«Anduniё» — значит Закат

Не было у сердца принца Кулумаитэ услады большей, чем его дочь, принцесса Хибильнен. Будучи сиротой, он стремился дать ей любовь, которой некогда был лишён сам, и воспитывал из неё сильную духом и рассудительную девушку в надежде, что она станет лучшей правительницей, чем он. Однажды я подслушал, как он жаловался аммэ: — Она выглядит цветочком, но внутри у неё — орда балрогов. Бавуманет утверждает, что так девочки и должны вести себя в юности, но тебя я такой не помню! Рослый, от природы сильный и проворный, я был уверен, что стану верховным главнокомандующим сухопутных войск Нуменора, первым после короля. Я не видел соперницы в девчонке, пусть и королевских кровей. Между тем нежная, как весенний цвет, Хибильнен училась драться и стрелять из лука — принц Кулумаитэ считал, что наследница престола обязана уметь себя защитить. Ещё подростком она нередко облачалась в воинские доспехи и принимала парады на дворцовой площади. Ловко заколов золотисто-каштановые локоны, принцесса разъезжала на коне рядом с отцом или дедом перед строями солдатов и офицеров. Я посмеивался над ней: чем бы дитя не тешилось. Так продолжалось до тех пор, пока она впервые не отдала мне приказ во время учений. — Чего? — не понял я. — Где хочу, там легион и строю. Хибильнен подняла на меня взгляд серо-зелёных глаз. — Вы строите его там, где говорит ваш нардубар, нарункариб Агларан. В следующий раз вы получите выговор за грубость к вышестоящему рангу. Ещё бы её не повысили быстрее, думал я. Она принцесса и к тому же любимица Ар-Фаразона. С каждым годом король всё отчётливее видел в ней черты Ариэндис, своей покойной возлюбленной. Всё во внучке напоминало ему о ней — взгляд, улыбка, смех. Он настолько привязался к ней, что ей сходили с рук слова, за которые другие могли поплатиться должностью. Однако, несмотря на моё превосходство в поединке, все учителя и военачальники считали Хибильнен более прозорливым тактиком. Пиком моего унижения стало поражение в состязании в конной стрельбе из лука — излюбленной нуменорской забаве. Мы с Хибильнен остались последними из участников, и в конце концов приз забрала она. На глазах у всего двора и гостей из колоний вместо красавицы Нилумит, моей фаворитки в то время, цветочный венок победителя получил Азрабэль. Весь вечер они с принцессой торжествовали, а я злился. Хибильнен, всё ещё в мужском верховом костюме, сидела, облокотившись на спинку дивана и положив ноги на низкий столик. Рядом с ней сидел Азрабэль, гордо носивший завоёванный в его честь венок. — На дуэли я бы тебя одним пальцем прикончил, — бросил я ей. — Ты понятия не имеешь, на что я способен, принцесска. — Ему просто обидно, что Нилумит теперь над ним хихикает, — шепнул Азрабэль, поправив венок. Хибильнен звонко расхохоталась. Я подошёл к брату и посмотрел на него в упор. — Говорит тот, на кого ни одна девушка в жизни не взглянула, как на мужчину. В твоём возрасте у меня их уже было в три раза больше, чем у тебя будет когда-либо. И вообще, что ты вырядился, как баба? Я сорвал с его головы венок и бросил в костёр. Хибильнен вскочила в негодовании. — В отличие от тебя, Эарьо не считает мерилом успеха количество порванных в клочья сердец, — выпалила она. Это произошло за два года до того, как Азрабэль попытался наложить на себя руки. Конечно, я и тогда не мог не замечать её красоту. Однако я относился к ней, как к младшей сестре, — слово «троюродная» для меня ничего не значило, — и не мог отделаться от образа маленькой неряхи, что на празднике в честь помазания наследника облила шоколадом белую мантию деда. Теперь, думая о нашем юношеском соперничестве, я видел не странноватую замарашку, но красавицу со стальной волей и сердцем воина. Я вспоминал её глаза, серо-зелёные, с завораживающим рисунком линий, оливковую кожу, светлее, чем у матери, но темнее, чем у отца. Образы всех девушек, что я знал, блекли в сравнении с ней. Я хотел носить её на руках, касаться её локонов. Если бы я не отмахивался от неё, мы бы стали непобедимыми боевыми товарищами. О чём ещё я мог бы мечтать? — Недаром в её имени есть Ручей, — заметил Азрабэль. — Мягким, журчащим голоском она способна протачивать путь сквозь самые неприступные скалы. Даже такие, как твоё сердце. После попытки покончить с собой Эарьо остался слеп и прикован к постели; яды отца действовали наверняка, и он выжил лишь благодаря крови майар. Я проводил много времени у изголовья его кровати. Иногда мы разговаривали, вспоминая детство, иногда обменивались мыслями — не размыкая губ, как умеют лишь эльфы и Изначальные, — а иногда я молча держал его за руку, стараясь передать часть своих сил. — Что? — я нахмурился. Он широко улыбнулся. — Я потерял зрение, но другие чувства у меня обострились. Когда Эктелиэн в комнате, и даже если о ней просто заходит речь, твой голос едва уловимо меняется. Ты дышишь иначе. Твоё сердце бьётся чаще. — Что ж, теперь мне будет проще объясниться. А она рядом со мной дышит так же? Азрабэль хрипло засмеялся и сел в постели. — Что смешного я сказал? — При всей моей любви к тебе, братец, мне кажется, слепой в этой комнате не я, — он сжал одну ладонь в кулак и шутливо провёл по ней другой. — Не будь ты мой брат, я бы тебе врезал. — В смысле? — недоумевал я. — Хибильнен бредила тобой всё детство. Сколько я помню нашу дружбу… С того дня, как она впервые увидела тебя на том празднике. Она дружила со мной, но не умолкая болтала о тебе. Я даже немного ревновал, по-детски, до того, как понял, что я… Думаешь, почему она стала воительницей? — Потому что дочь бастарда и умбарки с восточной кровью не может позволить себе быть слабой, если она претендует на