Под одним одеялом

      Чифую оказывается прав: на последние приготовления к ужину и распаковку вещей и приведение себя в порядок они с Казуторой и Кейске тратят почти одинаковое количество времени. Казутора заканчивает мыть оставшуюся после готовки посуду как раз в тот момент, когда Кейске щелкает выключателем в ванной, и когда он входит в кухню и их взгляды встречаются, оба сжимают в пальцах полотенца: один — вытирая руки, другой — промакивая влажные после душа волосы. Чифую этой забавной синхронности удивляется и одаривает мягкой улыбкой их обоих, прежде чем занять свое место за столом.       — Ты планируешь весь ужин просидеть с полотенцем на голове? — подчеркнуто деловито интересуется он у Кейске, глядя, как тот заматывает свои волосы и закрепляет полотенце, чтобы не дать ему ненароком свалиться. Кейске зыркает на него исподлобья в таком же нарочитом кокетливом смущении и бурчит, что просто чувствовал, что после ужина у него не хватит сил на то, чтобы затолкать себя под душ. Но уже спустя несколько секунд звонко смеется, глядя, как Казутора, наблюдающий весь этот спектакль, тихо хихикает, поднеся ко рту ладонь.       Чифую чувствует тепло — оно растекается внутри от гортани и ниже, до подреберья, обволакивая его вязким приятным жаром — и рвущуюся наружу нежность. После даже столь недолгой разлуки оказывается так приятно вновь собраться вместе, что тело само тянется к Кейске каждой своей частичкой, и хочется обнять его в порыве чувств, и Казутору вместе с ним.       Чифую, кажется, уже совершенно к нему привык. Привык, что неожиданной симпатии, разросшейся внутри него, можно давать выход через прикосновения и что она от этого становится только крепче. Привык получать такие же тактильные выражения чувств в ответ — может быть, чересчур скромные и несмелые, но он понимал, чего стоило Казуторе любое из них и был благодарен ему за каждый из этих маленьких подвигов. Хотя бы потому, что для него это тоже не было так легко, как могло показаться на первый взгляд.       Эти отношения словно стали испытанием для них троих, проверкой на прочность. В них было столько сомнений, разрешившихся лишь благодаря разговорам друг с другом, искренних и честных настолько, что для кого-то это могло бы показаться утопией, и столько новых ощущений. А необходимость отдавать себя не одному человеку, любимому долгие годы, а сразу двоим первое время попросту разрывала на части. Но Чифую ни секунды не жалел о том, что все происходило именно так, как происходило, пусть даже порой ему было страшно и казалось, что на нем ответственности чуть больше, чем на остальных, ведь именно он был той главной силой, подтолкнувшей и Баджи, и Казутору в тот момент, когда они оба остановились, увязшие в своей нерешительности.       Взгляни на эту ситуацию кто-то другой, и она ему вполне имела право показаться странной и неправильной: можно было ведь установить рамки и просто остаться друзьями вместо того, чтобы обыгрывать все подобным образом. Но Чифую понимал, что это не про Кейске — дружить с тем, кого любил и на встречу с кем надеялся долгие годы с самого момента столь внезапного расставания.       — Чифу, детка, ты чего завис? — интересуется Кейске, вырывая Чифую из размышлений. — Тебя настолько напрягает полотенце на моей голове?       Вопрос звучит весело, но в голосе Кейске не слышны нотки того комичного притворства: он правда немного обеспокоен. Чифую мотает головой в ответ и улыбается.       — Нет, я просто думал о том, как здорово, что ты наконец-то дома.       Баджи поджимает в умилении губы, тянется ладонью к нему и нежно гладит запястье.       — Я тоже рад, ты не представляешь, как. Кстати, подожди секундочку.       Он мягко отнимает руку, встает и удаляется из кухни. Чифую бросает взгляд на Казутору: вид его выражает такое же недоумение, смешанное с заинтригованностью. Он пожимает плечами, и Казутора в ответ на это лишь чуть улыбается.       — Смотрите, что я вам привез, — еще из коридора возвещает Баджи таким радостным тоном, как будто подарки будет получать он сам. Он входит в кухню, держа в руках два невысоких пластиковых контейнера с яркими этикетками, и ставит их на стол.       — Это же окинавские пирожные, — восхищенно тянет Чифую. Он мечтал попробовать их уже около месяца, с тех пор, как увидел на ютуб видео, в котором рассказывалось об угощениях, которые обязан попробовать каждый прибывший на Окинаву, но ни найти в Токио традиционные пончики с начинкой и тарталетки с кремом из батата, ни, тем более, приготовить их самому у Чифую не было ни времени, ни сил. И теперь Кейске в его глазах был ни больше, ни меньше, чем добрым волшебником, сам того не ведая исполнившим его желание.       — Я знал, что тебе понравится, — мурлычет довольный Кейске, пока Чифую, обвив рукой его талию, потирается о его живот в кошачьем жесте благодарности. — Правда, это всего лишь выпечка из киоска в аэропорту, — с сожалением добавляет он, — совсем замотался в эти дни, не было времени даже толком осмотреть окрестности да по магазинам походить.       — Это неважно, — мягко прерывает его Чифую. Ему правда все равно, куплено это в хорошей популярной кондитерской или в маленьком магазинчике в зале вылета. Важно не это, а то, что Кейске думал о них с Казуторой и о том, чтобы что-то им привезти из своей внезапной командировки. — Мы обязательно попробуем все это после ужина, — обещает он и, подняв голову, смотрит на Кейске полным обожания взглядом.       Кейске улыбается. Гладит его по волосам, одновременно аккуратно и с силой — так, как только он один умеет. И Чифую жмурится от удовольствия, ощущая, как новая волна любви к нему приливает изнутри, из самого солнечного сплетения и омывает его подреберье ласковым теплом.       Он ловит пальцы Кейске, мягко прочесывающие его блондинистые прядки, и подносит к губам.       — Люблю тебя, — шепчет он, оставляя крошечные поцелуи на костяшках.       — Чифу, — ласково мурлычет Кейске, — ну все, все, я сейчас растаю, — с нежностью в голосе осаждает его он и высвобождает руку. — А еще умру от голода.       Кейске был бы не Кейске, если бы не умел так быстро переключаться от нежности к житейским и прочим проблемам. Как будто кто-то внутри него щелкал тумблером, и вместо ласкового кота тотчас возникал все еще мягкий, но по-доброму глумливый яркий молодой мужчина. И тот, и другой так или иначе казался Чифую очаровательным и способным на любовь и заботу, поэтому Чифую такие резкие смены состояний отнюдь не пугали. Ведь он знал Кейске уже много лет, и, такой или иной, это было все еще он. Кейске проводит по его волосам еще один, последний раз и усаживается за стол, тут же складывая ладони в молитвенном жесте.       — Итадакимас! — произонсит он, полным вожделения взглядом окидывая стоящие на столе блюда с едой. — Чифу, надеюсь, в случае чего у тебя найдется добавка.       Чифую легко и хорошо, и он счастливо смеется.       — Найдется? — весело спрашивает он Казутору. И, дождавшись утвердительного кивка, берется за палочки.       Они заканчивают ужин в начале одиннадцатого. Время не слишком позднее, но насыщенный для всех день, полный впечатлений, отпечатывается на их лицах, телах и веках усталостью, тянущей к земле и заставляющей хотеть поскорее прикрыть глаза и прилечь. Обычно ложиться рано обидно — они трое видят друг друга в сумме всего пару-тройку часов в день, и здесь не идет в счет то время, которое Казутора проводит в зоомагазине в смены Чифую, потому что это не то — хочется просто побыть вместе, непринужденно болтая о всяком или поедая закуски под совершенно случайно попавшееся по телевизору что-нибудь, что покажется смотрибельным и интересным. Кажется, тоже не весть что, но такие моменты единения очень важны всем троим. И сейчас Чифую видит на лицах Баджи и Казуторы эту жажду близости и общения, но также видит, что спать им хочется куда больше, и под дружное, почти синхронное зевание открывает шкаф и достает из него футоны.       