Под одним одеялом

      Чувствуя под ладонью бархатистый, но невероятно твердый на ощупь член Чифую, Казутора первые мгновения все еще надеется, что он спит. Что это просто слишком реалистичный, до мельчайших деталей и тактильных ощущений сон, в котором он касается Чифую снова и снова, пока Кейске входит в него сперва пальцами, а потом и собственным членом.       Он не сразу понял, что происходит — просто услышал возню сквозь сон, а потом почувствовал прикосновение и как Чифую прижался к его губам. Он даже не сомневался, что это был Чифую, не потому, что их ладони все еще были сцеплены у него под подушкой — об этом он в первые мгновения даже не вспоминал, но потому, что губы Чифую мягкие, а поцелуи — ненастойчивые, но одновременно жаркие. Даже в тот момент, когда он пытался разбудить его с определенной целью, явно переполняемый желанием, они оставались такими, и было в них и том, как они смешивались с движениями его рук, изучающих его тело, что-то просящее и просто невероятно горячее. Такое, чему просто невозможно было сопротивляться и что взрывало его внутренности и голову и разрывает сердце. Потому что очень хотелось владеть им, касаться, брать и делать все, что он пожелает, но отпустить себя и повиноваться было очень боязно: это ведь Чифую. Хрупкое, совершенно неземное создание, и даже льнущий сейчас под каждое прикосновение и жаждуще мелко дрожащий в его ладонях, он остается таким. Первые мгновения Казуторе вообще не верилось, что его можно взять вот так, это казалось чем-то противоестественным, пусть его самого внутри обжигает разгоревшимся буквально за считанные секунды желанием. И это сводило с ума. Потому что хотелось убежать куда подальше, но при этом оттолкнуть его, отказать и, может быть, попытаться сделать вид, что ничего не было, представлялось ему еще более невозможным, чем все происходящее, вместе взятое.       Поэтому он отвечает. На поцелуи, прикосновения, высказанные и невысказанные просьбы, делая это со всей лаской, любовью и трепетом, на которые только способен.       Казутора чувствует каждый толчок, каждое мельчайшее движение бедер Чифую, когда Кейске мягко и размеренно вбивается в его тело. Чифую все еще сминает его губы своими, или посасывает поочередно верхнюю и нижнюю, постанывая и впиваясь пальцами в плечи, чуть беспорядочно, жарко выдыхая сквозь приоткрытый рот, когда совсем хорошо и когда контролировать себя просто невмоготу. В такие моменты он нежно гладит его по волосам и спине, чувствуя, как он мелко дрожит от удовольствия, выцеловывает его щеки и нос и двигает рукой, сжимающей его член, так, чтобы доставить ему удовольствие, хоть и опыта в этом у него совершенно нет. Но очень хочется, потому что где-то в груди сворачивается колкое чувство, похожее на ревность, выпускающее шипы каждый раз, когда Чифую особенно сладко стонет оттого, как Кейске движется внутри него, задевая особо чувствительную точку.       Сам Кейске успевает быть словно везде. Он беспрерывно касается Чифую, блуждает ладонью по его пояснице, плечам, спине, жмется губами к коже, прикусывает, вырывая из него шипящие стоны сквозь зубы, и ловит пальцы Казуторы, сжимая их своими и пытаясь притянуть к губам, чтобы тоже поцеловать. Он шепчет Чифую слова любви, говорит о том, как он хорош для него и какой он красивый и горячий, и Казутора вторит ему мысленно. Его воображение разыгрывается до такой степени, что он уже не осознает, где он, а где Кейске — они как будто единое целое, созданное лишь для того, чтобы доставить Чифую удовольствие. И это сладкое помешательство вытесняет все страхи и беспокойства, до поры еще вертевшиеся где-то на подкорке и зудевшие там назойливыми мухами. В голове легко и пусто, он чувствует этот мир лишь губами, подушечками пальцев и кожей там, где он соприкасается с Чифую и Баджи, и дышит в такт вдохам и выдохам Чифую.       