Извини за безразличие. Я так флиртую

«Эй, Чимин, какое море любимое среди твоего дна?» «Эй, ты меня слушаешь?» «Зачем ты постоянно сбегаешь к своей тёте? Она ведь живёт в такой маленькой квартире. Там даже нормально не развернуться. Разве тебе не хорошо здесь? Куда ты смотришь? Что там интересного? Смотри на меня. И к брату моему не ходи больше. Ты же недавно проводил с ним время. Сегодня ты мой». «Смотри, какой кулон мне отец подарил. Красивый? Он мне тебя чем-то напоминает. Эта кобра прячет свой страх за агрессией и в любой момент готова напасть. А ещё никому не доверяет. Но ты же мне веришь, Чимин?» «Ты в этой жизни функционируешь в стиле мёртвого полена?» «Я скучал. Извини. Пожалуйста, прости». «Поцелуй меня». «Разве тебе не приятно?» «К твоим рукам хоть ниточки привязывай и дёргай за них. Я же извинился. Почему же ты?..» Чимин вздрагивает и гасит воспоминания. Пялясь на стену, опускает вниз маркер. На выбор две даты: день рождения Давона, либо же Тэра – шестнадцатое сентября или восьмое марта. Чимин решает начать с первой комбинации числа и месяца. Подойдя к двери, Пак вбивает цифры в порядке возрастания. Бордовое табло сообщает об ошибке. Ассоциации с опасностью да раскалёнными углями – красный крайне лениво тускнеет обратно до белого оттенка, а Чимину позарез нужен зелёный индикатор. Пак виснет, как лунатик над мрачным обрывом, и поджимает губы. После, закрыв глаза, обнадёживает себя, посылая к чёрту самобичевание. И с чего это он решил, что всё будет так просто? Шикнув, Чимин отшатывается от двери, сильно сдавливая шею, потом разворачивается обратно и вбивает в начале дату рождения своего второго экс-собственника – Тэра. Раздаётся щелчок. Дверь с усиленным доводчиком открывается с противным металлическим скрипом. Такое ощущение, что открыли её просто по команде и никакой пароль на самом деле был не нужен. Чимин стоит, не шелохнувшись, и не может поверить, что ему не придётся целовать стену лбом, часами перепроверяя всевозможные вариации пароля, разбивая в процессе предпосылки сумасшествия на мизерные дозы, чтобы не свихнуться. Конечно же, не стоит отрицать помощь чёртовой подсказки, но Чимин собой горд. Чонгук спит так тихо, что даже не слышно дыхания, хотя раньше было иначе – он всегда издавал какие-то звуки. Конечно, Чимин не имеет в виду храп: просто хорошо слышное посапывание. Чимин подходит к Чонгуку, поправляя на нём одеяло. Нет смысла будить его и вести больного к Хэсу. Если он проснётся, температура снова подскочит. Чимин решает, что пусть Чонгук спит дальше. Незачем его беспокоить, Пак договорится с Хэсу сам, и если нужно будет, то морально покусает садиста-похитителя, а ещё приштопает к его мыслям причины выслушать доводы о спасении заболевшего. Переступив через порог, Чимин выходит в коридор, осторожно прикрывая за собой дверь; замечает, что та разрисована снаружи акриловыми красками, где изображены амуры, цветы да фрукты. Чимин морщит нос, отворачиваясь. И к чему здесь всё это: уж чересчур как-то из крайности в крайность. Выворачивает от таких диссоциаций: серость и цветное. Не хватает только таблички сверху: «Здесь клетка потенциально-предсказуемых заботящихся друг о друге зверьков». Завернув за первый угол, Чимин понимает, что наизусть уже знает дорогу ко второй двери, поэтому идёт быстрым шагом, порой касаясь стен рукой. Окинув взглядом запаянный люк, Пак решает срезать через самую большую комнату сектора 24-27, где у них проходила игра. Зайдя в большое пространство, Чимин рассматривает горящие прожекторы, которые расположены внизу на уровне ног. У потолка темень и ни одного стреляющего устройства попросту не видно. И хорошо. Минуя светящуюся арку, Чимин снова оказывается в узости прохода, где