Пока Казутора разворачивает их, тянется за одеялами — достает с верхней полки огромное, не то, в которое любит заворачиваться Кейске, но такое, под которым, если постараться, могут поместиться все трое — спать под разными одеялами, как бы ни был важен хрупкий сон чувствительного к недосыпу Кейске, сегодня не хочется, и он просто надеется, что Кейске отнесется к этому с пониманием, тем более что завтра на работу нужно только Казуторе.       Кейске всем своим видом показывает, что он не возражает: сидя на своем футоне скрестив ноги, он лишь осоловело смотрит, как Чифую разворачивает одеяло, а затем укладывается на подушку и позволяет себя накрыть.       Казутора укрывает себя сам. С явной неуверенностью во взгляде покосившись на большущее одеяло, высказывает опасения, что Чифую между ними двумя будет зажат намертво, и поэтому лучше будет, если он будет спать отдельно. Чифую понимающе улыбается, ему уже не то чтобы кажется, что Казутора слишком стесняется, но его стремление не доставить никому неудобств все еще при нем, и это даже в какой-то степени мило — настолько, чтобы с этим согласиться. Он смотрит, как Казутора укладывается, и думает о том, что все-таки рад, что этот пугливый, загнавший сам себя в почти тюремные рамки и лишивший внутренней свободы парень появился в их жизни — потому что бесконечно трогает его доброта, забота и скромность, и все его прекрасные личные качества перекрывают собой стресс от любых связанных с ним переживаний, а их было, на самом деле, не так уж и мало, начиная с подгрызавшего Чифую первое время стыда за то, что в принципе допустил мысль такого союза, как будто ему мало было Кейске и захотелось разнообразия в отношениях, и впридачу на этом союзе настоял. С Казуторой было хорошо, потому что, как шутил Кейске, в маленьком Чифую любви было столько, что ему просто необходимо было ее куда-то деть. В Кейске, на самом деле, любви было не меньше, поэтому он считал это высказывание неуместным и смущался, что все внимание акцентировали именно на нем и его желании заботиться о том, кто симпатичен. Да и, по правде говоря, Чифую еще не решил для себя, можно ли было уже называть его чувство к Казуторе именно любовью. Ему казалось, что для этого еще слишком рано — просто если брать во внимание временные рамки, потому что привязался он быстро и достаточно крепко, но это, пожалуй, было единственным, что его останавливало.       — Чифу, что-то ты опять затих, — сонно тянет Кейске, позевывая. Казутора смотрит на него озабоченно, и Чифую приподнимает уголки губ в легкой улыбке, просто чтобы показать, что все в порядке, и поворачивается к Кейске.       — Задумался, — тихо объясняет он, поглаживая его по волосам. — Ничего серьезного, — добавляет, упреждая вопросы.       Кейске удовлетворенно хмыкает. Просит Казутору выключить свет, а сам, едва Чифую устраивается под одеялом, прижимает его к себе, обвивая рукой, и нежно целует в шею.       — Доброй ночи, Кейске, — шепчет Чифую. — Доброй ночи, Казутора.       Они шепчут ему пожелания хороших снов в ответ. Кейске зарывается носом в волосы на его затылке, чуть ерзает, запускает руку под футболку и устраивает ладонь на его животе. Чифую чувствует тепло, растекающееся по всему телу от места соприкосновения кожи с кожей, мягко улыбается, пусть даже Кейске этого не видит, и накрывает его пальцы своими. Свободной рукой по привычке ныряет под подушку, прикрывает глаза, но уже спустя пару секунд слышит совсем рядом с собой шорох постели и следом чувствует прикосновение: подушечками пальцев, нежно и аккуратно Казутора ведет от его предплечья к запястью и повторяет его движения, просовывая под подушку собственную руку. Чифую еле слышно фыркает: приятное чувство поднимается вверх от центра груди щекочущими пузырьками — он чувствует волнение, сладко тянущее, и двигается еще чуть ближе к Кейске, чтобы было немного больше места и можно было осторожно, шурша и ерзая под подушкой, переплести пальцы. Так они и лежат. Чифую слушает их дыхание, сперва замедляющееся, а затем превращающееся в тихое сопение. Кейске засыпает первым, Казутора — спустя несколько минут после него, а следом и Чифую, даже не додумав до конца какую-то очередную мысль, проваливается в сон.       