трон. — Да, это так. «Эктелиэн» — сладкозвучное имя, но оно происходит от имени великого воина. Ей хватает своего пламени, но ты вдохновлял её, как никто другой. Она хотела дорасти до тебя, доказать, что у неё душа воина, стать твоей боевой подругой. Но ты в упор её не замечал. Время от времени Хибильнен просила меня пофехтовать с ней, научить её новым приёмам. Я соглашался. Её загорелые щёки неизменно полыхали, но я думал, что это от усталости и напряжения. Я замечал, что временами она терялась, двигалась неловко, будто боясь причинить мне вред, хотя не смогла бы даже при желании, но списывал это на её неуклюжесть. Позже Хибильнен стала различать в моих ответах на просьбы потренироваться нотки раздражения и оставила меня в покое. Её доверие и восхищение льстили мне, но я лишь пожал плечами и стал искать этого у других. Моё сердце бешено колотилось, пока я слушал Азрабэля. Чувствуя, как пульсируют мои виски, я припал к стене. — Эарьо, ты шутишь? — Конечно нет. Я развернулся и в воодушевлении схватил его за плечи. — Так значит, я могу просить её руки? — Ты что, с Менельтармы рухнул? — Азрабэль поправил сорочку, сползшую с острого плеча. — Во-первых, она принцесса. Сперва ты должен просить позволения у его высочества и его величества, и только потом вставать на колено перед ней. А у них могут быть другие планы на неё, как и у нашего отца — на тебя. Во-вторых, с чего ты взял, что Эктелиэн согласится? — Ты же говорил, что она любит меня. Губы Азрабэля вытянулись в тонкую линию. — Любила. Сердце — единственная часть девичьего тела, в которой я хоть что-то понимаю, и я точно знаю, что она не согласится. По крайней мере, сейчас. — Почему? — При всей твоей лучезарности*, она видела, что ты далёк от совершенства. Доведя меня до такого, — я, конечно, тебя не виню, но мнение Эктелиэн не во всём совпадает с моим, — ты помог ей разочароваться в себе. — Так объясни ей, что ты… что я… — Ни одной девушке не хотелось бы быть с человеком, доведшим брата до самоубийства, даже если это правда лишь отчасти. Особенно если он сын майа, мечтающего уничтожить её семью. Алькар, прошу, оставь её в покое. Она принцесса, ты не можешь забросать её обещаниями, а потом забыть их. Я дважды пытался завести беседу с Хибильнен, встретив её в коридорах, но или она, или я в то время куда-то спешили, и у меня ничего не вышло. Отчаявшись поймать её во дворце, я заставил себя пойти на бал. Там она удостоила меня лишь пресными учтивостями и одним, самым коротким, парным танцем, чтобы не давать повода для сплетен. — Если я в чём-то и виноват, то я каюсь и сожалею, — тихо сказал я ей, уже слегка нетрезвый, во время этого танца. — Я знаю, — отозвалась она ледяным тоном. — Тогда почему ты меня избегаешь? — А что я должна делать? Вешаться тебе на шею, как все те несчастные провинциалки? Неужели мысль о том, что ты не самый великий, настолько для тебя невыносима, сын Зигура-Лжеца? — Нет. Я лишь хочу быть с тобой. Я люблю тебя, Эктелиэн. — Хорошая шутка, — улыбнулась она губами, но не глазами, — и новая. Ты и в подмётки не годишься Азрабэлю. В отличие от тебя, он не взял от вашего отца ничего. — Желаю удачи с ним, — парировал я. Зачастую я радовался, что мне не приходилось соперничать с братом в борьбе за внимание девушек. В глазах Хибильнен заиграли озорные искорки. — А ведь я могла бы сделать ему предложение. Да, мы бы стали супругами лишь на бумаге, но Азрабэль отделался бы от подозрений, а я — от таких, как ты. Только не хотелось бы слушать благословения от вашего отца. Ты бы прочитал их нам вместо него? Остаток бала я не находил себе места и тридцать раз пожалел, что просто не пошёл и не напился. В довесок ко всему тем вечером семье Эктелиэн пришли дурные вести. Скорость, с которой гонец доставил послание, и то, как он избегал взгляда леди Бавуманет, вручая ей его, не сулили ничего хорошего. Едва раскрыв конверт, принцесса вскрикнула. Она закрыла лицо руками и опустилась на пол в рыданиях. Принц Кулумаитэ поспешил заключить её в объятия. Хибильнен подняла упавшее письмо. Прочитав несколько строк, она ахнула, и затем огласила новость. Скончался отец леди Бавуманет, пожилой наместник Умбара. Немногие соболезновали ей искренне, однако беспокойство объяло всех. Наместник не имел ни сыновей, ни внуков, что могли бы унаследовать его титул. Это грозило беспорядками в колонии, славящейся разношёрстным и вспыльчивым населением, и, как следствие, убытками. Ар-Фаразон тут же издал указ о созыве Совета Скипетра, чтобы выбрать нового, благоприятного для короны наместника. Я лежал, уперев взгляд в потолок, на той же постели, что и Азрабэль, но в бальном наряде и не укрывшись одеялом. В одной руке я держал за горлышко бутылку самого крепкого красного вина, что мне удалось найти. — Она сравнила меня с отцом. Неужели я и правда так похож на него? — я раскинул руками. — Конечно нет, — заверил меня брат. — Из похожего у вас только глаза, но и те у тебя заметно темнее. Скорее всего, они и вовсе не отцовские — у бабушки Альмариан точно такие же. Просто ты причинил Эктелиэн много боли, и ей легче думать о тебе так. Я пытался поговорить с ней, но бестолку. Видимо, я и в сердцах ничего не понимаю. — Рассуди сам. Даже если речь пойдёт о династическом браке, какой жених может быть выгоднее для неё, чем один из нас? Азрабэль повернул голову в мою сторону. — Мир велик, Алькар. Думаю, если бы юной амиль сказали, что она выйдет замуж за тёмного майа, она бы только посмеялась: это показалось бы ей немыслимым. — Он попросил у меня вина и отпил из бутылки. — Мир велик, — задумчиво повторил он, — и о большой его части нуменорцы не знают ничего. Я подскочил, уловив намёк брата. — Уж