рассматривает отсыревшие обои, наклеенные вообще не пойми с какой стати. Коридор теперь с фонарями, окрашенными с эффектом потёртости «под старину». Что-то новое. Совсем недавно они бежали здесь с Чонгуком, боясь, что умрут в окружении декоративно-прикладных декораций, сотканных из кошмаров Хэсу. Но не могло же оно всё так глупо закончиться. Ботинки липнут к каменному полу и противно вязнут, особенно в те моменты, когда нужно отдирать их после каждого нового шага. На повороте у стены стоит ванна, наполненная жидким прозрачным мёдом, который смешан с клеем. Чимин окунает подушечку пальца в субстанцию и принюхивается. Тут же морщится, обтирая указательный об спортивные штаны. И ведь не повезёт же тому, кому она предназначается. Разувшись, Чимин решает идти дальше в одних носках, о чём быстро начинает жалеть: уж лучше бы липкая подошва, чем холодный камень. Добравшись до клятой двери, Пак вбивает пароль, оставляя липкий отпечаток на первой кнопке. Восьмое марта – 0803. Ошибка. Значит сначала месяц, а потом уже число – 0308. Дверь пронзительно скулит низкочастотным звуком, и Чимин зажимает уши, пятясь назад от неожиданности. Когда звон затихает, Чимин открывает потяжелевшие веки, понимая, что хоть дверь-то и открылась, в проходе уже кто-то стоит, преграждая ему путь. Хэсу. Белая шёлковая рубашка мужчины заправлена в кожаные узкие брюки с брендовым ремнём и расстёгнута на первые две пуговицы. Чои снимает наушники с шумоподавлением, которые обычно используются для стрельбы, и с грустью смотрит на Чимина. — Дай угадаю. Ты пришёл потратить желание на лекарства для Чонгука? — Хэсу шмыгает, но всё же пытается скрыть, что тоже заболел, невольно напоминает, что тоже живой, а не бездушный антагонист в сплетённой «сказке» для Чимина. Пак скрещивает на груди руки, не собираясь отвечать на вопрос, который Хэсу посмел превратить своим тоном в риторический. — Слушай, зачем тебе Чонгук? Отпусти его. У него ведь семья есть. Адекватная. Да и жизнь только начинается. Молчать он будет, не скажет о тебе никому и слова, — Чимин выдерживает паузу, смотря Хэсу прямо в глаза. — Тебе ведь я нужен. — Хорошо, — Хэсу поднимает обе руки вверх, выдавая себя за сдающегося. — Но при одном условии. — Ну и? — теряет терпение Чимин. — Я хочу, чтобы до конца жизни ты принадлежал мне, — Хэсу аж потряхивает от того, что он сейчас произносит: казалось бы, обычные сочетания слов, но наполненные для Чои особым смыслом, и такой мощный всплеск адреналина. — Этого не будет. Я найду другой выход, — для Чимина подписаться на подобное – хуже смерти. — Время вышло искать другие выходы, Чимин, — Хэсу роняет горький смешок и моргает ярко выраженной линией ресниц. — Хватит. Я и так слишком долго ждал. Хватит. План выполнен. И ты поймёшь это совсем скоро. Ты же человек, Чимин, ты не робот. У тебя вон сердце слева тудух-тудух, и так много эмоций внутри, оказывается. Ты словно пример идеалов, к которому должно стремиться человечество, в частности такие твари как я. Хэсу достаёт карманные часы из белого золота и начинает отсчитывать каждое биение по циферблату. Чимин добрался то точки икс слишком рано, поэтому возникла небольшая неувязочка со временем. — Пошли, продолжим в кабинете, — Хэсу пихает руки в карманы брюк, не подразумевая ранее сказанной репликой ничего двусмысленного, и идёт, немного сгорбившись, в своё персональное помещение, где с недавнего времени расставил кучу ароматизаторов с запахом горького миндаля; из флаконов в разные стороны торчат бамбуковые палочки, и Хэсу подходит к каждому диффузору, переворачивая их, чтобы запах стал более содержательным. «Чимин, ты знаешь, чем пахнет разочарование и страх?» «Они пахнут миндалем, как яд». У Чимина плохое