***
Кухня была той частью родного дома, о которой у Рейгена остались самые приятные воспоминания. Даже если случались тут мелкие ссоры и стычки, все они оказались затёрты восхитительными ароматами свинины в кисло-сладком соусе, рыбы в панировке и шумными беседами после ужина, во время которых каждый по очереди делился успехами и удачами прошедшего дня. Красочно, задорно, с шутками и с обязательной похвалой. Сколько из сказанного было правдой — вопрос, ответ на которой не выяснишь и не угадаешь, но настроение подскакивало после каждого такого ужина и держалось на достигнутой отметке — хотя бы пока не приходилось возвращаться в свою тёмную комнату… Рейген стоял у стола и старательно нарезал крупную морковь кубиками. Убедившись, что нож достаточно уверенно минует его пальцы, он отважился завести разговор: — Ну что, как дела дома? — Ой, по-разному… — вздохнула мама, сметая в кастрюлю наструганную редиску. — Я вчера купила новые полотенца в ванную. Старые стали на половые тряпки похожи… А твой отец на прошлой неделе сильно растянул лодыжку — всё ещё не оклемался. Ему нелегко. Он терпеть не может, когда днями напролёт приходится сидеть запертым дома, ты ведь знаешь… Руки чешутся работать, как он говорит. Как несправедлива бывает судьба… Те, кто без дела страдает, кто сердце вырвать готов, оказываются лишены возможности честно трудиться. А у кого руки и голова здоровы, даже не почешутся, чтобы найти себе дело. Стыдоба какая… Рейген узнал досадливые нотки в её голосе: слышал их десять минут назад, в прихожей. Казалось, что на закинутую наживку что-то клюнуло, и он навострил уши, чтобы не пропустить ни крупинки ответа на самый животрепещущий вопрос, но… Мама взяла пучок зелёного лука и принялась нарезать его в молчании. Рейген решил попытать удачу ещё раз. — Не ожидал увидеть здесь Сейери, — сказал он. — А куда ей ещё идти? — не поднимая глаз, сказала мама и резко смела лук с доски. — Скажи-ка мне лучше… Ты встречаешься с кем-нибудь? Собираешься жениться? Рейген оторопел — хорошо хоть морковь в этот момент не резал, а то пальцев на его руке точно стало бы меньше. Сама тема была не в новинку: ни при одной встрече с мамой от неё не получалось увернуться. Но обычно кивки в этом направлении делались намного более скрытно и изящно. — Я… Пока что никого не встретил… — проговорил Рейген и снова осторожно взялся за морковь. — А что, в вашем агентстве не работают девушки? — Только одна. Но она ещё студентка! — торопливо добавил он, чтобы картинка гипотетического бракосочетания с Томэ случайно не обрела очертания. Но неловкого смешка и робкого вздоха со стороны матери избежать не удалось. — Ах, знаешь, у девочек это самый подходящий возраст, чтобы влюбиться, — сказала она. — Мам! — возмущённо воскликнул Рейген, чувствуя, как кровь приливает к ушам. — Она на тринадцать лет меня младше! И, вдобавок, очень умная… О, погляди! Я закончил с морковкой. — Очень славно. Какие они у тебя ровненькие! Мама расплылась в улыбке, разглядывая кучку морковных ломтиков, которые задумывались кубиками. Хотя обрывки знаний школьной геометрии подсказывали Рейгену, что в лучшем случае их стоило звать параллелепипедами. — Ладно, дальше я сама, — сказала мама, забирая со стола кастрюлю с будущим обедом. — Почему бы тебе не сходить к отцу и не поздороваться? Внезапно перспектива стоять над горячей кастрюлей, помешивая суп, показалась Рейгену привлекательнее прежнего. В его воображении уже успел сложиться и укорениться сюжет, в котором отец приходит к нему — перед обедом или просто так, — а не наоборот. Но и маму расстраивать не хотелось — Я его не потревожу? — на всякий случай спросил Рейген. — Он будет рад тебя видеть, — с ласковой улыбкой ответила мама, окончательно лишив его возможности спорить или даже сомневаться. — И скажи ему, пожалуйста, что обед скоро будет.***
