Под одним одеялом

      Баджи и не предполагал, что он будет скучать так сильно и что тоска по дому накроет его настолько стремительно: все произошло, едва он устроился в кресле самолета поудобнее, пристегнул ремень безопасности и вынул из кармана телефон, чтобы поставить его в полетный режим. На заставке стояла их фотография: Чифую посередине, Казутора за правым его плечом, а за левым — он сам. Глаза всех троих искрятся счастьем и спокойствием, а на лицах — широкие искренние улыбки. Сразу же нахлынули воспоминания о том, как они делали эту фотографию спустя два дня после переезда Казуторы: на этом настоял Чифую, сказав, что должно быть что-то, что он сможет поставить в рамочку на полку, и они, одевшись в те самые одинаковые домашние костюмы, вышли на балкон, потому что «там и свет лучше, и стена красивая». И в итоге все получилось с третьей попытки, потому что Баджи не мог перестать тискать то Чифую, то Казутору и успокоился только когда Чифую шикнул на него, сказав, что он ведет себя как неразумный щенок лабрадора. Баджи в ответ размашисто лизнул его в щеку, но затем вытер ее рукавом толстовки и наконец угомонился.       И сидя в самолете в ожидании взлета и глядя на это фото, он чувствовал, как внутри теплым трепещущим огоньком разгорается нежность, а вместе с ней и заливающая этот огонек прохладными капельками дождя тоска. Нет, Кейске — не сентиментальная барышня и не маленький ребенок, он взрослый состоявшийся мужчина, но это совершенно не мешает ему скучать, и ему за это не стыдно.       Весь вечер прошел в организационных моментах. Заселение в отель, приветственный ужин-знакомство для участников конференции, обсуждение плана на завтрашний день — все это вытянуло из Кейске силы настолько стремительно, что он даже сам не ожидал: события и люди вертелись вокруг него пестрым калейдоскопом, декорации менялись, даже не мелькая, а просто схлынывая и нахлынывая волнами. И все, что он успел, очутившись в этой круговерти — написать Чифую сообщение, что он хорошо долетел и заселился, потому что вечером, после того, как все мероприятия закончились, он вошел в номер, не включая свет рухнул на постель и отключился, даже не сняв толком одежду.       Кейске вряд ли смог бы сказать, сколько он проспал. Голова тяжелая, а спина немного взмокла оттого, что он улегся в чем был, и футболка под рубашкой немного неприятно липнет к телу. Он тянется к прикроватному светильнику, нашаривает выключатель и щелкает его — длинная неширокая комната озаряется неярким тепло-желтым светом, от которого интерьер кажется чуть более уютным и домашним, чем при дневном свете или свете потолочной люминисцентной лампы. Внутренний эстет Кейске испытывает капельку удовольствия от этого, и от рисунка на покрывале цвета шоколада, и оттого, как оно гармонирует с ковром, обоями и фактурным деревом мебели. Но внешне и в целом он все еще испытывает дискомфорт, а потому чуть нервным движением стягивает с себя через голову рубашку, расстегнув лишь пару верхних пуговиц и рукава, и небрежно бросает ее на кровать, куда следом отправляются футболка с джинсами и носки. И, опомнившись и выудив из кармана джинсов телефон, с которым так и спал, идет в ванную.       Прохлада кафеля и самого воздуха в ванной комнате контрастирует с нагретой ото сна в одежде кожей, и Кейске чуть вздрагивает, но чувствует, что становится легче: уже не так душно и не так болит голова, а мягкий, мерный гул вентилятора не кажется раздражающим, скорее утихомиривает что-то внутри, отгораживая его от пусть уже и редких и даже, в общем-то, негромких, но все же долетающих с улицы и из коридора посторонних звуков. Кейске фыркает. Для обитателя почти самого центра Токио реагировать на шум скорее необычно, ведь за столько лет уже можно было привыкнуть, но обстоятельства другие — такие, в которых он один, в отеле и разбит после сна, а оттого любой, абсолютно любой фактор может поспособствовать возрастанию нервозности. Он ведь живой человек. Живой и по дому очень тоскующий.       