предчувствие – то самое, которое походит на застрявщую маленькую косточку в горле. Пак стоит у входа, смотря на Хэсу, который сидит, не отрываясь от ноутбука, и щелкает по клавишам – да так, будто давит насекомых. Когда Чимин только пересёк дверной проём, оказавшись внутри кабинета, Чои сказал ему подождать немного, а чего именно – непонятно. Чимин внимательно смотрит по сторонам, пытаясь выявить, в чём же собственно подвох. В какой-то момент Хэсу встаёт со стула и идёт к книжным стеллажам в конце кабинета, исчезая за толстой ширмой. Выходит уже переодетый – чересчур длинные рукава тёмно-серого пуловера свисают, а на тренированных ногах – чёрные берцы с широченной подошвой: видимо, хочет быть выше. Встав напротив, не улыбается. Серьёзен. А во взгляде мерцает промозглая плесень. Сзади открывается дверь, а дальше – будто бы инсценировка театральной импровизации. Чимин оглядывается и видит, как два охранника тащат ослабленного Чонгука, словно лодку с отмели на невидимых канатах. Как вещь. Чон правда старается идти сам и радуется, как ребёнок, когда ему разрешают облокотиться о вертикальную твердь, чтобы усмирить гудящую голову. — Вы чем его накачали? — в глазах Чимина вспыхивает неподдельное волнение, и он хочет приблизится к Чонгуку, но ему не дают этого сделать. — Ничем, — спокойно отрезает Хэсу. — Это ты накачал его своим вниманием. Вот он и расклеился. Может, ему нравится, когда его жалеют? — Зачем он здесь? — бросает Чимин с нотками рыка. — Мне нужно кое-что спросить у него, а идти в вашу нору было лень. Очень лень, — Хэсу подходит к Чонгуку и целует того в лоб, чувствуя жар. Чон как будто постепенно расплывается в иную форму жизни. — Помнишь, около месяца назад я просил тебя узнать, где вторая часть моего кулона? Ты узнал? — Хэсу вглядывается в глаза Чонгуку. — М? Солнышко... Горячее. Чонгук дышит тяжело и на мгновение задумывается о том, чтобы соврать, но лишь мотает головой из стороны в сторону, давая понять, что не знает: мягкий тон Чои его подкупает. — Что ж, — сдвинув брови, Хэсу расслабляет пальцы, чтобы скрытый под рукавом клинок начал скользить по запястью. До момента, пока рукоять не оказывается в ладони, Хэсу рассматривает бёдра и живот Чонгука, так и разу не моргнув, — я прощаю тебя за это. Кончик клинка режет ничтожные сантиметры воздуха между двумя реальностями, скрепляя личное пространство двух тел воедино. Нож настолько острый, что плоть не встречает и малейшего сопротивления. И кажется, что в мгновение ока луна распадается на две пустые половинки. Нож входит в живот с лёгкостью и идёт дальше: глубже и глубже, вытаскивая трепет с изнанки молодой души. Чимин теряет дар речи и, оцепенев, успевает словить и пропустить через себя каждый оттенок обречённого шока во взгляде Чонгука за секунды до наступления дурманящей, адской боли. В лёгкие как будто булыжников натолкали. У Чимина губы неконтролируемо дрожат, и слова на них высохли, не в состоянии высвободиться и обречь соразмерную форму. Чимин стонет матерным воплем, хватаясь за волосы. У Чонгука дыхательная судорога, дрожащий выдох. На Хэсу Чимин набрасывается суматошно, как дичайший зверь, оттаскивает того за шею в сторону и душит. Хэсу, разжав окровавленный клинок, роняет колюще-режущее на пол, больно на копчик брякается и еле как выворачивается, отползая к стене, механически перебирая непослушными ногами в процессе. Обмирает. В трёх метрах от него Чимин дрожащими ладонями зажимает свежее ножевое на чужом теле. Руки в мгновение ока окрашиваются горячей кровью, выходящей из раны толчками. От шока Чонгук не может понять, чья это кровь и кто из них с Чимином ранен. Его мозг отказывается думать. Ужас осознания начинается с мелочей, потихоньку