В коридоре было тихо. Тишина стояла не домашняя и уютная, как у камина поздним снежным вечером, а настороженная. Натянутая. Рейген быстро добрался до нужной двери — ноги ещё помнили здешний пол. А вот правый локоть уже забыл, что сразу за поворотом с кухни его поджидает угол шкафа, и вспоминать об этом оказалось больно. Инстинктивно потирая ушибленный локоть, Рейген несколько секунд стоял у двери: ему предоставился роскошный шанс разыграть сценку, о которой он думал перед визитом домой, с противоречиями и многозначительными взглядами… Но ему уже надоело играть. И он просто постучал в дверь. Внутри пахло травами и чем-то синтетически-лекарственным. Отец Рейгена, совсем как в американских фильмах, сидел в кресле с газетой, накрыв ноги клетчатым пледом, и когда Рейген зашёл в комнату, неторопливо поднял взгляд, заслонённый блестящими стёклами очков. Однако несмотря на торжественную серьёзность момента, голос его звучал буднично и дружелюбно. — Здравствуй, Аратака, — поздоровался отец. Ворчливостью он никогда не отличался, да и внешностью ничуть не походил на «классического» сурового и грубоватого отца. Он всегда был утончённым и красивым мужчиной — один в один бизнесмен с обложки журнала. И сын, и дочь лицом и телосложением пошли в него. Однако время рано или поздно добирается до каждого: за последний год он сильно постарел, русые волосы словно граблями проредила проседь, кожа заморщинилась. Видно, по-прежнему перерабатывает. — Добрый день, — сказал Рейген. — Мама просила передать, что обед скоро будет. Вот и всё. Оба поручения, отданные Рейгену, исполнены, и ничего сверхъестественного не случилось: теми же репликами отец и сын обменивались сотню раз до этого. Ничего не должно было за этим последовать. Но Рейген почему-то не уходил. Он придвинул к себе стул и, усаживаясь, поинтересовался: — Как твоя нога? Этот жест оказался неожиданностью и для отца тоже: он оторопело моргнул, поправил очки и сложил газету. — Паршиво, — ответил он. — Неделя потрачена впустую, и время уже не вернёшь. Я столько бы мог сделать… Что ж, видимо, всем нам приходится устаревать, — сказал он с сухой горечью в голосе, но та моментально исчезла за внезапной тусклой улыбкой. — Освобождаем место для молодых. Кстати говоря, я недавно читал о твоей компании в новостях. Впечатляет. Рейген вздрогнул. Ни в каких фантазиях он не мог представить, как эти слова звучат из уст его отца, — но не от нехватки веры в похвалу. Просто перед ним сидел человек, чей круг тем для бесед всегда стягивался в одну точку. К его работе. И слышать, как он говорит о чужом деле, было просто непривычно. Но отказываться от похвалы Рейген, конечно, не собирался. — Спасибо, отец, — сказал он. — Времена сейчас такие, неспокойные… Я должен делать свою работу хорошо. Ведь даже нынешняя погода — результат сверхъестественного воздействия. — Ну, не говори глупостей, — мягко усмехнулся отец. — Погода это просто погода. — Поверь мне, я знаю, о чём говорю… За свою карьеру я увидел столько сверхъестественных сил, что могу с уверенностью сказать: этот снежный кошмар имеет прямую связь с одной из них. Ты ведь не думаешь, в самом деле, что такие природные аномалии случаются просто так? — Климат меняется, Аратака. Учёные много об этом пишут, почитай как-нибудь на досуге. Продолжай трудиться, но ты ведь не думаешь, в самом деле, что сможешь потягаться с наукой? Рейген терпеть не мог, когда его же слова обращали в оружие против него, это делало любую насмешку в сотню раз острее. И именно это подводило черту, за которую он не собирался тянуть спор. Иногда стоило вовремя уйти с поля битвы. И последнее, о чём он подумал, метафорически обернувшись с грустью в глазах: неужели простые люди так и видят происходящее вокруг? Наука, учёные — этим всё объясняется? Как, живя в этом сумасшедшем мире, можно оставаться настолько