Попробуй — коснись, можешь — полюби

После вылазки в Лакричную впадину прошло несколько дней, но Рейген так и не придумал, куда шагнуть дальше в своих поисках. К нему приходили клиенты с совсем не тривиальными запросами — например, вычислить, кто оставляет подозрительные сообщения на форуме о грибах, — и он подбирал для каждого изобретательное решение. Он починил своё кресло, постоянно бегал куда-то с какими-то документами — иными словами, жизнь постепенно затянула его обратно в объятия рутины, а он не слишком ей сопротивлялся. И Экубо выдохнул с облегчением. Прошлое оставалось там, где ему и следовало оставаться, — в прошлом. Рабочий день выдался не очень богатым на заказы. Рейген и Экубо почти полдня просидели в пустом офисе, доводя друг друга до безумия. Сначала они обсуждали музыкальные новинки, в том числе песню с названием «Лучший способ самоубийства»: в её тексте, само собой, утверждалось, что это любовь. Это привело к спору о том, как на самом деле лучше свести счёты с жизнью, который перетёк в бурное обсуждение новой рубашки Экубо — розовой в красный кружочек. А потому запрос на экзорцизм, поступивший по телефону, стал облегчением для них обоих. Однако работка оказалась совсем незамысловатой — Экубо управился за пятнадцать минут. К спорам о розовых рубашках он возвращаться не торопился, поэтому пошёл слоняться по окрестностям. Погода стояла тихая: ровная белая пелена облаков над головой и свежая прохлада, совсем как перед первым снегопадом. Ни дуновения ветра. Деревья стояли в оцепенении, будто боялись пошевелиться, и падение с ветки неосторожного листа казалось целым представлением с оркестром. Экубо вышел к маленькому ухоженному скверу. Его узкие дорожки были засыпаны мелкими белыми камешками, которые шуршали под тяжёлыми ботинками Экубо, когда он ступал по ним. Вдоль дорожек по обе руки рос низкий пёстрый кустарник, а в центре сквера, в маленьком кругу из камней — жёлтая плакучая берёза. Берёзы навевали воспоминания о том дне, когда Экубо подцепил проклятие невидимости, поэтому он старался долго рядом с ними не задерживаться. И сейчас он хотел побыстрее пройти мимо, но его взгляд задела маленькая фигура, сгорбившаяся на камне у корней берёзы. Экубо моментально узнал дождевик Маски. Так необычно, если задуматься… За всё время их знакомства это был первый раз, когда он, пусть и случайно, подкрался к ней: обычно она заставала его врасплох, появляясь из ниоткуда. Впервые они поменялись ролями. — Маска? — позвал он негромко. Маска вздрогнула, встрепенулась, чуть не свалившись с камня, будто её застали за чем-то непристойным. — Экубо… — сказала она, уставившись на него невидящим взглядом. И больше не проронила ни слова. — Что с тобой такое? — спросил Экубо, подойдя ближе. — Нечасто вижу тебя такой тихой. — А… я… Я опять почувствовала что-то знакомое… — пробормотала она по-странному неуверенно. — Но снова ошиблась. Кажется, я начала выдумывать себе эти чувства. — Может быть. А может быть, ты выдумываешь, что ошибаешься, — усмехнулся Экубо, но Маска его веселья совсем не поддержала. Она потупила взгляд, оправив капюшон дождевика и тихо спросила: — Экубо… А всегда будет так больно? Я имею в виду… ну, ты, наверное, знаешь… Боль, когда чувствуешь, что ты призрак. Вот так неожиданность… Экубо даже ощутил укол совести за то, что шутил над духом в таком уязвимом положении, но извиняться, само собой, не