Под одним одеялом

      Казуторе в целом безразлично почти все — и его низкооплачиваемая работа, и не совсем адекватная для той каморки, которую он снимает, плата за жилье, но есть одна вещь, которая искренне его волнует и которой он не понимает: почему к нему так хорошо относится Чифую.       Баджи зовет его на ужин в спустя почти неделю после визита Чифую — звонит ближе к обеду и говорит, что он наконец-то освободится сегодня вовремя и поэтому очень хочет увидеться.       — Во сколько ты закончишь сегодня? — спрашивает он, ликуя, и Казутора заражается этим ликованием, буквально представляя, как выглядит сейчас Баджи — сияет и светится весь от радости.       — Мне осталось работать где-то час, — оценивающе окинув взглядом гору ящиков, которые ему предстоит перенести, отвечает Казутора. — Во сколько мне прийти?       — Как закончишь — так и приходи. У Чифую сегодня выходной, так что он дома.       Казутора теряется.       — Ээ… — мнется он, радуясь, что Баджи не видит сейчас его выражения лица. — Кейске, я не знаю… Вряд ли это хорошая идея, — наконец решается он.       — Ты переживаешь из-за Чифую? — проницательности Баджи всегда было не занимать, и Казутора был готов к такому вопросу, но услышав его, все равно вздрогнул и нервно втянул носом воздух.       — Да, — не видя смысла скрывать, признался он. — Мне кажется, ты слишком торопишь события. А вдруг он…       — Он ждет тебя, — перебивает Казутору Баджи. — Я обсудил с ним возможность того, что ты приедешь раньше меня, — терпеливо поясняет он, — и он сказал, что будет ждать.       Казутора впивается пальцами свободной руки в ворот надетой на нем толстовки и нервно тянет ткань на себя.       — Кейске…       — Я знаю, что ты переживаешь, — успокаивающе говорит Баджи. — И если посчитаешь нужным, мы обсудим это позже. А пока заканчивай работу, и я очень надеюсь, что когда я приду, ты будешь уже дома, вместе с Чифую. Ладно?       Казутора тяжело сглатывает. Эти «дома» и «вместе с Чифую» заставляют его сердце трепетать, но и вместе с этим буквально обливаться кровью. Ведь ему больше всего на свете хочется провести с Чифую хотя бы немного времени, но так, чтобы Чифую хотел этого тоже, а не соглашался на это только из желания поддержать Баджи или чувства долга, или чего-то еще. И с другой стороны он чувствует себя ужасно, потому что их с Баджи отношения – это что-то, не совсем похожее на дружбу – все ещё та, давняя влюбленность, обоюдная и очевидная, как ему кажется, всем троим. И из-за этого наверняка причиняющая Чифую боль. Он может не говорить об этом и делать вид, что все нормально, но это не значит, что он ничего не чувствует. И с какой тогда стати он вообще должен относиться к Казуторе хорошо?       — Казутора, ты еще здесь? — зовет его Баджи, нарушая затянувшееся молчание. — Все нормально?       — Да, — вынырнув из размышлений, наконец берет себя в руки Казутора. — Почему все так сложно, Кейске? — спрашивает он и вздрагивает сам от настолько смелого вопроса.       Кейске на другом конце линии усмехается.       — Потому что ты сам все усложняешь. Я могу только представить, что ты там себе напридумывал, но пожалуйста, брось это, слышишь? — в голосе Кейске нет ни ноток тревоги, ни усталости, ни раздражения — и это действует на Казутору успокаивающе.       Ему достаточно этого, чтобы на какое-то мгновение перестать чувствовать себя лишним. И в это самое мгновение он соглашается:       — Хорошо, я приду.       — Отлично. Ты помнишь адрес? У тебя записан?       — Ага, — кивает Казутора. — Мне купить что-нибудь?       — Ничего не нужно. Просто приезжай, Чифую ждет тебя.       Остаток рабочего времени проходит как в тумане. Казутора утопает в собственных мыслях, не замечая вообще ничего вокруг и делая все исключительно механически. И выпадает из оцепенения только тогда, когда водружает последний ящик на гору других.       — Ты можешь идти, — окинув оценивающим взглядом результат его трудов, говорит заведующий магазином. — В следующий раз приходи в понедельник, к десяти.       — Да, — с легким поклоном отвечает Казутора. — До свидания.       