«Anduniё» — значит Закат

Посередине ночи я вскочил в постели, почувствовав, будто сердце сжимают чьи-то ледяные пальцы. Я прислушался к боли. В сознании вспыхнул твой силуэт. Из груди вырвался крик: — Toron! Кто-то глухо застонал. Привыкнув к темноте, я осмотрелся и вспомнил, что нахожусь в доме под красным фонарём. Я высвободился из-под первой девки, перелез через распластанное рядом тело второй… Обе были так пьяны, что их не разбудил бы даже пляшущий мумак, обвешанный бубенцами; меня же заставил протрезветь неподдельный ужас. Наспех, несколько раз споткнувшись, я натянул одежду и сапоги, бросил на подушку плату за ночь, которую не помнил, и бросился к выходу. Шёл дождь. Я бежал по улицам ночного Арминалета, расталкивая прохожих, не замечая под ногами луж грязи, ни на мгновение не задумываясь о том, что всё могло оказаться наваждением: предчувствия редко обманывают полумайар. Наконец я добрался до дворца. Стражники скрестили передо мной копья. Ещё бы они впустили мокрого насквозь, скрывающего лицо, несущегося к ним со всех ног простолюдина! Только взглянув мне в глаза, они не без удивления узнали сына Чародея. Минуту спустя я уже взбегал по лестницам Дома советника. В одном из коридоров я встретил спешно идущую куда-то аммэ. Она надела дневное платье: значит, я переполошился не напрасно. — Алькар? — Миналхиль остановилась и окинула меня изумленным взглядом. — Где Азрабэль? — перебил я. — Что с ним? — Но как ты… — Почувствовал. Так что произошло? Он жив? — Да. Атар пытается его спасти, — сообщила Миналхиль, возобновляя путь. Амиль всегда умела владеть собой: несмотря на выражение тревоги и горя на лице, она выглядела как никогда собранной. Я следовал за ней вниз по винтовой лестнице. — Меня он послал за противоядием. Я ужаснулся: — Его отравили? Кто посмел это сделать? Кто? — Азрабэль… он… — аммэ осеклась на полуслове. Её шаг чуть замедлился. — Никто не покушался на его жизнь. Он сделал это сам. Следом за матерью я вошёл в опочивальню и замер. Бледный как полотно, ты лежал в забытье. Я не мог пошевелиться, наблюдая, как чуть заметно вздымается и опускается под простынёй твоя грудь; кровь в жилах стыла при одной мысли о том, что попытка покончить с собой могла увенчаться успехом. Мы стояли в безмолвии; я и аммэ — по одну сторону кровати, атар — по другую. Наш отец — безжалостный убийца миллионов, и в то же время в Арде нет целителя искуснее его. Нечеловеческое самообладание, научные познания и способности майа помогли ему вырвать тебя из мира мёртвых. Майрон утверждал, что твоей жизни ничего не угрожает, и выздоровление — вопрос времени и правильного ухода, но как могли быть спокойными мы с амиль, когда даже на его лицо падала тень необъяснимой тревоги? — Его нельзя оставлять одного, — сказала аммэ. Я вызвался: — Позвольте мне побыть с братом. Взгляд отца пронзал насквозь, однако в нём читалось доверие. Не говоря ни слова, он направился к выходу и жестом призвал за собой амиль. Вскоре шаги родителей стихли в коридоре. В голове вертелись вопросы. Мы сыновья самого могущественного существа в смертных землях. Никто не обещал, что это убережёт нас от несчастий, но как мы дошли до такого? В какой день свернули с правильного пути? Я не заметил, как обессиленно припал к стене. Мне повезло родиться первенцем Зигура и Миналхиль и застать дни, когда в нашей семье ещё существовала видимость гармонии. Амиль воплощала для меня совершенство, но отца я почитал богом. Иначе почему сам король держался с ним на равных? Почему его женой стала самая добрая, мудрая и красивая женщина мира? Почему из его ладоней появлялся огонь? Я рано усвоил, что боги одаривают своих близких щедрее прочих людей; но мне только предстояло узнать, как они карают их за неповиновение. Тот вечер двадцать восемь лет назад выдался жарким и влажным. Сумерки опускались на столицу Анадунэ, и белокаменный Арминалет, простиравшийся до самого горизонта, слепил взор в лучах заходящего солнца. Пятилетний я сидел за столом лицом к городу и пытался повторить в мармеладе, печенье и кубиках сахара одну из возвышавшихся впереди башен, время от времени поедая строительные материалы. Где-то неподалёку лилась мерная беседа родителей. Я мало смыслил в их обсуждениях, однако некоторые слова повторялись особенно часто: «Совет скипетра», «Ар-Фаразон», «Элендил» (я долго думал: он один или их всё-таки много?), «Роменна», «запрет». Отец в очередной раз спросил о чем-то амиль. В её ответе, последовавшем через время, проскользнуло новое, не слышанное мной прежде название. — А «Гил-Эстель» — это тоже Анадунэ? — поинтересовался я. Аммэ засмеялась. Она догадалась, почему я задал такой вопрос: если в разговоре встречалось непонятное слово — например, «Йозайан» или «Гимлад», — зачастую это оказывалось очередное имя Великого Острова. — Нет, Алькар, — она улыбнулась. — Так на синдарине называют Азрабэль, Вечернюю звезду. Видишь? Она указала на небо. В самом деле, над горизонтом зажглась