«Anduniё» — значит Закат

Из-под копыт серой кхандской лошади с плеском летели брызги. Бавуманет*, дочь умбарского наместника, ехала вдоль берега по ослепительной полосе песка. Она не почитала традиции дораскольной Анадунэ и не выносила тоскливые предания Друзей эльфов о безвозвратно ушедших веках «рассвета»; только серые глаза роднили её с легендарными предками. Последние волнорезы остались далеко позади, и океанские валы обрушивались на берег с такой силой, что увлекли бы в пучину любого вставшего у них на пути. На далёких гребнях появлялись и исчезали «барашки». Бавуманет погладила лошадь по шее. — Ты чуешь, Джуна? Пахнет грозой. Вечером на Умбар прольётся влага! Резной заколки и ленты не хватало, чтобы обуздать чёрные кудри дочери наместника. Время от времени она переводила лошадь с галопа на рысь, чтобы поправить причёску, однако жаркий ветер растрёпывал её волосы вновь и вновь. Сколько лет бы ни выезжала Бавуманет в южную степь, каждый раз в её груди рождался всё тот же детский восторг. Она наслаждалась каждым мгновением скачки, не думая ни о прошлом, ни о будущем. На горизонте показался силуэт всадника. Навстречу Бавуманет ехал мужчина в синем харадском платье и того же цвета тагельмусте*, скрывавшем нижнюю половину лица. Некоторые полагали, что Умбар называют «сердцем мира» не только из-за расположения между Западом и Востоком, но и потому, что последнее слово в решениях жителей этого города редко оставалось за головой. За спиной всадника висели лук и полный колчан стрел, однако Бавуманет и не думала менять путь. Её любопытство разгоралось с каждым мгновением. Она не понимала, кто перед ней — истерлинг или загорелый дунадан и, приблизившись, окликнула его на восточном наречии: — Вы едете один близ южной границы? Это же очень опасно! Всадник обернулся на зов и приостановился в десяти рангар от Бавуманет, внимательно её изучая. — Эти земли кишат разбойниками, а некоторые даже видели здесь орков. Хотите, я провожу вас? — улыбаясь, продолжила она на том же языке. — Благодарю за участие, — отозвался мужчина. В его речи различался сильный нуменорский акцент. — Но не боитесь ли вы, что я окажусь одним из тех, о ком вы меня предостерегаете? Уж вам, одинокой безоружной девушке, разъезжать здесь куда опаснее. Из-под головного убора всадника выбивались светлые пряди. Сомнений не осталось: дунадан. В глазах Бавуманет заплясали искры. — Ki-bitha Adûnâiyê? — Sâi*, — взгляд всадника, в котором изначально не было злобы — лишь настороженность — просветлел, выдавая скрытую под тканью улыбку. «Давно, видимо, не слышал родного языка», — рассудила Бавуманет. — Вы, должно быть, из Умбара? — спросил он. — Да. Я Бавуманет, дочь наместника Абразимира. С кем же судьба свела меня сегодня? Всадник ответил кратко: — Фаразта*. Имя моего отца вам ни о чём не скажет. — Оно и не имеет значения. Гостеприимство — священный долг умбарца, и, кем бы вы ни были, я должна убедиться, что вы доберётесь до крепостных ворот без происшествий. Ne-yada!* Бавуманет направилась в сторону города. «Какие удивительные глаза, — подумала она, едва отведя взор от всадника. — Никогда не встречала такого глубокого изумрудного оттенка». За восемь лет до встречи Бавуманет и Мальтира главную площадь Умбара королевским указом переименовали из Врат Востока в площадь Взятия Барад-Дура и заложили в её центре первый камень гигантского монумента — колонны Ар-Фаразона. Её ствол вытесали из белого мрамора, каннелюры* и роскошную резьбу капители позолотили, а пьедестал украсили бронзовыми пластинами с барельефами, изображающими сцены пленения Зигура. Строительство ещё не завершилось. Монумент «дополняла» лестница, а на его вершине примостилось неуклюжее гнездо лесов, в котором заканчивали работу над водружением статуи Золотого короля. Разумеется, её тоже собирались покрыть позолотой. — Кошмар, правда? — обратилась Бавуманет к новому спутнику. Мальтир усмехнулся: — Узнаю руку соотечественников. Нуменорские зодчие великолепно продумали и выполнили с математической точностью каждую деталь колонны, однако, проектируя её на Острове, не учли пропорции Умбара. В окружении старинных домов, облицованных розоватым песчаником, она торчала нелепо, как трёхъярусный торт-мороженое со взбитыми сливками среди буханок ржаного хлеба. Ковылявшая мимо колонны старуха смачно плюнула в подножие её пьедестала. — Вы не найдёте ни одного умбарца, которому бы нравилась эта колонна, — Бавуманет неловко поджала губу. — Даже