не думаешь ли ты, что её могут сосватать за кого-то из?.. Азрабэль не шелохнулся. — Я ничего не думаю. Я просто говорю, что мир велик. Душатар — Волшебник, Кранк-Гхашнум — Отец Речи, Зиимарум-Атиш — Хранитель Мира*, — лишь малая часть титулов, которыми величали государя Тар-Майрона жители его владений. Но главным и священнейшим из его имён было Аануку — Вечное Солнце. Его империя называлась Аануку-лата — Земля-под-Вечным-Солнцем, а её люди — Народом Солнца, или ааншраи. Область, что на западных картах обозначалась как Мордор, а на восточных, как Латахонт — Земля-под-Оком, — была лишь пустынной окраиной обширных и процветающих земель, населённых множеством народов, объединённых Отцом. В тех местах его почитали как бога. Люди Солнца имели на это все основания: он даровал им единый язык и защиту, прекратил усобицы и бессмертным промыслом построил общество так, что ни один человек от западных пустынь до северных лесов и до восточных морей не жил в нищете. За процветание Народ Солнца заплатил свободой. Воля Бога-Императора считалась непреложным законом, его нарушители — врагами мира и спокойствия. В глазах ааншраи они не заслуживали пощады. Отец использовал Мордор как завесу: он не хотел, чтобы слава о благополучии его владений дошла до Запада. Лугбурз, Тёмная Башня, служила для него местом уединения и главным западным форпостом, в то время как в столице Аануку-лата, в сердце запретного города, располагался его роскошный дворец. Вастаки и истерлинги, поклонявшиеся ему, но торговавшие с колониями Нуменора, не пересекали границ Аануку-лата. Они населяли «серые» области, в которых ощущалось лишь эхо власти отца. Орки обитали там же и на окраинах империи, мирно сосуществуя с местными людьми. Нелегко управлять двумя державами одновременно, особенно когда одна находится на другом конце света, а в другой тебе сопротивляются Верные. Едва Азрабэль пошёл на поправку и вновь начал ходить, отец решил послать меня на несколько лет в Земли-под-Вечным-Солнцем, или, точнее, Земли-Временно-Им-Покинутые. — Ты должен проследить, чтобы ржавчина не разъела всё, что я строил веками, — велел он. — Я даю тебе волю миловать и казнить, назначать и снимать людей, но не вмешиваться в сами законы и традиции. Если ты нарушишь равновесие, то, клянусь, я забуду, что ты мой сын, и тогда пощады не жди. Это твоя возможность проявить себя. В будущем мне может понадобиться твоя помощь в любой части света, и я хочу, чтобы мой народ узнал тебя, а ты его. В строгой границе больше нет нужды, и, как наполовину нуменорец, ты должен будешь помогать ааншраи постепенно узнавать Запад. Народ Солнца веками не имел связи с внешним миром. Видимо, в предвкушении владычества над смертным миром отец решил сблизить своих подданных. — Я благодарен за ваше доверие, атар, однако позвольте мне задать один вопрос. Уголок губ отца приподнялся. — Неужели ты решил поинтересоваться об Азрабэле? — Именно. Почему я должен ехать один? Он такой же «полубог», как я, и заслуживает той же чести. — Как ты изменился, когда понял, что его терпение не безгранично, — отец покачал головой. — Нет. Это испытание ты должен пройти в одиночку. — Считаешь его тряпкой? — я приготовился к спору. — Напротив. Я отправляю тебя учиться мудрости и смирению, а у Азрабэля они уже есть. К тому же отсылать вас обоих было бы бессердечно по отношению к Миналхиль. Ухмылка отца вызвала у меня отвращение до скрежета зубов. Иной мог бы поразиться его сострадательности, но за годы жизни с ним я слишком хорошо усвоил, что если он говорит или поступает человечно, на это есть бесчеловечная причина. В этот раз она была очевиднее некуда. В его империи мало что изменилось за всю Вторую Эпоху; за несколько десятков лет его отсутствия она бы не развалилась. Значит, либо он действительно испытывал меня, либо я чем-то мешал ему в Нуменоре. Что до Азрабэля, возможно, отцу казалось, что вдвоём мы слишком сильны. — Я правильно помню, что самовольное пересечение границ Аануку-лата карается высшей мерой для всех, кроме тебя и назгулов? — Да, и что? Я наклонил голову. — Я похож на кольцепризрака? — Ты думал, что я пошлю тебя без разрешения на въезд? — Меня больше волнует разрешение на выезд. — Его ты тоже получишь. Я слишком ценю свой народ, чтобы запирать тебя с ним навсегда. С Острова за тобой последует только Лиран, — продолжал он. — Она будет твоей проводницей. Прислушивайся к ней, она выросла в Аануку-лата и хорошо понимает местных. Иначе с твоей терпимостью к людям, привыкшим думать не так, как ты, столкновений не оберёшься. Когда я был ребёнком, отец выделял мне два часа каждую неделю (вдвое меньше, когда пришло время заниматься с Азрабэлем), чтобы обучать меня известным ему колдовским искусствам. Эти часы были кошмаром моего детства. Всё время, что я проводил с ним наедине, отец заставлял меня изъясняться на тёмном наречии. Этот ни на что не похожий язык давался мне с трудом. Всё усложняло то, что, кроме отца, им владела только одна душа на всём острове — Лиран, девушка, сбежавшая из Аануку-лата ещё до моего рождения. На Острове её знали как Ломиурэ. Она нарушила волю своего господина и закон о пересечении границ, через которые пробралась живой разве что чудом, однако он пощадил её, решив, что она может принести ему пользу в Нуменоре. И он не прогадал. Лиран, не отягощённая обязанностями правителя двух королевств, учила меня истории, обычаям и языку Аануку-лата. Если бы не она, отец бы рано или поздно зажарил меня живьём за мои успехи. Однажды он и так это чуть не сделал. В тот день он упражнялся со мной в огненных боях. День выдался жарким, и мы оба были босы и обнажены по пояс. Пока я, весь измазанный