***
Крохотное пламя никак не желает облизывать кончик сигареты на ветру. Мужчина по привычке прикрывает рукой зажигалку, ещё раз ей щёлкая, только с пятой попытки превращая край косяка в серую рыхлость пепла. Портфель с деньгами мирно стоит на пожухшей травке, покрытой росой, и дожидается своего часа. Докурив одну сигарету, водитель зажигает вторую, – в них меряет время. Хэсу будет недоволен, что возникла ещё одна заминка. Так Чонгук ведь и кони отбросить может. Мужчина щурится, смотря вдаль дороги, где виднеются очертания несущейся скорой помощи, и поднимает чемоданчик, выходя на центр трассы. Тучи заволокли небо, дождь пока только моросит, но от него не отмазаться Пусану в ближайшие дни. Обещают ливни. А Чонгуку снится солнце и нежность, а ещё мерещится запах родных духов. Руки, такие знакомые руки, гладят почти невесомо. Сонную тишь в палате нарушает лишь глухой, всхлипывающий плач. Чонгук разлепляет ссохшиеся губы. Хмурится. В глазах всё ещё сонная поволока. Первый силуэт, который он видит, – мамин, та через боль улыбается, пытается держать себя в руках, вытирает наступающие слёзы, стараясь ободрить, шепчет: «Ты поправишься». На женщине незабудковое платье, в волосах белороза. На спинке стула висит сложенный вдвое папин кардиган. Рядом с кроватью штатив для капельницы. И кажется, что от каждого сантиметра кожи, обработанного спиртом, разит хлором, формалином и медикаментами: одним словом – больницей. На улице сильный дождь, от которого уныло шумит водосток. Слёзы радости мешают матери видеть сына, женщина поднимается, шатаясь, вытирая влагу с глаз. В палату влетает отец, который, видимо, ненадолго отходил. — Пить, — хрипит Чонгук, намереваясь приподняться. — Прошу, только не пытайся встать, — мать тут же подлетает, обхватывая руки сына своими, шепчет: — Пожалуйста, лежи. Прошу тебя, — отец сначала стоит, не двигаясь, а потом обмирает, разворачивается и бежит в коридор, чтобы налить Чонгуку из кулера тёплой воды.***
Чонгука перемалывала тревога, постоянная и никуда не уходящая. Он дурно ел и спал. Принесенные родителями гаджеты и книги совершенно не хотелось брать в руки, поэтому Чон просто лежал часами, смотря в потолок, размышлял о Чимине и о всей ситуации в целом, думал о родителях, о всех, кого знает, о безопасности всех и вся. Только в конце второй недели пребывания в больнице Чонгуку разрешили вставать с постели и самостоятельно передвигаться. Пока только до ванной. Прогулки на свежем воздухе заменяло открытое окно. Врачи боялись, что при длительных нагрузках при ходьбе могут разойтись швы. Родители приезжали каждый день, мама хотела лечь в соседнюю палату, чтобы быть поближе к сыну, но её в этом переубедили, сказав, что Чонгук уже взрослый мальчик и у них тут вообще-то целый штаб медсестёр. Ежедневные семейные разговоры на поверхностные, непринужденные темы были как глоток свежего воздуха, Чонгук больше начал ценить подобного рода мелочи, отвлекаясь от грузных размышлений, но мыслями вновь и вновь возвращался к разговору со следователем, который пришёл к нему в палату сразу после того, как Чонгук отошёл от общей анестезии и смог членораздельно разговаривать. — Добрый вечер, мистер Чон. Я Чхве Сон Мун — следователь по делу о твоей пропаже. Я хотел бы задать тебе некоторые вопросы, — мужчина без конца поправлял очки на переносице и даже достал кожаный блокнот, думая, что Чонгук ему сейчас вывалит целую историю, да ещё и в мельчайших подробностях. — Начну, наверно, с того, что машина скорой помощи, которая привезла тебя, бесследно исчезла. Персонал пропал на следующий день. Все уволились. И уехали из страны. Скорее всего, им заплатили и очень много. Возможно, даже угрожали. Что ты думаешь по этому поводу? Врач мне сказал, что ты практически ничего не помнишь. — Я не знаю, — Чонгук нервно закусил губу, до хруста разминая под одеялом пальцы, и отвернулся, подспудно проклиная чувство безысходности, засевшее внутри. — У меня нет предположений. — Послушай, Чон, сейчас ты в безопасности и можешь обо всем рассказать, — следователь явно был готов применить известные ему психологические приёмы, чтобы понять, обманывал ли его Чонгук или нет, но Чон пресёк всё на корню одной фразой, делая акцент на каждом слове. — Я правда не помню, — прозвучало грубо, но Чонгук глядел такими невинными глазами, что