серебристая звезда — единственная, чей свет был достаточно ярок, чтобы пробиться сквозь ранние сумерки. Я протянул руки к небу и сделал вид, будто хочу взять её в ладони. — Это же наша звезда! — воскликнул я. — Почему ваша? — поинтересовался атар. — Звезды пока никому не принадлежат. — Потому что Эарендил — это герой Первой эпохи, от которого короли Нуменора и князья Андуниэ, а значит, и мы с аммэ, ведём свой род, — меня распирало от гордости. Атар продолжил расспросы: — А за что его называют героем? Я оживился. Отец всегда хвалил меня за успехи и познания, и я решил не упускать возможность впечатлить его. — Эарендил — полукровка, почти как я, сын эллет Итариллэ и человека… забыл его имя. Турина? Неважно, — я махнул рукой, и моя съедобная башня рухнула. Я пихнул в рот две не скатившиеся со стола мармеладины. Мама велела убрать беспорядок. Ползая в поисках упавших сладостей, я продолжал болтать: — Он отправился в Аман, и благодаря нему валар начали Войну Гнева и повергли Врага. — Какого Врага? — отец нахмурил брови. — Как это — какого? — я вылез из-под стола и снова принялся жевать. — Мовинготто, чёфного вфага мива. В глазах отца загорелись искры, не предвещающие ничего хорошего; я лихорадочно соображал, чем мог вызвать его недовольство, и не придумал ничего лучше, чем с видом всезнайки изумиться: — Ты разве не слышал о нём? Боязнь грозы мы впитали с молоком матери. Не знаю, как справлялась с ней в детстве Миналхиль, однако ты в тревожные минуты перелезал с одной кровати на другую, будил меня и иногда даже не получал за это пяткой в лоб. Но не всем повезло иметь старших братьев. Мне было семь. Я бесцеремонно вломился в спальню родителей, в темноте не разбирая дороги, запрыгнул на кровать, откинул балдахин, споткнулся об отца, упал и приземлился на аммэ. — Что случилось? — Миналхиль вздрогнула. Сзади отец выругался на тёмном наречии. — Аммэ, мне страшно. Можно я посплю у вас? Ночь за окном разрезала молния. Амиль села в постели и мягко прижала меня к себе. Я уткнулся ей в плечо. — Алькар, ты что, грозы испугался? — усмехнулся Майрон. — Надо же, я думал, у меня сын растёт, а не дочь. Очередной раскат грома заставил меня ещё крепче вцепиться в ночную рубашку матери. — Не бойся, Алькар, — она гладила меня по волосам. — Погода в Нуменоре переменчива, но эти стены веками защищали обитателей дворца от бурь. Им не страшны ни гром, ни молнии, ни ураганы. — Но это не простая гроза, — рыдал я. — Я слышу голоса… Они гневаются на нас. Аммэ продолжала шептать успокоения. — Мне смешно смотреть, как мой сын, наречённый таким великим именем, трясётся, заслышав гром, — сказал отец. — Надеюсь, второй выйдет покрепче. Амиль уже пятый месяц носила тебя во чреве, и атар предвидел, что родится мальчик. Миналхиль не выдержала: — Мы, эрухини, не рождаемся из музыки великими и всемогущими, но появляемся на свет в муках и обретаем себя в битвах. Алькар преодолеет свой страх. Дай ему время, поддержи его, а не калечь своими колкостями. — Не забывай, с кем говоришь, женщина, — оборвал её отец. Но в конце концов он все же соблаговолил избавить меня от своего мучительного общества. Я почувствовал, как кто-то грубо ухватил меня за запястье и оттащил к двери. — Мать объяснила тебе, что гроза не представляет из себя никакой опасности, — отчеканил Майрон, — так что прекращай позориться и иди спать. Дверь захлопнулась перед моим носом. Когда отец выставил меня в первый раз, я ещё долго пинал и колотил её, кричал и ругался всеми известными мне бранными выражениями, за что наутро получил выговор от матери. Но позже стал уходить покорно, ибо знал, что аммэ найдёт способ умаслить отца или усыпить его бдительность, и скоро мы встретимся вновь. Миналхиль зажгла лампу и мягко укорила меня: — Ты снова ограбил буфет. — Нет, — уверенно запротестовал я, садясь на кровать, но тут же нащупал на простыне крошки и виновато поджал губу. — Извини, я за ужином не наелся. Амиль устало улыбнулась. — Печенье… Лучше бы стащил засахаренный имбирь, он более свежий. Сквозь щель между шторами в комнату прорвалась белая вспышка молнии. Аммэ вполголоса начала считать. Гром пророкотал, или, скорее, прошуршал между двенадцатью и тринадцатью. — Буря утихает, — с облегчением заметила она. — Подожди, я скоро вернусь. Миналхиль поставила свечу на комод и ушла. Возвратилась она с чашей горячего молока. — Выпей, — она вручила её мне. Я сделал несколько глотков, вытер рот рукавом и грубо отставил молоко на тумбу. В кровати я сел, поджав ноги, упёр подбородок в колени и молчал, слушая ливень и треск дров в камине. Аммэ накрыла мою ладонь своей. — Я понимаю, как неприятно слушать насмешки отца, — начала она умиротворённо и ласково. — Тебе нечего стыдиться. Каждый человек чего-то боится, и со временем все учатся преодолевать страхи. — Ничего я не боюсь! — я отдёрнул руку. — Я что, похож на девчонку? — Да, похож, — серьёзно заметила амиль, — потому что девочки — такие же люди, как ты, и в любом