сажей, переводил дыхание после поединка, отец упрекнул меня: — Твоё тёмное наречие отвратительно для сына бога-императора. На синдарине ты небось свободно болтаешь. Не делай такое лицо, Алькар, даже если бы я не знал, я бы удивился, если бы Миналхиль не обучила тебя эльфийским языкам. Ничего, ты должен понимать речь наших врагов. Я надулся. Ещё бы я не знал квэнья и синдарин лучше — аммэ всегда была рада провести со мной время, а не только час в неделю по расписанию. — Моё квэнья плохее, чем синдарин, — признался я, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Отец пропустил мои слова мимо ушей. — Пресвятая тьма, у степных орков и тех произношение лучше. Скажи «ааншраи». — Аансраи, — не задумываясь повторил я и тут же получил затрещину. — Если звука «ш» нет в адунаике, это не значит, что его не существует нигде. Между прочим, тёмное наречие — диалект валарина, языка Творения. — Мне казался, мир сотворяли с прекрасных языки вроде квэнья. На что отец усмехнулся: — Кто тебе сказал, что мир прекрасен? Внешне я сохранял невозмутимость, но не мог думать о дне отъезда без содрогания. Неизвестность манила меня и пугала. В Земле-под-Вечным-Солнцем всё отличалось от Нуменорэ и её колоний: манеры, культура, обычаи, праздники, еда — даже система счисления и календарь. К тому же до встречи с иноземцами мне предстоял долгий путь через пустоши, где моё общество состояло бы из вражьих тварей и Лиран. Последняя, конечно, не портила аппетит одним видом и в целом была интересной собеседницей, но, в отличие от неё, орки и тролли не спали с моим отцом. Сильнее того, что ждало меня на Востоке, меня беспокоило то, что я оставлял на Западе. До сих пор только я мог защищать аммэ, Азрабэля и Хибильнен от отца. Последнюю он не рассматривал как угрозу, но, если бы ему вдруг вздумалось распорядиться её судьбой в своих целях, даже Ар-Фаразон и принц Кулумаитэ не смогли бы возразить ему. Королевская семья была беззащитна перед Сауроном, как устрица без раковины. Всю надежду я возлагал на Азрабэля. Отец недооценивал его. Он имел мягкое, доброе сердце, но несокрушимые принципы, и, хотя мускулы его были слабее моих, его нежные руки могли наводить куда более могущественные чары. Лишь бы только ему хватило духу их использовать. В случае опасности Азрабэль, конечно, не дрогнул бы. Однако после яда здоровье его тела и души пошатнулось, и он по-прежнему оставался слеп. Я беспокоился о будущем, но скрывал это, чтобы пощадить аммэ. Мысль о том, что её сын проведёт несколько лет на другом конце Арды среди людей с совершенно чуждыми дунэдайн ценностями, не давала ей спать. Она старалась даже не думать о том, что я едва ли смогу послать ей письмо из этой глуши. Совет Скипетра не всегда собирался за закрытыми дверями; иногда за его работой позволялось наблюдать узкому кругу зрителей. Так решили поступить и во время заседания, посвящённого выбору нового наместника Умбара. Я, Азрабэль и другие знатные мужи смотрели на его величество и членов Совета из боковых нефов, отделённых от центрального колоннами чёрного мрамора. Женщины собирались отдельно на верхних галереях. Шагнув вперёд и вывернув шею, я смог бы разглядеть над нами Тар-Мириэль, амиль и принцесс Бавуманет и Хибильнен. Во главе стола восседал на троне Ар-Фаразон в парадной мантии и с церемониальным бриллиантом в синей ленте на челе. Словно зеркальные отражения друг друга, по левую и правую руку от него сидели главный советник и наследник Скипетра. Я не видел лица Кулумаитэ, но его осанка и мертвенная бледность рук выдавали убитого горем человека. Он говорил, что никогда и нигде не чувствовал себя таким счастливым, как в годы жизни в семье покойного наместника вместе с Бавуманет и маленькой Хибильнен. Умбарцы принимали его за то, кем был он, а не его родители. Мне казалось, что Кулумаитэ не колеблясь сложил бы все регалии только за то, чтобы прожить остаток жизни в сытом и мирном городке вместе с женой и дочерью, целиком посвящая себя ювелирному делу. Аммэ говорила, что так и есть. Он принял на себя венец наследника только ради того, чтобы защищать Верных. «Но чего стоит эта власть, если с её помощью я не могу защитить своих родных?» — сокрушался он. Из всех советников он один облачился в траур. Наш отец, напротив, излучал невозмутимость. Как обычно, он выбрал в меру роскошные одежды — так, чтобы впечатлить придворных, но не затмить короля. Каждую его руку украшало по несколько перстней с самоцветами. Принц Кулумаитэ выглядел призраком в сравнении с ним. Остальные места занимали князья пяти областей Нуменора и представитель интересов Андустар — Балкухор из залива Алмаида, жалкая, но неизбежная замена князя Амандила. Первым после того, как король открыл заседание и огласил его повестку, высказался наследник Скипетра. — У наместника Абразимира есть зять, муж сестры леди Бавуманет. Я близко знал Нилу и готов поручиться в его преданности короне. Покойный наместник видел своего наследника именно в нём. — Я изучил его личность, — холодно ответил Зигур. — Бар Абразимир был выдающимся мужем высоких кровей, однако его зять не может похвастаться знатной родословной, как можно догадаться по его незамысловатому имени. — Лорд Абразимир верил, что благородное сердце важнее благородных предков, — возразил наследник. Не стоило это произносить незаконнорождённому. — Красивые слова, ваше высочество. Мы все знали о его взглядах и считали снисходительность к оборванцам и дворнягам слабостью. Быть может, пришла пора прекратить разведённый им беспредел. Эти слова принадлежали мелкой душонке Балкухору, которой не давала покоя тень великого предшественника. Мне нравился западный акцент в адунаике — с ним