Под одним одеялом

      Чифую выходит из лифта и потирает пальцами виски. Он чувствует себя еще не до конца выжатым, но уже очень уставшим: три полных дня без выходных, как ни крути, не проходят бесследно, а переживания насчет Казуторы, его переезда и работы в магазине только добавили веса в копилку общего утомления. При мысли о Казуторе он замирает перед входной дверью и прислушивается к собственным ощущениям, удивляясь им: внутри него не бушует ураган из волнения и непонимания, что с ними всеми дальше будет и как они уживутся, но мягкими волнами бьющееся в грудную клетку, омывая сердце, чувство, что ему поскорее хочется домой, чтобы увидеть и Кейске, и его.       После ухода Казуторы три дня назад они с Баджи много говорили. Чифую даже подумать не мог, сколько нерешительности прячет Кейске внутри себя и как он на самом деле боится, что Чифую уйдет. Он оказался настолько упрям, что ни уговоры, ни объятия, ни даже медленный и до невозможности нежный секс не убедили его в том, что ему нечего бояться, что Чифую любит его до безумия, и все будет хорошо, что бы там себе Кейске ни придумал. Чифую даже не помнил, когда последний раз видел его таким растерянным, даже скорее потерянным — возможно, во времена средней школы, ведь обычно Кейске был двигателем всего — тем, кто веселил, поднимал на ноги, успокаивал и дарил уверенность. А сейчас в нем самом неуверенности было столько, что хватило бы с лихвой, чтобы компенсировать все те годы, когда он был непрошибаем и ни в чем не сомневался.       Но в конце концов, после совместного принятия ванны разморенный и разнеженный, Баджи успокоился. Выдал философское: «не проверим — не узнаем» и «нужно жить сегодняшним днем» и принялся вместе с Чифую выбирать в интернете вещи в подарок Казуторе. Это утихомирило его окончательно, а сегодняшним вечером, когда Кейске пришел за Казуторой в магазин, он уже казался привычно расслабленным и веселым. Поэтому и у Чифую сейчас нет внутри той тревоги, которая одолевает обычно от предчувствия, что может пойти не так. Есть только усталость и голод, который усиливается от аппетитных ароматов, долетающих до его ноздрей сквозь массивную входную дверь.       Он отпирает ее тихо, но стоит ему лишь произнести привычное: «Я дома», как на его голос из кухни тут же показываются оба — и Кейске, и Казутора, улыбчивые и довольные, пусть и тоже уставшие, даже просто потому, что день уже подходит к концу.       — Добро пожаловать, — приветствует его Баджи и ласково трется носом о его нос, прежде чем с чувством чмокнуть в переносицу.       — Добро пожаловать, — тихо и смущенно вторит ему Казутора, оставаясь поодаль от Кейске. Чифую на мгновение охватывает неловкость — он не знает, как будет правильным поприветствовать Казутору, можно ли коснуться его, даже если это кажется нужным; и сам Казутора выглядит так скованно, словно вообще не планирует сдвигаться с места в ближайшую, как минимум, вечность. Поэтому Чифую делает первый шаг. Подходит к нему вплотную и улыбается, легко и нежно скользнув ладонью от плеча к локтю.       — Привет, — мягко здоровается он и ведет носом в сторону кухни. — Вкусно пахнет. Ты и правда что-то приготовил?       — Оо, ты удивишься, Чифу, — отвечает вместо него Баджи. — Не знаю, как у тебя, а у меня уже слюнки текут, я даже думал, не дождусь тебя, — он не успевает договорить, потому что Казутора бросает на него взгляд — странный, недовольный, и бормочет:       — У Чифую получилось бы вкуснее, он готовит лучше всех.       Баджи на это лишь усмехается, но Чифую чувствует, что краснеет. Оттого, как упрямо Казутора выгораживает его даже там, где это не нужно, изнутри все обволакивает приятным теплом — мягким и до покалываний в кончиках пальцев трепетным.       — Это не так, но спасибо, — тихо бормочет Чифую и входит в кухню.       