возрасте быть женщиной — не значит быть трусливой или слабой. Я рада, если ты пересилил себя, но не забывай, что несколько минут назад ты дрожал, как осиновый лист. — Затем Миналхиль смягчилась. — Мой отец, князь Андуниэ, прошёл через десятки сражений и штормов. Знаешь, что он повторял нам? Когда в воздухе свистят стрелы, когда обнажённые клинки сверкают в дюймах от лица, а волны вздымаются выше грот-мачты, не боятся только безумцы. Но одни поддаются страху, а другие его превозмогают. — У отца наверняка нет страхов, — я невольно всхлипнул. — Однако у него и детства не было. Кроме того, он майа, и ему смерть действительно не грозит. Я не сдержал тяжкий вздох. Каждый, в ком есть хоть капля крови Послерождённых, обречён разделить их судьбу — даже мы, дети Зигура и Миналхиль. Родители рассказывали мне об этом. — Но ведь отец обещает и нас от неё избавить. — Вряд ли это возможно, — прямо заявила амиль. — Участь людей важнее эльфийской, и роптать на неё глупо и бессмысленно. И трепетать перед смертью не следует, ибо это не более, чем уход души из тела, начало нового пути. Я зевнул. Тёплое молоко и речи матери делали своё дело. — А чем питаются феар мёртвых? — полюбопытствовал я. Аммэ, удивлённая таким вопросом, приподняла брови: — Они не испытывают потребность в пище. — Жаль, — я разочарованно вздохнул. — Надеюсь, что, когда я умру, Мандос всё же удосужится поставить в Залах атани несколько столов с угощениями. Я улёгся на бок и свернулся клубком. Аммэ положила ладонь мне на лоб, и я стал проваливаться во тьму — но не потустороннюю, леденящую кровь, а уютную и полную умиротворения. Все горести, тревоги и страхи разбивались о несокрушимую стену материнской любви. Княжеский дворец Андуниэ во многом напоминал королевский. Однако последний не раз достраивался и преображался под влиянием вкусов двадцати пяти правителей, в то время как первый мало изменился с эпохи принцессы Сильмариэн. Он возвышался на скале у моря, изящный, как белый эльфийский корабль. За месяц до того, как тебе пришёл срок появиться на свет, мы с амиль отправились на запад, в Андуниэ. Я словно очутился в иной стране. Даже разговаривали родичи матери не так, как другие нуменорцы: они никогда не переходили на привычный адунаик, даже когда я не понимал их, и не позволяли этого мне, если я затруднялся подобрать слова. Кроме меня, детей в доме не жило, однако я подружился с кузенами. Почти взрослый Исилдур знал и умел много невероятных вещей, но не отличался разговорчивостью и был постоянно чем-то занят, однако тринадцатилетний Анарион оказался подвижным и жизнерадостным мальчишкой. С ним мне скучать не приходилось. Амиль стала как никогда задумчива и молчалива, много писала, часто гуляла одна или со мной по скалистому побережью. Её родичи с каждым днём делались всё более беспокойными. Я догадывался о причине этой перемены. Улучив момент, я поинтересовался у княгини Альмариан, почему все так безрадостны: ведь со дня на день у меня родится брат, а если будет сестра, всё равно замечательно! Она долго молчала, прежде чем откликнуться. — Мальчик мой, я не хочу, чтобы ты переживал заранее, — Альмариан обняла меня за плечи. — Ты помнишь легенду о Финвэ и Мириэль? — Не совсем. — Мириэль Сэриндэ унеслась в Чертоги Мандоса, потому что отдала слишком много сил своему дитя, Феанаро. Мы опасаемся, что с твоей матерью может произойти то же самое. Ибо отец ребёнка — майа, а она — только аданет. — Но я же её не убил. — Не убил? — княгиня повысила голос. — Ты был близок к этому. Тэлумэндис не приходила в себя неделю с тех пор, как раздался твой первый крик. Думаешь, она позволила бы Саурону-Лжецу дать тебе такое имя, будь она в сознании? — Какому ещё Саурону? — я вспыхнул. — Моё имя придумал атар! Альмариан вздрогнула. Она посмотрела на меня не то удивлённо, не то негодующе, а после уронила голову на ладонь. — Позови мать. Миналхиль возвратилась от княгини подавленной и возмущённой: беседа обернулась не самым благоприятным для неё образом. Окончательно сбитый с толку, я попросил её объяснить странные слова бабушки. — Увы, амиль во многом права, — княжна бегло взглянула на серевшее в окне море. — Даже обычных человеческих детей нелегко выносить и родить, что уж говорить о вас, моих бесценных полумайар, — губы аммэ вытянулись в блёклой улыбке. — Про твоё рождение она тоже сказала верно. Что до отца… После того, как ты увидел свет, жизнь едва теплилась во мне: от былого пламени остался последний тлеющий уголёк. И, если бы не силы, которые давал мне Майрон, он бы погас безвозвратно. В детстве время течёт медленнее обычного; день твоего рождения остался в моей памяти как самый длинный и тоскливый в моей жизни. Ближе к закату я, измотанный волнением, заперся у себя и начал строчить очередное письмо отцу, в котором умолял его сделать так, чтобы смерть никогда не забирала у нас аммэ. Когда я дописывал последнее предложение, ко мне постучался Анарион. Он передал, что меня желает видеть