разговаривали Миналхиль и её родичи, — и тем противнее мне было слушать его в сочетании с гнусавым голосом мерзкого советника. Король поддержал сына. — Благодаря, как вы выразились, снисходительности умбарского наместника к оборванцам, нам не приходится волноваться о том, что династия Индильзара закончится на мне. Надо признать, что Умбар процветал при лорде Абразимире. Это большая потеря для наших колоний… Мешало ли нам его обращение с низшими людьми и простолюдинами? — Ваше величество, в последние годы в Умбаре царил сущий бардак, — настаивал лорд Балкухор. Зигур мягко подтвердил: — Поговаривали, дети лорда Абразимира танцевали на пляжах с чернью самым развязным образом. — Это ложь, ваше высочество, — Кулумаитэ старался сохранять невозмутимость. — Бар Абразимир и его родичи участвовали в народных празднествах, но лишь потому, что не считали зазорным приближаться к своим горожанам. За это их и любили. — Черномазую принцессу-то точно полгорода успело полюбить до принца, — услышал я за собой шёпот и развернулся. Пламенные, завораживающие танцы леди Бавуманет славились на весь Умбар, но ни один завистливый язык не поворачивался назвать их непристойными. Впервые увидев её в Нуменоре, я по-детски очаровался «принцессой-истерлингом» и с тех пор относился к ней трепетно и не терпел оскорбительных намёков на её восточную кровь и пылкий нрав. «Чтоб у тебя язык отсох вместе с причиндалами, скотина», — сказал я ему мысленно. Услышав голос у себя в голове, мужчина сглотнул и выпучил глаза от испуга. — Я доверяю Фаразте в выборе людей, — тем временем проговорил Ар-Фаразон. — Я тоже доверяю его высочеству, — хмыкнул Манотарик, князь Орростар, самый молодой из советников, и повернулся к Мальтиру, — однако в последнее время я всё чаще замечаю подле вас призрак андунийского предшественника его светлости главного советника. Призрак в женских одеждах, — он покосился на Зигура. Мальтир не обратил внимания на эти слова. Это говорил юнец, даже не заставший князя Амандила в Совете. Ар-Фаразон засмеялся. — Вы когда-нибудь слышали притчу про государя, приказавшего всем придворным, что слушают своих женщин, встать слева от трона, чтобы потом казнить их? Лишь один царедворец остался справа. Государь спросил его, почему, и знаете, что он ответил? — Что так ему посоветовала жена, — закончил отец. — Однако, боюсь, что бар Манотарик перепутал женщин двух высочеств. Его мимолётный взгляд заставил юного князя Орростар вжаться в стул. Влияние княжны Миналхиль на наследника беспокоило всех, однако никто больше не осмеливался упоминать о ней при Зигуре. За спиной придворные прозвали аммэ Амандилом в юбке — из-за внешнего сходства, строгих нравов и мудрости, которую не могли не замечать в князе Андуниэ и его дочери. Некогда Миналхиль помогала Кулумаитэ освоиться при дворе. Речь, что он произнёс перед народом в день, когда его объявили наследником престола, написала она; до тех пор он никогда не говорил одновременно с большим количеством людей, чем вмещает средняя комната. Толпа встретила выступление принца бурными овациями, не подозревая, что в действительности они предназначались его кузине. Ещё задолго до пленения Саурона князь Амандил беспокоился, что Элендилу по душе судьба воина и морехода, однако обычай повелел бы ему стать советником. Сын князя нашёл, как ему казалось, очевидный выход из положения. — Закон гласит «советник из рода князей Андуниэ», — сказал он отцу. — Нигде не упомянуто, что им должен быть старший сын. Если Тар-Алдарион изменил обычай, чтобы его дочь унаследовала престол, почему то же самое нельзя сделать с советниками? Князь Амандил несказанно удивился рассуждениям сына. — Сегодня советники, а завтра флотоводцы, — нахмурился он в ответ, но с тех пор стал присматриваться к дочери. Он обнаружил, что Элендил прав — будь Тэлумэндис мужчиной, лучшей замены ему было бы не сыскать, — однако решил не будоражить её воображение ложными надеждами и никогда не упоминал при ней об идее Элендила. Полагаю, Кулумаитэ нередко вспоминал дальновидные слова кузена. — Возвращаясь к умбарскому вопросу, — молвил отец. — По моему мнению, кандидата его высочества наследника непременно стоит рассмотреть. Со своей стороны я могу порекомендовать двух проверенных людей. Первый, известный под именем Фуинур, купец, располагающий немалыми средствами; чистокровный адунаи, он всю жизнь торговал в колониях и как никто другой знаком с духом местных людей. Второй называет себя Херумор*. Как истинный островитянин, он всегда преданно служил государству, даже когда долг заставлял его изображать обратное. Он совершил то, что десятилетиями не удавалось никому. На мой взгляд, за такой подвиг его следует щедро вознаградить. — Что же он сделал? — поинтересовался Ар-Фаразон. — Херумор захватил пирата, известного своей ненавистью к короне, правую руку Нимрузира Андунийского. — Неужели Разана? — воскликнул князь Миттальмар и Роменны. — Именно его, бар Нардугимиль. — Кто это такой? — спросил Ар-Фаразон. — Человек из вассалов князя Андуниэ, ваша милость, — объяснил Мальтир. Он произнёс «Андуниэ» с западным говором, выдававшим привыкших изъясняться на синдарине. Обычно он говорил на чистейшем адунаике, однако в минуты усталости и сильного волнения в его речи проскальзывал предательский акцент. — Кузен супруги Нимрузира. В кругах изменников его знали под именем Тэльконтар. Некоторые зрители ахнули, услышав имя на запретном языке. — А, помню его. Кажется, мальчишкой он появлялся здесь на балах. Почему-то я помню его в паре с княжной Миналхиль. Между ними что-то было? — Ар-Фаразон спросил Мальтира. — Насколько мне известно, ничего, ваша милость. Мы с Азрабэлем