Под одним одеялом

      Самолет из Окинавы приземляется в аэропорту Нарита в половине девятого вечера, и едва первые потоки свежего воздуха проникают сквозь открывшиеся двери и достигают рядов кресел бизнес-класса, где летел Кейске, он в нетерпении вскакивает с места под удивленные взгляды других, не суетящихся и не спешащих никуда пассажиров. Едва не падает обратно, потому что ноги за почти три часа полета слегка подзатекли и к тому же немного дрожат от волнения: он не видел Чифую, по собственным меркам, целую вечность и больше всего на свете сейчас хочет просто телепортироваться прямо в их квартиру, чтобы нырнуть к нему под бок, прижать к себе с другой стороны Казутору и просто сидеть, не разжимая объятий, и чувствовать тепло друг друга. Но способностью к телепортации он не обладает, поэтому, умирая от нетерпения, достает с багажной полки свою дорожную сумку, осторожно и бережно: там подарки для Чифую и Казуторы и они довольно хрупкие, поэтому Кейске хочется довезти их в целости и сохранности, чтобы увидеть затем их лица, когда он им их вручит.       От этой мысли губы трогает невольная улыбка. Он выходит из салона, и бортпроводница, решив, что он улыбается ей, отзеркаливает его улыбку с вежливым очарованием и прощается.       — До свидания, — рассеянно отвечает ей Кейске, так и не убрав улыбку с лица. Трап он преодолевает широкими шагами, чудом не срываясь на бег и мысленно радуясь, что это всего лишь труба, соединяющая самолет с терминалом, а не ступеньки, сойдя по которым, нужно ещё преодолевать взлётную полосу пешком или, упаси боже, дожидаться автобуса, который довезет пассажиров до здания аэропорта. И едва не вскрикивает, в последний момент прижав ко рту свободную ладонь, когда видит за прозрачными, во всю высоту стен стеклами, отгораживающими зону прилёта, Чифую, а рядом с ним — Казутору. Они стоят практически плечом к плечу и оба сосредоченно вглядываются в пространство за стеклянными раздвижными дверьми. Взгляды Кейске и Чифую встречаются буквально через секунду, и Кейске усмехается: Чифую тут же судорожно хватает Казутору за запястье и едва не подпрыгивает от нетерпения, и это кажется таким забавным, но одновременно невероятно милым, настолько, что последние метры, разделяющие их, Кейске преодолевает, словно паря в воздухе, окрыленный предвкушением трогательного момента встречи.       — Чифу! — восклицает он, едва между ними остается чуть больше метра, и подлетает к нему, одной рукой сгребая в объятие. Прижимает к себе, чуть отстраняется лишь для того, чтобы опустить на пол сумку с драгоценной ношей, и затем подключает вторую руку. Чтобы обнять крепко-крепко, так, что ребра вот-вот хрустнут, и опустить голову на плечо, вдыхая наконец любимый запах. Люди вокруг начинают посматривать на них — кто-то с любопытством, кто-то — с неодобрением, но Кейске это не волнует совершенно. Потому что вот он, его Чифую, теплый, настоящий и пахнущий домом.       — Кейске, задушишь, — сипит Чифую, ерзая в его руках. В голосе — ни капли недовольства, лишь ласковые смешинки и нежность, потому что тоже соскучился. Это видно по тому, как сжимает пальцы на предплечьях — не отталкивая, а словно цепляясь, чтобы не отпустить больше никогда. По оставленным на щеке и шее робким поцелуям — потому что очень хочется коснуться губами, но стеснение и смущение перед окружающими все же берут верх. И по сиянию во взгляде, которым он одаривает его, едва они разрывают объятия. В нем столько счастья и привязанности, что Кейске тонет, погружаясь с головой в искрящееся изумрудное море глаз Чифую, и перспектива выплыть обратно в реальность не прельщает его совершенно.       Однако сделать это все же приходится: силуэт тактично стоящего в стороне, на самой периферии зрения Казуторы все же притягивает его взгляд, обращая на себя внимание. Отстраняться от Чифую дальше, чем на несколько сантиметров не хочется совсем, поэтому Кейске, приобняв его одной рукой, тянется второй в сторону Казуторы.       — Иди сюда, — ласково, почти мурлыча, зовет он. — И по тебе я тоже очень соскучился.       