Неглубокий и заканчивающийся, по ощущениям, через пару часов: ему немного непривычно, что Кейске слишком близко и обнимает его так. Сон Баджи обычно настолько священен, что они уделяют друг другу минуты объятий перед сном, а затем укладываются каждый под свое одеяло. Кейске слишком теплый, слишком мягкий и еще… Чифую все же слишком по нему соскучился, и сейчас его пробирает приятной дрожью оттого, что член Кейске, находящийся в спокойном состоянии, все равно ощутимо упирается ему в ягодицы. Он подается бедрами назад, мягко вжимается и чуть ерзает — этого нехитрого движения оказывается достаточно для того, чтобы у него самого встал — быстро и крепко, так, что вдруг стало буквально невтерпеж. Он снова жмется к Кейске, чуть настойчивее, сдерживаясь, чтобы не хныкнуть или не выдохнуть слишком шумно, потому что хочется его уже почти невыносимо, до поджатых губ и стиснутых в попытке вернуть самоконтроль зубов.       Кейске ему совершенно не помогает. Даже спящий, он реагирует на его движения пусть и несознательно, но совершенно однозначно — твердеет почти так же моментально, как и сам Чифую, с опозданием в каких-то полминуты максимум, а рука, все еще покоящаяся на его животе, сжимается, впиваясь подушечками в кожу. Чифую чуть напрягает пресс и выдыхает с тихим полустоном. Тянется рукой назад и кладет ее на бедро Кейске.       — Чифу, — жарко шепчет Кейске ему в шею. Голос звучит слишком сонно, почти невнятно, и Чифую даже сомневается, что Кейске уже не спит. Кейске мнет его бок ладонью, опаляя дыханием кожу под его ухом, и теперь сам вжимается пахом в его ягодицы. — Малыш, хочу тебя очень.       Он прижимает к себе Чифую еще плотнее, рукой, сжимающей его талию, скользит по нежной коже живота и, проникнув под резинку боксеров, проделывает самыми подушечками пальцев путь от подвздошной кости до бедра. Чифую разочарованно тихо стонет. Кейске усмехается, поток теплого воздуха обдает мочку уха и местечко под ним, вместе с мурашками снаружи посылая новую волну нетерпения внутри и заставляя вздрогнуть.       — Какой ты у меня, — раздается в самое его ухо, и едва Кейске заканчивает фразу, Чифую давится воздухом, потому что на его члене смыкаются теплые, чуть шершавые пальцы.       — Кейске, — выдыхает Чифую, покачивая бедрами взад-вперед. Он весь горит внутри, и лишь прикосновения Кейске дарят ему облегчение и одновременно распаляют еще больше. Он вжимает его в себя еще теснее, чуть запрокидывает голову назад, льнет к его лбу макушкой и закусывает губу, потому что ладонь Кейске на его члене ощущается просто невероятно хорошо.       — Детка, дай мне минутку, — Кейске убирает руку и отстраняется, сперва чуть отодвигается, а затем и вовсе встает с постели, оставляя вместо себя лишь холод. С губ Чифую помимо его воли слетает разочарованный вздох — все его естество напряжено и умоляет лишь о том, чтобы Кейске касался его везде, где только возможно, чтобы крепко держал его в своих руках и вжимался в него всем телом. Он слышит тихий шорох выдвигаемого ящика стола, мягкий стук и шелест, и уже спустя несколько секунд Кейске возвращается обратно. Забирается под одеяло и первым делом целует Чифую между лопаток — губы теплые, но кожу пробирает легким морозцем, и Чифую вздрагивает всем телом и зябко ведет торчащим из-под одеяло плечом. Кейске целует и его, чуть нависает, вылизывает мочку уха и открытую для его языка и губ шею, опускается к ключицам.       Чифую только сейчас осознает, что он все еще держит Казутору за руку. Спящего Казутору, прямо перед носом которого они с Кейске, кажется, вот-вот займутся сексом. Чифую замирает. Оборачивается и зовет:       — Кейске?       