самые ярые сторонники Ар-Фаразона терпеть эту палку не могут. Чуть погодя она поинтересовалась: — Как давно вы покинули Остров? — Восемь лет назад. — Вы уже знаете, где остановитесь в Умбаре? Фаразта пожал плечами. — Присмотрю какую-нибудь гостиницу. — Я покажу отличное место, — оживилась Бавуманет. — Только, пожалуйста, пока мы едем, расскажите мне о вашем путешествии. — То, что вы называете путешествием, начиналось как бегство, — Мальтир осёкся и долго молчал, подыскивая слова. Он давно не вёл бесед на адунаике, тем более с девушкой. — Не беспокойтесь, я не скрываюсь от правосудия. Спасался я прежде всего от себя. Прежде я был ювелиром и жил вполне достойно, но… однажды все пошло наперекосяк. Бавуманет понимающе кивнула. В колониях действовало негласное правило проявлять тактичность к незнакомцам с неоднозначным прошлым, коими они изобиловали. — Сперва я попал в Офир. Этот город поистине чудесен, — в голосе Фаразты прозвучала ирония. — Ближайший к Острову колониальный порт… Что уж там — он расположен на одной широте с Арминалетом и Роменной! И при всех преимуществах так и остался большой деревней. Там даже ювелирной мастерской нет! Бавуманет удивилась: — То есть все восемь лет вы жили на сбережения? — Разумеется, нет… Ну, только отчасти. Чтобы добыть средства, я два года работал на офирской верфи. А потом снова собрал пожитки, закупился книгами и отправился в глубь материка, в Серые горы*. — Серые горы? Да уж, это далеко… Обычно островитяне туда не добираются. — И пусть не доберутся никогда! — Фаразта оказался так близко к дочери наместника, что бока их лошадей почти соприкасались. — В Серых горах нашли приют удивительные народы. Они не служат ни Единому, ни Мелеко, — только выдуманным ими духам деревьев, гор и источников, — и кажется, будто никакие заботы мира их не трогают. Представьте страну, состоящую из сотен Минул-Тарик — такими, какими их увидели бы Верные, — и поймёте, насколько тот край благодатен. — И как вам не наскучило шесть лет прозябать в такой глуши? — У отшельнической жизни имелись недостатки, — признался Мальтир. — Пять лет назад у отрогов Серых гор остановились кочевники. Они устроили пышное празднество в честь, как они пояснили, «юного полубога» — сына «Восхитительного владыки» и «смертной девы с Запада». — То есть Зигура и Миналхиль ан-Андуниэ? — Значит, это правда? — изумлённо воскликнул Мальтир. — Да, мир впервые увидел дитя майа и смертной. Мальчика. Если верить слухам, он совершенно здоров, хотя сама княжна с трудом пережила роды. И имя у него странное… Алькар. Тучи, ещё полчаса назад только серевшие над горизонтом, добрались до Умбара и принесли с собой спасительную прохладу. Воздух застыл. Пыль прибило, но к запаху будущего дождя по-прежнему примешивался стойкий дух конского навоза и пряностей. Торговцы с задумчивым бурчанием прятали товары под навесы, бельё, сушившееся на протянутых через всю улицу веревках, люди затягивали внутрь. Несмотря ни на что, жизнь продолжала кипеть. Вверх и вниз по людским потокам по-прежнему плыли корзины с тканями и фруктами, и время от времени Фаразте и Бавуманет приходилось прижиматься к стенам, чтобы пропускать паланкины и экипажи зажиточных горожан. — В таких, как правило, ездят истерлинги. Потомки островитян, даже знатные, предпочитают передвигаться верхом, — пояснила Бавуманет. Уличные музыканты как ни в чём ни бывало продолжали петь и играть, а чайки собирались на набережных и галдели пуще прежнего. Умбарцы радовались предстоявшей перемене погоды.       Умбар, набережная Цветущей юности. 17 Вирессэ.       Элентиру ан-Андуниэ       Восемь лет назад именно вы посоветовали мне отправиться в странствие, за что я не могу выразить на письме всей своей благодарности.       Прошу, поведайте мне, что происходит на родине. Каково положение рода Андуниэ и Верных вообще? До меня дошли ужасные слухи о Миналхиль. Здорова ли она теперь? Пожалуйста, напишите хотя бы несколько слов о Нинквелотэ. Всё ли у неё благополучно? Замужем ли она? Я не успел рассказать, но в мой последний вечер в Нуменоре между нами произошло объяснение. Конечно, на взаимность у меня не было и надежды. После той встречи моих душевных сил только на то и осталось, чтобы бежать в Роменну; поэтому я так и не простился с вами перед отплытием.       Время не излечило мою рану, но легло на неё слоем пепла, готовым рассыпаться от малейшего дуновения. Я до сих пор вспоминаю Нинквэлотэ каждый день. Наверное, вы понимаете мои чувства как никто другой.       