Подумав о доме, он снимает блокировку с телефона и просматривает список уведомлений. Те, что с работы, свайпает сразу, потому что их можно прочесть утром: было бы что-то срочное — его бы из-под земли достали. Той же участи удостаиваются сообщения от организаторов конференции: они были присланы ему в тот момент, когда ужин был в самом разгаре, и содержали, по словам ведущего ужина, контакты людей, к которым можно будет обратиться, если вдруг понадобится помощь или возникнут какие-либо вопросы. Сейчас ему это было не нужно, поэтому он листает и свайпает дальше, пока наконец не натыкается на сообщение от Чифую. Открывает диалог, видит там несколько сообщений текстом, содержащих вопросы о том, все ли у Кейске хорошо и когда можно ему позвонить, и одно видео. Всего полторы минуты, и пока оно подргужается, Кейске смотрит на превью и улыбается: на нем Чифую и Казутора, домашние и такие красивые, уютно сидящие рядом, касаясь друг друга плечами. Сердце Кейске трепещет, и больше всего на свете сейчас хочется оказаться рядом с ними — настолько, что он даже думает о том, чтобы купить для них билеты на самолет, а затем корит себя за то, что и не догадался предложить им полететь с ним — хотя бы одному из них и хотя бы на день, он бы, кажется ему, запросто мог это устроить.       Но хорошая мысль всегда приходит позже, чем следовало бы. Поэтому он просто смотрит видео, на котором Чифую и Казутора веселятся и немного рассказывают о том, как прошел их день, а затем посылают Кейске воздушные поцелуи и говорят, что они желают ему удачи и очень ждут его возвращения домой. Кейске улыбается. Пишет, что очень их обоих любит и что позвонит завтра утром, и думает, что лучше бы ему завести будильник, чтобы наверняка поговорить с обоими, потому что очень хочется поболтать с ними настоящими, еще раз с не покидающей лица улыбкой пересматривает видео и лишь после этого заталкивает себя под душ. Споласкивается, смывая стрессы, тревоги и тоску прошедшего дня, моет волосы, массируя кожу головы и чувствуя, как по всему телу разбегаются приятные мурашки от активных, чуть с нажимом прикосновений подушечек пальцев и коротких ногтей. Мысленно извинившись перед соседями, сушит волосы феном — сюрприз в виде гнезда на голове ему совершенно ни к чему, потому что рядом нет Чифую, который один во всем мире умел виртуозно его распутать, не вырвав при этом половину волос — и снова возвращается в постель. На часах половина третьего ночи, будильник установлен на семь двадцать утра, и, немного поерзав в постели, Баджи закрывает глаза и засыпает. ***       Даже в дни, когда Казуторе не снится ничего из того, что способно разодрать в клочья его сердце и душу, он иногда просыпается посреди ночи. То ли организм так устроен, то ли нервная система, не выдерживающая его постоянных тревог по поводу и без, отвечает ему за это издевательство над собой тем, что лишает его длительного сна, заменяя его сном с пробуждениями даже там, где это не нужно. Это не выматывает и не вызывает у Казуторы напряжения или беспокойства, а просто есть, и он принимает это как должное.       Он открывает глаза, несколько раз медленно моргает, тихо зевает и вперивает взгляд в темный потолок, вслушиваясь в окружающую тишину. Вдалеке воет сирена пожарной машины, по улице с шумом проезжает мотоцикл, на лестничной площадке негромко хлопает дверь. А рядом, буквально в полуметре от него тихо сопит Чифую.       Казутора делает глубокий вдох и медленно поворачивается набок. Глаза уже привыкли к темноте, не полной, такой, в которой видны разве что очертания предметов, и то едва-едва, но к такой, которую нарушает долетающий до комнаты даже сквозь два слоя стекол и пространство балкона теплый свет уличных фонарей. Чифую спит на боку, повернувшись лицом в сторону окна и положив под голову ладонь. Его одеяло сбилось в сторону, одной стороной зажатое между колен, и Казуторе думается, что стоит хотя бы попытаться аккуратно поправить его: в комнате достаточно тепло для того, чтобы позволить себе спать без пижамы, но за окном поздняя осень, и температура ранним утром обычно опускается так резко, что отопление, стоящее на минимуме — днями еще редко бывает ниже плюс десяти — уже не способно компенсировать похолодание, и это может обернуться простудой.       