переглянулись. «Ты что-нибудь слышал об этом?» «Нет». Отец имел любовниц (и любовников), это знали все; но того, что аммэ изменяла ему, я не допускал и в мыслях. Она была слишком нравственна и умна для этого. — Этот «мальчишка» житья не давал всему порту, — возмутился лорд Нардугимиль. —Поганцы за Чертой кормились его контрабандой. Из-за него мы лишились влияния на Облачных островах — он сговорился с дикарями и тайно снабдил их оружием, чтобы поднять мятеж и изгнать наших людей. И знаете, что он сделал под конец? — он оглядел всех советников. — Нагло, даже не пытаясь ничего скрыть, Разан протащил в команду свою внебрачную дочь. Вокруг послышался возмущённый шёпот. — Нанести такое оскорбление нашему флоту и самому искусству мореплавания, — продолжал советник. — Только за это его корабль следовало бы сжечь. Какое счастье, что его прикончили. Дайте сделавшему это герою Умбар и руку принцессы в придачу! Последние слова заставили меня сжать кулаки. — Вы превышаете полномочия, бар Нардугимиль. Кому отдать руку моей дочери, с благословления моего венценосного отца буду решать я, — угрюмо произнёс наследник. — Так значит, этот разбойник у нас в плену? — поинтересовался Ар-Фаразон у главного советника. — Мы можем?.. Зигур покачал головой. — У него мы не выведаем ни слова, ваше величество. Когда его бесчинства вызвали у его команды праведный гнев, она взбунтовалась. К сожалению, он не принял поражение и упорствовал в своих ошибках до конца. Позже придворные дамы утверждали, что, услышав о Тэльконтаре, аммэ побелела. Миналхиль не могла обнажить свои чувства в толпе, однако, пока остальные радостно перешёптывались, она застыла в оцепенении, плотно сжимая ладонь леди Бавуманет. Когда Ар-Фаразон упомянул о её дружбе с Тэльконтаром, все взоры обратились на неё. Все видели, как, когда отец сообщил, что он мёртв, она плотно закрыла ладонями рот, чтобы заглушить стон — она, женщина, славившаяся нечеловеческим самообладанием. В ту минуту, однако, для неё уже не существовало ничего, кроме тех страшных слов. Ни изумлённого шушуканья, ни продолжившегося как ни в чём не бывало обсуждения умбарского вопроса, ни брошенного на неё пронзительного и неумолимого, словно копьё, взгляда Зигура. — Теперь рассказывай мне всё, — железным тоном произнёс отец, едва мы возвратились с заседания. — Не притворяйся. Весь двор заметил, как ты содрогнулась при упоминании этого разбойника. Тебе придётся объясниться. — Атар, — я попытался остановить его. Жестом он велел мне молчать. — Мне не в чем оправдываться, — бесстрастно ответила аммэ. — Тэльконтар был другом моего детства. Мне дорога память о нём, однако я не разговаривала с ним со дня нашей свадьбы. — Ты любила его? — Нет. Я даже не надеялась увидеть его… — Ты лжёшь. Надежда жила в тебе всё это время. Ты надеялась, что всё пройдёт, что свершится чудо и однажды вы воссоединитесь, — отец сжал подбородок аммэ и прошипел: — Я сожалею, что он умер быстро и не у тебя на глазах. И грубо отпустил её. — Мой господин, ты знаешь, что все эти годы я оставалась верна тебе. Однако я не могу молчать, когда одного из благороднейших людей, что я знала, очерняют, а его убийцу одаривают целыми колониями. — В последний раз ты видела его тридцать лет назад. От кого ты всё это время слышала о нём? От ещё большего преступника Элендила? Хиль, благородные мужи не заводят ублюдочных дочерей и не бросают их матерей. Ты удивилась, услышав об этом? — отец усмехнулся. — Хорош дружок — даже не рассказал ничего о своих похождениях. Небось забыл тебя сразу после нашей свадьбы. — Тем лучше для него. Но я не забыла и не позволю, чтобы его имя втаптывали в грязь. Я знаю точно, что Тэльконтар был предан Эленне до последнего вздоха. Отец уловил намёк. — Это старая песня, Хиль. Друзья эльфов не предатели, они любят и поддерживают его величество, а Врагом зовут лишь его главного советника. Однако они стоят на пути, избранном Ар-Фаразоном и его предшественниками, чтобы привести ваш народ к процветанию. Их ненавидели ещё за сотни лет до меня. Не понимаю только, почему ты защищаешь их? Лишь потому, что среди них твои родичи? Ты не можешь не сознавать, что они неправы; значит, дело в твоих чувствах? — Именно чувства заставляют несчастных бросаться в омут вслед за тобой, Майрон. — Таких, как Лиран, — отец кивнул. — Я знал её ещё до того, как она заболела мной; человек её склада не стал бы позорить родителей и рисковать жизнью, если бы не одержимость. Но ты не она. Ты бы не предала семью ради страсти... Подле меня тебя удерживает не страсть, но и не холодный расчёт. Будь ты расчётливой, наши сыновья, приняв твою сторону, не продолжали бы чтить меня. Ты воспитала их похожими на себя, и, как и ты, они стали мне слишком дороги. Отец приблизился к аммэ и взял её за запястья. — Теперь я не могу позволить вам умереть. А это значит, что я не могу позволить вам примкнуть к Верным. В отличие от нашего, отец Хибильнэн считал собственнические чувства противоположными любви. В тот вечер в их семье тоже не было покоя. Во время заседания Совета наследник пытался отстоять родных и почти привлёк Ар-Фаразона на свою сторону, однако поддержка короля не помогла ему превозмочь красноречие Зигура и упорство раболепствующих перед ним советников. Он умел нравиться людям, но не подчинять себе их умы. Хибильнен устроилась в кресле с пиалой умбарского чая в руках и встревоженно наблюдала за родителями. — Мой возлюбленный, ты слышал, что они говорили! Бардак — при моём отце! — сквозь слёзы негодовала Бавуманет. — Умбар был городом свободы, а они хотят превратить его в такую же затхлую клетку, как ваш Остров. Я не могу сидеть здесь сложа руки и терпеть унижение