Под одним одеялом

      Несмотря на боевой характер и свойственную для него, в общем-то, в любой ситуации бескомпромиссность, Баджи всегда тяжело переносит завалы на работе. Они случаются не то чтобы совсем часто, но те две-три недели раз в квартал, в которые приходится задерживаться в офисе, зарываясь в бумагах по самую макушку, а затем, приходя домой, есть заботливо оставленный Чифую и иногда еще даже еле теплый ужин и нырять в постель, чтобы просто отключиться до будильника, он всегда чувствует себя плохо скорее не физически, но морально.       Чифую никогда на это не жалуется — наоборот, подбадривает его и поддерживает — просто словами, любимыми блюдами, которые ждут Кейске на столе, когда он приходит с работы, милыми сообщениями и маленькими подарками вроде носков с изображенными на них забавными животными или едой — и никогда ничего от него не требует. Словно ему и правда достаточно просто спать в одной постели и готовить ужины, которые Баджи съедает в одиночестве, потому что приходит чаще всего за полночь, когда Чифую уже спит, также уставший после рабочего дня.       Баджи открывает дверь квартиры в половине первого. Свет горит только в коридоре — маленький точечный светильник, приглушенным светом освещающий лишь пространство рядом с входной дверью, где стоит их с Чифую обувь, и совсем немного дальше. Как и всегда стараясь быть бесшумным, Баджи разувается, кладет ключи на полочку и вешает на вешалку ветровку. Есть ему особо не хочется — выпил за день слишком много латте с сиропом, и к тому же, бенто, что приготовил ему Чифую, было достаточно для того, чтобы съесть его в два захода. Поэтому он решает сразу принять душ.       Мимо прикрытой двери в комнату прокрадывается в ванную, стягивает с себя толстовку и джинсы и бросает в корзину для белья. Туда же отправляет и все остальное, что на нем надето — он немного раздражен и чувствует желание сменить вообще всю одежду на новую, чистую, пахнущую ополаскивателем и их с Чифую домом. Развязывает резинку, распуская длинные черные волосы, и становится наконец под душ — сразу, не дожидаясь, пока вода нагреется, хотя это происходит довольно быстро — всего после нескольких секунд стояния под постепенно превращающейся из прохладной в горячую. Этот перепад температур немного успокаивает нервы. Баджи подставляет голову под струйки воды, позволяя ей течь по волосам и лицу, прикрывает глаза и просто стоит минуту или две, изолированный от внешнего мира водяной стеной. Пока не чувствует неожиданное прикосновение — прижимающееся к нему со спины теплое тело и мягкие руки, скользнувшие по ребрам и сомкнувшиеся на животе.       — Чифу, — медленно повернув голову от струй воды, с мягкой улыбкой произносит он.       — Привет, — Чифую целует его между лопаток и прижимается еще сильнее. — Я не помешаю?       Баджи разворачивается к Чифую всем телом и отрицательно качает головой.       — Нет, конечно, — он присаживается на выступ в стенке душевой и притягивает Чифую к себе. — Я так соскучился. Почему ты не спишь?       — Соскучился тоже, — просто говорит Чифую, поглаживая Баджи по мокрым волосам. — Давай, я вымою тебе голову.       Он берет с полочки шампунь, выливает немного себе в ладонь, а затем наносит его на волосы Баджи и вспенивает, осторожно массируя и чуть почесывая короткими ногтями кожу головы. Баджи удовлетворенно мурлычет в ответ на это действие — от нежных и таких нужных прикосновений тело расслабляется, и, кажется, стой он на ногах — они бы точно подкосились от такого проявления заботы.       — Закрой глаза, — мягко велит Чифую, снимает со стойки душевую лейку и начинает смывать шампунь.       