ненаблюдательным? И так наверняка живут десятки тысяч людей по всей стране, не подозревая об опасности, и Рейген чувствовал себя пассажиром тонущего корабля — единственным, у кого открыт иллюминатор. И ведь им даже не скажешь каких-нибудь тёплых, прочувствованных, ободряющих слов — всерьёз не воспримут. Не убедить, не докричаться… — Не я, так кто-нибудь другой, — сдержано сказал Рейген. Он заметил рукоятку трости, прислонённой к отцовскому креслу: край пледа соскользнул с неё. Рейген спросил: — Тебе нужна ещё помощь? — Нет-нет, я справлюсь, — снова тускло улыбнулся отец.***
Обед был выше всяких похвал, и даже Рейгеновы кривые кубики его не испортили. Главная прелесть застолий в том, что каждый член семьи сосредотачивается на своей тарелке и на ощущениях, которые она обеспечивает. А если трапеза достаточно хороша, то сидящих за столом объединяет любовь к вкусной еде и благодарность повару, а сразу после — удовольствие сытости. Даже Сейери в завершение обеда улыбнулась и вполне искренне поблагодарила за угощение. И никто не стал возражать — ни словами, ни даже косым взглядом, — и Рейгену на минуту почудилось, что никакой тайной семейной трагедии на самом деле не произошло, а сестра, так же, как и он сам, просто навещает родителей. Но стоило ему отвлечься на рыбную кость, прилипшую к столу, как Сейери исчезла без следа, а мама тяжело вздохнула и принялась молча убирать посуду со стола. Рейгену ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ней. У них за спиной прошелестела газета: отец углубился в чтение. Никаких тёплых послеобеденных разговоров не предвиделось.***
В запасе оставался ещё один пункт, который Рейген так или иначе исполнял каждый раз, когда приезжал в родной дом. Его детская комната. Раньше он скучал по ней и сидел там из сентиментальных чувств, пару раз вынужденно оставался в ней на ночь, а в последний визит просто забрал оттуда старый диск с фильмом. И теперь не посетить её казалось нарушением естественного порядка. Нужно было пройти гостиную, коридор и подняться на второй этаж. Рейген, ещё стоя у входной двери, заметил, что лампы в доме горят приглушённо — но у этого было простое объяснение. Мама в последнее время жаловалась на проблемы с глазами, яркое освещение не приходилось ей по нраву. Но от тусклого света Рейгена клонило в уныние. И все двери, что встретились ему по пути — комнат, шкафчиков, тумбочек, — были наглухо заперты и неприветливо хмурились Рейгену в спину. В те годы, когда он здесь жил, весь дом обычно стоял нараспашку: воздух, звуки, жизнь перетекали из комнаты в комнату. Сейчас — ничего подобного. Наверняка перед его приездом в доме провели генеральную уборку, потому и закрыли всё, у чего был замок. Ступеньки тоскливо скрипели в тишине. Всё-таки что-то было не так. В гостиной не тараторил телевизор — вот что подметил Рейген. И это последним фрагментом укладывалось в ощущение неприветливости и отстранённости. Ощущение, когда в хорошо слаженную компанию приходит кто-то чужой, и все естественные беседы, шутки, смех затихают в напряжении. И Рейген догадывался, кто был таким чужаком в этом доме. Раньше он удивлялся, почему комнату Сейери переоборудовали под хозяйственные нужды почти сразу после выселения хозяйки, а его комната осталась нетронутой. Даже стикеры с глупыми подписями всё ещё висели на двери. Теперь всё встало на свои места… Но об утраченной комнате он до сих пор жалел. Было время, когда дверь сестринской комнаты он видел чаще, чем свою. Сейери никогда не запиралась от него. К ней он ходил с несделанной домашкой, к ней они таскали свежее печенье с кухни, пока мама не видит. И Сейери всегда грозила ему сквозь смех, чтобы он не стучал своими костлявыми пятками по паркету. В её комнате они читали вместе, завернувшись в плед. Странно теперь об этом думать. Странно, что стук пяток всё ещё