моей семьи. Я должна возвратиться в Умбар. Я так скучала по родине… — она всхлипнула. — Не знаю, как я выдержала последние двадцать три года. Но, если этот проходимец Херумор останется у власти, мы потеряем Умбар, который любили. На всякий случай принц Кулумаитэ загородил собой фарфоровую чашу эпохи Тар-Суриона. — Мы не оставим это так, израй*. Ставленник Врага там долго не протянет. — Я не знаю, кто такой Херумор, хотя по рассказам он та ещё змея. Но Фуинур… ты же помнишь его, — продолжала принцесса. — Это страшный человек, он не знает господина, кроме золота. Атто постоянно приходилось бороться с его прихвостнями и выручать задолжавших ему. Он обирает бедняков и тратится на золотые стулья и подношения тёмному духу, которому поклоняется. Я слышала, что он хочет построить в Умбаре храм! Я не смогу спать, зная, что моя родина рушится. Хибильнен осторожно поставила пиалу на пол, встала и взяла мать за руку. — Наша родина не разрушится, мамиль. Мы не допустим этого. Я уверена, умбарцы помнят и любят тебя, и они прислушаются к твоему голосу. Бавуманет вздрогнула. — Ты считаешь, что я должна вернуться? — Мы, — Хибильнен улыбнулась. — Надеюсь, слово будущей наследницы Скипетра что-то значит для народа. — Вами движут благие намерения, но вы не можете противиться указу его величества, — заметил Мальтир. — Но мы можем поддержать родичей и доказать, что Нилу достоин быть следующим наместником Умбара, а предатель должен сидеть за решёткой. Воодушевленная словами дочери, Бавуманет обвила руками шею возлюбленного. — Там ещё остались мои бедная матушка и сёстры. Фаразта, свет души моей, мы нужны им! Что бы этот негодяй с ними ни сделал, мы нужны им. Я не успокоюсь, пока не увижу, что они в порядке. Мальтир вздохнул. — Так уж и быть. Мне нелегко отпускать вас, но запретить вам встать на защиту справедливости я не могу. — Спасибо, спасибо! — Бавуманет припала к его груди. Он поцеловал её в лоб. — Я сделаю всё, чтобы помочь вам. Хибильнен обняла родителей и чуть погодя подняла взгляд на отца: — Татанья, я могу попросить тебя кое о чём? — Конечно, милая. Её глаза таинственно засверкали. — Мы можем отправиться в Эндорэ на одном корабле с Алькаром? Перед отъездом я неустанно переписывал ноты произведений Азрабэля и тексты его стихов. Если отец желает сблизить две культуры, почему бы не начать с искусства? Имея дело с дунэдайн, привыкшими к синдарину и адунаику, я пришёл к выводу, что родной язык — это тот, на котором человек учился понимать поэзию. Тонкость хороших стихотворений не поддаётся описанию. В них душа языка, которую не выучить по тетрадям. Возможно, поэтому я с таким трудом понимал поэтов из Народа Солнца. Как бы я ни восхищался остротой их ума и меткостью выбранных ими выражений, что-то в их строках неизменно казалось мне неправильным, и даже в переводах Азрабэля они трогали меня сильнее, чем на тёмном наречии. Всё стало бы проще, если бы он отправился со мной, но выбирать не приходилось. Я хотел увезти с собой по памятной вещице от каждого дорогого мне человека. Брат поделился со мной музыкой и стихами. От аммэ у меня набралось полсундука одежды, перстень и метательные ножи, принадлежавшие её деду князю Нумендилу, чьё искусство в обращении с ними вошло в историю*. От отца я не взял ничего. Напоминаний о нём, я решил, мне хватит по горло. Оставалась лишь Хибильнен. В детстве она дарила мне неуклюжие рисунки, морские звёзды, ракушки, но я давно растерял их. Однако нам ещё предстояло вместе пересечь Белегаэр, и я не спешил донимать её просьбами. Аммэ и Азрабэль провожали нас до Роменны. Чутьё полумайа и слух музыканта постепенно заменяли ему глаза; теперь он не мог разве что различать цвета и тонкие детали на больших расстояниях. По дороге я вспоминал, как мы путешествовали в детстве. Поездка к родичам аммэ считалась большим событием, особенно если отец отпускал её вместе с нами. В дороге мы веселились не меньше, чем в самой Андуниэ. Мы болтали до рассвета, скакали через просторные пастбища Эмериэ, где пили парное овечье молоко; ясные ночи проводили у костров и пели эльфийские гимны, заезжали в попадавшиеся на пути деревни… Однажды мы с Азрабэлем провели весь путь из Арменелоса до Ондосто в размышлениях о том, какие высшие силы нам призывать в минуты досады и гнева. Мы выбирали между Стихиями и Арун-Мульхэром. Люди короля в те дни знать не хотели ни Валар, ни Моргота; Верные чтили силы Запада, но не гнушались пожелать врагам valarauco haccanna*. Но наша семья отличалась от остальных. Помянуть Валар — значило огорчить мать; Арун-Мульхэра и его свиту — получить подзатыльник и рацею от отца. Да уж, нелегко приходилось детям Верной и тёмного майа. Элендил принял нас в своём доме в Роменне. Он почти не изменился с тех пор, как я впервые его увидел; возможно, шутки о том, что княгиня Альмариан изменяла мужу с неким нолдо, были не так уж далеки от правды. Сам Амандил, один из немногих нуменорцев, видевших квэнди вживую, утверждал, что до внешности полноценного эльфа его первенцу не хватает только острых ушей. Супруга Элендила, княжна Тэльпериэн, встретила нас в траурных одеждах. Тэльконтар, преданный и убитый Херумором, приходился ей двоюродным братом. — Господин, — окликнула меня Лиран на тёмном наречии, когда я уже заходил на порог. — Мне здесь не рады. Вид чужестранки с раскосыми глазами, говорящей на противном слуху Верных языке, смутил андунийцев. О том, чтобы впустить столь ярую приспешницу отца к ним в дом, речи быть не могло; да и ей самой не улыбалось провести вечер и ночь взаперти. А, если бы я рассказал Элендилу о её отношениях с моим отцом, он бы потянулся к мечу, и мне бы не хватило человеколюбия, чтобы