лорд Амандил. — Пока аммэ лежит при смерти, ты предлагаешь мне возиться с корешками? — бросил я, надменно обходя круглый дубовый стол. — Не лучше ли было позвать слугу? Лорд Амандил покачал головой: — Слуги здесь не помогут. Он вытащил из связки сухих неприметных белых цветов один сине-зелёный стебель. — Это атэлас, или Асэа Аранион, — пояснял князь Андуниэ. — Чудесное лекарство, наиболее действенное, когда его готовят дунэдайн из рода Эарендила. — Атэлас может помочь аммэ? — с надеждой спросил я, поставив руки на стол. — Ей нужны силы, иначе… — Великолепный повод освоить древнее искусство, не правда ли? — дружелюбно заметил Амандил. — Жизнь постоянна только в своей переменчивости: на войне ли, в мирное ли время, никогда нельзя предугадать, в какую минуту тебе или твоим близким может понадобиться помощь. Я не отрываясь следил за действиями князя, внимал его советам и указаниям. Со ступой я управлялся неловко, и Амандил клал свои ладони поверх моих, показывая, как правильно. Я привязался к нему сильнее, чем к остальным старшим андунийцам — возможно, потому, что он больше всех походил на Миналхиль. Или потому, что он не придирался к каждому шагу, как леди Альмариан, и, в отличие от Элендила, замечал моё существование. В конце концов нам удалось получить чашу дымящегося отвара. — Нет двух существ, для которых атэлас источал бы одинаковый аромат. Что ты чувствуешь? — спросил Амандил, пододвигая чашу ко мне. Я втянул носом пар. — Пахнет свежо и сладко… даже как-то морозно. Князь улыбнулся: — Однажды я в подарок дочери привёз из Умбара коробку со сладостями. Она опустела за неделю, но кое-кому атэлас до сих пор напоминает о пряных восточных лакомствах. Я удовлетворенно любовался готовым снадобьем и вытирал руки, когда в комнату влетел запыхающийся и румяный Анарион. — Ну? Что? — я вцепился в его рукава. Отдышавшись, Анарион воскликнул: — У тебя брат! Тэлумэ слаба, но всё говорит о том, что скоро ей станет лучше, — вобрав в лёгкие побольше воздуха, он прибавил: — Она назвала его Другом моря — по обычаю нашей семьи! Двор долго обсуждал рождение второго в истории ребёнка айну и смертной, но четыре года спустя его потрясла новость не менее ошеломляющая. Каждый знатный нуменорец хотя бы втайне надеялся обрести бессмертие, и Ар-Фаразон не был исключением. Под влиянием речей Зигура он почти не сомневался в том, что ему никогда не придётся предстать перед Судиёй под угрюмыми сводами чертогов Мандоса, однако счёл опасным оставлять место наследника Скипетра пустым. Никогда на моей памяти во дворце не поднималась такая суматоха, как в день, когда Ар-Фаразон объявил о намерении избрать преемника. Обитель Королей превратилась в сущий муравейник. Я бросил многие развлечения и взамен стал шататься по коридорам и слушать, о чём судачат придворные. Все ожидали, что его величество назовёт влиятельного потомка знатного рода, затаив дыхание, гадали между Зигуром и Нимрузиром Андунийским. Ни одна даже самая захудалая ветвь рода Эльроса не избежала перемывания костей. Между тем среди множества историй о любовных интригах короля затерялась старая как мир байка о его давнем романе с сестрой андунийской княгини… Увидеть Кулумаитэ, или Хинмалада (под таким именем с приставкой «Ар-» он в своё время взошёл бы на престол) вживую мне тогда не удалось, но слухи вполне удовлетворили моё любопытство. При дворе бытовали разные мнения. Одни господа возмущались, другие от изумления не находили слов, третьи вздыхали с облегчением: иметь на месте принца зеленого юнца удобнее, чем опытного государственного деятеля. Я примкнул к негодовавшим. — …К тому же его жена — почти истерлинг! Родители будущих королей — незаконнорожденный и не дунаданэт! Аммэ внимательно выслушала мой пересказ чужих мнений, а затем укорила меня за то, что я верю любой коридорной болтовне. — Во-первых, леди Бавуманет — потомок Эльроса, и доля восточной крови в её жилах сильно преувеличена сплетнями, — объясняла Миналхиль. — Во-вторых, ты сам нуменорец только наполовину. — Это другое! — упорствовал я. — В-третьих, Кулумаитэ — мой кузен и хороший друг, порядочный, здравомыслящий и достойный доверия человек. Скоро ты сам убедишься в этом. На церемонию посвящения наследника детей не допускали, однако мне позволили явиться на последовавшее пиршество. Когда отец шествовал через внутренний двор, богатые и родовитые дунэдайн расступались перед ним и замирали в глубоких поклонах, а он не удостаивал их даже взглядом. Я не заметил, насколько высоко задрал голову от гордости, пока не наступил на шлейф маминого платья. То, что я увидел следом, заставило меня окаменеть. Толпа впереди раскололась — и моему взору предстала смуглокожая темноволосая женщина, ничуть не похожая на других дам, присутствовавших на торжестве. От изумления и восторга я раскрыл рот. Неужели это и есть принцесса-истерлинг? Все отвратительные предрассудки, въевшиеся в моё представление о ней, сгорали перед лицом лучезарной