Баджи не слушается — ему не страшно, что пена может попасть в глаза, но не хочется упускать из виду Чифую, такого сосредоточенного и аккуратного. Вода стекает по ресницам, но Баджи все равно не смыкает их, пока может, — смотрит, как, закусив губу и очень внимательно глядя на результат своих действий, Чифую проходится ладонью по волосам, лицу, шее и плечам, пока наконец не удостоверяется, что пены на них не осталось.       Тогда он возвращает душевую лейку на место и берет гель для душа. Немного размазывает его между ладоней и мягкими прикосновениями принимается намыливать Баджи — сперва плечи и шею, затем скользит под мышки и мягко тянет вверх, глядя на него из-под ресниц. Баджи повинуется негласной просьбе и медленно встает, приподнимает руки и наслаждается тем, как по его телу скользят ладони Чифую, разнося по коже мурашки и запах мандаринового геля.       Закончив с передней частью торса Баджи, Чифую прижимается к нему и, снова скользнув под мышками, принимается намыливать спину — чуть с нажимом, чтобы помочь расслабить напрягшиеся мышцы. Баджи обнимает его, не мешая, но наслаждаясь неожиданной близостью — Чифую чуть ниже его и чуть более хрупкий, и сжимать в руках его тело — это всегда очень трепетно, а если это тело еще и обнажено…       — Чифу, — выдыхает Баджи, чувствуя, как внизу живота разливается приятное тепло. Он чувствует, что у него понемногу начинает вставать, но не хочет сводить все к сексу, а хочет позаботиться о Чифую так же, как тот заботится о нем. Чифую чуть отстраняется и поднимает на него томный, вопрошающий взгляд. — Теперь твоя очередь, — Баджи мягко меняет их местами, заслоняя Чифую от потоков воды, усаживает его и тянется за шампунем.       — Кейске, — останавливает его Чифую.       Ловит его руку, мягко сжимая пальцами запястье, и возвращает, опуская себе на плечо. На мгновение прижимается лбом к груди, касается губами солнечного сплетения и затем поднимает голову, глядя Баджи прямо в глаза.       — Пойдем в постель? — предлагает он, скользит кончиками пальцев по ребрам и следом целует — мокро, так, что кожа покрывается мурашками и поджимается живот.       Баджи молчит, лишь тяжело дышит, и Чифую снова поднимает на него взгляд — чуть поплывший от желания.       — Или..?       Закончить ему не дают. Баджи, повинуясь скорее инстинкту, чем какому-то осознанному желанию, порывисто склоняется к его лицу и впивается в его губы полным нежности и страсти поцелуем. Чифую смешно фыркает от неожиданности и цепляется за Кейске, поднимаясь на ноги. Баджи целует и гладит его — ведет ладонью от плеча, по шее и назад, к затылку, вплетается пальцами в мокрые светлые прядки, наслаждаясь тем, как по кончикам пальцев, касающихся теплой кожи и волос, разносится легкое покалывание.       — Кейске… Здесь?.. — с придыханием спрашивает Чифую, разорвав поцелуй. Баджи кивает, безо всякой мысли в глазах, и Чифую снова прижимается к его губам своими — кажется, с новой силой. Приоткрывает рот, проходится по верхней губе кончиком языка и проскальзывает чуть глубже сразу же, как только ему это позволяют. Блуждает руками везде, где достает, словно оголодавший, и отзывается тихими стонами на любое ответное прикосновение. Баджи разрывается от желания и нежности, ему хочется касаться Чифую везде и одновременно хочется просто прижать к себе, чтобы каждым участком кожи соприкасаться, потому что так этого не хватало — он даже не представлял, насколько сильно, пока наконец не дорвался.       — Чифую, — выдыхает он, и в этом выдохе и мольба, и вся его любовь, и тоска, и желание.       Чифую разворачивается в его руках. Уперевшись ладонью в стену, чуть прогибается в пояснице, потирается задом о его пах, не сдерживая возбужденного выдоха.       Баджи выдыхает с ним в унисон: даже приглушенный ниспадающими потоками воды, сорвавшийся с губ Чифую звук кажется громче всего, что есть в этой Вселенной, и от этого по всему телу разливается тепло и спирает в груди. Баджи прикрывает глаза. Прокладывает дорожку из крошечных, но полных нежности поцелуев от шеи и вниз, вдоль позвоночника, останавливаясь между лопаток. Кончиками пальцев повторяет этот путь, спускается еще ниже и чуть надавливает на позвонки — Чифую тянется свободной рукой назад, впивается пальцами ему в бок, и выгибается еще больше, и прижимается еще сильнее — так, что у Баджи уже практически нет сил терпеть.       — Смазка… — с досадой вспоминает Баджи. От Чифую, такого разгоряченного и отзывчивого, совершенно не хочется отрываться, и, судя по разочарованному, почти страдальческому стону, Чифую чувствует то же самое. Не оборачиваясь, он ощупью находит руку Баджи, подносит к своему лицу и втягивает указательный палец в рот. Баджи ахает от неожиданности.       — Чифу… Что ты?..       — Ммм, — мычит тот, чуть прикусывает палец, фиксируя его во рту, и принимается вылизывать. Проводит языком по всем фалангам, круговым движением обводит подушечку и чуть втягивает щеки, легонько посасывая. Баджи давится вдохом, и Чифую отзывается на это таким же прерывистым выдохом. Рот его приоткрывается, и Баджи использует это — зацепившись указательным пальцем за ряд нижних зубов, мягко проводит средним пальцем по губам, чуть натягивая мягкую кожу. Чифую дышит сбивчиво — вдохи и выдохи через рот щекочут подушечки, и это заводит еще больше — хочется поскорее перейти к чему-то большему, чем простые ласки — даже усталость, прежде давившая на плечи, немного поутихла, словно открылось второе дыхание, а все время мира теперь их, и те считанные часы, оставшиеся до рассвета, будут тянуться бесконечно.       Баджи проскальзывает в рот Чифую двумя теперь пальцами. Скользит, чуть надавливая, от кончика языка и вглубь, почти до самого корня. Ощущать, как губы Чифую обхватывают пальцы, приятно — мягкие, несильные прикосновения контрастируют с ощущениями от проходящихся даже мимолетно по коже зубов — Баджи весь сейчас как оголенный нерв: все чувства сосредоточены в пальцах, находящихся в чужом рту. Чифую проходится по ним снова и снова, а когда убеждается, что они смочены слюной достаточно, приоткрывает рот и выталкивает их напряженным движением кончика языка.       — Давай уже, — шепчет Чифую, чуть повернув голову. Мажет губами по подбородку Баджи, и потом еще — куда попадет — тычется как слепой котенок, пока Баджи не ловит его губы собственными. Целоваться в такой позе неудобно и одновременно так развратно и мокро, и поэтому хорошо. Баджи проскальзывает влажными пальцами между ягодиц Чифую и осторожно надавливает на колечко мышц.       Это их первая за две недели попытка заняться любовью, поэтому оно кажется неподатливым — Баджи чувствует сопротивление, даже несмотря на то, что Чифую явно пытается не напрягаться, и о том, чтобы действовать сразу двумя пальцами, не может быть и речи. Тем более без нормальной смазки. Баджи понимает это, но не отстраняется — они оба истосковались друг по другу и очень хотят близости, поэтому заканчивать все так ему не хочется. Он жмется ближе, теснее, скользит руками по талии Чифую, очерчивает пальцами тазовые косточки и движется ниже. Дразняще легко поглаживает нежную кожу на внутренней стороне бедер — выдержка Чифую уже почти на нуле, Баджи чувствует это, но тянет время — одно удовольствие видеть его таким нетерпеливым, изнывающим от желания, ерзающим, и извивающимся, и просяще хнычущим. Это не садизм и не способ пытки, просто Чифую, в жизни легкий, веселый и ласковый, в такие моменты превращается во что-то совершенно иное — по-кошачьи грациозное, по-детски капризно-жаждущее и невероятно горячее. Баджи обожает это, и каждую секунду наслаждается его открытостью и готовностью.       — Кейске… — отчаянно шепчет Чифую, … пожалуйста.       