Я пишу вам, находясь в Умбаре. Сейчас ночь, в небе рокочет гром, а по окнам барабанят капли дождя. Прибытие в порт стало для меня таким же спасением, как эта благодатная вода — для жителей окрестных пустынь. Как радостно наконец ощущать веяния родных земель! Сердце замирает при мысли, что уже скоро я увижу пламя Калминдона, услышу аромат лаваральда*…       Безумные дни, когда я был не в силах выйти из комнаты, превратились в воспоминания. Нелегко простить всех, кто позволял себе распоряжаться моей жизнью, особенно отца (настоящего). Я проводил месяцы в одиночестве и размышлениях. Не раз меня настигал соблазн отгородиться от людей и провести остаток дней странником без имени и лица, но, стоило мне поддаться ему, я вспоминал вас, лорда Амандила и леди Альмариан, Элендила, Телумэ, Нимлот… Непривычно и сложно осознать все надежды, которые может дать Друзьям эльфов моё имя, но предать их я не могу. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь единоверцам, буду добиваться признания отца, если потребуется, но, несмотря ни на что, не пойду против чести и совести. А быть мне наследником или не быть, решит Владыка, восседающий над всеми тронами.       Ваш и т.д. Мальтир ждал, наблюдая, как дрожит пламя на фитиле сургучной свечи. Наконец она начала плавиться, и несколько вязких капель окропило бумагу. Запечатав один конверт, он взял в руку другой. Письма из арминалетского дворца находили Мальтира даже в самых глухих уголках мира. Он отвечал примерно на одно из пяти, но сохранял и перечитывал каждое: помимо сантиментов и общих вопросов, отец наполнял послания бесценными воспоминаниями о матери. Высокий костёр посреди пляжа у Старого порта стал сердцем нескольких кругов хороводов. Танцующие держали друг друга за предплечья, и Мальтир не стал исключением. Знание фигур и шагов не требовалось, чтобы присоединиться к пляске, — тело само подстраивались под яркие ритмы и чувственные мелодии, не похожие ни на один стройный мотив, слышанный им в Нуменоре. В прежние годы Мальтир никогда не нашёл бы прекрасным нечто столь спонтанное и неотёсанное, а искусство, построенное на неприкрытых эмоциях, назвал бы дикарским. Дочь наместника танцевала отдельно от остальных, у самого пламени, и приковывала к себе взоры не меньше его языков. В её руках летала фиолетовая шаль. Оказавшись близко к хороводу, она в изящном повороте закинула её за плечи Мальтира и вырвала его из круга. Танец стал парным. Каждое движение сопровождали ритмичные хлопки ладоней. Каждая крикливая музыкальная фраза была для Мальтира откровением. Он поделился впечатлениями с Бавуманет. — Странствие только начинается! — засмеялась она. — Хочешь «Остроты»? — Чего? Бавуманет вскинула брови: — Ты пробыл восемь лет на Востоке и даже не слышал об «Остроте пустыни»? Это нужно исправить немедленно! Идём. Она схватила Фаразту за руку и потащила его сквозь ряды пляшущих прочь из круга света, к дорожке, вымощенной поверх валунов волнореза. На её другом конце располагалась круглая площадка с мачтой посередине и «крышей» из натянутых кусков цветной парусины. Она играла роль закусочной. Там средних лет мужчины и женщины вальяжно разваливались в креслах вокруг низких столиков, курили кальяны, лакомились фруктами, вином, шоколадом, кофе, а также множеством неизвестных сладостей и напитков, среди которых, вероятно, была и пресловутая «Острота». — Гимлит, пожалуйста, приготовь две чаши, — попросила Бавуманет. Хозяйка кивнула и зачерпнула из маленького чана над костром несколько порций дымящейся тёмной жидкости. Невольно воротя нос, она налила её в глиняный кратер*, украшенный аляповатыми туземными узорами, и разбавила кипятком. Пока Гимлит колдовала над смесью, Бавуманет рассказывала легенду о ней. — Главный ингредиент «Остроты» извлекают из личинок червеоборотней* и дальнехарадских лиан. Дикари считают, что испробовавшие его обретают сказочное долголетие и необычайную зоркость души. Фаразта чуть было не ляпнул, смеясь, что Люди короля готовы поверить в любую чушь, хоть как-то связанную с удлинением жизни, но вовремя прикусил язык. Гимлит мешала варево и время от времени подсыпала в него ароматные приправы. Дым разбавили резкие запахи корицы и мускатного ореха; только вдохнув их, в чудодейственные свойства снадобья уверовал бы самый закоренелый скептик. — Скоро закончите? — Фаразта нетерпеливо подался вперёд. На его губах взыграла кошачья улыбка. — Я должен это