реальности. Леди Бавуманет казалась единственным живым существом среди обледенелых мраморных изваяний; она настолько поразила меня, что я даже не заметил подле неё виновника торжества — Кулумаитэ. Принц и принцесса обменялись приветствиями с Мэрайоном* и Миналхиль. Затем леди Бавуманет в необычно весёлом для такого торжества тоне обратилась ко мне: — А вы, должно быть, лорд Агларан? Вышивка платья и диадема принцессы ослепительно сверкали на солнце, но её взгляд заставлял замереть само сердце. Я понимал, что должен ответить соответствующее этикету, выдать что-то витиеватое и любезное, наподобие «Я счастлив познакомиться с вами, миледи», но только ахнул: — Какая вы красивая! Я даже в книгах таких женщин не встречал. Амиль и его новоиспечённое высочество засмеялись. Однако леди Бавуманет молчала; на её губах заиграла заговорщическая ухмылка. Она опустилась так, что её лицо оказалось на одном уровне с моим, и я увидел совсем близко её бездонные серые глаза. — А я никогда не встречала таких обходительных юных господ, — проворковала она мне на ухо. Я широко улыбнулся, подставляя лицо лучам весеннего солнца. Амиль продолжала беседовать с Кулумаитэ и Бавуманет, но атар нас покинул. Опомнившись, я посмотрел, куда он держит путь, и увязался за ним. И снова от увиденного у меня чуть не отвисла челюсть. Мы с отцом приблизились к торцу стола и наблюдали следующую картину. На коленях государя сидела девочка твоего возраста в выглядящем непомерно тяжелым розовом платье. Её волосы сдерживал серебристый венец. Я понял, что перед нами — Хибильнэн, дочь наследного принца, следующая в очереди на трон. Пока его величество наслаждался вином, налитым в украшенный самоцветами массивный золотой кубок, девочка таскала со стола лакомства. Ар-Фаразон, заметив это, передал ей крупное пирожное. — А вот ещё один твой жених — Агларан Мэрайоно, — он указал на меня. Девочка с воодушевлением взгрызлась в пирожное и уставилась на меня широко распахнутыми глазами — того же цвета, что у её матери. Шоколадная начинка высвободилась из плена теста, потекла по подбородку и рукам принцессы, и оттуда попала сперва на её платье, а затем, с небрежным движением руки, — на роскошное одеяние короля. Я неловко скривился и покосился на отца, но Ар-Фаразон только улыбнулся и крепко поцеловал в обе щеки сияющую от радости внучку. Ночью нам обоим не спалось. Мы лежали, глядя в потолок, и болтали каждый о своём, почти не обращая внимания друг на друга, пока за окном свистели и громыхали фейерверки. Разного цвета всполохи то и дело озаряли комнату. Ты восторгался младшей принцессой, дочерью престолонаследника, а у меня не выходила из головы старшая, его супруга. — Если б только не разница в возрасте, — я вздохнул. — Зато я всегда смогу восхищаться ей. Только я перевернулся на живот и начал проваливаться в сон, как шторы зашуршали, и в комнату хлынул желтый фонарный свет. Ты уселся на подоконнике и неожиданно чисто для своих лет запел себе под нос неизвестную песню. Не знаю, где ты подхватил её, но вскоре я обнаружил, что вслушиваюсь в неё с интересом и удовольствием. — Чего бухтишь? — пробурчал я в подушку. — А? — ты вздрогнул. — Что это за мелодия? — я лёг на спину. — Приятная. Ты пожал плечами. — Не знаю. Завертелась в голове что-то. Утром сыграю. Некоторое время ты продолжал глядеть в окно, любоваться луной и звёздами, если только мог их видеть за дымом и вспышками от салюта, а затем промычал ещё несколько нот, что-то записал и снова забрался в постель. — Доброй ночи, торонья, — пожелал ты на квэнья. Сладости со всех краёв света, хранящиеся у аммэ, — самое верное средство от бессонницы. За ними я и отправился, когда понял, что не смогу последовать твоему примеру и засопеть, едва коснувшись головой подушки. Ближайший буфет находился в покоях родителей. Я бесшумно проник туда и уже почти достиг заветной цели, как вдруг услышал со стороны гостиной, где полыхало негасимое Сердце дома, напряжённые голоса. Недоброе предчувствие объяло меня, и я подобрался к двери. — Он мой двоюродный брат, — восклицала амиль. — Все равно, ты слишком явно обнаруживаешь свою склонность к нему, — возражал отец ледяным тоном. — Не понимаю, что в этом предосудительного. Отец усмехнулся: — После женитьбы Фаразона и Зимрафэль ты думаешь, что родство оправдает тебя? — Я хочу, чтобы ты понял меня, — промолвила амиль после непродолжительной паузы. — С началом жизни во дворце я оказалась отрезана от всех, кем дорожила. Мне так редко удаётся побыть рядом хоть с кем-нибудь из близких… — Твоя семья — это я, — фраза прозвучала подобно взмаху хлыста. — Ничто не должно быть для тебя важнее моего слова. Я сполз по стене, не веря собственным ушам. Мне в руки несколько раз попадали старые книги, в которых описания Майрона ничем не походили на нынешние. Долгое время я гнал дурные мысли, убеждал себя, что те сведения устарели, а эльфийские и нуменорские летописцы просто не знали отца, однако мои худшие опасения