звучит в ушах, когда Рейген стоит в этом тёмном коридоре. А почему он стоит?.. Рейген неожиданно понял, что не может сделать шаг вперёд. Ему не хочется идти дальше. Он представлял, как переступает порог своей комнаты, снова оказывается в окружении разношёрстных плакатов, сломанных игрушек и бесформенной одежды, и ему казалось, будто он снова превращается в того человека, кому всё это принадлежит. Тогда он был потерян — чувствовал себя крошечным головастиком в банке, беспорядочно тыкающимся носом в стеклянные стенки. И ни до кого не мог сквозь эту банку докричаться. Сейчас всё настолько по-другому… Даже единственный человек, что заставлял его потерянность отступить, ненавидит его. И для чего ему возвращаться в банку? Было бы прекрасно оставить всё как есть, нетронутым, законсервированным во времени, чтобы можно было вернуться в это место мыслями, зная, что оно существует. Но никогда не возвращаться туда ногами. И то же касается комнаты Сейери. Пусть их совместные воспоминания отзываются в сердце болью, но было бы хорошо, если бы у них было своё место, настоящее, материальное. Они того заслуживают. Рейген развернулся, так и не дойдя последние пару шагов до своей детской комнаты, и пошёл по лестнице вниз. Он придумал себе новый пункт назначения.***
Рейген успел заранее себе придумать, что дверь гостевой комнаты будет закрыта, а то и вовсе заперта, и на его стук никто не ответит, и рискованный план провалится, ещё не начавшись… Но внизу, у гостевой его ждал сюрприз — узкая щёлка между дверью и косяком. Может, у Сейери уже не осталось сил запереться? Или она ждала кого-то?.. Рейген постучал, ожидая быстрый ответ, но… ему не ответили. Его замысел постоять на чьём-нибудь пороге в замешательстве всё-таки исполнился, но не совсем так, как он ожидал. Возможно, сейчас не лучшее время… Или Сейери подумала, что её беспокоит кто-то из родителей. — Сейери, это я… — тихо, но отчётливо сказал Рейген и постучался снова. Нет ответа. И правда, с чего вдруг она захочет смотреть в лицо своему брату? Или, быть может… ей нужна помощь? Раньше Рейген ни за что бы не подумал, что Сейери способна сделать с собой что-то непозволительное, но теперь он уже не был так уверен. Может ли он без лишних церемоний распахнуть дверь и вторгнуться в комнату? Если подумать, это — ничейная территория, он и Сейери имеют примерно равные права на неё. И именно это — самое грустное. Ей больше некуда идти — вспомнил Рейген слова мамы. И даже отсюда, из родного дома, из якобы безопасного и безусловно доступного места её вычеркнули и сделали просто гостем. Вырезали под корень, как сорняк, который поскорее надо выкинуть и забыть. И Рейген постучал ещё раз. На этот раз дверь приоткрылась: щёлка расширилась, и из неё выглянуло серое и злое лицо Сейери. — Ну и чего ты стучишь? — ворчливо спросила она. — Поговорить хотел, — сдержано ответил Рейген. Сейери тяжело вздохнула, но дверь открыла. — Ладно уж, заходи… Комната была холодная, необжитая, немного растрёпанная, как и её обитательница. Незаправленная кровать, распотрошённая сумка с вещами, какие-то фантики, бумажки, носки… Рейген мог живо представить, как Сейери беспокойно ходит из угла в угол, не зная, куда пристроить руки, как перед важным приёмом у врача или перед экзаменом. Но экзамен этот никогда не наступит. Кажется, эта комната и есть настоящая банка. — Ну? — спросила Сейери, скрестив руки на груди. Рейген хотел взять себе стул, чтобы сесть на время такой важной беседы, но обнаружил, что стульев в гостевой комнате не водилось. Пришлось по-глупому стоять столбом. Рассудив, что Сейери не в настроении для долгих предисловий и учтивых заигрываний и предпочла бы как можно скорее избавиться от посетителя, Рейген спросил: — Что произошло? — А что, мама не рассказала тебе в красках? — криво усмехнулась Сейери. — Нет, — покачал головой