Здесь на удивление чисто — на самом деле, он немного опасался того, что может увидеть после того, как другой человек похозяйничает в его святая святых: Кейске умудряется наделать беспорядка, даже если приходит просто налить себе чай или заварить лапшу, если вдруг ему захочется перекусить. Поэтому сейчас, видя ничем не захламленную столешницу, аккуратно расставленную на сушилке чистую посуду и до блеска натертую плиту, Чифую чувствует к Казуторе какую-то абсолютную любовь.       — Такая чистота, — шокированно тянет он и оборачивается на Казутору. Тот мнется в дверном проеме, практически спрятавшись за спину Кейске, и, едва встретившись глазами с Чифую, тут же опускает взгляд в пол. — Спасибо, Казутора, ты просто… Ты…       — Давайте уже поедим, — перебивает его Баджи, снова усмехаясь. — Я уже понял, что вы в восхищении друг от друга, но я сейчас просто кого-нибудь съем.       На секунду Чифую думается, что Баджи мог приревновать его к Казуторе со всеми этими словами и выражениями признательности, но когда смотрит на него с немым вопросом во взгляде, Кейске лишь мягко улыбается и сжимает его пальцы своими, чуть склонив голову к плечу.       — Все хорошо, Чифу, — еле слышно произносит он под звон доставаемых Казуторой из посудного шкафа пиал. И Чифую успокаивается — сейчас ему достаточно и этого — но откладывает вопрос о ревности на потом, когда можно будет поговорить об этом с Кейске один на один. А пока, получив свою порцию — тарелку с очень вкусно пахнущим и выглядящим просто превосходно раменом, он намерен уделить все время ей и только ей.       На самом деле, Чифую еле досиживает до конца ужина: они с Баджи назаказывали для Казуторы много всего, и ему настолько не терпится вручить все эти замечательные и прекрасные, по мнению его самого, вещи, что он ведет себя как нетерпеливый ребенок, который не может дождаться Рождества и хочет открыть все подарки прямо сейчас. И ему все равно, что он ведет себя глупо — никто не упрекает его в этом, Баджи лишь косится на него и улыбается своей кошачьей улыбкой, глядя, как Чифую, первым проглотивший свой рамен, теперь ерзает на табуретке в ожидании, пока остальные закончат есть.       — Чифу, тебе сколько лет? — в конце концов, не выдержав, сквозь смех спрашивает Баджи. Казутора поочередно смотрит на них непонимающим взглядом, и только это немного и ненадолго, но утихомиривает Чифую и заставляет его устыдиться своим поведением.       — Двадцать три, — смущенно бурчит он, опуская глаза в стол. — Ешь быстрее, Кейске, хватит смеяться, — добавляет он, но спустя секунду и сам начинает хихикать, вызывая у Казуторы еще большее недоумение.       Когда Баджи и Казутора наконец заканчивают есть, Казутора первым встает из-за стола и порывается собрать тарелки и унести их в мойку. Но Чифую этот вариант развития событий не устраивает.       — Нет-нет-нет, Казутора, — мотает головой он, хватая того за рукав и утягивая прочь из кухни. — Посудой займусь я и сделаю это позже, а сейчас ты должен получить свои подарки в честь новоселья.       Казутора смотрит на него взглядом побитой собаки. Энтузиазм Чифую, огромный и окрыляющий его, не сдувается весь от этого взгляда, но приобретает другую форму. Чифую останавливается посреди коридора, смотрит Казуторе в глаза, пристально и долго, со спокойствием и нежностью — пытаясь передать их ему через контакт взглядов и простое, все еще немного варварское и растягивающее рукав его толстовки прикосновение.       — Только не говори, что не стоило, — мягко предупреждает он, чуть склонив голову набок. — Мы с Кейске хотим, чтобы тебе было уютно здесь, но раз уж ты не пожелал поделиться с нами списком того, что бы тебе понадобилось, мы выбрали все на свое усмотрение.       