Под одним одеялом

      Лето заканчивается слишком внезапно. Еще недавно это пекло казалось нескончаемым, но за страданием от жары дни и ночи слились в одну душную бесконечность и незаметно сменялись друг другом, пока не наступил сентябрь. Тут же, как будто вместе с листом календаря оторвали и лето, и его мучительно высокую температуру, и заменили на осень, серую и дождливую, пусть и еще довольно теплую.       Раньше ему было все равно, но теперь Казутора совершенно точно не любит дождь. Потому что очень хочется спать, а спать все еще не получается. Тревожные сны и кошмары о Баджи с их встречей не исчезли совсем, все еще смешиваясь с другими — о родителях — те, исковерканные подсознанием, казались Казуторе почти монстрами, и о ребятах из исправительной школы — которые, на самом деле, по большей части монстрами и были. Просыпаться в холодном поту теперь стало почти угрозой для здоровья — каморка Казуторы мало того, что имела тонкие стены, так еще и продувалась со всех сторон, и каждый раз, вскакивая от кошмара, Казутора натягивал до самой макушки тонкое одеяло, надеясь на то, что оно спасет его, и он не просквозит себе ничего и не заболеет. Болеть ему было нельзя, с его зарплатой он совершенно точно не мог себе этого позволить.       Баджи теперь звонит или пишет ему почти каждый день, просто чтобы узнать, как дела. Сожалеет, что пока не может увидеться с ним снова — на работе завал, и домой он приходит просто спать, передает приветы от Чифую и обещает на каждое трепетное сказанное Казуторой «спасибо, и ему» обязательно все передать. И однажды даже по секрету сообщает, что Чифую тоже с нетерпением ждет встречи, потому что Казутора ему понравился.       Помимо того, почему Баджи просто взял и простил его и ведет себя так, как будто не было этих девяти лет, Казутора не понимает еще и того, почему тот так спокойно говорит об этом: они с Чифую после всей той подлости и жестокосердия, с которыми он сталкивался на протяжении последних лет, просто рвут в клочья все его внутренние устои. Чифую, думается ему, должен ненавидеть его — взявшегося непонятно откуда человека из прошлого, которого его возлюбленный просто взял и впустил в свою жизнь, как ни в чем не бывало, и этого он не понимает тоже. Порой ему хочется просто взять и придушить себя собственными руками, раз руки Чифую на это неспособны, — человека, ворвавшегося в чужое счастье. Или, если не представлять в этот момент на себе руки Чифую, то делать это руками Баджи — потому что у Казуторы все буквально трепещет внутри каждый раз, когда он смотрит на Чифую, а Баджи следовало быть собственником, вгрызшимся в свое и не желающим этим делиться.       Но все, что он напридумывал себе в своей голове, раз за разом ломается, и Казуторе в конце концов начинает казаться, что живет он только этими звонками — то веселым, то уставшим, но все равно ободряющим голосом Баджи и приветами от Чифую. И кажется, что первые дождливые дни осени согреты только этими «привет, как дела?» и «Чифу тоже по тебе скучает» из телефонной трубки. И каждый из них все больше и больше укрепляет его веру в то, что он все-таки дурак, если тогда так просто от Кейске отказался.       В очередной из одинаковых дней Казутора останавливается посреди тротуара. Грузовик, ящики из которого он закончил доставать минуту назад или около того, мигнув на прощание габаритными огнями, уехал, оставив после себя удушливо-серое облачко из выхлопной трубы. Казутора смотрит через дорогу — большие часы на фасаде здания той самой кофейни, где они сидели с Баджи, показывают без трех минут час — время обеда — бессмысленное время для Казуторы, потому что он почти никогда не берет еду с собой.       Снова начинает моросить. Капли недостаточно крупные для того, чтобы оставить следы на надетой на нем выцветшей футболке, но безжалостно и агрессивно покрывающие волосы и лоб и скапливающиеся на кончике носа. Накатывает апатия — настолько сильная, что не хочется даже спрятаться от окутывающей холодным коконом мелкодисперсной воды. Казутора бездумно смотрит вверх, на пасмурное серое небо, а затем медленно плетется к проезжей части.       Он тормозит возле бордюра и уже собирается усесться на него, когда его окликают.       — Казутора-кун!       Вслед за окликом следует мягкое прикосновение к плечу. Казутора оборачивается — медленно, вяло, и замирает на судорожном от неожиданности вдохе. Перед ним стоит Чифую.       — Казутора-кун, — повторяет Чифую, чуть запыхавшись, и оглядывает Казутору с ног до головы. В ярко-зеленых глазах читается беспокойство, а рука Чифую, все еще лежащая на плече Казуторы, чуть сжимает растянутый ворот футболки. — Все в порядке? Почему ты мокнешь под дождем?       Не дожидаясь ответа, Чифую берет его за запястье и утягивает под навес. Что-то строго бубнит себе под нос, снова смотрит в лицо Казуторы, хмурится.       «Нужно что-то сказать, нужно что-то ему сказать», — твердит про себя Казутора, тупо замерший от неожиданности. Чифую тоже стоит, не двигаясь, просто смотрит ему в глаза, молча, словно чего-то ждет.       — Почему ты здесь? — наконец спрашивает Казутора. Чуть резче, чем следовало бы — и тут же мысленно отвешивает себе за это подзатыльник. — Прости, прости, это грубо, просто я не ожидал увидеть тебя, — оправдывается он.       Чифую улыбается и качает головой.       — Это вовсе не грубо. Вполне нормальный вопрос, — пожимает плечами он. — Я просто пришел проведать тебя. Узнал у Баджи, где ты работаешь и по какому графику, и вот я здесь.       Такой ответ повергает Казутору в шок. Мир замирает, пока он обдумывает услышанное, шум проезжающих мимо машин гасится бешеным стуком сердца в ушах, тихий перестук капель по виниловому навесу становится неслышным вовсе.       — Ты давно к нам не заходил, — поясняет Чифую. — Да, это все потому, что Баджи занят, но… В общем, вот, — он протягивает Казуторе прозрачный пакет с парой пластиковых контейнеров и бутылкой воды внутри. — Это немного жареного риса и дораяки со сливочным кремом. Сейчас ведь время обеда.       Чифую говорит и ведет себя уверенно и дружелюбно, но он смущается — даже будучи опешившим от его появления, Казутора замечает — крошечные неловкие паузы, сжатые в кулак пальцы свободной от пакета руки и чуть покрасневшие щеки.       Казутора уговаривает себя, что все это ему только кажется, но не может отвести взгляд — он смотрит на Чифую — с тронутыми алым скулами, немного растрепанного, одетого в пастельно-желтого цвета толстовку, простые джинсы и кеды, и ему кажется, что после стольких дождливых дней наконец-то выглянуло солнце. Он буквально задыхается от невыносимо сильного желания просто взять и сжать его в своих объятиях — такого для него недосягаемого, но чудесного настолько, что щемит сердце.       — Чифую… Спасибо, — выдыхает он и закусывает губу — с силой, от всей души надеясь, что боль успокоит его и не даст эмоциям вырваться наружу.       Чифую мягко улыбается.       — Поешь, пока все не остыло, — просто говорит он. — А мне пора идти.       — Ты не пообедаешь со мной? — с какой-то детской надеждой спрашивает Казутора, только потом соображая, что и поесть вместе им толком негде. Но все равно разочаровывается, когда Чифую мотает головой.       — Прости, мне нужно на работу. Коллега позвонила, сказала, что с ее ребенком что-то случилось в школе, и поэтому я согласился подменить ее в свой выходной. Но все равно перед этим заехал к тебе — у меня уже все было готово, и я собирался… — телефонный звонок прерывает Чифую, и он отвечает, глядя на Казутору и одними губами говоря: «извини». — Привет, — улыбается он собеседнику в трубке улыбкой, от которой у Казуторы буквально разрывается сердце.       Это наверняка Баджи, поэтому Казутора отходит на пару шагов назад, вжимается в стену и, чтобы не слышать, о чем с его единственным и давно любимым все-еще-другом говорит парень, в которого он, кажется, влюблен, причем безнадежно, вслушивается в тихий и частый стук мелких капель по навесу. Этот шум — незначительный, но заполняющий собой пространство, успокаивает его, и он даже не замечает, когда Чифую заканчивает разговор.       — Кейске передает тебе привет, — весело докладывает он Казуторе, убирая телефон в карман.       — А-ага, — тяжело сглотнув, отвечает Казутора, — ему тоже, — он смотрит на Чифую — хочется задержать момент его ухода, поговорить с ним еще, но он не знает, о чем и чем он вообще может быть интересен такому, как он.       Чифую делает шаг в его сторону и тянет руку для пожатия.       — Теперь мне точно пора. Не забудь поесть, пожалуйста, хорошо? Сделай это сейчас, пока еда еще теплая.       Казутора кивает.       — Береги себя и спасибо, — говорит он, со всей нежностью и трепетом, которые только может вложить в одно короткое прикосновение, пожимая его ладонь.       Улыбнувшись напоследок, Чифую машет рукой и уже через мгновение скрывается за поворотом. Казутора медленно сползает по стене и, усевшись на корточки, раскрывает контейнер с дораяки. И думает о том, что очень хочет поскорее увидеть снова. И его, и Баджи.