накатывает, и вот Чон его уже слышит. Особенно в те моменты, когда нервные попытки дышать глубже приводят к яркой боли, а холодный пот обильно просачивается, будто бы сваливает с тонущего корабля в распорядке жизненных сил. «Почему ты, чёртов сучёныш, настолько ему дорог?» «Почему не я?» «Был ли смысл всё так усложнять...» «Разве ты, Чимин, не знаешь, что я всегда получаю то, чего хочу. Особенно тех, кого люблю». — Мне кажется, что я нашёл всё, что когда-либо искал, в тебе, Чимин. Как же ты этого не понимаешь? — шепчет Хэсу, не замечая, как по смуглым щекам текут слёзы. Внимание Чимина приковано к другому человеку, которого он кладёт на пол, запрокидывает Чонгуку назад голову и немного поворачивает ту на бок, сгибает в коленях чужие ноги – пытается оказать первую помощь свободной рукой. — Бинты нужны! Слышишь? — гаркает Чимин. — Надо чем-то заткнуть. И антисептик. Антисептик... — Чимин вспоминает, что руки у него далеко не чистые, и испуганно открывает рот. — Какой же ты глупый. Чонгук твой чертов будет жить только в том случае, если ты здесь и сейчас поклянёшься, что будешь моим до конца жизни, — в запале произносит Чои. — Мои люди окажут ему первую помощь и отправят в город. Он будет преспокойно жить на свободе, соблюдая минимальные правила. Но время уходит. Решайся. До ближайшей больницы невообразимо долго. Ему может не хватить считанных минут. ...Чимин напоминал Хэсу того самого, в кого он влюбился с десяток тысяч лет назад. Не зря же они в детстве встретились. Это точно судьба. Всего-то надо было заметить одну родную черту, глубину того самого немыслимого взгляда, а дальше дорисовать, дофантазировать: начать любить не реальность, а несуществующий образ. А потом разочароваться до тошноты, если был в этой цепи сильной стороной или раскромсать себя на части, если вдруг оказался слабым и зависимым – тем, кто не контролирует ситуацию. Хэсу не до конца понимает, какая он в этой ситуации сторона. Лишь бы не слабая. А если оно и так, то не утонуть бы. Чонгук всегда хотел искупаться в отражении заката в воде и прикоснуться к нему где-нибудь в самом сердце, ведь считал, что у берега лишь обрывки этой самой теплоты. Воздух настолько соленый и свежий, что у Чонгука кружилась голова от глубоких вдохов, которые пропускали этот аромат в лёгкие, жаждущие получить новую порцию кислорода. Он закаты любил больше, чем рассветы... Чонгук смутно чувствует, как его поднимают и берут на руки, куда-то несут. Два мужика наваливаются на колесо штурвала гермозатвора и, с трудом провернув его, открывают железную дверь, ведущую к свободе. — Семь! Слышишь? Кукушка пропела семь раз. Есть поверье, что кукушка кукует столько раз, сколько сейчас времени. Семь утра, верно? — у Чонгука горят восторженные глаза, в которых блестит искра интереса и желание узнать что-то новое. — Слышу! Правда семь утра! — ровесник Чонгука, мальчик небольшого роста с белокурыми волосами, смотрит сначала на наручные часы, а потом на Чонгука. — Давай запишем это на диктофон, — Чон достаёт кнопочный телефон и включает запись, с энтузиазмом рассказывая, что они сегодня проверили. Боль ввинчивается снова, по-хозяйски мнёт тело, ум, чувства, Чонгук вливается в рассудок, широко открыв глаза. Ноздри жжёт запах кожаной обивки салона, а высохшие дорожки слез стягивают кожу на щеках. Чонгук сжимает спинку впереди стоящего кресла, шипя дурным голосом: «Сука». Чонгук так рад скейтборду, который он выпрашивал у родителей давно. Скейт такой красивый: расписанный граффити и покрытый защитным матовым лаком. Не подарок, а мечта. В школу с ним, гулять тоже, в магазине – на нём, пока охранник по шее не даст, а в доме – самое видное место у стенки возле кровати. Только вот всё веселье