И Баджи повинуется. Наконец касается его члена, вжимаясь собственным в его ягодицы. Чифую рвано втягивает воздух сквозь разомкнутые губы и выгибается от первого же движения кистью. Снова поворачивает голову назад, ища губы Баджи — целоваться теперь совсем не получается, они просто соприкасаются губами как придется и обмениваются прерывистыми, полными возбуждения вдохами и выдохами. Баджи размеренно, ритмично подается бедрами вперед и двигает рукой в такт собственным толчкам. Чувствует, как плоть Чифую в его ладони становится все тверже и горячее, ласкает ее нежно, но напористо, возбуждаясь, буквально вскипая от каждого тихого стона, которым награждает его действия Чифую. Он растворяется в этих стонах, словно одурманен, окутан — ими и паром, что уже заполнил ванную комнату. Чувство, что он доставляет удовольствие своему любимому человеку, затмевает собой все остальное — и собственное желание, и усталость, и что бы то ни было вообще. Баджи целует, кусает, зализывает укусы, нашептывает на ухо слова любви и всякие глупости, и жалеет только о том, что в такой позе он не может видеть лица Чифую — ни блестящих от возбуждения глаз, ни раскрасневшихся щек, ни искусанных губ.       — Кейске, я скоро… — хнычет Чифую.       — Давай, малыш, — подбадривает его Баджи, проходясь большим пальцем по головке и размазывая выступившую на ней естественную смазку. Чифую задыхается и вздрагивает.       — Хочу, чтобы и ты тоже… — он вслепую тянет руку за спину, чуть с нажимом скользит растопыренными пальцами вдоль мышц пресса и ниже, и когда наконец находит то, что искал, сжимает в ладони и начинает двигать ей в одном ритме с движениями, совершаемыми рукой Баджи.       Удивительно, но Баджи хватает всего нескольких движений — оргазм накрывает его настолько внезапно, что он распахивает в изумлении рот и глаза, пока завязавшееся внизу живота в тугой узел удовольствие разливается по всему его телу, до самых кончиков пальцев. Он выкрикивает имя Чифую, и Чифую кончает следом — тихо, с едва слышным стоном, тут же поворачивается лицом к Баджи и обмякает в его руках.       — Люблю тебя, — тихо говорит он, прикрывая глаза, и оседает на выступ душевой. — Устал.       Чифую похож на сонного котенка, и Баджи затапливает нежностью. Он осторожно намыливает его, касаясь лишний раз везде, где только можно, споласкивает и заворачивает в большое пушистое полотенце.       — Что ты меня как маленького, — сонно бурчит Чифую, пока Баджи вытирается сам, но не сопротивляется, когда он берет его на руки и несет в спальню.       Устроившись на футоне под теплым боком Баджи, Чифую тычется носом ему в шею и прижимается губами, прикрывая глаза. Баджи прижимает его к себе сильнее и целует в лоб.       — Спасибо, что сходил к Казуторе, — шепчет он. — Я правда переживал, как он там — мало ли, что он говорит по телефону.       — Понимаю, — вздыхает Чифую.       Перед его глазами все еще стоит образ застывшего на тротуаре с абсолютно бесцветным лицом Казуторы, и ему очень хочется рассказать об этом Баджи, но еще больше не хочется его расстраивать. Это сложно — когда, с одной стороны, кажется, что ты лезешь не в свое дело, тем более, если ты посторонний человек, и по идее тебе должно быть все равно, но с другой — что если оставить все как есть, будет так же плохо, если не хуже. Чифую мнется и мешкает, и Баджи прерывает его размышления:       — Знаешь, он очень упрям. Всегда был. Будет молчать до последнего, как бы плохо ему ни было, и помощи не попросит. Но если раньше это ему никак не мешало, то я совершенно не представляю, что происходит в его жизни сейчас и как он переживает это все на самом деле, — Баджи тяжело вздыхает и гладит Чифую по волосам, захватывая пальцами прядки. — Он сильно изменился за эти девять лет. Когда мы были подростками, он, в основном, был как я, разве что злее — из-за того, что происходило дома, но сейчас он как будто просто существует, в его взгляде нет ничего.       