Он добирается на метро, а затем идет пешком — тянет время, от всей души боясь остаться с Чифую наедине и надеясь, что к тому моменту, когда он наконец явится и встанет перед дверью квартиры Баджи, тот уже будет дома, и неловкий момент будет не настолько неловким. Но, как бы он ни старался, путь от станции до пункта назначения он преодолевает меньше, чем за полчаса. И только позвонив в дверь, задумывается о том, как он выглядит.       Он ведь даже не переоделся. В чем работал, в том и пришел, и внешний вид его совершенно точно оставляет желать лучшего. Это вносит еще больше сумятицы в его и без того беспокойные мысли, и заставляет чувствовать себя хуже и с ужасом ждать момента, когда ему наконец придется войти внутрь.       Чифую открывает дверь через несколько секунд. Останавливается, окидывая Казутору внимательным взглядом, но на его лице с самого момента их встречи, несмотря ни на что, улыбка. Казутора старается улыбнуться ему в ответ и чувствует, как подрагивают приподнятые вверх уголки губ.       — Привет, — здоровается Чифую, чуть отходя назад, чтобы дать Казуторе возможность пройти в квартиру. — Хорошо добрался?       Казутора осторожно, словно пугливый зверек, впервые оказавшийся в неизвестном для него месте, проходит внутрь и озирается по сторонам. Он старается смотреть куда угодно, только не на Чифую. Потому что Чифую такой красивый, что он боится, что стоит ему только взглянуть на него еще раз, и он уже не сможет оторвать глаз.       — Нормально, — с задержкой отвечает он на вопрос Чифую, с преувеличенным вниманием изучая пол под ногами.       — Ты голоден? — в голосе Чифую слышится беспокойство, и Казуторе очень хочется, чтобы оно было искренним.       Но он не допускает ни единой мысли о том, что это может быть так, и отвечает чуть резче, чем следовало бы:       — Нет. Кейске скоро придет?       Чифую хмурится и смотрит на наручные часы:       — Примерно через час. Может, все-таки перекусишь что-нибудь? Или хочешь прилечь отдохнуть? Или принять душ?       Предложение посетить ванную вгоняет Казутору в краску. Чифую говорит это совершенно буднично, но становится одновременно и стыдно, и противно от самого себя, и хочется просто развернуться и уйти. Так и не дождавшись ответа, Чифую смотрит на него с беспокойством. Улыбки на лице больше нет, а голос слегка дрожит, когда он спрашивает:       — Все в порядке?       «Вообще нет», — думает про себя Казутора, но не знает, что сказать вслух.       — Я сказал что-то не то? — продолжает выспрашивать Чифую. Осторожно, дюйм за дюймом, подбирается к Казуторе, протягивая вперёд руку, так, словно перед ним не человек, а дикий зверь, от которого не знаешь, чего ждать.       Казутора так и стоит у самого порога, даже не разувшись. Кажется, они с Чифую оба забыли об этом факте, и Казутора пользуется им — опустив уголки губ в болезненной гримасе, он наклоняется к своим кедам и принимается расшнуровывать их, мысленно умоляя пальцы не дрожать — это бы выдало его с потрохами.       — Я буду на кухне. Приходи, как закончишь, — шелестящим, поникшим голосом говорит Чифую и уходит.       Казутора хочет, чтобы время и пространство замерли.       Когда он входит в кухню, Чифую вытирает полотенцем посуду. Кивает ему на стул, и он присаживается и невольно обнимает себя руками. Молчание окружает их обоих плотным пузырем, внутри которого — выцветшие краски и сквозящий ледяной ветер. Казутора жалеет, что он сейчас здесь, потому что Чифую выглядит не просто грустным, а совершенно несчастным — достаточно даже мимолетных поворотов головы в его сторону, чтобы прочувствовать это каждой клеточкой тела. Но Чифую ведь не виноват — «нужно сказать ему, что он здесь не при чем, извиниться», думает Казутора. Он тяжело вздыхает и собирается с силами.       Но Чифую опережает его.       — Я тебе не нравлюсь? — спрашивает он, со слишком громким звуком накрывая натертой до блеска крышкой заварочный чайник. — Нет, я понимаю… Ты, на самом деле, и не должен испытывать ко мне симпатию просто потому, что мы с Баджи вместе, — он поднимает со столешницы у раковины уже влажное полотенце и комкает его в руках, не поднимая взгляда на Казутору.       