мужчине не оставалось ничего иного кроме как поверить и отстать. Перед тем, как отпустили домой, пришлось пройти немалый период реабилитации. Благодаря больничной справке и выписке из полиции в университете дали академический отпуск до начала следующего года. Мама старалась проводить больше времени с сыном, особенно когда Чонгука только выписали, сначала пыталась заводить разговоры о произошедшем, но, чувствуя титаническое сопротивление со стороны психики сына и по советам психотерапевта, перестала это делать. Отец навещал его теперь раз в неделю, когда ехал с работы, по привычке шёл прямиком на кухню, чтобы попить с сыном чай и обсудить некоторые новости, происходящие в стране и мире. В спальню Чонгук никого не пускал, возымев свои секреты и не желая отвечать на излишние вопросы. Отец неоднократно звал пожить в родном доме, и Чонгук раз за разом отказывался, боясь, что вдруг Чимин вернётся в город и ему нужно будет где-то укрыться. Осмотрев давно затянувшуюся рану на животе, Чонгук наконец берёт в руки трезвонящий телефон. — Да, мам. Нет, я не был сегодня у психотерапевта, — Чонгук мнёт переносицу, выдыхая. — Я не вижу в этом смысла. Мне правда лучше. Я со всем разобрался. Мам… Да, я обещаю. Да, буду поддерживать общение с друзьями, — Чонгук садится на кровать, прикладывая холодную ладонь ко лбу. — Хорошо, сделаю. Ко мне Хосок пришёл, я позже перезвоню. Люблю тебя. Положив трубку, Чонгук спешит открыть входную дверь, на мгновение вспоминая, как первый раз увидел Чимина – за порогом. На этот раз там стоит Хосок. Пунктуальности ему не занимать. Хосок — оптимист, всегда улыбается, искрится, влетает в коридор, как вихрь, разувается так плавно и незаметно, будто босиком прибежал. Куртка лёгкая. Всегда. Вечно закаляющийся. Рядом с Хосоком дышится легче. Только вот чересчур он любопытен: вообще никак не приветствует скрытность, любит взламывать закрытые сердца, таская за собой короб с тысячью ключей, — благо синдром спасителя помогает ему в этой непосильной ноше. По привычке Хосок врывается сразу в зал, и Чонгук не смеет его останавливать, подсознательно желая обсудить свои догадки хоть с кем-то. Нащупав в темноте выключатель, Хосок, пропев: «Да будет свет», открывает рот, потому что взгляд его тут же прикипает к многочисленным фотографиям, которые соединены красными нитями, как в старых добрых криминогенных драмах. Хосок подходит ближе, не веря своим глазам. Между фотографий наклеены вырезки из газет, в центре — огромная карта Кореи с множеством мелких островов, выделенных красным цветом, исследования почв, растительность, преступные сводки, многочисленные лица на фоне точечных полосатых тюремных фонов, которые по любому просто так не достанешь без доступа к полицейской базе данных, многие фото перечёркнуты, куча платной информации из закрытых источников. — Ты что, — Хосок медленно поворачивается в сторону Чонгука, — переводишься на кафедру криминологии? — Мне нужна твоя помощь, — Чонгуку так хочется передумать: знание некоторых тонкостей может нести потенциальную опасность для Хосока, с другой стороны, откуда кому знать, что они тут обсуждали. — Я вновь и вновь захожу в тупик и уже не знаю, что делать. — Выкладывай. Всё, — лицо Хосока серьёзно как никогда, а Чонгук знает, на какие гениальные заключения способен друг. Есть один остров, который Чонгуку всё не даёт покоя: всё, что о нём известно, под заданные параметры подходит. Хосок помог через какие-то форумы допотопных времён узнать больше о почвах и растительности близлежащих территорий, и Чонгук загорелся желанием отправиться туда лично. Для начала просто – посмотреть и разведать. Игнорируя рекомендации врача, Чон устроился на работу обычным барменом, чтобы денег подзаработать, и уже через две недели арендовал машину, закупился полуфабрикатами, готовый ехать хоть на край света, но успел доехать лишь до заправки: зашёл в магазинчик, а когда вышел, понял, что ему проткнули колёса. Лёгкое предупреждение. Чонгук сильно перепугался, не ожидая, что за ним настолько пристально следят. По камерам увидел, что это сделал подросток лет пятнадцати и ужаснулся вдвойне. Пришлось произвести выплату за колёса страховой компании, которая курировала организацию, где он арендовал машину. Психуя очередным вечером в собственной квартире, Чон втыкает маленький нож в