И безмолвно, лишь движением головы указывает на Казутору. Кейске кивает в ответ, поняв все с одного единственного жеста. Аккуратно приспускает боксеры Чифую, приподнимает футболку, задирая ее до середины ребер. До ушей Чифую доносится щелчок, с которым открывается флакончик со смазкой, и пока Кейске выдавливает ее себе на пальцы, он тянется всем телом чуть вперед, находит губы Казуторы и осторожно касается своими, приподнимая одеяло. Осторожно касается пальцами его торса, скрытого футболкой, чуть выпирающих жестких ребер и целует снова. Чуть более напористо, совершенно четко обозначая свое желание. Дыхание Казуторы чуть сбивается, он громко втягивает носом воздух и размыкает губы.       — Чифую? — тихо окликает его он. — Что ты..?       Чифую не дает ему закончить фразу, захватывает его нижнюю губу и чуть тянет на себя. Отпускает. Скользит языком по кромке зубов, а ладонью — от ребер и ниже, к талии, чуть назад и к ягодицам. Прижимает к себе, мягко толкаясь языком в его рот, вылизывая нёбо и постанывая прямо в поцелуй. Кейске касается губами его спины. Оставляет поцелуи на позвонках, прокладывает себе путь от самого верха и вниз, целует каждую из впадинок на пояснице и игриво прикусывает кожу на боку, тут же зализывая след от собственных зубов. Холодными, измазанными в смазке пальцами проскальзывает меж ягодиц — Чифую ерзает от нетерпения, его прикосновений и оттого, как изнывает без ласки его член. Он подается бедрами назад, умоляя войти в него скорее, и Кейске послушно приставляет ко входу пальцы — сразу два. И проникает одним из них внутрь.       — Баджи-сан, — выдыхает Чифую, жадно насаживаясь глубже.       Ему мало, чертовски мало, пусть он и понимает, что растяжка — не то, с чем стоит спешить и не то, чем можно пренебречь, даже если внутри все пылает и сводит от нетерпения. Он сжимает руку Казуторы и снова льнет к его губам, пока палец Кейске движется внутри него. Тихо стонет в поцелуй и блуждает по телу Казуторы, изучая его кончиками пальцев — теплую кожу, покрывшуюся мурашками, совсем выпирающие тазовые косточки и ровный ряд позвонков, мягкий бок и ягодицы и пока еще не до конца вставший член, скрытый боксерами. Чифую целует его снова и снова. У него самого толком не получается дышать — столько ощущений сразу, и к ним примешивается волнение, потому что такое у него впервые. Он накрывает ладонью член Казуторы, мягко, осторожно, чуть сжимает и улыбается, получив в ответ на это шаткий стон в собственные губы и обжигающее прикосновение затвердевшей плоти к собственной руке. Кейске добавляет второй палец. Судорожно глотнув воздуха, Чифую чувствует, как Казутора касается его живота ладонью. Робкое, несмелое, деликатное прикосновение контрастирует с тем, как его сзади касается Баджи, и это так сладко, так нежно, что по телу растекается легкая, приятная дрожь.       Чифую высвобождает из-под подушки ладонь. Гладит Казутору по щеке, медленно, словно успокаивая, целует в нос и в скулу, в уголок губ и лишь затем снова прижимается к ним своими. Приоткрывает рот, Казутора отзеркаливает его движение — их губы вжаты друг в друга, и они просто мягко, лениво, медленно сплетаются языками, пока пальцы Кейске растягивают его, так же неторопливо, едва задевая простату и как будто нарочно этим дразня.       Кейске добавляет третий палец. С губ Чифую слетает тихое: «Ха». Он тянется к Казуторе всем телом, жмется грудью и чувствует, как бьется чужое сердце, громыхая о клетку ребер. Кейске чуть сгибает пальцы, проходясь по чувствительному комочку внутри, Чифую вскрикивает.       — Коснись меня, Казутора, пожалуйста, — просит он с таким отчаянием, что оно прошибает током его самого. Прохладные пальцы послушно и все так же аккуратно скользят от пупка вниз, чуть задевают волосы на лобке и касаются головки. — Еще, — выгибая спину, просит он, — давай же.       Он сжимает ладонь на члене Казуторы, нетерпение и жажда ласки кружат внутри него огненным смерчем, обжигая и заставляя буквально хныкать от неудовлетворенности. Кейске вынимает пальцы и нежно выцеловывает его шею, шелестя за его спиной упаковкой презерватива. Казутора рвано выдыхает в его губы и синхронно с проникновением смыкает пальцы на его члене. Мир вспыхивает яркими красками, и Чифую громко стонет.