Осторожно, стараясь не шуметь и не разбудить Чифую своим ерзанием, Казутора приподнимается на постели, выбирается из-под одеяла и придвигается к нему чуть ближе. Нависает сверху и принимается всматриваться в одеяльный ком в надежде даже в почти темноте найти взглядом его уголок или ту сторону, за которую можно взяться, но уже спустя несколько секунд тщетных поисков замирает. Потому что взгляд волей-неволей то и дело падает на нижнюю часть тела Чифую, и оторваться от созерцания кажется еще более невозможным, чем завершить поиски успехом и натянуть на него одеяло. Потому что Чифую прекрасен.       Не то чтобы Казутора ни разу не видел его в одном белье — все же они каждый день ложатся спать и просыпаются в одной комнате, и стеснению и стыду из них троих предавался только сам Казутора, и то в первые дни, прежде чем смог наконец отпустить эту ситуацию, но сейчас все было иначе. Сейчас Чифую не, мелькнув голыми ногами, проделывал путь от входа в комнату до футона, занимавший несколько секунд, за которые Казутора ничего толком и разглядеть бы не успел, даже предприми он такую попытку вместо того, чтобы тактично смотреть в этот момент куда угодно. Нет. Он просто спал, и у Казуторы было предостаточно времени на то, чтобы даже при никаком по сути освещении разглядеть все. И от увиденного у него останавливалось дыхание, а сердце громыхало, переместившись из груди куда-то в район гортани.       Чифую был великолепен. Еще более хрупкий, тонкий и маленький, чем обычно — его хотелось обожать до невозможности и возводить в ранг божества. Казутора прежде не позволял себе думать о Чифую иначе, чем как о человеке, которого он любит и которым восхищается, его чувства были платоническими, и он лелеял их в себе, нежил и пестовал, давая им выход через несмелые прикосновения и полные самых искренних эмоций взгляды. Но сейчас что-то изменилось: его тело — та часть, что не была скрыта одеялом — манило, не давало оторваться, притягивало — каждым изгибом полусогнутых стройных, подкаченных ног, красивыми лодыжками и аккуратными стопами. К ним хотелось прикоснуться, самыми кончиками пальцев, чтобы прочувствовать все острее, прижаться губами, оставляя на коже легкие поцелуи, от которых она наверняка покрылась бы мурашками, а затем, набравшись смелости, аккуратно опустить ладони на бедра, огладить и чуть сжать. Казутора ласкал Чифую взглядом, не в силах отвести его, и внутри него все горело пламенем. Внезапно захотелось чего-то совсем не невинного — чтобы Чифую уложил свои ноги ему на плечи, а он, выцеловывая каждый доступный сантиметр теплой, покрытой волосками кожи и ухватив его за ягодицы, мог вжаться в него бедрами, крепко, чтобы сложно было сдержать стон и чтобы вспыхнули перед глазами искры.       Казутора опускается на пятки и зарывается пальцами в волосы. Так нельзя. Господи, о чем он только думает? Это же Чифую, самое светлое, что есть в его жизни, он должен любить его, оберегать, заботиться. Но никак не это.       Становится стыдно, жарко и горько, но несмотря на чувство отвращения к себе, кислотой осевшее на корне языка, у Казуторы стоит. Прочно и твердо, даже несмотря на то, что голова сейчас уже пуста от мыслей, в которых их с Чифую не разделяют ни сантиметры пространства, ни одежда, ни, самое главное, условности, установленные им же самим, а перед глазами лишь живой и настоящий спящий Чифую, все еще беззащитно раскрытый и отчего-то сейчас поджимающий пальчики на ногах во сне.       