рисунок Хэсу, который набросал сам, и резко разворачивается в сторону двери, когда слышит два грубых, громких удара. Открыв дверь, Чонгук слышит глухой стук, будто что-то упало, а когда переводит взгляд на кафель пола подъезда, видит подобие письма в чисто-белом конверте. Оглянувшись по сторонам, Чонгук поднимает послание и быстро ныряет обратно в квартиру, отклеивает липкий слой и разворачивает бумажку, сложенную в шестнадцать раз. Вчитавшись, замирает: от Чимина, видно по стилю и по фразочкам. Чонгук жадно вчитывается, сжимая клочок бумаги. «Правда надеюсь, что ты жив и меня не дурят. Прости, что попросил твоё фото в качестве доказательства. Хоть Хэсу долго скафнил, тебя всё-таки сфотографировали исподтишка для меня. Ты подстригся, и знаешь, я рад, что это фото в принципе не могло быть старым. Не следит же Хэсу за каждым в городе на протяжении всего его жизненного цикла. Он наверняка будет перечитывать это письмо перед тем, как отправить. Пожалуйста, перестань делать то, что ты делаешь. Последствия могут быть плачевными. У меня всё хорошо. Я справляюсь. Пожалуйста, живи дальше». Свобода – идеализированное понятие. В физическом мире её нет. Свобода – осознанная несвобода. Осознание своих ограничений под влиянием внешних факторов и ограничения, которые выстраиваешь внутри. Свобода – это осознание своих рамок, которые существуют, хочешь ты этого или нет. Чонгук не может в полной мере наслаждаться свободой, зная, что Чимин где-то там и лишён её в критическом смысле. Хэсу гнёт свободу в такие рамки, в какие хочет. Чонгук злится, вспоминая слова отца о том, что некоторые вещи в жизни нужно принимать такими, какие они есть: например, дождь, который всегда будет идти вне зависимости от того, хочешь ты этого или нет, человек может построить себе дом, чтобы скрываться от него, но не может заставить небо перестать плакать. Но Хэсу нравится видеть мир иначе, он бы при желании не допустил бы облака на те территории, которые ему оказались нужны: распылил бы специальные реагенты на тучи, чтобы те разразились где-то там – подальше, где-нибудь в поле, и больше ему не мешали. Только вот если делать так часто, разве не умрёт вся природа на этих территориях. Хэсу снова не согласится: когда есть деньги, то можно полить деревца и травку искусственным путём. Первые месяцы жизни на поверхности Чонгук понимает, что утратил умение различать «сейчас» и «не сейчас». Пришлось заново этому учиться. Под землей почему-то казалось, что время движется не в одностороннюю направленность, а во все стороны сразу или его будто и вовсе не существует. По вечерам Чонгук углубляется в воспоминания, смотрит какие-то лекции на английском языке, понимая от силы процентов двадцать. Из ранней пташки превращается в сову из-за того, что продолжает работать по ночам. В выходные дни, когда бездействие угнетает особенно сильно, Чон ходит к психотерапевту, которому рассказывает хоть и всё, но метафорами. Неосознанно начинает выбирать маршруты рядом с тем местом, где когда-то нашёл кулон, и изматывает себя физическими упражнениями. Особенно ярко теперь ощущает колебания температур тела, словно внутренние циркадные циклы всё никак не могут прийти в норму, от этого кажется, что время идёт медленнее и уровень бездействия от этого дублируется. С нового учебного года снова в университет, но уже со студентами на год младше. Хосок и вся бывшая группа Чона защитились и уже выпустились. Обучение ненадолго заглушает ощущение бездействия и плоскости. Чон быстро обрастает новыми знакомыми, но не более того. Любые свежие идеи помочь Чимину выбраться из лап дракона пресекаются страхом за родных и знакомых – совершенно новый оттенок несвободы, познанный Чонгуком. И снова в исходную точку, чтобы продолжить размышлять, но всё, до чего Чон сумел додуматься, так это то, что он ощущал свободу будучи запертым там, с Чимином. Словно нашёл целую вселенную в одном лишь человеке. Начал понимать, откуда у Хэсу такая зависимость от Чимина, которую словами не объяснить. Нормально ли это вообще? Хосок волнуется за Чонгука иногда похлеще матери, всё бранит его, что им никак не удаётся выбраться вместе в свет в старой доброй компании, считает, что Чону нужно срочно с кем-нибудь познакомиться, чтобы не быть таким кислым, а Чонгук просто не хочет. Он устал от поверхностных