Рейген. — Я хотел спросить, но так и не смог… Она бы вряд ли сказала мне правду, особенно если не хочет об этом говорить. А она, очевидно, не хочет. Может, она и не знает?.. — Что, думаешь, я ей не рассказала? Просто заявилась домой без разъяснений? И если я не рассказала ей, то почему должна говорить тебе? — Потому что через час я уеду отсюда, и мы можем никогда больше не увидеться, — спокойно сказал Рейген и, подумав, что оттенок у фразы получился мрачноватый, добавил: — Ну, если ты не захочешь. — Ты ведь не уйдёшь, да? — спросила Сейери спустя секунду молчания. Рейгену почудилось, что её голос странно дрогнул. Но в следующий миг её плечи снова напряглись, словно она встопорщила иголки, и от дрожи не осталось и следа: — Ты не уйдёшь, пока я тебе не расскажу? Что ж, ладно, слушай. Со мной разводится муж. Это действительно было самое разумное объяснение происходящему, но у Рейгена по спине всё равно пробежался холодок от того, с какой неумолимой, ледяной тяжестью Сейери об этом сообщила. Всё так просто, так реально и по-настоящему… И Рейген — та единственная соломинка, по которой она может выбраться. Или хоть на время ощутить, что выбралась. — Ты уже наверняка догадался, что я состояла в отношениях не с одним мужчиной, — продолжала Сейери, протяжно вздохнув. — На самом деле… любовников было несколько. Я много лет заводила мелкие интрижки то с одним, то с другим. Я очень рано вышла замуж, и я никогда не любила этого человека, но… Он любил меня и обеспечивал. И я не могла от него уйти. Просто научилась хорошо притворяться и придумала пару хитростей, и все были счастливы… А две недели назад я поехала на вечеринку вместе с моим последним ухажёром. Она взяла паузу и облизнула пересохшие губы. Села на кровать, уставившись в пол с выражением отрешённого траура на лице: едва преодолела половину пути и уже утомилась. Рейген сел с ней рядом — не слишком близко, но и не слишком далеко, чтобы можно было положить руку ей на плечо и это не казалось бы неловким. — На вечеринке какой-то придурок втянул меня в спор, кто быстрее напьётся. А я ведь сколько ни пью — никогда не пьянею! Но этот… Он будто вообще не человек был! Мы пили, и пили, и пили, пока я не перестала себя контролировать. Вот так всё и закончилось… Я потеряла бдительность, и кто-то снял меня на видео вместе с любовником. Стоит ли говорить, что было дальше… Я осталась без мужа, без денег, без работы, без крыши над головой… Моим друзьям нет до меня дела, в том городе меня все ненавидят, а здесь… Я даже из дома выйти не могу, я не могу заставить себя сделать хоть что-нибудь! Что за жалкое зрелище… — прошипела Сейери и закусила губу. Рейген ещё на середине её рассказа придумал, что скажет после завершения исповеди, но ему требовалась ещё пара секунд, чтобы собраться с духом. Пусть придётся немного потерпеть комок в горле — Рейген готов был заплатить любую цену, лишь бы не подвести сестру. — Ужасная ситуация, — сказал он. — Но знаешь… Месяц с лишним назад я серьёзно испортил свои отношения. Я сломал их… Так что ты просто последовала семейной традиции. Расчёт оправдался: Сейери расслабилась и коротко усмехнулась. Но эффект оказался недолгим, и в следующую секунду она, нахмурившись, спросила: — Погоди… Что за отношения? — Это сейчас не важно… — вздохнул Рейген и как можно менее заметно сглотнул. — Мы расстались. Всё кончено. Похоже, всё, что остаётся — это двигаться дальше. Может, искать новую любовь… Сейери не стала дальше выпытывать у него подробности. Рейген с горькой улыбкой смотрел на сестру: на её щеках проступал румянец — настоящий, неподдельно розовый, какого он ни разу не видел на её лице. Как будто треснула какая-то невидимая скорлупа, и оно дышало — пусть надрывно и сбивчиво, но свободно. — Знаешь… — проговорила Сейери одними губами. — Я никогда, ни разу в жизни не чувствовала, что