сбывались на глазах. Кровь закипала. Воздух заполнила ярость — чужая, безмолвная, тяжёлая, как свинец. — Что это? — спросил отец. Молчание. Шорох платья. Треск костра. — Я спрашиваю, что это? — повторил он ужасающе ровным голосом. Твердость редко изменяла амиль. — Кольцо руки Кулумаитэ, сына Калиона, подаренное им мне на совершеннолетие, — проговорила она. — Я надела его вопреки твоему запрету, потому что дорожу им как памятью. — Ты намеренно пытаешься разозлить меня? Гнев тёмного майа возрос настолько, что в ушах зазвенело. От стоящего в черепной коробке гула я схватился за пульсирующие виски. — Аммэ… — против воли сорвалось у меня с языка, или, может быть, только мысленно. — Выйдя замуж, я не перестала быть дочерью князя и княгини Андуниэ, — Миналхиль продолжала сопротивляться. — Ничто и никто не заставит меня отречься от кровной семьи. — Я не прощаю невыполнение своих приказов, — прошипел атар. — Приказывать мне вправе только правители Анадунэ, Владыка Ветров и Эру Илуватар. Казалось, ещё немного — и воздух вскипит, и сверху обрушится раскалённая бурлящая толща. — Ты моя жена и будешь подчиняться мне! Аммэ вскрикнула: — Не тронь меня! В этот миг точно неведомая сила отодрала меня от стены, бросила об дверь, а затем в гостиную. Я стрелой пересёк её, втиснулся между родителями, загородил собой аммэ и закричал: — Не смей причинять боль моей матери! В отчаянии я ударил отца. Миналхиль ахнула — Майрон отпустил её руку и отшагнул назад. Из-за этого я, всё силящийся оттолкнуть его, едва не упал, однако удержался на ногах и встал на них ещё крепче. Грудь разрывалась от боли и гнева, сердце выпрыгивало из груди от ужаса, но я не двигался с места и молча ждал приговора. За спиной Гортхаура разгорался огонь Сердца дома. Взгляд, которым в ту минуту смерил меня отец, мне не забыть никогда. Вот и теперь подле твоей постели я вновь воскрешаю его в памяти, и снова не могу разглядеть в нем ни злобы, ни презрения, ни даже насмешки, которые ожидал встретить. Раньше я полагал, что не замечаю их оттого, что мой разум помутился от потрясения. Но я ошибался. В ночь, когда я осмелился на неслыханное и воспротивился самому Тёмному майа, он увидел во мне своё отражение. В его глазах читалась гордость. Гордость за меня. — Атто сказал, что на совершеннолетие подарит мне полый стальной лук, — хвасталась тринадцатилетняя Хибильнэн. — Тебе? — не поверил я. — Мне. — Ты же стрелять не умеешь. Хибильнэн возмутилась: — Что значит — не умею? Азрабэль тебе не рассказывал, что мы вместе занимаемся? — Зачем девочке учиться стрелять? — Принцесса должна уметь постоять за себя, не надеясь на мальчиков, — Хибильнэн гордо задрала голову. — Азрабэль, слыхал? — я шутливо пихнул тебя в плечо. — У тебя появилась защитница! После нашей первой встречи Хибильнэн долго оставалась для меня всё той же малолетней замарашкой: да и разве могла какая-то девчонка, будь она хоть трижды принцесса, стоять выше меня — полубога, сына легендарного Владыки Мордора? Ты, однако, моё отношение к ней не разделял. Ни с кем из детей своего пола ты не проводил столько времени, сколько с Хибильнэн. Это давало мальчикам повод за глаза (дразнить полумайа в лицо у них не хватало дерзости) подтрунивать над тобой. Ты отличался от них: став свидетелем драки, не присоединялся ни к одной из сторон, но лез разнимать соперников; во время подвижной игры мог внезапно встать как вкопанный и заслушаться шелестом ветра в листве; всюду таскал с собой книгу, карандаш и бумагу, обычную или нотную. Пока остальные махали деревянными мечами и кидались чертополохом, ты не менее увлечённо барабанил гаммы на клавесине. Девочки благодаря этому и близости к принцессе в тебе души не чаяли. Зато мальчики тут же наградили тебя рифмующейся с эльфийским именем кличкой — Ниттэндиль, «Друг девчонок». — А что? Разве девочки — плохие друзья? — ты недоуменно хлопал глазами и гадал, почему все вокруг хватались за животы от хохота. Узнав о прозвище, отец побелел. Он завёл с тобой серьезный разговор, после которого велел мне принять участие в делах семьи и воспитывать в тебе мужские качества. Амиль не одобрила его решение. Она уверяла, что ты обычный ребёнок со своими достоинствами и слабостями, а те, кто смеялся над тобой, — несмышлёныши. — Он целиком отдаёт себя нотам и инструментам, а оружие для него — второстепенное увлечение, — с осуждением отметил атар. — Если бы ты воспитала его правильно, всё было бы наоборот. Амиль вступилась за тебя: — Я не позволю тебе направить Азрабэля на ложный путь. Ибо у него есть дар, и, если он последует призванию и продолжит трудиться, однажды весь Нуменор будет рукоплескать ему. Едва ли мы догадывались, что слова княжны Андуниэ окажутся пророческими. В шестнадцать лет ты заявил, что не желаешь посвящать жизнь ничему, кроме музыки — согласно твоему мнению, высшему из искусств и ремёсел. Аммэ назвала намерение похвальным, однако отец не стал даже острить. «Музыкальные способности не