попробовать. — Уже, — объявила Гимлит и пёстро раскрашенным черпаком разлила снадобье по деревянным пиалам. Бавуманет и Мальтир с благодарностью приняли их и устроились на нагретых ступенях, вытесанных в камнях у моря. — За встречу, — Бавуманет подняла чашу. — За встречу, — с задором повторил Фаразта, и они соприкоснулись пиалами. Когда Мальтир подносил напиток к губам, на его пальцы вылилась пара обжигающих капель. Он сделал первый несмелый глоток и стал ждать. Серые глаза дочери наместника загорелись неэльфийским азартом. Одним пальцем она коснулась чаши Мальтира. — Доверься мне. Ну же, из моих рук! Мальтир подчинился. Не спеша, небольшими глотками он допил чашу до дна. Искры тепла разбежались по телу. Тяжело дыша, Фаразта снял рубаху и умылся морской водой, но она оказалась тёплой, как парное молоко, и не принесла желанного облегчения. Он подставил лицо и торс ночному ветру — единственному спасению от зноя и духоты.  — Никогда не пробовал ничего подобного, — восхитился Мальтир. — Что со мной будет, когда это подействует? Морская рябь колыхалась, как воздух над песками в жаркий день, а отблески портового маяка странно напоминали пламенную зыбь пустынного заката. Треску костра вторил стрёкот одинокой цикады. — У тебя обострятся все чувства, и рассудок не будет в силах воспротивиться им, — промолвила Бавуманет. Вечерний бриз играл её локонами и приносил свежий аромат её духов. — Ты можешь ненароком выдать мне самые сокровенные тайны, даже те, о которых сам мало знаешь. Не страшно? Мальтир хотел ответить, но вдруг его словно ударили по голове. В глазах потемнело. На миг ему показалось, что он задыхается. Мерные, постепенно затухающие удары сотрясали сознание; чуть опомнившись, Мальтир понял, что слышит собственный пульс. На его фоне шипение прибоя, голоса людей и отдалённый плеск вёсел казались бумажным шорохом. Он умылся второй раз. Зрение прояснилось, но кровь, гонимая по жилам бешено колотящимся сердцем, продолжала навязчиво шуметь в голове. — Ты жив? — шутливо поинтересовалась Бавуманет. — Надеюсь, — отрывисто пробормотал Мальтир, глядя на неё остекленевшими глазами. Снадобье медленно, но верно обретало над ним власть. Он прошептал:  — Меня сжигает изнутри. Руки Мальтира дрожали. Одной из них он медленно и плавно взял ладонь Бавуманет, а другой приблизил её голову к себе. Голова закружилась, пропали все звуки, и стало тихо, как будто мир пал во тьму. На губах друг друга молодые люди вновь ощутили пьянящий вкус пустынного снадобья. Реальность медленно смешивалась со сном. Свет, прорезавшийся сквозь лесную дымку, обретал очертания. Он понял: перед ним человек. Женщина. Высокая и златовласая, увенчанная апельсиновым цветом, невыразимо прекрасная. Мальтир замер в оцепенении, не способный вымолвить слово, не верящий своему счастью. Одно прикосновение — и в его душе заискрилась тысяча созвездий. Наконец-то Единый позволил ему встретиться с матерью. Ариэндис медленно вела сына сквозь рощу. Её поступь была столь невесома, что ни одна травинка не согнулась под её ногами. Мальтир безмолвно следовал за матерью, временами забегая вперёд, чтобы придержать перед ней низкую ветвь или дать руку при пересечении оврага. Наконец они вышли к водопаду, невысокому и неширокому, после падения перетекающему в чистый горный ручей. Через россыпь его брызгов дугой перекинулась радуга. Ариэндис пересекла поток с лёгкостью, но Кулумаитэ не мог сдвинуться с места. Он поднял ищущий взор в направлении, в котором исчезла мать, и вдруг увидел на противоположном берегу девочку — босоногую, одетую в белое платьице до колен. Её золотисто-каштановые волосы едва доходили до плеч, а глаза сверкали и переливались, как отражения журчащей между камнями воды. Затем всё обрушилось и завихрилось, и сознание охватил хаос. «Убью второй раз того, кто красит потолки в этих чертогах», — думал Мальтир, уперев помутненный взгляд в навес в красно-белую полоску с жёлтым пятном на месте солнца. Он сощурился от резкого света и, сев, схватился за голову. Все тело будто одеревенело. Пить хотелось отчаяннее, чем после двух недель в пустыне, а невесть откуда взявшийся приторный запах дынь (телега с этими фруктами послужила Фаразте постелью) окончательно выводил из себя. Вдобавок ко всему он обгорел на солнце и потерял кошелёк. Возле одного из боковых входов в гостиницу за круглым столиком в одиночестве пила кофе Азруари — приятная, но апатичная девушка, младшая сестра Бавуманет тридцати трёх