Чуть оторванный от реальности, он не сразу чувствует, как Чифую опрокидывает его на спину — не может сказать, был ли это сильный толчок или мягкое, ненавязчивое движение, чувствует лишь холод в грудине, там, где его касалась ладонь Чифую. Чифую тут же садится сверху и мягко смыкает пальцы на запястье, сжимающем его собственный член.       — Погоди немного с этим, — говорит он и наклоняется, чтобы снова поцеловать его, мокро и очень страстно, потираясь ягодицами о его пах. Последнее длится всего несколько секунд, и Казутора не может сдержать разочарованный вздох, когда Чифую приподнимается, убирая столь необходимое и сладкое сейчас давление — лишь когда его перестали касаться, он понимает, насколько в самом деле были необходимы ему эти прикосновения, и понимает, почему Чифую их так жаждал, и сам ерзает в нетерпении, приподнимая таз и надеясь на какое-то хотя бы минимальное соприкосновение, но его не происходит.       — Какой ты нетерпеливый, — где-то за спиной Чифую усмехается Кейске, — погоди немного, сейчас, сейчас.       Казутора не знает, чего ему стоит ожидать, но рвано выдыхает, когда Кейске проводит ладонью по внутренней поверхности его бедер. Кожа там нежная, и ее практически жжет от настойчивого прикосновения, и он чуть шипит сквозь зубы, потому что это и правда не очень приятно.       — Прости, — извиняется Кейске. Вопреки его словам, в его голосе не слишком много сожаления, в нем слышатся веселье, ласка и желание, и он почти утробно мурлычет, проговаривая это. Чифую тут же снова целует его, медленно и успокаивающе, по-кошачьи потирается щекой о его щеку. Размашисто лижет ее языком, и почти синхронно с его мокрым прикосновением Казутора чувствует, как Кейске проходится языком по его бедрам, так же широко и влажно. Прикусывает у колена, совсем не безжалостно — чуть больновато, но так сладко, что не удается сдержаться. Он прячет стон в плече Чифую, утыкается губами, пока Кейске, довольный его реакцией, проделывает это снова и снова, поднимаясь все выше, проводя языком и ладонями по нежной, уже наверняка целиком покрытой следами от его острых зубов коже, и каждое из этих прикосновений будоражит больше и больше и заставляет хотеть еще, чтобы только вновь пережить эту сладкую боль.       Пальцы Кейске чуть прохладные на контрасте с горящей от укусов кожей, и когда они забираются под ткань боксеров, Казутора невольно вздрагивает. Кейске не останавливается, скользит ладонью, оглаживая бедро и задевая пальцами там, где оно переходит в пах. Подключает вторую руку, повторяя движение первой, и обеими чуть сжимает его бедра, оглаживая большими пальцами тазовые косточки, и, кажется, его рецепторы просто не в силах вынести такое обилие прикосновений. Ему кажется, что его сердце сейчас разорвется, наполненное страстной нежностью, разливающейся по венам от каждого укуса, поглаживания и каждого поцелуя. Он блуждает ладонями по телу Чифую, ласкает его шею губами и тихо стонет в ответ на все, что делают с ним они оба, прося еще.       — Ты такой отзывчивый, Казутора, — довольно мурлычет Кейске, медленно стягивая вниз его боксеры, — такой ласковый, мы так тебя любим.       Чифую согласно мычит, обводит кончиком языка ушную раковину и аккуратно прикусывает мочку.       — Тебе нравится? — шепотом спрашивает он. В его голосе смешанное с желанием волнение, настолько явное, что Казутору размазывает: Чифую действительно переживает, он действительно хочет, чтобы ему было хорошо.       — Да, — на выдохе произносит он. Тянется за поцелуем, Чифую послушно отвечает, выгибает спину — его предплечья чуть подрагивают от нагрузки, и Казутора опускает на них ладони, успокаивающе поглаживая.       — Хочу тебя внутри, — шепчет Чифую, спускаясь поцелуями по линии челюсти к шее, — можно?       Он не ждет ответа. Они оба не ждут — Казутора чувствует, как аккуратным, но точным движением Кейске натягивает ему презерватив. От прикосновения к члену все как в тумане, он слышит где-то на периферии щелчок крышки флакончика со смазкой и даже не замечает, как руки Кейске сменяются руками Чифую, лишь бездумно вжимается пальцами в его бедра, пока он медленно и аккуратно опускается, глубоко и размеренно дыша.       — Чифу, детка, все хорошо? — ласково спрашивает Кейске. Он обнимает его сзади за талию и успокаивающе выцеловывает его худые плечи, снова и снова говоря о том, как он прекрасен, его хрупкое сокровище, его самый желанный и самый красивый мальчик. Казутору снова колет внутри это непонятное чувство — даже не ревность, обида на себя самого, что слишком боится произнести сейчас то, что на самом деле и хотелось бы сказать, и определенно не Кейске стоило бы задавать ему эти вопросы и не ему следовало сейчас целовать его так и успокаивать.       Чифую чуть слышно вскрикивает, опустившись полностью, и все резко, в мгновение ока отходит на второй план. Казутора давится воздухом. Ему хорошо. Внутри Чифую мягко, тесно и жарко, и эта смесь ощущений невероятна настолько, что он не чувствует своего тела вовсе. Все, что в нем есть, сосредоточено сейчас там, где они соприкасаются телами, и сердце бьется заполошно, норовя вот-вот выскочить из груди, а его пульсация отдается во всех конечностях жаром и сладкой дрожью. Чифую жмется губами к его губам и целует, медленно двигаясь, и Казуторе кажется, что кислород в его легких вот-вот закончится, но тут же он понимает: Чифую и есть кислород. Он сейчас — его все. Мелко вздрагивающий под его ладонями, возбужденно выдыхающий в поцелуй и такой любимый. Хочется взять себе его всего, обожать до последнего вздоха и не выпускать из рук, оберегая от всего, что может встретиться ему на пути, включая себя самого.       Чифую словно слышит его мысли. Мягко касаясь ладонью его щеки, он останавливается, переводит дыхание и шепчет в самые его губы:       — Не думай сейчас ни о чем, слышишь? Я хочу тебя, Кейске хочет тебя, больше ничего нет.       Будто бы в подтверждение своих слов он мягко касается его губ и тянет его на себя.       — Вот так, — хвалит он, когда Казутора, усевшись, прижимает его к себе как можно теснее и обнимает, касаясь ладонями плеч. Кейске аккуратно располагается позади него. Обнимает со спины, обвивает ногами и кладет голову на плечо. Целует в мочку уха и жмется сильнее. Просит:       — Чифу, поцелуй меня, малыш, — и Чифую послушно тянется, и Казуторе даже кажется, что он чувствует, как они соприкасаются губами — как колеблется от этого воздух, посылая вибрации по его шее, и как ему самому вместе с ними становится еще жарче.       Кейске прерывисто выдыхает, разорвав поцелуй — Казутора, пусть и многое слышит и чувствует кожей, может только предполагать, что сейчас пальцы Чифую касаются его члена. Кейске тянется в ответ и касается члена Чифую, в этом переплетении рук и ног становится слишком жарко, слишком много ощущений и эмоций, которые трудно сдерживать. Все трое стонут в унисон. Двигая бедрами и мягко вбиваясь в ладонь Чифую, Кейске не переставая шепчет всякие любовные глупости, а Чифую ловит поочередно их губы и целует, жадно, порывисто, лижется и кусается, и издает сладкие звуки, мяучит как котенок прямо в поцелуи, насаживаясь и насаживаясь не останавливаясь.       