помеха, но, как мой второй преемник, ты обязан научиться хоть чему-то действительно полезному», — сказал он. «Например, чему? — в ответ вопросил ты. — Искусным воином мне не быть, мореплавателем тоже. В делах государственных…» Ещё немного, и атар испепелил бы тебя взглядом. Я закатил глаза. Как я и предчувствовал, начался очередной разговор о надеждах, которые на нас возлагал отец, уверенный, что его воля для нас должна быть важнее самого Илуватара, и которые мы — «бездельник» и «тряпка» — не оправдываем. Но пуще всего раздражало то, что атар попрекал меня не чем иным, как моим «великим» именем. Видимо, он забыл, в каких отношениях был его любимый «Учитель» со своим отцом. Когда Зигур закончил отчитывать нас, мы вышли в сад: через вторую дверь, ведущую в дом, помещение покинул он. Все чувства, которые я прятал долгие месяцы, в одночасье вырвались наружу. Я возмущался, злился, негодовал, мерил аллею шагами и использовал всю приходившую на ум ругань, чтобы излить отравленную и уязвлённую душу. — …И во всех наших «выходках» этот… обвиняет аммэ. Он всю кровь из неё выпил! Ты слушал мои гневные тирады, расположившись на скамье под цветущей кроной вардарианна. — Наши родители скрытны, — рассуждал ты. — Между ними есть то, чего никогда не постигнем даже мы. Но я уверен, в глубине души они любят друг друга. — Азрабэль, ты в своём уме? — я всплеснул руками и опустился на скамью рядом с тобой. — Аммэ добра, как западная айну, а отец… Сам знаешь. Несмотря на то, что король и все вельможи твердят обратное, с каждым годом я убеждаюсь, что старые книги не лгут. Он чудовище, негодяй… — Мы не выбирали отца, — продолжал ты, — и, согласись, судьба благословила нас. Я фыркнул. — Атар не воплощённая добродетель, однако кем бы мы были, если бы не он? — Свободной и счастливой семьёй. Ты поднял на меня взгляд, полный недетской задумчивости: — Не торопись с суждениями. В эту минуту ты как никогда сильно напоминал мне аммэ; впечатление усиливалось оттого, что ты унаследовал её чистые серые глаза. — Если бы аммэ вышла замуж за Верного, мы — если бы вообще существовали — в лучшем случае оказались бы в положении андунийцев, а в худшем — пытались бы свести концы с концами в Роменне. Тем не менее, мы живём в королевском дворце и почитаемся чуть ли не принцами. Нам открыт весь мир, а не единственный порт. И, что важнее всего, у нас есть выбор. Слушая тебя, я поражался, как можно столь искренне любить и защищать существо, презирающее тебя и в грош не ставящее всё, чем ты дорожишь. Я покачал головой. — Наш отец и выбор — несовместимые понятия. У нас есть только одно: либо отец, либо выбор. Необходимость отчитываться за каждый шаг. Запрет видеться с родичами по матери. Желание вырастить из нас своих слепых последователей. Супружеские измены, которые он даже не пытался скрывать. Ложь, унижение, насмешки. Ещё в детстве я неохотно посещал балы, где этикет обязывал следить за каждым движением и носить неудобные костюмы. Теперь я их возненавидел. Стены дворца сдавливали мне грудь. Светским раутам я предпочитал залихватский кутёж в городских тавернах, в которых не называл своё имя и использовал чары, чтобы оставаться неузнанным. Но отец только усмехался. Куда бы мы ни шли, он чувствовал каждый наш шаг. Даже назгулу под силу избавиться от гнёта — достаточно уничтожить кольцо. Но мы не имели и этого спасения, ибо нашу связь с Сауроном разрушить могла только смерть. Всё, что мне оставалось в особенно тяжелые дни, — обманчивое забвение в объятиях вина и падших женщин. — Я сегодня отправляюсь в город веселиться. Тебе уже двадцать. Если хочешь, возьму тебя с собой. Нас никто не узнает. Ты отказался. — В последнее время ты выглядишь подавленным, — заметил я. — Поверь мне, ничто так не избавляет от хандры, как хорошая пьянка… и женщины. Твои глаза округлились. — Не хочу я… — Да не смущайся, в самом деле, будто эльфийка какая-то. Я такую деваху знаю… — я облизнулся. — Она из кого хочешь мужчину за ночь сделает. Если мало, подыщем ей помощницу. — Даже слушать о таком не желаю! — запротестовал ты. — Ты просто не пробовал. Идём, мне скучно одному, — я потащил тебя к выходу, но ты высвободил руку. — Торонья, пойми, я… — ты потупил взор. — Я давно хотел рассказать тебе кое-что. Ты единственный, кому я могу довериться. Я удивился, что это за секрет, который ты не решился бы открыть даже принцессе, и заключил, что он как-то связан с ней или девушками вообще. Чутьё меня почти не подвело. Вот только это «почти» перешло все границы даже моего пропащего воображения. — Мне потребовалось много лет, чтобы осмыслить и понять это, но теперь я знаю точно: мужская стать влечёт меня сильнее женских прелестей. Сказать, что у меня отвисла челюсть, — не сказать ничего. — Т-т-торон… — выпалил я, онемев, и тут же махнул рукой. — Брось. Ты не извращенец. Кто угодно, только не ты. — Но… — ты попытался возразить. — Даже не думай. Ты обычный мужик, просто ещё не дозрел. «Мужская стать», — пробормотал