лет от роду (возраста Нинквэ, отметил Мальтир, уже успевший привести себя в порядок), внешностью и нравом походившая на нуменорку гораздо больше неё. Завидев Фаразту, она приветственно помахала ему рукой. Он подсел к ней. — Здравствуй, Ари. Поинтересовавшись самочувствием Азруари после гулянки, Мальтир попросил её рассказать, что произошло после того, как все напились «этой харадской дряни». — С вами или вообще? — уточнила она. — Начни с меня. Азруари нахмурилась: — Вы сломали нос моему жениху. А он в долгу не остался и поставил вам под глазом синяк. — Валар, — Мальтир сделал вид, что выругался (только в таком контексте упоминание Стихий могло не навлечь на него подозрения), и провёл пальцами по лицу. — Прости, я не соображал, что делаю. — Ничего, с кем в первый раз не бывает, — Азруари задумчиво глядела на кофе, не прекращая помешивать его ложечкой. — Да и праздник не праздник, если островитяне с местными не поцапаются. На самом деле, для дунадана вы отлично вписались в наши круги. Один ваш танец чего стоил! — В чём, в чём, а в танцах я никогда не был успешен, — хмыкнул Мальтир, вспоминая нуменорское прошлое. — В бальных, может, и не были, но вчера вы двигались так соблазнительно… — Как двигался? — Чувственно, — поправилась Азруари, — очень чувственно. Сначала вы потчевали нас… Ну, началось всё с одной похабной шутки, а после вы разговорились до весьма пространных альковных историй. Уж не знаю, правдивы они были или нет, но вы расписывали их в таких красках, что собрали вокруг себя толпу слушателей. А потом говорить вам почему-то надоело, и вы… перешли на язык тела. Азруари вкратце изложила подробности. — Такого не может быть! — Фаразта вспыхнул. — Это же… Я даже в стельку пьяным не позволил бы себе такого. Да ещё и при девушках. Что вы подмешиваете в эту гадость? Азруари допила чашку и долила в неё кофе из турки. Фаразта сжал губы и, прокашлявшись, продолжил: — Бавуманет в порядке? — В полном. Не беспокойтесь, она и не такое видела.  Умудрённая опытом общения с поклонниками сестры, Азруари прочла в глазах Мальтира закономерный вопрос и беззастенчиво заявила: — Между вами не произошло ничего серьёзнее поцелуев. Неделю спустя после гулянки Бавуманет по доброй привычке пережидала послеобеденный зной в ванне, наслаждаясь ароматом белого чая и поеданием мороженого. Она родилась старшей из четырёх дочерей наместника Абразимира и его жены, умбарки с истерлингскими корнями. По эльфийским меркам Бавуманет едва достигла совершеннолетия, по нуменорским — вступила в идеальный возраст для замужества. Обладая влюбчивым нравом и купаясь во внимании мужчин, связывать свою жизнь семейными узами она не спешила, и родители её почти не торопили. Почувствовав, что жара начинает спадать, Бавуманет выбралась из ванны и начала готовиться к вечерней прогулке. Не так давно среди умбарской молодёжи зародилась мода заменять привычные золото и самоцветы тем, что подбросят море и ветер. Открывая шкатулку за шкатулкой, Бавуманет находила в них плетёные нити, войлок, резное дерево, ракушки, цветные стёкла и перья, соединённые в причудливые, на первый взгляд грубоватые изделия. Почти все из них дочь наместника создала сама. Но, чем больше она рассматривала украшения, тем банальнее, скучнее и привычнее они ей казались. При всей своей известности, Бавуманет не могла изменить моду в один вечер. Поэтому она решила в очередной раз отправиться за идеями и материалами к южным пляжам. — Украшения все надоели? Что же ты в городе не сказала! Если помнишь, в Йозайан я был первым учеником придворного ювелира его величества. Ещё предыдущий визит Бавуманет приятно удивил Фаразту: он опасался, что она знать его не захочет после всех безобразий недавней ночи. Однако, как она сама пояснила, умбарцы дорожили людьми больше, чем условностями. Губы Бавуманет растянулись в улыбке: — Потому и не сказала. Вечер выдался удивительно спокойный. Мальтир спустился к влажной полосе берега, ласкаемой тёплыми волнами; одна из них окатила его ноги и, отходя, по щиколотки зарыла их в песок. — Прости? — он непонимающе уставился на Бавуманет. — Вы, островитяне, неисправимы. Я хочу собрать ракушки и морские камни для украшений, потому что драгоценности всем давно наскучили. Что интересного может быть в бездушных цветных стекляшках? — Стекляшках? — лицо Мальтира исказило возмущение. — Ты называешь самоцветы бездушными стекляшками? — А что? — Никогда не говори так! — в сердцах воскликнул он. — Иначе я