Тянущее ощущение жгучего тепла внизу живота с каждой секундой становится невыносимее. Медленно и аккуратно поднявшись с футона, Казутора крадучись выскальзывает из комнаты сквозь приоткрытую дверь и ощупью добирается до ванной. Включает свет, тут же жмурится, буквально ослепленный с непривычки ярким светом потолочного светильника, прислоняется задом к стиральной машине и запускает ладонь под резинку боксеров. От соприкосновения похолодевшей, покрывшейся нервным потом кожи с разгоряченной плотью прошибает электрическим разрядом, хорошим, отрезвляющим. Но недостаточно для того, чтобы вставший член вернулся в привычное состояние, лишь так, чтобы немного прояснилось в голове. Чтобы улеглось чувство омерзения, не схлынув, впрочем, до конца и так и оставшись осадком во рту, напоминающим о собственных грязных мыслях.       Он ведет ладонью вниз и вверх. Ни о чем не думая, ничего не представляя, механически, просто чтобы достичь разрядки. Нечаянно задевает большим пальцем головку и ахает, пропуская через тело новую волну ощущений. Ему хорошо, но одновременно так плохо, что хочется поскорее кончить, вернуться в постель и забыть это все как страшный сон, лишь бы только суметь завтра и дальше делать вид, что ничего не было и без стыда смотреть Чифую в глаза… Он кончает спустя несколько невыносимо долгих минут. Изливается в собственную ладонь с задушенным, приглушеным свободной рукой всхлипом, моется, натирая руки мылом до красноты и только затем возвращается в комнату.       Ступая тихо, насколько это возможно, пересекает дверной проем, но на полпути к футону останавливается, нервно замирая: Чифую переворачивается на спину и с мягким шумом втягивает носом воздух. Казутора в этот момент старается не дышать вообще. Стоит, напрягшись, надеясь слиться с окружающей темнотой, чтобы Чифую не заметил его и не встревожился из-за очередного его пробуждения. Но все тщетно. Потерев пальцами веки и скользнув ими по лицу, опускает руки на живот. Поворачивает голову вправо и спустя мгновение тихо зовет:       — Казутора?       Казутора вздрагивает.       — Все хорошо? — Чифую поднимается на постели и присаживается, скрестив ноги и чуть приподняв голову. — Чего не спишь?       Он зябко ежится, натягивает себе на спину одеяло и заворачивается в него, придерживая руками концы. Казутора мнется, думая, что ему сказать, и пожимает плечами.       — Просто проснулся, — тихо отвечает он. — Решил выйти водички попить. Может, тебе принести?       В его собственных ушах это звучит чуть фальшиво, и он надеется лишь, что Чифую не раскусит его вранье — продолжать оправдываться и отговариваться, чтобы скрыть истинную причину своей отлучки из спальни Казутора вряд ли сможет. Но Чифую ни капли не подозрителен. Он расслабляется, не снимая одеяла укладывается на бок и чуть поджимает оставшиеся торчать ноги.       — Не нужно, спасибо, — зевая говорит он. — Просто возвращайся в постель, ладно?       Казутора тяжело сглатывает и кивает. Послушно усаживается на футон и расправляет одеяло. Взгляд невольно снова падает на ноги Чифую, и, вспомнив, с чего все началось, Казутора, ни говоря ни слова, приподнимает уголок своего одеяла и натягивает его, укрывая то, что должно быть укрыто.       — Под утро может стать совсем холодно, а ты не накрыт толком, — смущенно бурчит он, устраиваясь чуть ближе к Чифую, чтобы ему теперь тоже хватило одеяла.       — Спасибо, — Чифую подвигается ближе, почти прижимаясь коленями к ногам Казуторы. Чуть ерзает, укладывает ладонь под щеку и молчит, словно чего-то ждет. Казутора выдыхает. Медленно, чтобы не стянуть с Чифую одеяло, укладывается и поворачивается на бок. Чифую слишком близко, их колени соприкасаются — кожа Чифую чуть прохладная даже на контрасте с его собственной, и хочется коснуться, согреть, укрыть еще больше.       — Ты замерз, — тихо констатирует Казутора очевидную вещь.       Чифую возражает:       — Это просто все еще холодные колени. Теперь мне уже совсем тепло.       Казутора осторожно выдыхает.       — Тогда давай спать.       Чуть пошуршав одеялом, в которое он укутался верхней своей частью, Чифую скользит ладонью под одеяло Казуторы и, найдя его собственную, осторожно сжимает его пальцы своими. Гладит по запястью, мягко и нежно, и Казутора сам не замечает, как проваливается в глубокий, без сновидений сон.       