я. — Тьфу! Я захватил кошелёк и спешно зашагал к выходу, однако уже в дверях обернулся и смерил тебя грозным взглядом, неосознанно подражая Саурону. По цвету мои глаза были лишь немногим темнее его и, вероятно, сделаться похожим на него мне удалось. — Ещё раз услышу от тебя эти бредни — прибью, — процедил я. — Если хоть одна душа узнает об этом, разговором ты не отделаешься. Одна душа всё же узнала. Ей оказался атар. Когда всё вскрылось, Саурон долго смеялся, и сквозь его хохот то и дело проскальзывали неизменные «болван» и «тряпка». Я слушал его, стиснув зубы. Конечно, ему весело — он и сам не прочь затащить в постель смазливого юношу. И таких, как он, — полдворца, включая самого короля. Отец уловил мои мысли. — Алькар, какое тебе дело, с кем делят ложе те, кто делит его не с тобой? — усмехнулся он. Я сжал челюсть ещё сильнее. — Азрабэль виноват в том, что его привлекают мужчины, не больше, чем ты — в том, что не можешь спокойно пропустить мимо себя ни одной юбки, — продолжал Зигур, расхаживая по комнате. — А если я захочу провести ночь с дохлым козлом, — не выдержал я, — я тоже буду «не виноват»? — Когда до тебя наконец дойдёт: мне по…ть, кто с кем спит. — Тогда хоть раз в жизни подумай об аммэ. Атар метнул в мою сторону колкий взгляд. — Что тебе нужно? Ты хочешь, чтобы я «исцелил» Азрабэля? Я бы сказал, что он здоров, как бык, не будь он безнадёжным слабаком. А леди Миналхиль сама решит, что ей думать, и полагаю, окажется разумнее тебя. В детстве ты прибегал ко мне во время страшных гроз; прятал лицо у меня на груди, когда осознание своей смертности приводило тебя в дрожь. Но я грубо оттолкнул тебя, когда ты решился доверить мне свою самую сокровенную тайну. Какую страшную цену запросила судьба за мою беспечность! Я винил отца в том, что он постоянно смеялся над тобой, но сам оказался не лучше: даже у Хибильнэн ты нашёл больше понимания, чем у того, кому верил сильнее, чем самому себе. Неудивительно, что шесть лет спустя одной последней капли — очередной ссоры с Майроном — оказалось достаточно, чтобы переполнить чашу твоего терпения. Послышался шорох. Ты зашевелился, свесил руку с кровати и застонал. Твои веки на миг приоткрылись. Я бросился к постели. — Кто здесь? — хрипло воскликнул ты. — Это я, Алькар, — от радости мне хотелось кричать. — Торонья, хвала великим Стихиям, ты очнулся! — Братец, — ты слабо улыбнулся и повернул голову в мою сторону, однако направил взгляд в стену, будто не замечая меня. — Здесь есть вода? Странно, я умер, а меня всё ещё мучает жажда. — О чём ты? — я нахмурился, подавая тебе стакан. — Мы оба живы. Атар спас тебя, и ты скоро выздоровеешь. — Но, если мы живы, почему здесь так темно? — вместе с удивлением в твоём голосе звучала тревожная отстранённость. — Я даже тебя разглядеть не могу, хотя ты совсем близко. Не мог бы ты зажечь свечу? — Азрабэль, — я прилагал все силы, чтобы не выдать, что моя душа упала в пятки, — в этой комнате десятки свечей. Аммэ отодвинула полог, опустилась на колени у изголовья кровати и взяла твою ладонь в свои. Ты стал ещё бледнее, чем прежде, и твои губы дрожали. — Принеси атэлас, — велела Миналхиль. — Чаша с отваром возле очага. Я выполнил просьбу. Спальню наполнил знакомый сладковато-свежий, немного морозный запах. Что чувствовал ты, я мог только догадываться: мы никогда не обсуждали друг с другом аромат королевского листа. Пока ты пил целебное снадобье, впервые за всё пребывание в комнате заговорил отец. — Как я и боялся. Потеря зрения — одно из последствий употребления этого яда. Но, возможно, она обратима. Я использую все свои знания, чтобы твои глаза вновь начали видеть. Ты видимо напрягся, вслушиваясь в его речь, а после снова обмяк и, устремив слепой взор в потолок, промолвил: — Поможет ли возрождённое зрение отыскать своё место в Арде? Я, стоявший на противоположной от тебя и родителей стороне кровати, лёг поперёк неё, чтобы приблизиться к тебе. Рвение загладить вину и высказать все возможные слова поддержки клокотало в груди. — Торонья, ты наделён неповторимым даром. Тебе всего двадцать шесть, а твоя музыка уже завораживает… Она словно хор Айнур! — воскликнул я. — И с таким-то талантом ты думаешь, что в жизни нет для тебя места? Да ты только скажи, я кого хочешь растолкаю, дыру в скале прогрызу, чтобы найти его! — Знай, Эарендиль, — аммэ поднялась и села на край постели, не отпуская твоей руки, — мы всегда будем рядом, что бы ни случилось, кого бы ты ни любил, от каких бы ран ни страдал. — Мы станем твоими глазами, — добавил я. Атар приблизился к аммэ со спины и обнял её за плечо. Миналхиль, не оборачиваясь, сжала его ладонь. — Бегство из мира не поможет тебе отыскать своё место в нём, — бесстрастно изрёк Майрон. — Поэтому я не позволил тебе уйти. — Он посмотрел сперва на амиль, а затем — на меня. — Сражаясь с собственным роком, люди могут выигрывать все битвы, но обречены проиграть войну. Однако я одержу победу и никогда не уступлю вас смерти.