меня любят. Рейгена что-то потянуло вперёд — он подвинулся немного ближе. Что-то подсказывало, что так его слова прозвучат весомее. — Это будет слишком, если я скажу, что я тебя люблю? Глаза Сейери расширились. Рейген затаил дыхание, но даже не подумал отступать. Сейчас толкнёт его, ударит, ранит — и пусть… Он не хотел прятать свою смелость. И Сейери расплакалась, уронив зардевшееся лицо в ладони. Рейген, сидевший на застеленной половине постели, снял с неё плед и накинул на мелко дрожащие плечи Сейери. И, немного помедлив, сам забрался под него, приобняв сестру за талию. В юности он никогда не скрывал, как восхищается ей, как пытается подражать, и этим подпитывал её. Но он ни разу не упоминал, что на самом деле значит их связь. Может, если бы тогда он взял себя в руки, сейчас всё обернулось бы совсем иначе… Но что было то было. Нужно думать о том, что можно сделать сейчас.***
Неудивительно, что провожать Рейгена вышла только мама. — Тебе точно ничего не надо? — настойчиво спросила она, подавая ему пальто. — Точно, мам. Не беспокойся, — заверил её Рейген. Его ответ оставался неизменным, хотя этот вопрос прозвучал уже трижды. Он подобрал свою рабочую сумку, и её тяжесть напомнила ему: он ведь пришёл не с пустыми руками. Пару секунд он мялся, глядя на взволнованное лицо мамы, и наконец сказал: — Вообще-то… я принёс вам кое-что. На всякий случай. Рейген достал из сумки три небольшие бутылки с водой. Было дело, Моб тренировался напитывать экстрасенсорной энергией предметы: Моргана посоветовала ему тренироваться на воде. И Моб преуспел. Вода не просто сохраняла сверхъестественные средства, но и проявила себя как неплохое средство экзорцизма. Просто и доступное: в самый раз для беззащитных, ни о чём не подозревающих граждан… Если вдруг что-то плохое случится, а Рейген не сможет быть рядом. — Вот, — сказал он. — Если начнёт происходить что-нибудь странное или пугающее, используйте эту воду. И пожалуйста, позвоните мне, если вдруг что… — Какой интересный подарок… — улыбнулась мама, принимая бутылки, и тут же отставила их на пол, под вешалку. — А ты, Аратака? Может, рыбки с собой положить? Ты ведь сейчас снова на работу? Рейген тихо вздохнул. Мог бы — подселил бы к родителям кого-нибудь посильнее, но гостевая комната уже занята. Остаётся только надеяться, что мама вовремя вспомнит про бутылки. — Да, придётся… — сказал Рейген. — Коллеге нужна помощь. — Только не перетрудитесь. Может, в следующий раз приедете вместе? — А… У меня не очень общительные сотрудники… — Ну, приезжайте на праздники! — Хорошо, посмотрим. «Это ещё дожить надо», — хотел привычно пошутить Рейген, но осёкся. Внезапно слова не шли с языка — их тормозило осознание, что сейчас в этой шутке может оказаться слишком мало шутки. Пусть это просто пустые слова, но Рейгену в глубине души не хотелось играть с судьбой даже в такие игры. — Ну, я пошёл, — сказал Рейген, чтобы не затягивать странную паузу. — Хорошего тебе дня! — Обязательно заезжай ещё, Аратака! — сказала мама и снова вовлекла его в объятия. И на этот раз Рейген крепко обнял её в ответ.***
Обратный поезд ехал полупустым. Рейген легко подыскал себе место поодаль ото всех и из-под полуприкрытых век наблюдал за остальными пассажирами: угрюмыми, нахохленными, уставшими. Его горькие слова, тяжёлые, но спасительные для Сейери слова, «Мы расстались. Всё кончено», всё ещё скреблись стенки сердца. Никак не отпустят… Нужно просто подождать. Ещё немного подождать… Рейген прислонился виском к холодному поручню. Вагон мирно покачивало. Всё кончено, всё кончено… Он ведь уже свыкся с этой мыслью, не так ли? Было дело, он утешал себя ею… Так почему временами это кажется таким невозможным и сюрреалистичным? Почему он всё ещё представляет, что едет домой и, подходя к дому, видит тёплый, манящий свет в окне квартиры, где его с нетерпением