Казутора послушно, смущенно оглядываясь по сторонам, преодолевает небольшое, на самом деле, расстояние между ними и сам первым приобнимает Кейске, утыкаясь носом ему в плечо. Кейске удивленно хмыкает.       — Чифу, что ты сделал с ним, пока меня не было? — спрашивает он и смеется. Казутора тут же краснеет и пытается отстраниться, но Кейске не позволяет: прижимает его к себе ещё крепче и льнет щекой к его макушке, по-кошачьи потираясь о волосы.       — Я ничего с ним не делал вообще-то, — изображает обиду Чифую, но затем становится серьезен: — Не смущай его. В общем-то, нас обоих, — добавляет он. — Поехали домой.       Кейске в ответ на это преувеличенно звонко чмокает его в щеку, но все же слушается — отстраняется, убирая руку и от Казуторы, и с талии Чифую, и поднимает с пола свою дорожную сумку.       — Поехали, — соглашается он. — Чертовски, если честно, хочется отсюда убраться.       На такси они добираются до центра Токио чуть больше, чем за полтора часа, собрав по пути пару небольших пробок. Впрочем, Кейске этому факту ничуть не огорчен: умостившись на заднем сиденье между Казуторой и Чифую, он всю дорогу просидел, держа их за руки и порой нежно поглаживая большими пальцами их запястья. Водитель такси, сперва раздраженный самим тем фактом, что они все трое сели вместе, то и дело бросал на них многозначительные недовольные взгляды в зеркало заднего вида аккурат каждый раз после того, как Кейске поворачивал голову то в сторону Чифую, то в сторону Казуторы и также поглядывал на них, но абсолютно другим взглядом — полным нежности и радости оттого, что смог наконец воссоединиться с ними обоими.       На самом деле, он и не ожидал, что они вдвоем приедут в аэропорт, чтобы встретить его: сегодня в магазине была смена Чифую, и когда они говорили по видеосвязи в последний раз, Казутора, конечно же, порывался подменить его, чтобы он мог забрать Кейске. Но в итоге все обернулось так, что Чифую просто позвонил директору и попросил разрешения закрыться пораньше в связи с, как он выразился, семейными обстоятельствами. Директор в ответ на это велел передать его семейным обстоятельствам привет и даже не стал вызывать Казутору, чтобы тот подменил Чифую в оставшиеся рабочие часы, а просто пришел, без предисловий надел взятый в подсобке запасной фартук и встал за прилавок.       — Он всегда так добр к тебе, — замечает Кейске, услышав эту историю.       — Он что-то насчет вас двоих подозревает, — неуверенно бурчит Казутора, и Баджи с Чифую тут же синхронно переглядываются и весело смеются.       — Зачем ему подозревать, если и так все очевидно? — веселится Кейске. Он треплет Казутору по волосам и ласково чмокает в лоб, совершенно игнорируя обстоятельства в виде уже, кажется, грозившегося дойти до точки кипения водителя такси. Казутора внезапно бледнеет.       — Ты чего? — опешив спрашивает Кейске и резко разворачивает корпус к нему. Водитель в ответ на это движение красноречиво хмыкает и одаривает его настолько многозначительным взглядом, что Кейске становится даже чуточку неловко. Он принимает прежнее положение и прочищает горло.       — Казутора, наверное, просто представил, что будет, если нашему директору вдруг что-то еще станет так же очевидно, — шепотом на ухо Баджи предполагает Чифую.       Баджи нервно хихикает, вообразив себе наступившую в голове Казуторы сумятицу, но затем резко замолкает. В голову приходит мысль о том, как в действительности отношения их троих могли бы выглядеть со стороны. На самом деле, он не слишком об этом задумывался, просто потому, что считал это бессмысленным, но сейчас эта уж слишком красноречивая бледность Казуторы заставила его унять веселье и немного призадуматься: в обществе, не особо жалующем и обычные однополые отношения, на них троих, выберись они куда-то вместе будут поглядывать еще более косо, чем этот водитель такси, в присутствии которого они, по мнению Кейске, ведут себя достаточно спокойно и сдержанно, практически ничем себя не выдавая.       — Не думай об этом, — шепчет ему Чифую, словно прочитав его мысли, прерывая поток размышлений.       