Он хотел встать пораньше и приготовить завтрак, но в итоге просыпается от резкого жужжащего звука и мелодии телефонного звонка. Вскакивает, пытаясь понять, откуда доносится звук, озирается по сторонам. Чифую в комнате нет, но его телефон, оставленный на столе и поставленный на вибро-режим, настойчиво сигнализирует о том, что ему звонят. Спустя несколько секунд в дверях появляется и он сам. Буквально бежит к телефону, на ходу все-таки взглянув на Казутору, и мягко шепчет:       — Прости, разбудил. Это Кейске, — взволнованно говорит он и принимает вызов. Улыбается изображению на экране и машет рукой, прежде чем плюхнуться на постель Казуторы, прижимаясь к нему боком.       — Доброе утро, — ласково приветствует он Кейске, благодаря технический прогресс, подаривший им возможность совершать видеозвонки. — Как ты спал? Все хорошо?       Казутора смотрит на Кейске и тоже машет рукой, чуть неловко.       — Доброе утро, — отвечает Кейске. Он выглядит немного сонным и в целом как будто не очень хорошо спавшим, но лицо его озаряет широкая улыбка, и она настолько заразительна, что хочется улыбнуться ему в ответ. — Как вы?       Чифую качает головой:       — Я первый спросил, — настаивает он, чуть хмурясь. Улыбка Кейске становится мягче, и он сдается.       — Все хорошо, — вздыхает он. — Спал нормально, уже скоро пойду завтракать.       Чифую удовлетворенно кивает.       — У нас тоже все в порядке, — говорит он. — Казутора только проснулся, я готовил завтрак, скоро на работу.       Казутора слушает и вспоминает прошедшую ночь. В самый центр грудины колет стыд: сперва за само пробуждение Чифую посреди ночи, которого не случилось бы, не шастай он туда-сюда, а затем и за причину, по которой это вообще произошло. Он поджимает губы и впивается пальцами в одеяло, обдумывая все прошедшее. Пока Чифую и Баджи разговаривают, он лишь сидит рядом и молчит, переваривая и мысленно сьедая себя за те свои мысли и за то, до чего они довели, и комкая одеяло. Он настолько погружается в это, что внимательные взгляды на себе замечает не сразу и возвращается в реальность лишь когда Кейске окликает его. Казутора вскидывается. Поворачивает голову и натыкается на озабоченный взгляд Чифую, обернувшегося к нему. И на такой же взгляд Баджи по ту сторону экрана.       — Все хорошо? — взволнованно спрашивает он. — Что-то случилось? Чифу...       Казутора не дает Кейске закончить.       — Нормально, — быстро отвечает он и слабо улыбается. — Просто немного сонный еще, зависаю, — отговаривается он. Кейске, чуть склонив голову, внимательно смотрит на него — его взгляд, кажется, прожигает, даже несмотря на то, что это просто видеосвязь. И Казутора делает несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы расслабиться окончательно и улыбнуться теперь по-настоящему. За него беспокоятся, и он не должен собственным мыслям занимать его настолько, чтобы это волновало окружающих. — Я по тебе скучаю, — тихо признается он и опускает глаза. Чифую мягко сжимает его ладонь свободной рукой, и Казутора поворачивается к нему и смотрит с благодарностью. — Мы скучаем, — исправляется он. — Возвращайся скорее.       Кейске кивает.       — Я тоже скучаю по вам, — говорит он и подносит телефон совсем близко к лицу, громко чмокая экран — один раз и второй, — без вас все не то.       — Без тебя тоже, — вздыхает Чифую. — Удачи тебе и звони, как будет время.       Они прощаются, и Чифую, вздохнув, откладывает телефон.       — Я и не думал, что буду так скучать, — признается он. — Если бы не ты, я бы вообще завыл.       Казутора не знает, что на это сказать, потому что все мысли разом исчезают из его головы, и единственное, на чем он может сфокусироваться — трепет внутри и дрожь в кончиках пальцев. Он жмется ближе и укладывает голову Чифую на плечо, чуть потираясь щекой в жесте молчаливой поддержки и благодарности.       — Пойдем завтракать, — говорит Чифую, прижавшись к нему щекой в ответ. — Там почти все готово, осталось только пожарить омлет.       — Я помогу, — обещает Казутора. — И кофе сделаю.       Чифую улыбается и, не говоря ни слова, чуть крепче сжимает его пальцы своими.