улетучивается, когда Чонгука сбивает машина, благо на маленькой скорости, но в больнице с переломом всё равно полежать приходится. Как хорошо, что родители соглашаются забрать его домой так скоро. В своей комнате спать спокойнее... Засыпать опасно. Рану ничем не заткнули, просто перевязали бинтом живот и поясницу. Чон водит дрожащими пальцами по марле, обновляя слой засохшей крови на руке на влажно-тёплый. Машина останавливается, сила инерции бросает вперёд, но у Чонгука сил уже нет выть от боли. Водитель выходит на трассу посреди непроглядной чащи, чтобы покурить, потому что если делать это в салоне, то всё потом пропахнет куревом и намертво впитается в карпет. Чонгук успокаивает себя тем, что раз водитель вышел, то они доехали до города, возможно, даже до больницы... Кажется, что столько времени прошло. Минута в сознании тянется как... Кондиционер обдувает холодом, и от этого легче, но совсем на чуть-чуть. Воспоминания, ранее пробиравшиеся сквозь дебри памяти, медленно угасают. После умиротворенного вздоха, сознание Чонгука погружается в темноту безвременья, и он засыпает. Ветра нет. Раннее утро. Чимин смотрит, как чёрный внедорожник увозит Чонгука. Лес густой, и в какой-то момент машина съезжает вниз по пригорку и её уже не видно. На теле Чимина больше нет оков, его никто не держит, но уйти он уже не может. Никто не загоняет его обратно под землю и поэтому есть время подышать свежим воздухом. Сделка заключена. Чонгук будет жить, но Чимин теперь до смерти — собственность Хэсу. Чимин медленно идёт в сторону деревянного помоста, выстроенного вокруг дерева, потом решает пройтись до пруда, не прекращая думать о Чонгуке. Малой ведь должен выжить, он же такой сильный. Приблизившись к водоёму, Чимин замирает: в пруду плавают лебеди парами, только вот у одного нет любимого и все его гонят от себя, чтобы не мешал счастью. Вода спокойная. Чимин садится на холодные камни, чувствуя, как накатывает страх. После ножевого в живот мало кто выживает. Нет. Тише. Тише. Выгоняй из головы глупости. Среди тишины раздаётся пронзительный крик кукушки, и Чимин оглядывается, всматриваясь в листву леса, но видит лишь, как ветер качает верхушки деревьев. Нужно возвращаться. Руки так чешутся: побить кого-то хочется. Желательно всех, кто остался там – под землёй, и прислуживает Хэсу. Спустившись по ступеням вниз, Чимин замечает, что коридоры стали ещё более серыми и чужими, и мозг по привычке думает, что где-то там, за поворотами – Чонгук, но его больше там нет. И хорошо. Хоть сейчас Чону очень плохо, радует, что он выбрался, а выжить – это уже дело за малым. Так ведь? Дверь в кабинет Хэсу открыта, Чои давно умылся холодной водой и, приведя себя в порядок, решил, что неплохо бы и поесть. Чимин понуро входит, встаёт возле выхода, ожидая дальнейших приказов. Меньшее, что ему сейчас хочется, так это слушать чужие философствования. — Чимин, ты никогда не задумывался о том, почему людям, которые способны затронуть струны нашей души, так наплевать на нас? Или, если у вас всё взаимно, то почему в тот момент, когда ты осознаёшь, что какой-то человек для тебя значит многое, начинает идти обратный отсчёт, где в конце лишь один результат: вселенная забирает у тебя этого человека. Навсегда, — Хэсу размешивает сахар в чае, подперев голову рукой. — Видишь, даже случайный мальчишка с улицы при должных обстоятельствах смог стать для тебя кем-то, а у меня не получается. Никогда не получалось. Что со мной не так? — Ты добился того, чего хотел. — А разве бы иначе судьба мне тебя подарила? Если бы я не взял всё в свои руки? Ты сам-то в судьбу веришь, Чимин? — Когда смотрю на тебя, то не верю. — Кстати, — вспоминает Хэсу, садясь ровно, — не хочешь принять ванну?