вовек не прощу тебе этого. Каждый самоцвет — это полноценная вселенная с неповторимыми законами и порядками, существо, обладающее волей и голосом. Два образца одного минерала могут, как и человеческие близнецы, не походить друг на друга ничем, кроме наружности. — Мальтир приблизился к Бавуманет и взял её за руки. — Не слушай никого. Самоцветы — «стекляшки» в той же степени, что и мы. Помолчав, Мальтир продолжил: — Одно не пойму — как ты можешь утверждать обратное? Ты же такая чуткая девушка и так тонко воспринимаешь мир… У твоих странных взглядов не может не быть веского основания. — У нас, как и везде, существовал и существует культ злата. Однажды я захотела поплыть против течения. — В украшениях из «простых» материалов есть особое очарование, и поклоняться драгоценностям нельзя, — согласился Мальтир, — но не стоит забывать и о заложенной в них красоте. К радости Бавуманет, на пологих песчаных пляжах юга ракушки и их обломки залегали целыми слоями. Места для поисков тоже хватало: даже в сотне рангар от берега вода доходила взрослому до колена. Важно было успеть подобрать находку, пока течение вновь не запрячет её. Как дети, усмехался Фаразта, в очередной раз запуская руку в песок. Сперва они с Бавуманет договорились разделиться, но из этой задумки ничего не вышло. Бавуманет пошла относить «улов» к берегу. Увидев это, Фаразта разжал кулак и для сравнения глянул на свой. Три розоватых раковины с ноготь величиной и всякий мусор. Во время поисков обнажённые плечи и голени Бавуманет мелькали рядом с Мальтиром так часто, что едва ли он мог всерьёз думать о ракушках. — Смотри! Бавуманет подняла плоский сероватый камень с круглым отверстием возле края. Она попыталась посмотреть через него на клонящееся к горизонту солнце и настолько увлеклась, что не заметила поднявшуюся за ней необычно сильную для тихого вечера волну. — Осторожно! — крикнул Мальтир. От неожиданности Бавуманет завизжала. Благодаря поддержке тотчас же бросившегося к ней Фаразты она устояла на ногах, однако камень выскользнул из её пальцев и исчез в обрушившейся на него шипящей толще. Молодые люди прошарили дно неподалёку от места, где находка мелькнула в последний раз, но обнаружили только мальков, охочих до всплывших вместе с мутью частиц водорослей. Разочарование, однако, длилось недолго. Уже через минуту они искали новые «сокровища» как ни в чём не бывало. — Красный или лиловый? Фаразта взял из рук Бавуманет два образца кораллов. — На твоём месте я бы просто купил бусы, — заключил он после минуты изучения. Бавуманет не услышала его бормотания за базарным гвалтом. Расположенность Приморского рынка в сени портика спасала продавцов и покупателей от зноя, но не от шума. — Редчайший, Матерью Дюн клянусь! — лавочник-истерлинг всучил им ещё один коралл, на этот раз — бирюзовый. — Всего двести золотых! Он указал на расставленные по полкам изделия и стал расхваливать их на малопонятной смеси родного языка с адунаиком. После долгих попыток понять хоть одну фразу Мальтир доверил сделку Бавуманет и стал разглядывать рынок. Возле одного из прилавков у противоположного конца ряда с торговцами оживленно беседовал вельможного вида мужчина. Ростом, крепким сложением и роскошным одеянием он выделялся из толпы покупателей. Некто сразу заинтересовал Мальтира. Всё говорило о том, что здоровяк относился к сливкам местного общества. Или не местного; мягкие черты отражали особое восточное благородство и вполне могли принадлежать истерлингу. Но, кем бы он ни был, умбарцы явно его почитали. — Кто это? — полюбопытствовал Фаразта у Бавуманет, указывая взглядом на мужчину. — Вроде значительная персона, а с лавочниками держится, как с давними приятелями. Бавуманет обернулась. Увидев вельможу, она всплеснула руками и удивленно воскликнула: — Вот так встреча! Убежать не успеем, так что готовься, — шепнула она Мальтиру на ухо, слегка коснувшись его кожи губами, и пояснила: — Это мой отец. Мальтир опешил. — О… отец? — только и успел он выдавить из себя, как из-за соседнего прилавка донеслось: — Кого я вижу! Доченька! И что это ты здесь делаешь? Наместник широкими шагами пересёк четверть рынка и заключил дочь в объятия. Бавуманет изумилась: — Атто, как это вы в такую жару, в самое пекло, вышли на рынок? — Обычно я и правда стараюсь пережидать такие дни в домашней прохладе, — подтвердил лорд Абразимир. — Но сегодня в нашем доме творится подлинное безумие. — В чём дело? Прокашлявшись, наместник начал повествование: — Как ты знаешь, послезавтра вечером мы устраиваем пир в честь стасемилетия твоей бабушки. Я проверял, все ли готово к празднеству, и внезапно обнаружил, что у нас нет ни одной бутылки вина, которой я бы не постыдился попотчевать наших гостей! Сколько слуг не проси, всё равно в итоге приходится браться за дело самому. Поэтому я иду в погреб Ирпана. В этот момент взгляды наместника и Фаразты пересеклись. — Доченька, познакомь меня с этим юношей, — попросил он. Остолбеневший Мальтир чуть не сгорел под его изучающим взором. В приветственном жесте он положил одну руку на сердце, а другую приподнял и поклонился. — Да осветят звёзды ваш путь, бар Абразимир. Я Фаразта ан-Арминалет, золотых дел мастер. — Подходящее имя для твоего ремесла, если только оно настоящее, — отметил наместник ничуть не язвительно. — Из Арминалета… Надо же, какая птица к нам залетела. Не ожидал я в такой день услышать на нашем базаре высокий адунаик, — лорд засмеялся и обратился уже к двоим: — Давно вы знакомы? — Недели две, — ответила Бавуманет. — Неплохо, неплохо. Я зову тебя пойти с нами, Фаразта ан-Арминалет. Поможешь мне выбрать подходящее вино для торжества. Бавуманет, почуяв опасность потерять поклонника до утра, надула губы: — Но ведь есть виночерпий! — Благодарю за приглашение, ваша светлость, однако я скверный советчик во всём, что касается дорогих вин, — честно признался Мальтир. Наместник с задором рубанул рукой воздух.  — Какая разница? Я буду счастлив просто побеседовать с гостем из Анадунэ. — Он хлопнул Фаразту по плечу. — Ты поведаешь мне все последние известия с Острова, а я научу тебя разбираться в вине. Лорд Абразимир пригласил Фаразту устроиться поудобнее в кресле напротив себя. Мальтир в очередной раз поблагодарил его. Ещё по дороге в погреб наместник, оказавшийся человеком не только на редкость гостеприимным, но и глубоко образованным, увлёк его разговорами. Он увлечённо рассказывал о родном городе и интересовался прошлым Фаразты. Беседы прерывались лишь тогда, когда лорд встречал старых знакомых и справлялся об их благополучии: здоровы ли дети, хорошо ли расходятся товары, близка ли к завершению тяжба. Наливая очередной бокал вина, Мальтир невольно улыбнулся. Он понял, почему патрульным из Золотой гвардии не приходилось давать горожанам подзатыльники, чтобы те кланялись при виде своего наместника. Тем временем супруга виночерпия позвала Бавуманет к себе в дом. Почтенная дама долго хвасталась недавно обустроенным «нуменорским» бассейном с морской водой и разведёнными в нём скатами, а после пригласила в сад на чаепитие. Сперва беседы занимали обеих женщин, но даже острый ум и неиссякаемый оптимизм Бавуманет не могли оживлять их вечно. Шли часы. Вечерняя прохлада уже заставила подруг накинуть на плечи шали, а лорда Абразимира с Фаразтой как не бывало. Терпение дочери наместника лопнуло, когда солнце начало скрываться за горизонтом. Укутавшись накидкой поплотнее, она спустилась в сырой погреб, где застала возлюбленного и отца в самом весёлом расположении духа. — Атто, уже темнеет. Дома наверняка беспокоятся, — напомнила она. — Доченька, подожди! — растягивая слова, воскликнул наместник. — Как же мы можем уйти, не испробовав умбарское 3156 года? Полторы сотни лет выдержки! Тем летом такой урожай был — каждая ягодка была налита южным солнцем. Бавуманет встала между Фаразтой и отцом. — Это уж слишком! — она топнула ногой и изобразила возмущение. — Бабушка с мамой скормят нас муренам и будут правы! Наместник поднял руку на обычный для выпивших манер. — Не беспокойся, милая, с ними я разберусь сам. Фаразта тем временем молча вертел пустой кубок и пытался понять, почему их вдруг стало два. Следующим утром умбарский наместник, пока Бавуманет ещё только прихорашивалась к завтраку, сообщил своим родным (жене, матери и троим младшим дочерям, включая Азруари) радостную новость: — Наконец-то у нашей Бавуманет появился достойный поклонник! Домочадцы загорелись удивлением и интересом, и только у бабушки семейства, леди Тодафэль, уголки губ опустились. — Так-так… Это что, и есть твой вчерашний собутыльник? — она нахмурила брови. — Я готов поручиться чем угодно, что это самый порядочный юноша на побережье. К тому же он чистокровный дунадан. — У него что, грамота о порядочности на лбу напечатана? — не унималась леди Тодафэль. — А если он тайный Верный? — Аммэ, ты опять за своё! Ты бы непременно согласилось со мной, если бы увидела его, — отрезал наместник. — Он