стал. И, конечно же, он знал, о чём говорила Маска. — По моим воспоминаниям, действительно болит только первые лет десять... Потом боль становится терпимой, а потом и вовсе уходит. — Он глубоко вздохнул и сел на соседний камень. Отсюда, с корней берёзы, листья казались шатром, а цвет их становился совсем медовым. — Посмотри вокруг. Сейчас ты в таком положении, которое не доступно ни одному человеку на свете. Весь мир перед тобой, и у тебя есть вечность, чтобы его покорить. Честно, я не представляю, почему почти никто из призраков не пользуется этим… — У них есть дела поважнее, — глухо сказала Маска. — Но… ты прав. На мир правда можно смотреть по-разному. И слышать его по-разному… Экубо поначалу не понял, что она хотела сказать своей последней фразой, но через несколько секунд он услышал. Маска запела. Тихо, неуверенно, подрагивающим голосом, который креп с каждой строчкой. Да, она любила музыку — тоже неуверенно, тоже не понимая, для чего именно. Но её к ней тянуло. И пела она так же, как любила. Экубо не помнил, зачем появился в этом мире. Только что он сказал Маске, что боль проходит очень быстро… Но так ли это? Сколько прошло времени, прежде чем он забыл её? Он помнил только то, что каждый день, проведённый в агонии, Кэнтай была рядом с ним. И долгое время он был уверен, что попал в духовный мир только затем, чтобы встретиться с ней. Чтобы они стали самым гармоничным, контрастным и ироничным дуэтом. Маска пела, и листья берёзы незаметно поворачивались, словно хотели послушать. Экубо думал, что сейчас только они и он вместе с ними слышат её тонкий мелодичный голос. И это чувство одинокого понимания напоминало ему то, что связывало их с Кэнтай. Знакомство с ней длилось не меньше столетия, а он даже не помнил, как они познакомились. Кажется, Кэнтай смеялась… Она, воплощение отчаяния, тоски и горечи, смеялась рядом с ним. Они хорошо проводили вместе время. Они вместе прятались под крышами домов и в бумажных фонариках, смотрели на людей: Кэнтай выбирала себе жертву, а Экубо наблюдал за ними и мотал на ус их привычки и обычаи. Иногда — заманивал их в ловушку... Они вместе гоняли слабых духов, Кэнтай, как настоящая кошка, играла с ними, кусала, но не отпускала, и когда эта жестокая игра заканчивалась, она отдавала их на съедение Экубо. Смотрела, как он пожирает их и отпускала насмешливые комментарии, но после этого они смеялись вместе. Смеялись и смеялись… Экубо никогда не забудет её высокий, переливающийся смех, похожий на стук падающих на камень бусин. Но сколько же зловещей силы за ним крылось… А что скрывается за песней Маски? Что-то же должно быть… Он медленно, чтобы не спугнуть, повернулся к ней и смотрел, как она пела, пустыми прорезями уставившись в землю. И вот она подняла руки к лицу… Коснулась краёв маски, и Экубо почувствовал, что вот-вот это касание превратится в обнажающий порыв. Но Маска бессильно опустила руки. Спела последние две строчки и замолчала. Немного выждав, Экубо спросил: — Эта песня что-то значит для тебя? — Нет… Просто у кого-то из окна услышала. — Что ж… Она всё равно красивая. Маска грустно улыбнулась ему в ответ, а он встал с камня и протянул ей руку, помогая подняться вслед за ним. Он провёл бы в этом сквере ещё немного времени, но над ним нависли его рабочие обязанности: Рейген уже успел написать ему в мессенджере с жалобой на долгое отсутствие и со списком еды из ресторана на вынос.