ждут? Не так уж и гладко всё шло — даже начались их отношения с крайне сомнительной кочки. То, что их первый поцелуй случился, пока мозги Рейгена были не на месте, — странно. И всё же именно эта странность послужила толчком, выпихнувшим его за границу собственного страха… Рейгену было страшно. Он боялся позвать Экубо на свидание, он боялся, что всё испортит… Он боялся, что не сможет построить настоящие отношения. В общем-то, никогда не переставал бояться… Неужели он так бы и не построил их, если бы не щепотка сверхъестественного воздействия? И сколько раз он благодарил судьбу за этот невероятный подарок? Ему хотелось бы верить, что это была именно судьба и что именно его бесконечное доверие подвело его к ней. Он ведь доверял Экубо ещё задолго до той ночи… Никому другому бы не позволил подобраться настолько близко… Но в конце концов всё равно обернул счастливейшую случайность всей жизни в оружие. У всего есть другая сторона. Партнёрская связь — двусторонняя, и Экубо... Что же Экубо? Почему он пошëл на это, сколько контроля тогда было у него в руках? Как бы Рейгену ни хотелось сейчас это отрицать, но в их паре Экубо всегда знал чуточку больше — видел, понимал, контролировал... И только ему известно, что на самом деле произошло в ту ночь. Даже когда Рейген спросил его прямо, он ответил, загадочно улыбаясь, что они «много целовались»… Да, Рейген много представлял себе эти поцелуи: ещё неумелые, но пылкие, подогреваемые жаром первого соприкосновения и обнажающие спрятанные желания обоих... Но какими бы сладкими, какими бы волшебно-неповторимыми они ни были, Рейген никак не мог отмахнуться от чувства, ползущего по кромке сознания, что тогда в комнате был кто-то третий. Что-то третье... И оно следовало за ними весь их непростой путь. Оно пряталось во всех недоговорках, в невидимых тенях, говорящих на чужом языке, в жутких образах, выжженных на усталых глазах, в тонкой занавеси, разделяющей жизнь и смерть, в невозможности поднять взгляд и увидеть любимое лицо… Оно пыталось обогнать их кропотливую совместную работу. И Рейген был измотан этой гонкой, он не выдержал, сорвался, сдался... И он искренне ненавидел себя за свою слабость. Впервые — не за то, что дал эмоциям волю, а за то, что не смог раскрыть их достаточно полно и правильно. В его силах было высказаться намного более чисто и всеобъемлюще, но вместо этого он говорил какими-то урывками, какими-то кривыми осколками своих чувств, которые ранили и его любимого партнёра, и его самого... Что было, то было. Нужно думать о том, что можно сделать сейчас… Как иронично, что в ночь после свадьбы Рейген плакал в объятиях Экубо — точно так же, как Сейери плакала в его руках сегодня. Та ночь… возможно, была моментом самой искренней, трепетной и нежной близости между ними. После той ночи Рейген понял, что до неё ни разу в жизни не плакал по-настоящему. Потому что тогда он каждой клеточкой своего существа понимал, что происходит именно то, что должно происходить, он в каждом возможном смысле ощущал себя на правильном месте, и руки Экубо, тёплым, надёжным чехлом защищающие его затылок и спину, новыми и новыми прикосновениями убеждали его в этом. Экубо шептал ему на ухо, что именно — Рейген не помнил, но в этом ласковом шёпоте он слышал абсолютное и безусловное принятие каждой его слезинки. И это был единственный путь к исцелению, и вся благодарность за то, что Экубо был на нём проводником, от начала и до конца, не помещалась ни в сердце Рейгена, ни в нём целиком, ни в этом вагоне. Она рвалась наружу, куда-то далеко, к тому, кому принадлежала безраздельно… Рейген больше не хотел быть один. Он внушил себе, что всё кончено, Экубо утерян навсегда и ни за что не простит его, но когда попытался сказать об этом Сейери, понял, что врёт. Экубо зачастую непредсказуем, да и считать, что они больше никогда