рождён в Арминалете и зовёт себя сиротой, однако его лицо кажется мне странно знакомым. В нём наверняка течёт кровь Азрабэля. — Конечно, кто угодно покажется знакомым, когда знаешь в лицо пол-Умбара, — пробурчала старушка. Мальтир был приглашён на ужин в дом наместника ровно через неделю после вечера в погребе и сделался в нем желанным гостем. Он произвёл благоприятное впечатление на домочадцев Бавуманет. Невиданная для островных нуменорцев широта души позволяла им закрывать глаза на отсутствие у него высокой крови, и даже бабушка семейства ворчала из-за этого скорее по привычке. Иногда Мальтир являлся к завтраку и уходил поздним вечером. Не только из-за любви к Бавуманет; рядом с ней и её родными он впервые ощутил себя частью сплоченной и крепкой семьи. В День середины лета Мальтир и Бавуманет заключили помолвку. Лорд Абразимир немало повидал на своём веку и, кроме того, был наделён незаурядным даром повествователя. В лице Мальтира он обрёл нового благодарного слушателя, чему несказанно обрадовался, и с тех пор ни одно застолье не обходилось без его баек на самые разные темы — от давешних светских курьёзов до путешествий к неизведанным землям. — Как много вы знаете! — однажды восхитился Мальтир. — За несколько месяцев — ни одного скучного рассказа. И каждый раз что-то новое. Бавуманет засмеялась: — За всю жизнь мы уже запомнили многие истории наизусть. — У тебя есть любимая? — полюбопытствовал Мальтир. — Да, одна мне особенно дорога, — после некоторых раздумий ответила Бавуманет с ностальгической улыбкой. — Но она не так светла и жизнерадостна, как остальные. — Можно послушать? — Это случилось не так давно, лишь незадолго до нашего рождения. Она была Верной из Пеларгира, он — знатным островитянином-арузаном. На закате дней Ар-Инзиладуна они встретились в Нуменоре и полюбили друг друга. Рука Мальтира, в которой была зажата вилка с наколотым куском осьминожьего щупальца, застыла в воздухе. — Поначалу все было хорошо, — продолжала дочь наместника, — но на самом пике их чувств нуменорец предал пеларгирку и бросил её, чтобы выгодно жениться. Она не выдержала горя и вскоре после разлуки погибла. Он стал королём Анадунэ. Голоса и звон приборов затихли. Сёстры Бавуманет зашептались. — Ты рассказывал эти пошлые сплетни под видом сказки девочкам? — брови леди Тодафэль взлетели от негодования. Лорд Абразимир возразил ей со всей серьёзностью: — Это вовсе не сказка. У принца Фаразона и Урифэль ан-Пеларгир действительно был роман. Бавуманет и Азруари всё равно услышали бы о нём из чужих уст, но тогда они бы не узнали всей правды. — А точнее, всех твоих выдумок. — Аммэ! — протянул наместник, собирая все своё терпение для спора. — Ты же помнишь, как мы дружили с Урифэль и Афанари ан-Пеларгир. Благодаря близкому знакомству с ними, а также с Афанузиром Андунийским, я оказался посвящён во многие подробности несчастья нашей общей подруги. — То есть ты считаешь, что у короля и правда есть бастард от какой-то пеларгирки? — фыркнула леди Тодафэль. — Безусловно. — И что это брошенное дитя где-то бродит по свету? — Откуда мне знать, где оно бродит? — отмахнулся наместник и отпил вина. — Ходят слухи, что у Фаразона и Урифэль родился ребёнок, — объяснила бледному, как полотно, жениху Бавуманет, — но это никем не подтверждено. Его судьбу я додумывала сама. Сердце Мальтира колотилось. Он напряжённо смотрел перед собой и сжимал руку возлюбленной, понимая, что дольше притворяться не в силах, и в то же время боясь внезапным признанием потерять доверие тех, кто заменил ему семью. Молчание висело над столом около минуты. — История, рассказанная Бавуманет, правдива от первого до последнего слова, — нарушив тишину, произнёс Мальтир. — И хотя саму Урифэль я встречал лишь во снах, с её трагедией я знаком не понаслышке. Выдержав паузу, он негромко, но твёрдо, изрёк: — Моё имя — Кулумаитэ, сын Калиона. Трудно сказать, что поразило умбарцев сильнее — суть речи Мальтира или язык, на котором он в очередной раз представился им. Долгое время никто не промолвил и слова. Вдруг лорд Абразимир встал с места и с бокалом вина в руке подошёл к Фаразте. Тот поднялся на ноги. — Надо же! Сын Урифэль! — наместник положил руку на плечо будущего зятя. — Недаром при первой же встрече я заметил в тебе родственные черты. В тебе течёт кровь удивительной женщины, Кулумаитэ, — произнёс он, использовав эльфийское имя. — Я счастлив, что скоро назову своим сыном именно тебя.

Конец первой части.