***

Однако в офисе надолго задерживаться не пришлось. Рейген и Экубо поели, а клиенты на горизонте так и не появились; Экубо переоделся в обычную рубашку, но сделал это прямо на глазах у Рейгена и случайно выбросил розовую рубашку на его стол, что и закончилось предложением пойти из офиса вон. Выражение лица Рейгена так и говорило: «Ещё одно движение, и в ответ полетит что-нибудь тяжёлое». Не желая проверять, какой предмет первым подвернётся Рейгену под руку, Экубо принял предложение и ушёл с работы пораньше. Стоя на перекрёстке, он задумался, не пойти ли искать свою знакомую, но быстро вычеркнул эту идею из головы: деятельная и энергичная Маска наверняка уже нашла себе полезное занятие. А Экубо был уверен, что если понадобится, то его обязательно отыщут. Дома было пусто и безрадостно. Экубо побродил по квартире, надеясь воскресить воспоминания о том, чем он хотел заняться накануне, но натолкнулся только на корзину с грязным бельём. Стирка точно не входила в список его желаний, однако он всё равно закинул одежду в машинку. И на этом даже домашние дела иссякли. Экубо готов был уже взвыть от скуки, но его посетила мысль. Мысль не из приятных, но способная надолго занять голову, требующая особого подхода и тщательной огранки. Экубо вздохнул и опустился на пол перед кроватью. Теперь, когда он вспомнил, эта мысль от него не отлипнет. Он приподнял край одеяла и заглянул под кровать: рядом с бесчисленными мешками, забитыми вязаными вещами, стояла крупная коробка. На ней лежал совсем тонкий слой пыли. Эту коробку регулярно открывали. Пришло время сделать это ещё раз, ведь квартирой Экубо пользовался не бесплатно. Он открыл коробку. Внутри лежала флешка и стопки листов бумаги: некоторые — отпечатанные, некоторые — исписанные человеческой рукой; когда Экубо впервые перебирал эти листы, он заметил, что почерк на них меняется от ровного и почти каллиграфического до путанного и беспорядочного. Вероятно, сказывалась наркотическая зависимость автора этих текстов. Исследования Сандея… Самые удивительные открытия, достигнутые самыми чудовищными методами. Экубо забрал из коробки флешку и несколько листов и отправился вчитываться в исследования, чтобы выручить деньги за самые «безопасные» из них.

***

Вечер прошёл быстро, незаметно, и в то же время — медленно и тягуче. Экубо не успел уследить, когда за окном пропали последние отсветы солнца и повисла кромешная тьма. Он сидел на кровати, рядом лежали разбросанные бумаги и ноутбук с воткнутой в него флешкой… И Экубо не мог вспомнить, как давно так сидит. Может, с того вечера, когда думал, что раз и навсегда разрушил связь с Рейгеном. А может, с той ночи, когда на него охотилась Финч… Экубо пытался заставить себя встать, но потолок и стены давили на него и не позволяли пошевелиться. А может, это тело почему-то перестало его слушаться. И он просто ждал, когда вернётся Рейген, хотя с каждой минутой в ухе всё навязчивее жужжала мысль, что он не вернётся. Пусть они и не ругались, но Экубо наговорил достаточно, чтобы Рейген захотел сегодня переночевать в своей квартире. Это естественный ход событий… Однако в такие ночи Экубо временами забывал, что Рейген вообще бывает у него. Экубо оглядывался: снова пустая безрадостная квартира, тесная, одинокая… Вот на стуле висит галстук. Экубо галстуки не носит. Экубо их презирает… и никогда прежде не был так рад видеть галстук, как в этот момент. Экубо взял в руки телефон. Надо бы позвонить Азуми… Но прежде, чем набрать её номер, Экубо