Казутора обмирает. Ему хочется немедленно вскочить с места и прижать к себе Чифую. Выразить ему свою симпатию и привязанность если не словами, то через прикосновения — осторожные, хрупкие, нежные — такие, чтобы Чифую понял, какое он на самом деле сокровище и как Казутора дорожит каждой минутой, проведенной рядом с ним, даже если их и было не так и много.       Он впивается пальцами в собственные бедра, делает тяжелый вдох и все же встает. Подходит к Чифую вплотную, едва не задыхаясь от такой близости, и мягко касается его пальцев, высвобождая из них многострадальное полотенце.       Чифую поднимает на него взгляд, тяжелая грусть в изумрудных глазах сменяется удивлением.       — Чифую, — тихо произносит Казутора. — Я… Это совсем не так… — сбиваясь на шепот, продолжает он.       Его сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди, слишком много всего он хочет сейчас сказать, но не знает, что из этого Чифую и в самом деле стоит слышать: Казутора, как ему думается, обречен быть безответно влюбленным, так зачем бередить своими чувствами еще и чужую душу? Чифую счастлив с Кейске, у них все хорошо, а ему достанется роль молчаливого наблюдателя за чужой идиллией, и то ровно до тех пор, пока участникам этой идиллии не надоест его присутствие.       Чифую молчит. Смотрит внимательным, но не буравящим насквозь взглядом, опускающимся от лица Казуторы ниже и ниже, прямо к ладони, сжимающей его собственную.       — Прости, я… Мне не следовало, — мнется Казутора, истолковывая его взгляд таким образом, и нехотя разжимает пальцы. Но не успевает убрать руку, потому что Чифую ловит их и переплетает со своими.       — Все в порядке, — чуть покраснев, успокаивает он. — Если ты меня не ненавидишь, то все хорошо.       Он выглядит действительно спокойным, кажется, что ему и правда достаточно тех немногих слов, сказанных Казуторой, и того соприкосновения ладоней, через которое можно было бы передать и тепло, и испытываемые к человеку чувства. Если бы этим человеком был не Казутора…       — Почему? — спрашивает он, нехотя отдергивая руку. — Почему ты со мной так добр? То есть, я хочу сказать… — Казутора видит, что выражение лица Чифую снова меняется, на лбу и между бровей залегают тревожные морщинки, а уголки губ опускаются вниз, и чувствует укол совести. Но, раз уж начал расставлять точки над i, то нельзя идти на попятную. — Я хочу сказать, — продолжает он, отвернувшись к окну и обняв себя руками, — что ты не обязан быть со мной дружелюбным. Ты нравишься мне, и я не хочу даже думать о том, что ты заставляешь себя хорошо ко мне относиться только ради Баджи.       — Кажется, я говорил что-то похожее несколькими минутами ранее, — усмехается Чифую, и у Казуторы отлегает от сердца. — Ты поверишь мне, если я скажу, что делаю это не только для Кейске?       Казутора резко разворачивается и ошарашенно смотрит на Чифую, упершись задом в подоконник.       — Не смотри на меня так, — хмурит бровь Чифую, но затем все же улыбается. — Я и сам еще не до конца понял, что чувствую, и некоторые мои собственные мысли не совсем укладываются у меня в голове, но ты мне нравишься, Казутора. Правда нравишься, и я просто прошу тебя, не усложняй все и не придумывай себе всякого, ладно? Кейске так долго был без тебя, но он никогда не терял надежды, что увидит тебя снова. Поэтому, пожалуйста, просто попробуй принять тот факт, что ты нужен здесь. Если, конечно, он… или мы оба… тоже нужны тебе.       В груди Казуторы словно что-то взрывается. Становится до боли легко, и на глаза наворачиваются слезы. Он с силой втягивает носом воздух и, повинуясь желанию обнять Чифую, которое просто не в силах больше сдерживать, прижимает его к себе — всего на секунду, за которую успевает удивиться, какой же он все-таки маленький и хрупкий, и еще сильнее в него влюбиться.       — Я бы все-таки принял душ, если можно, — отстранившись, говорит он, глядя в пол.       Чифую улыбается.       — Пойдем, я дам тебе какие-нибудь вещи Кейске.       Он выходит из кухни первым и, сделав пару шагов, оглядывается через плечо:       — Ты идешь?       Казутора отлепляется от подоконника и отвечает на его улыбку собственной, даже не вымученной.       — Иду.