пробирает до костей. Экубо снова сел на пол, упершись спиной в шкаф, вытащил телефон, посмотрел на часы: всего-то около полуночи, хотя казалось, что Экубо уже полночи промаялся. Зато раннее время значило, что можно попытаться кое-что провернуть. «Спишь?» — написал Экубо Рейгену. В сети был недавно — шансы ещё есть. У него же отпуск, можно хоть всю ночь не спать. Впрочем, если он устал хотя бы вполовину так же сильно, как Экубо, то наверняка уже десятый сон видел — или сколько там снов снится людям за ночь, Экубо не особо разбирался. Не читает. Пойти что ли разобраться с последствиями своего кулинарного провала? Чем дольше тянешь, тем хуже становится… Но стоило только представить, в какой чёрно-белый кисель превратились макароны, и становилось ясно, что проще кастрюлю сразу выкинуть вместе с содержимым, всё равно в шкафу ещё одна есть. Телефон тихо дзынькнул. «Не сплю», — пришёл ответ от Рейгена. Экубо слабо улыбнулся — вот он уже и не один. Однако Рейген развивать свою мысль не собирался. Прошла минута, а в сегодняшней переписке так и осталось два сообщения. Не спит — ну, замечательно, но не спать можно многими способами, хоть бы уточнил… «У меня макароны подгорели», — поделился Экубо последними новостями. Рейген прочитал сразу. Несколько секунд молчания. Печатает… «Сколько нужно варить макароны, чтобы они начали гореть?!» «Придурок, это потому что я на твой плакат пялился», — чуть было не написал Экубо, но вовремя себя остановил. Рейген, наверное, уже и не помнит, что за плакат, а тем более — как он оказался у Экубо (собирая вещи для переезда, он просто смахнул его в коробку вместе со схемами для вязания — вот как). А если бы вспомнил, то возник бы неловкий вопрос. «Я не засекал», — ответил Экубо. «И что делать?» — добавил он. «Отскреби ложкой сколько сможешь, а остальное замочи водой», — написал Рейген. Экубо хмыкнул. Он и так это знал, просто делать не хотел. А ещё не хотел молчать. «По седьмому каналу передача про экстрасенсов идёт, просто золото, — сообщил Рейген. — До такой чуши даже я бы не додумался». Экубо снисходительно усмехнулся и покосился на телевизор. Наверное, в любой другой день было бы здорово включить передачу, смеяться в голос, а самые абсурдные моменты документировать в переписке и соревноваться в остроумии. Но сейчас Экубо знал, что если нарушит напряжённую тишину квартиры, то не сможет думать ни о чём, кроме тишины. Он не сможет отделаться от ощущения, что тараторящий телевизор усыпляет его бдительность; будет вздрагивать от каждого шороха, который почудится за окном, или за входной дверью, или в самой комнате, и так будет продолжаться, пока он совсем не слетит с катушек… «Экстрасенсы имеют аллергию на брокколи», — процитировал Рейген передачу. Экубо не смог выдавить из себя даже слабого смешка. Где-то с минуту он пялился в экран, занеся над ним подрагивающие пальцы и собираясь с силами. «Мне страшно», — наконец написал он. Печатает. Молчит… Печатает. В горле начало щипать. «Я знаю… Не изводи себя. Завтра придёшь в офис, и мы все вместе кое-что обсудим. Ладно?» «Ладно», — ответил Экубо. И правда, зачем он так с собой поступает? Он нашёл в себе силы подняться, доплёлся до дивана, закутался в плед и включил телевизор. И пусть смеяться ему совсем не хотелось, чувство, что Рейген смотрит сейчас на те же самые яркие картинки, создавало иллюзию близости. Он ведь обязательно что-нибудь придумает… Завтра он что-нибудь придумает.