сидел и обдумывал, что ей скажет, — сидел так долго, что экран телефона погас. И в его тёмной зеркальной поверхности Экубо увидел своё отражение. Провёл пальцами по щеке — какими бледными, почти незаметными кажутся его красные кружки… Он торопливо отложил телефон в сторону. Внезапно щёлкнул замок — Экубо от неожиданности подскочил на ноги. Рейген зашёл в квартиру, по-хозяйски захлопнул дверь и сбросил с плеч пальто. — Ну и денёк… — сказал он. — Ты не поверишь, что со мной случилось. О, я смотрю, ты был занят, — заметил он, наткнувшись взглядом на раскиданные по кровати бумаги. — Ага, — нервно кивнул Экубо. — Ты не голоден? — Нет, я зашёл перекусить. — Отлично. Тогда я пойду развешу бельё. — Бельё? — переспросил Рейген, но Экубо уже закрыл за собой дверь ванной. Разгружая машинку, Экубо задумался, зачем вообще устроил этот спектакль… Можно ведь просто рассказать всё Рейгену, раз уж он вернулся. Но и бельё развесить не помешает, пока не закисло. Когда Экубо вышел из ванной, Рейген сидел на диване и листал газету. — Ну, и как твои успехи? — спросил он, как только Экубо сел с ним рядом. — Да вот… — пробормотал Экубо и тяжело вздохнул. Дальше слова из горла не лезли. Рейген отложил газету и пододвинулся совсем близко к нему. Его руки легли Экубо на плечи и массировали перенапряжённые мышцы, голос стал совсем тихим и ласковым. — Экубо, — прошептал Рейген. — Давай… Экубо сдался: расслабился, позволил потянуть себя вниз. Когда его голова легла на колени Рейгена, тот поддел резинку, которой были завязаны его волосы, и распустил их, рассыпая между пальцев. — Ты можешь рассказать мне что угодно, — сказал он. Экубо полуприкрытыми глазами смотрел в потолок и предпочёл бы молча впитывать прикосновения ладоней, которые гладили его по голове. Но теперь отнекиваться было уже глупо. Да и когда-нибудь рассказать придётся… — Я читал исследования Сандея, — произнёс он. — И я… нашёл записи об эксперименте, который он провёл с… с Азуми. — Пришлось сглотнуть ком, вставший в горле. — Я не дочитал до конца, но всё равно… Кажется, я ещё долго буду об этом вспоминать. Сначала Рейген молчал. Его пальцы замерли. — Но теперь ведь с ней всё в порядке? — спросил наконец он. — Да... Но я иногда не понимаю, как... Она ведь должна меня ненавидеть. У меня его тело… Его лицо… Почему она меня не ненавидит? — Потому что ты хороший… Ты настолько хорош, что она не может видеть в тебе этого Сандея, кем бы он ни был. Экубо улыбнулся и закрыл глаза. Рейген сказал всё, что ему надо было услышать, и противное давление в теле исчезло, остались только мягкие руки и тёплые колени. И что опять ему мерещилось, и как он мог сомневаться… И квартира его — вовсе не тесная, а уютная и обжитая, и он в ней на своём месте. Он гладил и сжимал руку Рейгена на своей груди — она тоже лежит там, где ей следует быть. И если подняться чуть выше, его локоть, плечо, шея — находятся там, где ему хочется их ощущать. Экубо погладил Рейгена по щеке, провёл ладонью по уху и до затылка. Рейген послушался его руку и склонился к нему — Экубо, не открывая глаз, нашёл его губы своими и целовал их, не торопясь, распробывая каждое касание, которым Рейген ему отвечал. Рейген поцеловал его в лоб и отстранился. — Может, выйдем прогуляться? — предложил он. Экубо приоткрыл один глаз. — Но ведь уже темно. И холодно. — И что? Я весь день в офисе просидел, в отличие от тебя… Экубо тихо усмехнулся и снова закрыл глаза. — Ладно, — согласился он. — Но… можно я ещё немного полежу?