С этими словами Чифую распахивает дверь, ведущую в комнату, и легко подталкивает Казутору в спину, чтобы тот вошел наконец внутрь. А сам замирает на пороге, опершись о дверной косяк. И, почувствовав, как теплые руки Кейске, подошедшего сзади, обвили его талию, улыбается еще ярче и еще мягче. Уложив ладони поверх ладоней Кейске, он смотрит, как Казутора садится на корточки рядом с горой пакетов и коробок и просто застывает — Чифую понимает, что это, возможно, чересчур, и что они с Кейске могли немного перестараться и этим ввести Казутору в ступор, поэтому просто спокойно наблюдает, давая тому время вдохнуть и выдохнуть перед тем, как начать распаковывать подарки. Но спустя минуту безмолвия и бездействия он все-таки не выдерживает: поворачивает голову к Кейске и растерянным взглядом встречается с его собственным.       — Иди, — одними губами велит он Баджи и мягко отрывает его руки от себя. Кейске, конечно, рассказывал о том, каким был Казутора, когда они были детьми, и Чифую думал, что со всеми этими знаниями и с тем, что он понял насчет Казуторы из общения с ним самим, он в целом и общем уже знает, чего можно от него ждать, но того, что он так просто сядет и будет молчать, не предполагал. Поэтому и настаивает сейчас, чтобы Кейске подошел, узнал, все ли в порядке и почему он молчит. Но едва Баджи преодолевает половину расстояния, разделяющего их и Казутору, тот оборачивается.       — Вот только не спрашивай, зачем столько, или что ты там еще хотел спросить, — скрещивает руки на груди Кейске. Он преодолевает в три шага оставшееся между ними расстояние и усаживается на колени рядом с ним и грудой вещей, которые они с Чифую накупили накануне. — Здесь все самое нужное плюс твой подарок на день рождения, ты же его так и не получил, за что мне, конечно, очень стыдно…       — Спасибо, — прерывает его Казутора и утыкается лбом в его плечо. — Но правда, не стоило.       — Ты ведь еще даже не открыл, а уже драму разводишь, — посмеивается Кейске. — Чифу, иди к нам, как-никак за две трети от этой горы вещей придется оправдываться тебе.       Кейске снова смеется, но Чифую чувствует негодование — не злое, скорее игривое, какое он почти всегда испытывает оттого, что тот делает или говорит, и ещё смущение. Потому что Кейске ведь прав и, более того, даже пытался осаждать его, когда тот заказывал для Казуторы то пижаму, то тапочки, то плед, а потом ещё один, вдруг первый ему не понравится, но потом сдался. Так и появилась вся эта гора вещей, которую сейчас они трое наблюдали перед собой и которую им предстояло разложить на составляющие, видимо, всем вместе.       — Давай уже, — усаживаясь так, чтобы Баджи оказался по одну сторону от Казуторы, а он — по другую, мягко толкает его локтем Чифую. — Я понимаю, ты волнуешься, но просто начни с чего-нибудь, а дальше дело пойдет.       Он видит, как щеки Казуторы ещё больше расцветают смущением, и аккуратно накрывает его сцепленные в замок ладони своей. Чуть сжимает — просто чтобы показать, что он рядом, что они оба — он и Кейске — очень рады, что все обернулось так, что они сейчас сидят здесь, все вместе, и что это — не только для одного Казуторы — для них всех — начало чего-то совершенно другого, чего-то нового.       Чифую понимает, что такие жесты, такое отношение мало применимо к взрослому, уже пережившему всякое человеку, но ничего не может с собой поделать. Эта замкнутость и эмоциональная неоткрытость, рассказы Кейске о том, что Казутора с детства был тем, кто мог кому угодно расцарапать глотку, но не умел принимать элементарную заботу, поддержку и любовь потому, что не видел их в пределах своей собственной семьи, в глазах Чифую делали его ребенком, для которого все было ново, а что-то хорошее — происходило впервые. И он понимал, что вполне мог ошибаться, выстроив у себя в голове такую картину мира Казуторы с ним самим, судя по его к себе отношению, даже не