Они с Чифую кончают почти одновременно: он ловит оргазм первым, и внутри становится так тесно и так горячо, что Казутора держится всего секунду, прежде чем последовать за ним, утыкаясь губами в его плечо, чтобы не застонать в голос. Кейске хвалит их, говоря, какие они красивые и как ему с ними хорошо, гладит, целует, словно забыв, что он единственный из троих, кто еще не получил удовольствия, и жмется сильнее, пытаясь обхватить руками сразу обоих.       — Иди сюда, Кейске, — зовет Чифую, осторожно снимается с члена Казуторы и устраивается так, чтобы Кейске оказался между ними. — Мы же не можем оставить его так, правда, Казутора? — спрашивает он, чуть повернувшись.       Казутора робко кивает. Теперь, когда его не касается две пары рук, а его кожу не выцеловывают губы Чифую и Кейске, он чувствует себя голым и беззащитным. Снова накатившая робость заставляет поежиться, но Кейске ободряюще гладит его по бедру, и Казутора жмется к нему, усаживается на колени и аккуратно берет его лицо в чашу ладоней. Поглаживающими прикосновениями спускается вниз, наслаждаясь тем, как приятно ощущается под пальцами его кожа — гладкая, чуть прохладная, как чувствуется твердость грудной клетки и как поджимается живот, когда он доходит до солнечного сплетения. Руки Чифую где-то рядом, гладят, сжимают, выбивая из Кейске все новые и новые стоны, и Казутора поражается его мягкости и отзывчивости, и еще тому, до чего, на самом деле, Кейске ласковый и внимательный. Заботливый и одновременно очень горячий. На контрасте с его повседневной прямолинейностью и жесткостью это кажется удивительным, но это то, за что его хочется любить еще больше.       Они с Чифую доводят его до оргазма, путаясь в пальцах и по очереди целуя — влажно, развратно, так, что он почти не умолкает, напрягаясь всем телом и прерывисто и жарко дыша. Втроем идут в душ, уставшие, просто чтобы ополоснуться, и когда Чифую заворачивает их обоих в полотенца, Казутора наконец видит его и Кейске обнаженными и завороженно смотрит на них, пока Чифую вытирает его волосы, блуждая взглядом от одного до другого и не в силах его отвести.       Чифую и Кейске засыпают быстро. Казуторе кажется, что он вымотан и ему хорошо, но проходит пять минут, и вместо такого необходимого сна накатывает осознание того, что сейчас произошло и что он натворил. Он в ужасе сам от себя, и его разрывает оттого, сколько разных чувств сражаются в нем сейчас. Пусть здравый смысл где-то на подкорке твердит ему, что все в порядке, все произошло потому, что они трое этого хотели — потому что Чифую и Баджи любят его и хотят, но темнота, окутавшая его, вдалбливает ему, что он чудовище, потому что позволил этому случиться. Потому что, как и в самом начале, едва почувствовав на себе губы Чифую и его руки, сейчас ему также кажется, что не стоило так, что Чифую не создан для того, чтобы его имели, но для того, чтобы его любили. Обожали. Заботились о нем. Не трогали, марая каждым прикосновением, но восхищались издали, лишь изредка позволяя себе поцеловать или обнять, не скрывая трепета и нежности.       Все смешивается в его голове. Он долго лежит с открытыми глазами, вслушиваясь в мерное дыхание Чифую и Баджи, и в конце концов тихо поднимается на постели и сжимает руками голову. Его мысли давят изнутри, заглушая здравый смысл и заставляя метаться и заходиться в немом крике. Хочется что-то делать, чтобы только не слышать их, потому что они уничтожают его, пожирают, перемалывая кости и дробя их в пыль.       Он выходит из квартиры в пятом часу утра. Не берет с собой ни телефона, ни ключей, ни каких-либо вещей. В его голове сумятица, сравнимая по мощности с ядерным взрывом, и он изо всех сил старается не поднимать взгляда на окно квартиры, когда покидает двор, даже не имея понятия, куда пойдет.