***

Прогулки по окрестностям были для них привычным делом, хотя обычно происходили в более светлое время суток. Вместо прозрачных сумерек их окружала бархатная темнота, расцвеченная мягким жëлтым светом фонарей. Но Экубо быстро к ней привык, а Рейген и вовсе как-то оживился и осмелел: шутил, веселился, а когда они добрались до тихого безлюдного парка, взял Экубо за руку. — А я так и не рассказал тебе, как закончился мой день, — сказал Рейген. — Что такого успело случиться, пока меня не было? — Вот послушай... Я неудачник... Я, чтоб его, самый большой неудачник в этом городе! — воскликнул Рейген. — Помнишь моего приятеля, Рюноскэ? В универе были лучшими друзьями, а сейчас списываемся примерно раз в год. Так вот, когда я расстался с Юми, мы с ним поспорили, что за ближайшие десять лет я не найду себе девушку. Экубо начинал понимать, к чему дело клонится. — Так-так… — пробормотал он. — Мне тогда было двадцать два, сейчас мне тридцать три, и мы случайно пересеклись в канцелярском. Пошли выпить кофе, и он говорит: «А помнишь тот наш спор...» Я отвечаю, что помню, потому что запомнил этот спор как «Останусь ли я один к тридцати двум годам». Как ты можешь знать, не остался… Экубо удивлённо заморгал, глядя на Рейгена — на человека, который даже за руки готов был держаться исключительно в темноте. — Погоди, ты хотел рассказать ему, что… — Да, он из тех, кому вообще плевать на такие детали. Ну, я так думал… Я говорю ему, я в отношениях. Он спрашивает: «Как её зовут?» И я отвечаю: «Я в отношениях, но не с девушкой, если ты понимаешь, о чём я». Он на пару секунд завис, и говорит: «Но мы спорили про девушку». Я говорю, мол, а какая разница? А он мне: «Нет уж, давай по-честному». Я не выдержал и сказал «Как докажешь, что тогда звучало именно слово «девушка»?» И знаешь что? Он вытаскивает из кармана мятый листочек, где записан наш спор. И там правда было слово «девушка»! Кто вообще таскает с собой записки десятилетней давности?! — Кажется, у него в жизни ничего интереснее этого спора не было, — хмыкнул Экубо. — Не иначе. И из-за этого мне пришлось отдать ему десять тысяч иен! Нет, ну каков придурок… Они свернули на узкую, вымощенную камнем дорожку, вдоль которой деревья росли плотным коридором: свет фонарей рассеивался в их кронах и тонул в ночном бархате, как песок в болотной воде. Рейген вздохнул: — И почему ты не мог подружиться с девушкой-сумасшедшей-наркоманкой и забрать её тело… — И я даже не удивлён, что твои проигранные десять тысяч — моя вина… — Ну не моя же, в конце концов! И как раз когда Экубо тихо засмеялся, меж деревьев потянуло горьким запахом опавших листьев, и он чуть не захлебнулся им. Темнота облепляла со всех сторон, будто сталкивая их ближе — казалось, они здесь совсем одни, и в мире ничего больше не существует, кроме темноты и их близкого друг к другу дыхания. Экубо с нежностью смотрел на лицо Рейгена, румяное от ночной пощипывающей прохлады, и… иллюзия одиночества неожиданно рассеялась. Он не успел даже понять, что случилось: просто тьма внезапно стала менее тёмной, и в то же время более зловещей. Они были не одни в этом мире… и почему же он такой тесный? Экубо совсем растерялся: сжал ладонь Рейгена, но не понимал ни куда бежать, ни от чего защищаться. Он до последнего надеялся, что ошибается, что ему просто чудится, пока в чёрной глуши парка не зазвенел голос: — Экубо! Я тебя нашла! Внутри у Экубо всё похолодело. И хотя сам он, в своей сущности, вообще не имел температуры, на этот раз отозвалось его тело: оно будто резко стало более хлипким. Он зашагал вперёд, утягивая за собой Рейгена, хотя шёл наугад, просто чтобы поспорить со словами пока что невидимой хозяйки голоса. — Экубо? — встревоженно спросил Рейген. — Что происходит? — Она здесь. Кэнтай… — Кэнтай?! — Тише, не