в центре, а где-то на периферии, но представить себе другого сценария взаимодействий не мог. Поэтому через мягкую улыбку, осторожные прикосновения, разговоры, из которых капля по капле выуживал из Казуторы эмоции и что-то из того многого, что хотелось бы о нем узнать, но что тот из-за отношения к самому себе не хотел рассказывать, пока не спросят. А спрашивать тоже нужно было осторожно. Порой у Чифую возникало ощущение, что он выманивает из раковины улитку, но это не казалось ему выматывающим или хоть сколько-нибудь напрягающим. Он знал, ради чего все это, и готов был стараться. И сейчас эти старания вознаграждаются: поворот головы в его сторону, мягкий, но слегка взволнованный взгляд, искренняя, чуть неловкая улыбка Казуторы заставляют его думать, что всё-таки он пошел по правильному пути.       — Чифую, — произносит Казутора тихо, нежно, но почти умоляюще, — зачем столько?       — Ты ведь еще даже не знаешь, что там, — парирует Чифую, ощущая слабость в голосе и пальцах — от такого тона внутри что-то трепещет, а стой он на ногах — уверен, что у него бы подогнулись колени. — Так что давай, — прочистив горло, чуть громче почти приказывает он, — начни с чего угодно, вот, например, с этого, — свободной рукой он вытягивает из кучи свёрток в крафтовой бумаге, перевязанный простой бечевкой цвета лесного мха.       Казутора послушно принимает вещь из его рук и разворачивает обертку. Внутри оказывается домашний костюм цвета кофе с молоком, и Чифую с волнением смотрит на Казутору, пока тот примеряет толстовку от него на себя.       — Мы с Кейске заказали и себе такие, — смущаясь, говорит он, — только другого цвета. — Теперь даже Чифую кажется, что это как-то по-детски, но Казутора искренне улыбается, складывая вещь в несколько раз и откладывая в сторону.       — Это очень мило, правда. Спасибо.       — Теперь это, — Баджи, сидящий по другую сторону от Казуторы, подает ему невысокую, но не самых маленьких размеров коробку, в которой обнаруживается комплект постельного белья с геометрическим принтом. — Это я выбирал, — гордо сообщает он. — Нравится?       Казутора снова кивает и снова благодарит. С каждой распакованной коробкой или свертком он не становится более смущенным, но начинает выглядеть счастливее, и у Чифую отлегает от сердца: он действительно переживал, что все это слишком — конечно, задним числом, когда собственноручно упаковывал всю эту кучу вещей, стараясь не шуметь, потому что Кейске уже спал, но теперь чувствует уют и тепло, видя, как Казутора улыбается.       — Даже не думал никогда, что у меня будет столько всего, — признается он, присоединяя к горе оберточной бумаги упаковку от электрической зубной щетки. — По правде говоря, мне никогда ничего не хотелось, я не нуждался ни в чем, потому что… — он замолкает на полуслове, но Чифую прекрасно понимает, что может последовать за этим и почему именно он оборвал свою речь.       «Потому что тебе было все равно», — мысленно заканчивает за него Чифую. — Мы просто очень хотели, чтобы ты чувствовал себя здесь комфортно, — тихо произносит он вслух, поворачиваясь к нему всем телом и раскрывая руки для объятий. Казутора наклоняется к нему и позволяет обвить себя руками и ногами. Чифую чувствует собственной грудью, как гулко колотится чужое сердце напротив, и улыбается, ощутив копошение и почувствовав спустя мгновение объятие тела Казуторы еще одной парой рук и ног — Кейске прижимается к Казуторе со спины, утягивая в тройное объятие, превращающее их в тесный живой клубок. Кейске копошится еще немного, переплетает пальцы одной руки с пальцами Чифую и кладет подбородок Казуторе на плечо. Чифую с другой стороны делает то же самое, осторожно поворачивает голову и шепчет в самое его ухо:       — Добро пожаловать.       И оставляет на шее крошечный, едва заметный поцелуй.