не встретятся и придумывать правильные слова не придётся, — слишком удобно. Но побывав в закрытом наглухо доме, среди таких же закрытых людей, которые давно уже заблудились в себе и в отношениях между собой, Рейген почувствовал, что ему там не место. Он может совладать с одиночеством, но вместе с партнёром он настолько сильнее, настолько смелее и честнее с собой, что не побороться за это ещё раз будет попросту глупо. И трусовато. А сейчас силы нужны как никогда… Даже просто глядя по сторонам, Рейген начинал понимать, что как раз сейчас живёт в ужасе перед неизведанным, и этот ужас — совсем не тот страх, который он испытывал рядом с Экубо. Постоянная тревога за своих родных… Оговорки, оглядки и запретные шутки… Ощущение падения в пропасть, которое совсем как во сне — всё не начинается. С Экубо — совсем не так. Экубо близкий. С Экубо можно поговорить. С ним можно открыться, расслабиться, довериться, и пусть у него есть вторая, пугающая сторона, пусть она будет создавать недопонимания и разногласия — все из них можно преодолеть, если приложить достаточно упорства. В конце концов, их связь — двусторонняя, Рейген зависит от Экубо, но и Экубо от него — тоже. Разве он сбежал бы, будь у него хоть капля власти над Рейгеном? Рейген чувствовал, что хоть сейчас может выпрыгнуть из поезда и броситься на поиски Экубо. Он наконец-то чувствовал в себе силы сказать о своих чувствах так, как надо. Если он смог поговорить с Сейери, всю жизнь ненавидевшей его, то что стоит поговорить и с Экубо, который всегда, несмотря ни на что, просто искренне любил его? Не ясно, к чему это приведёт, но оставить всё как есть — недопустимо. Попытаться — стоит. Весь страх, вся боль, всё разочарование — оно того стоит.***
Когда Серизава позвонил Рейгену с просьбой вернуться в офис, его встревоженный голос оставил впечатление, что положение тяжёлое, а ситуация совершенно неотложная. Рейген ожидал застать коллегу в мрачнейшем расположении духа, но когда добрался до офиса, обнаружил Серизаву в мечтательном настроении с блаженной улыбкой на лице. — Всё нормально? — осторожно поинтересовался Рейген. — А… Да… То есть нет. Наш старый клиент жалуется… Волосы на затылке Рейгена встали дыбом. Всё оказалось даже хуже, чем он предполагал. — А ты чего такой весёлый? — ворчливо спросил он и тут же заметил, как нежно Серизава сжимает в пальцах телефон, и подозрения сами закрались к нему в голову. — Ну… Я продолжаю переписываться с Финч… — сказал Серизава, густо краснея. — И она начала отправлять мне фотографии! Как думаете, это хороший знак? — Мне кажется, да! Она хочет делиться с тобой фрагментами своей жизни, верно? Какие фотографии она присылает? — Её дом… Птицы… — начал перечислять Серизава. — И ещё… Он не смог договорить, а кончики его ушей почти засияли от красноты, как полицейские мигалки. Наконец, он просто вытянул дрожащую руку с телефоном экраном вперёд. Рейген был не из тех, кто любил порыться в чужих фотографиях — по крайней мере, не в открытую, — но ради пунцового Серизавы согласился чуть-чуть поступиться принципами. В конце концов, не будет же Серизава демонстрировать совсем приватные снимки? И действительно, на экране телефона Рейген увидел самое обычное фото Финч, в её несменной куртке и с фирменной улыбкой на лице. Вполне симпатичная. Стоило просто порадоваться, что их с Серизавой отношения доросли до такого уровня, но взгляд Рейгена внезапно зацепился за кое-какую детальку на заднем фоне. Глаза Рейгена расширились. Он чуть было не накинулся на Серизаву с когтями, чтобы отобрать у него телефон, но взял себя в руки и просто жадно смотрел на нашедшийся подарок судьбы. Дар свыше, который, возможно, даст жизни очень крутой поворот. Фотография — селфи, обычно такие делают в моменте и сразу же отсылают адресату… Фотография сделана сегодня… Сегодня Экубо был рядом с Финч.