ори… — зашипел Экубо и в следующий миг встал как вкопанный. — Кэнтай. Она сидела на фонаре: ярко-красный кошачий силуэт, словно рукой художника-минималиста нарисованный поверх мира. Уши загнутые, похожие на рожки. Огромные глаза — как две прорези в бумаге, которые то щурились, то резко распахивались, показывая вытянутые зелёные зрачки. — Вот ты где, — промурлыкала Кэнтай высоким, смешливым голосом. — Я тебя вся обыскалась… Она совсем не изменилась. Прошли столетия, но она осталась древней константой, отпечатанной на изнанке вселенной. А Экубо хотелось верить, что она хоть немного поменяется — ведь всё вокруг меняется, — и даже когда он думал о ней, представлял её образ чуть-чуть иначе, чем рисовала память. Видеть её один в один такой же, какой она была при их последней встрече, — сокрушительный удар, но Экубо принудил себя держать лицо. — Что-что? — усмехнулся он. — Неужели ты скучала по мне? Ты ведь само воплощение тоски и одиночества. — Ничего я не скучала. Мне скучно! — капризно воскликнула она. — Раньше с тобой было весело. А теперь что? Что с твоим лицом? Чем ты занимаешься? Ты теперь с людьми? С каждым вопросом она грациозно перескакивала с фонаря на ветку и с ветки на фонарь, и не успел Экубо моргнуть глазом, как её лапы встали на воздух. Она оказалась совсем рядом с ними, в опасной близости с Рейгеном и задела кончиком хвоста его подбородок. — Это ещё кто такой? — А ну кыш! — шикнул на неё Экубо, махнув рукой, но она проворно увернулась. — Да что такое?! — возмутился Рейген. Экубо сжал его ладонь, но ответить не смог: его внимание разрывалось между ним и Кэнтай, которая продолжала скакать по фонарям и дразнилась: — А Экубо любит людей! А Экубо любит людей! — Экубо, объясни… Как хорошо, что Рейген не видит и не слышит её… Смешно, должно быть, наблюдать, как Экубо препирается с пустым воздухом. — Или ты наконец-то понял, что люди вкуснее духов? — спросила Кэнтай, свесившись с ближайшего фонаря. — И эта маска помогает тебе охотиться на них? Экубо лихорадочно соображал: всё отрицать — бросить Рейгена на произвол судьбы, сказать, что он важен, — раззадорить Кэнтай ещё больше. Он покосился на Рейгена, но тот уже перестал тревожно озираться и стоял, сосредоточенно насторожившись. Экубо коротко вздохнул и снова нацепил на лицо кривую ухмылку: — Ты всё ещё думаешь, что у людей может быть всего лишь одно применение? Как наивно… Я просто не боюсь пробовать новое. И будь добра — не лезь в мои планы, ты всё мне портишь. — Какой тёплый приём… — пробурчала Кэнтай. Подобрала лапы на шляпку фонаря, навострила уши и согнула хвост в спираль. — Вредина ты, каким был, таким и остался. И я думаю, что за тобой должок… Вдруг сверкнула красная молния — Экубо успел разглядеть только зелёные зрачки и сотню зубов-кинжалов. И закричал: — Нет! Он дёрнул Рейгена в сторону, перехватил его руку, стиснув запястье так сильно, что тот вскрикнул от боли. Зато Кэнтай промахнулась… Экубо, тяжело дыша, склонился к его испуганному лицу и бережно взялся за пострадавшее запястье. — Прости… — прошептал он, поглаживая дрожащие пальцы Рейгена. — Прости, я… — Ничего, — сухо ответил тот. Экубо обернулся: Кэнтай снова восседала на фонаре и гневно сверкала глазами. — Да что с тобой такое?! — воскликнула она. — Это правда так весело? У тебя всегда были такие странные затеи… — Она сердито махнула хвостом, но голос её смягчился и перестал быть пронзительным как гвоздь. — Которые почему-то всегда работали. Может, ты и правда не изменился… — Ну, ты-то точно не изменилась, — хмуро сказал Экубо. — Это правда, — согласилась Кэнтай с нескрываемой гордостью и довольно вильнула хвостом. — Я по-прежнему хочу веселиться вместе с тобой. И по-прежнему жутко голодна. А тут ловить нечего, — фыркнула она и в один прыжок скрылась в темноте.