девиц, которые сами начинают за ним бегать после обмена именами и ухаживать, причём только потому, что он «красавчик». Все они напоминают Чонгуку Хэсу – если от парня нет инициативы, то надо брать всё в свои руки, проявлять эгоизм и начинать прислуживать тому, кого хочешь обязать немного позднее. А самому Чонгуку никто не интересен, никто не цепляет в романтическом плане. Всё почему-то стало казаться таким скучным, что и пытаться не хочется. В Хосоке Чонгуку нравится то, что он всегда скажет всё напрямую, пусть даже и грубо, но это не будет натянутое враньё из-за страха потерять дружбу. Всё по делу. Всегда максимально искренне. Услышав все прекрасы о том, каким Чонгук стал в последнее время, Чон всё-таки согласился пойти развеяться: пройтись с Хосоком и его знакомыми по барам. Одевшись во всё чёрное, Чон распаковывает дорогой подаренный парфюм, обувается, идёт в ботинках в зал за паспортом, вернувшись в прихожую, делит волосы на косой пробор, вырубает свет и, открыв дверь в коридор, замирает, не веря своим глазам. Перед ним стоит Чимин, автоматический свет в коридоре гаснет, и Чон ступает назад, думая, что это какое-то видение, но силуэт без проблем пересекает порог. Чимин со звонким хлопком закрывает входную дверь, приближается к Чонгуку в темноте и начинает сжимать руками его плечи, чтобы убедиться, что вот он – действительно живой и дышит. Чон рвётся к Чимину вперёд, чтобы обнять его, но Пак всё не может успокоиться, продолжая себя убеждать в неубедимом: выправляет рубашку Чонгука из-под ремня, быстро расстегивая на нём нижние пуговицы, и проникает рукой к тому месту, где некогда была рана. Нащупывает шрам, осторожно водит по нему подушечками пальцев, а у Чонгука уже лишь от этого дыхание сбилось. Чонгук прижимает Чимина к себе, как самого дорогого человека, за которым он скучал больше жизни. Сам того не замечая, начинает душить в объятьях, потом хочет что-то сказать, но ему не дают это сделать: горячие, мягкие губы прижимаются к его губам. Всего на секунду, но этого хватает, чтобы снесло крышу. Чонгук небрежно стряхивает уличную обувь, игнорируя гудящий телефон в заднем кармане. Чимин на него наступает, пока Чон не прижимается лопатками к стене. Член реагирует на каждый требовательный поцелуй, и кажется, что оба изголодались друг по другу в невероятной степени, хотя играли там, под землей, редкостных друзей. Прижавшись своим лбом ко лбу Чонгука, Чимин оперативно расстегивает оставшиеся пуговицы на чужой рубашке, а Чонгук не придумывает ничего лучше, кроме как начать рассправляться с бляшкой ремня на бёдрах Чимина, от чего Пак вдруг решает посмотреть ему прямо в глаза и их кончики носа встречаются. Чимин вдыхает запах человека напротив и не может надышаться, наклонив голову, прижимается мягкими губами к широкой шее, и Чонгук просто попадает под град поцелуев. Чимин правда не планировал начинать их первый диалог после стольких месяцев неведения вот так – без слов, но вышло как выходит. Чонгук ошарашенно открывает глаза, когда его разворачивают на сто восемьдесят и похабно прижимаются к заду твёрдым возбуждением, возникшем после поцелуев. Чимин специально не снял обувь, чтобы быть с Чонгуком одного роста, и успел подумать о том, что странные у него способы по жизни показывать, насколько он скучал. Чимин поворачивает голову Чонгука мимолётом к себе и целует его, блуждая руками по рёбрам в поисках сосков. Делает пробный толчок бёдрами, и Чонгук охает, подаваясь вперёд, дрожащими руками расстёгивает пуговицу и ширинку на джинсах, потому что в боксёрах уже так тесно, что недалеко до болевых ощущений. Чимин тоже не теряет времени даром, ведёт ладонью к паховой области и сжимает член Чонгука, опираясь лбом об его спину, начинает водить ритмично по стволу без смазки, доставляя болезненно-фантастические ощущения. Чону не хватает опоры сзади, и он в несвойственной ему манере прогибает поясницу, трётся о чужой пах, растеряв весь стыд и страх. Не будучи так сильно возбуждённым Чонгук никогда бы не решился на что-то подобное, но сейчас он выгибается дугой, хотя раньше – года так полтора назад – был исключительно за то, чтобы так спину выгибали перед ним, но вкусы, видимо, меняются под влиянием определенных факторов. Чимин бесконечно ухмыляется, а Чонгук залезает в карман, чтобы вырубить гудящий телефон к чертям.