Его теплое дыхание щекочет ушную раковину, от которой расходятся по коже мелкие мурашки. Кейске жмурится и чуть вздрагивает, немного наклоняет голову и потирается щекой о висок Чифую. Уже все равно, что подумает этот водитель, которого он видит наверняка в первый и последний раз в жизни: до дома осталось всего ничего, и эта мысль понемногу распаляет его изнутри, и на выдуманные кем-то нормы приличия или ещё что-то так же понемногу становится глубоко все равно.       Он впивается в губы Чифую поцелуем, едва они выходят из лифта. Чифую мычит что-то в попытке то ли вразумить его, то ли попросить подождать — Кейске не слушает, лишь, стоит желанным и самым мягким и нежным на свете губам чуть разомкнуться, тут же проталкивает меж них свой язык. Гладкие на ощупь зубы под его кончиком тут же разжимаются, давая возможность скользнуть наконец внутрь, в тепло рта, и Кейске стонет от наслаждения. Вылизывает нёбо и кромку верхних зубов, прежде чем сплестись с Чифую языками в горячем и совершенно необходимом сейчас мокром поцелуе.       Чифую выдыхает жарко и рвано, хватается пальцами за пальто Кейске, жмется ближе. Кейске кажется, что он сходит с ума: Чифую манит его всем собой, так неистово, что зрение словно застилает пелена, не оставляя вокруг практически ничего из того, за что вообще стоило бы зацепиться взглядом. Да и глаза отводить не хочется, лучше просто закрыть их и утонуть в ощущениях: он ждал этого момента долгих четыре дня, и теперь, когда Чифую в его руках и под его губами, такой мягкий и податливый, он совершенно не намерен отрываться от него как минимум еще несколько мгновений, и все равно, что они стоят посреди общего коридора, где в любой момент кроме них может оказаться кто-то еще.       Тихо звякают ключи и щелкает дважды замок входной двери. Кейске открывает глаза. Разрывает поцелуй, нехотя, и переводит дыхание, прежде чем шагнуть за порог вслед за открывшим дверь Казуторой. Он оборачивается, глядя, как за ним входит в квартиру и Чифую, раскрасневшийся от внезапного и такого страстного поцелуя, с алыми, чуть припухшими губами, и зачарованно улыбается. Так он кажется еще более привлекательным, и Кейске буквально приклеивается к нему взглядом. Но взгляд Чифую скользит в сторону, пусть и все еще с искорками лихорадочного блеска, но строгий и многозначительный. Кейске прослеживает его траекторию, поворачивая голову и наконец замечает чуть поодаль от себя совершенно, кажется, опешившего от этого действа и покрасневшего Казутору. И улыбается.       — Иди ко мне.       Он приглашающе раскрывает объятия, делая шаг навстречу ему, едва начавшему разматывать шарф, и мягко тянет его на себя, ухватив за запястье.       — Кей…       Закончить Казутора не успевает потому что Кейске затыкает его поцелуем, чуть менее напористым и чуть более осторожным. Казутора в его объятиях трепещет, словно пугливая пташка, но затем расслабляется и отдается поцелую весь. Это ощущается по ответным поглаживающим прикосновениям и по тому, как его губы сминают губы Кейске — в этом чувствуется аккуратность и инициатива, и Кейске это нравится до безумия. Он тянется ладонью к щеке Казуторы и чуть напирает в надежде углубить поцелуй — ему все еще мало, пусть и воздух в легких, которым он устроил нешуточную тренировку, почти заканчивается, и в груди вместе со страстным пламенем разгорается огнем едва ощутимая боль. Но Казутора мягко хватает его за запястье, останавливая, и отстраняется.       Он выглядит ошалевшим, и Кейске весело, хоть он и чувствует себя немного виноватым, глядя на пунцовые щеки, плещущиеся в глазах напротив стыд и негодование и нервно сжимающие кончик шарфа подрагивающие пальцы.       — Извини, — тушуется он, накрывая их своими. Он надеется, что это немного успокоит Казутору, потому что, кажется, он действительно немного переборщил с выражением степени своей тоски по ним обоим.       — Накинулся на нас как дикий голодный зверь, — бурчит Чифую, снимая с вешалки двое плечиков и подавая одни Кейске. — Я не удивлюсь, если Казутора сбежит отсюда прямо сейчас, — продолжает он, ожидая, когда Казутора размотает шарф и расстегнет куртку.       — Не сбежит, — парирует Кейске, — ты же видишь, он уже шарф снял. В такую погоду без него на улице никак.       — Кейске… — предупреждающе тянет Чифую и поднимает ладонь в угрожающем жесте.       Казутора не говорит ничего, лишь молча подходит к Чифую и мягко, с явным, сквозящим в этом движении волнением сжимает пальцы на его запястье.       — Все хорошо, — тихо говорит он. — То есть, я знаю, что ты не собирался лупить Баджи, — запинаясь и чуть краснея, добавляет он, — но… Все в порядке.       Глядя на Казутору, бережно обхватившего запястье Чифую и разговаривающего с ним с почти осязаемыми лаской и трепетом, которые он умудрился уместить даже в такую простую фразу, Кейске невольно улыбается. Кажется, за время его отсутствия эти двое сблизились значительно, и ему становится дико интересно, случилось ли между ними что-то и что вообще происходило, пока его не было. Он обязательно расспросит об этом Казутору чуть позже, ну а сейчас…       — К слову о голодных зверях, — все еще улыбаясь, тянет он. — Я ел в последний раз в одиннадцать часов дня. Как насчет перекусить? ***       Когда Чифую отправляется на кухню, чтобы приготовить ужин из подготовленных заранее Казуторой продуктов, сам Казутора остаётся в прихожей. Вешает на плечики куртку, определяет ее в шкаф и только затем оборачивается. Кейске все ещё стоит чуть поодаль, скрестив руки на груди, и пусть на губах его застыла мягкая улыбка, а вид не излучает ничего, что могло бы насторожить, Казутора все равно невольно вздрагивает. Он думает, что повел себя слишком вольно по отношению к Чифую, и Кейске вполне мог испытать из-за этого что-то неприятное.       — Я смотрю, вы с Чифую сблизились, пока меня не было, — тихо говорит он и расслабляет руки. Чуть подаётся вперёд и внимательно смотрит Казуторе прямо в глаза.       — Кейске, я… — мямлит Казутора. Этот жест Баджи настораживает его, и, пусть тот все еще не продает никаких признаков злости и выглядит так же дружелюбно и открыто, как обычно, эти слова и вся эта ситуация в целом заставляют его нервничать: когда насмотришься лицемерия и обманчиво дружелюбных улыбок за несколько лет столько, что на всю жизнь хватит, сложно не видеть подвоха даже там, где его и быть не должно, и не ждать последствий после каждого своего даже безобидного и дозволенного действия.       Казутора ежится и невольно отступает назад, практически упирается лопатками в шкаф и останавливается, встречаясь взглядом с янтарными глазами Баджи.       — Ну что, что? — прямо как в детстве, с такой же широкой улыбкой и таким же тоном тянет Баджи. — У тебя такой вид, как будто я тебя убивать за это собираюсь, — он все еще веселится, и у Казуторы отлегает от сердца, но вместе с этим тут же накатывают неловкость и стыд.       Он тяжело сглатывает и снова смотрит на Кейске.       — Подожди, ты… — догадывается Баджи. — Ты что? Не-е-ет, — он закрывает лицо руками и беззвучно смеется. — Скажи, ну сколько можно?       Он подходит к Казуторе и ласково чуть приподнимает его подбородок указательным пальцем. Приближает свое лицо к его почти вплотную, так, что кончики их носов не то что соприкасаются, но едва-едва вжимаются друг в друга.       — Я очень рад, — тихо произносит Кейске в самые губы Казуторы. — Понимаешь? Очень.       У Казуторы от этого все трепещет и подгибаются колени. Напряжение, сидевшее внутри него стальным прутом, пронзившим тело от макушки до пят, словно резко выдернули из него, и он чувствует, как обмякает, расслабившись, и цепляется за предплечья Кейске как за единственную и такую нужную сейчас опору.       Он впивается в Кейске пальцами и чуть подается вперед, не отводя глаз. Янтарные радужки, светящиеся теплом, приковывают его взгляд и словно затуманивают разум. В голове становится легко и пусто, и он сам, будто под гипнозом, тянется к губам Кейске, прикрывая глаза. Впечатывается в них своими, сомкнутыми — мягко, уверенно, без явного намека на продолжение, но чтобы только ощутить, пропустить через тело от самых столкнувшихся в невинном касании губ и до кончиков пальцев новую волну спокойствия, омывающую его изнутри мягким жаром, пробирающим до самых костей.       