Чифую кивает, потому что прекрасно понимает, о чем он говорит. В свое время он достаточно наслушался рассказов о Казуторе, даже помогал Баджи писать ему письма, когда он был в исправительной школе, поэтому то, что Чифую видел собственными глазами, расходилось с его представлением о Казуторе настолько, как будто это был вовсе не тот друг Баджи из его детства, а кто-то чужой, носящий то же имя и имеющий тот же вид.       — Я не знаю, что делать, — продолжает Баджи. — И еще… Не знаю, как сказать тебе это, потому что все, что происходит сейчас между ним и мной, и то, что он занимает значительную часть моих мыслей — все это нечестно по отношению к тебе…       — Кейске, — перебивает его Чифую. Он чуть отстраняется и приподнимается на локте, чтобы смотреть прямо на Баджи. Даже несмотря на то, что в комнате темно, ему важно сказать то, что он хочет сказать, именно так — если не прямо глядя в глаза, то хотя бы не просто в воздух или утыкаясь при этом в какую-нибудь часть его тела. — Послушай. Я уже сказал тебе, что принял Казутору. Я принял его давным-давно, вместе с тобой, он ведь всегда был где-то между нами.       Это звучит горько, даже более, чем должно бы — всему виной, наверное, усталость и переживания, которые не находят ни в чем выхода. С губ Баджи слетает испуганное: «Чифу… милый…», но Чифую, приложив палец к его губам, мотает головой.       — Все нормально, Кейске, — говорит он. — Нам обоим будет проще, если он будет рядом. Хотя бы какое-то время, пока ты не убедишься, что все нормально, и не будешь готов отпустить его, если он сам того захочет, или если так решите вы оба. Ты любишь его, а значит, и я постараюсь его полюбить. И стать ему другом, каким для него являешься ты. Я говорю это искренне: есть в нем что-то, что нравится мне, что-то, из-за чего я начинаю понимать, почему ты за него так держишься. Так что…       Баджи порывисто хватает Чифую за руку и подносит его ладонь к губам.       — Не знаю, чем я заслужил тебя, — говорит он, поцелуй за поцелуем продвигаясь от центра ладони к запястью, — я одновременно так счастлив и так встревожен.       — Почему встревожен? — Баджи для него — как открытая книга, но он все равно спрашивает. Просто потому, что если он скажет это вслух, ему самому станет спокойнее и легче.       — Я боюсь, что в один момент ты просто решишь, что тебе все это надоело, и уйдешь. Или тебе покажется, что я не слишком внимателен по отношению к тебе, или… Я не знаю, я никогда не был ни в ком так уверен, как в тебе, но сейчас мне просто кажется, что я обижаю тебя и твои чувства настолько сильно, что что бы между нами ни происходило все эти годы, это просто перестанет быть важным для тебя, и ты уйдешь.       Голос Кейске почти дрожит, он действительно тревожится из-за этого, и на контрасте с тем обычным Баджи, которого Чифую видит каждый день — искрящимся непринужденностью и уверенностью вообще во всем, этот — всерьез обеспокоенный чем-то — вызывает у Чифую бурю эмоций внутри.       — Кейске, — тихо говорит Чифую и мягко касается ребром ладони щеки Баджи. Успокаивающе поглаживает, стараясь вложить в прикосновение всю свою любовь и привязанность, целует в висок и кончик носа, и лижет кончиком языка в уголок губ. — Кейске, — с улыбкой в голосе, почти мурлыча повторяет он.       Уже слипаются глаза, и Чифую собирает последние силы, чтобы все-таки закончить разговор на хорошей ноте. Ему тоже страшно — потому что теперь все изменится, и Баджи изменится, и он сам наверняка тоже, потому что без привычного Баджи он уже будет не он. Он находит руку Баджи и крепко сжимает ее, ища слова.       — Я буду рядом, пока я тебе нужен, — в итоге только и говорит он. Это звучит в какой-то степени безнадежно и отчаянно, как будто он уже летит с обрыва вниз, и вопрос только в том, сколько времени продлится полет прежде, чем он расшибется о твердую землю. Но он не знает, что еще сказать.       — Всегда, — обещает Баджи, крепко сжимая его руку.       Чифую ему верит.