Чуть приоткрыв рот, Казутора дышит. Делает мелкий вдох и обхватывает губами нижнюю губу Кейске, аккуратно сминая. Продолжать не хочется — хочется просто застыть так, чувствуя кожей чужое тепло и дыша одним воздухом. Ощущение удивительное — все тело будто искрит и плавится от приятного жара, но в то же время кажется таким расслабленным и легким, будто не весит ничего. Это обескураживает, потому что, кажется, он не чувствовал себя так хорошо ни разу за всю свою жизнь.       — Вы еще здесь? — удивляется выглянувший из кухни Чифую.       Казутора резко вздрагивает и чуть отстраняется. Умиротворяющее спокойствие схлынывает, как волна во время отлива, вместе с ним сходит почти на нет и приятное тепло. Становится зябко, и Казутора в нервном смущении ведет плечами, словно пытаясь сбросить с себя неприятный холод.       Чифую смотрит на него и качает головой. Улыбается понимающе, но как-то грустно, подходит ближе — как Кейске, почти вплотную, и осторожно кладет ладонь ему на плечо.       — Все в порядке, — тихо говорит он, мягко целуя Казутору в щеку, — не нужно так нервничать, — добавляет, прижимаясь губами к другой.       Баджи согласно кивает. Поворачивает голову и повторяет его действие — оставляет на щеках Казуторы крошечные ласковые поцелуи, прежде чем развернуться и прижаться губами к губам Чифую. Казутора чувствует, как его щеки буквально пылают, но те места, где их касались губы Баджи и Чифую, прохладные, и этот контраст кажется невероятно будоражащим и приятным, как фруктовый лед в летнюю жару.       Кейске отрывается от губ Чифую, и тот тут же, прикрыв веки и жадно, глубоко дыша, тянет Казутору на себя за предплечье. Жмется всем телом и касается губ — удивительно мягко и осторожно чуть сжимает своими поочередно верхнюю и нижнюю и аккуратно лижет кончиком языка.       Казутора млеет. Ему все еще немного боязно, но этот страх кажется сейчас таким далеким и остаточным, словно это не реальное чувство, а воспоминание о том, что когда-то творилось в его голове, бередя душу и тревожа сердце. Он мягко накрывает ладонью талию Чифую и податливо приоткрывает рот, давая его языку возможность проникнуть внутрь. Прикосновение к губам, лижущее, кошачье, кажется настолько нежным, но одновременно обжигающим, что все его рецепторы, кажется, вот-вот взорвутся.       От переизбытка чувств начинает не хватать воздуха, а заполошный стук сердца, отдающийся в ушах громким гулом, почти оглушает. Осторожно, успокаивающе погладив Чифую по спине ладонью, Казутора мягко отстраняется.       — Спасибо, — смущенно шепчет он, силясь не отвести от Чифую взгляд. Кейске рядом с ним по-доброму насмешливо хмыкает, и Чифую шипит на него тут же:       — Кейске, прекрати.       — Я что? Я ничего, — невинно отпирается тот. — Я вообще вещи разбирать пойду, — в сдающемся жесте подняв ладони кверху, парирует он в ответ на шутливо-гневный взгляд Чифую, отступая к гостиной.       — Вещи забыл… — мрачно произносит Чифую ему вдогонку, но уже спустя секунду улыбается.       — Помочь тебе с ужином? — тихо спрашивает Казутора. Ему одновременно и боязно теперь оставаться с Чифую наедине, но еще сильнее хочется быть с ним, даже в качестве незаметного, молчаливого наблюдателя. Потому что комфортно, и потому что что бы ни происходило в его голове, избегать оставаться с Чифую наедине он больше не намерен.       Он правда видит, как стараются для него Чифую и Баджи, располагая его к себе каждым словом и каждым жестом, и, несмотря на все то странное, мрачное и заставляющее сжиматься пружинкой рядом с людьми и держаться в целом от них подальше, эти двое — его семья, он может сказать это с уверенностью, чувствуя тепло в сердце, и поэтому он попытается.       — Конечно, — улыбается Чифую, скользя мягким прикосновением от его плеча к локтю. — Вдвоем мы управимся быстрее, как раз к моменту, как Кейске разберёт свои вещи, — рассуждает он, что-то прикидывая, и, утягивая Казутору в кухню, воодушевленно добавляет: — Интересно, что он нам привез?..