его оставновить. Я извинился перед Лиран на адунаике и предложил отправиться на поиски хорошего места вне Черты, но она отказалась от помощи. Что ж, ей приходилось выживать и в худших условиях. Новости из Андуниэ, где остались старшие князь и княгиня, печалили не меньше остальных новостей. Леди Альмариан была незначительно младше мужа, однако в её жилах не текла кровь Эльдар, и старость грозила настичь её раньше. Седина ещё едва коснулась князя Андуниэ, однако уже почти забрала краску из волос его княгини. Угасание возлюбленной супруги ложилось на сердце Амандила тяжким грузом. Всё усугубляли слухи о том, что Саурон намеревался отобрать у них Андуниэ. Свежий, пропитанный запахом моря и сосен воздух Закатной гавани придавал Альмариан силы; в тесноте и смраде Роменны она задохнулась бы. Когда я ребёнком впервые бросил взгляд с холма Оромет на изящный белый полумесяц города Андуниэ и скалу, где возвышался княжеский дом, увидел переливающееся в лучах солнца, медленно дышащее море и кружащие над ним стаи птиц, моё сердце дрогнуло. Я понял, что готов сражаться за это до последней капли крови. И в час, когда мои усилия были нужнее всего, отец отсылал меня за тридцать гор и пустынь. Раньше этот день назывался Эрукьермэ — «Молитва Эру». Он ознаменовывал приход весны, и с него обновлялся отсчёт дат; после падения Тени Люди короля отмечали его как Начало Года. В доме князей Андуниэ помнили истинное значение торжества. Для нас накрыли праздничный стол — кроме хозяев дома, за ним присутствовали Анарион с наречённой и Исилдур. Элендил рассказывал нам о том, как справляли Эрукьермэ раньше, об обычаях, что люди чтили до Раскола, и о том, какой должна была быть Эленна по замыслу Эру и Валар. Теперь для Друзей эльфов этот благостный день стал неотделим от горечи. После мы подняли бокал за Тэльконтара и его дочь. Тэльпэриэн не хотела верить в то, что они погибли, и называла их пропавшими без вести, однако Исильдур с сожалением замечал, что на кораблях тела долго не хранят. Предатель не осмелился бы врать Зигуру, добавлял Элендил. Мы попросили его поведать о том, как в этой истории оказалась замешана девочка*. Бэльзор росла вместе с матерью, рыбачкой из деревни в дельте Сириль. Про отца она слышала лишь то, что его зовут Разан и он моряк знатного происхождения, а тот и вовсе не подозревал о её существовании. В восемнадцать лет девочка решила отыскать его, чтобы на поприще морехода заработать честным трудом и облегчить жизнь матери. Вооружившись рыболовным гарпуном, дешёвым луком и храбростью, она в одиночку отправилась в Роменну; где ещё искать прославленного капитана, как не в величайшем порту смертного мира? Она рыскала по тавернам, проверяла все места сбора Уинендилей, передавала обрывочные и неточные описания, полученные от матери, и постоянно терпела насмешки. В конце концов поиски привели Бэльзор в Ржавый Якорь, трактир, стоящий прямо на Черте. Там она наткнулась на Нимрузира. — Я всегда мечтал о дочери, — Элендил улыбнулся аммэ. — Или хотя бы о племяннице. Но Илуватар решил подарить и мне, и тебе, сыновей, а дочь он взамен послал нашему гулящему кузену. И этот неблагодарный, да будет путь его феа за пределами мира покоен, сперва даже не хотел признавать её своей. — Его можно понять, — вставил я. — Он же не имел однозначных доказательств того, что это в самом деле его дочь. Она могла быть шпионкой. — Ты говоришь его словами. Но ты бы видел их — они похожи, как две капли воды. Сильвинг, — андунийцы перевели имя Бэльзор, — не была Верной и до нашей встречи, должно быть, слышала обо мне как о Нимрузире — пожирателе младенцев. Однако она не дрогнула, услышав, что ей придётся стать одной из нас в глазах закона, если она желает воссоединиться с отцом. Она не устрашилась гонений, не устрашилась того, что не знает нашего языка — настолько ей хотелось стать Уинендилем, — и это меня покорило. Отчасти я принял её, потому что чувствовал себя виноватым, что в своё время позволил отцу разменяться Тэлумэ в борьбе против Саурона. Я хотел доказать ему, что девушки годны не только для браков по расчёту. Сильвинг прожила у нас почти месяц, прежде чем Тэльконтар вернулся, и за это время мы убедились в чистосердечности её намерений. Хибильнен слушала Элендила, приоткрыв рот. Рассказ об отважной девочке-мореходке захватил её. — Как он повёл себя при встрече с дочерью? — поинтересовалась аммэ. — Сперва он отнекивался и бросался всеми теми же обвинениями, что и Алькар, но со временем уступил. Вопреки запрету, он согласился обучить Сильвинг как Уинендиля. — Он поступил благородно, — в задумчивости промолвила Хибильнен. Аммэ поддержала её: — Это похоже на Тэльконтара, которого я знала. — В дерзости он с тех пор не изменился, — княжна Тэльпериэн горько засмеялась, — но по духу стал другим человеком. Он служил дому Андуниэ верой и правдой, но не жалел своей жизни, потому что думал, что ему нечего терять. Миналхиль раскрыла глаза в удивлении и печали. — Когда я видела его в последний раз, он выглядел таким воодушевлённым. Потому я и держалась поближе к нему перед свадьбой — он вселял в меня веру в лучшее. Элендил предался воспоминаниям. — Когда-то я учил его… Ты же помнишь Тэльконтара — он был невысок и всегда оказывался в числе хилых мальчишек. Но благодаря ловкости, упорству и силе духа он стал лучшим из людей, служивших под моим началом, а впоследствии и лучшим моим капитаном. — Он ни за что не признался бы в этом, но мы полагаем, что его сломила потеря тебя, — изрекла Тэльпэриэн. Элендил согласился: — Он относился к тебе трепетно с самого детства. Никогда не забуду, как на нашей свадьбе вы стояли по разные стороны дорожки и смущённо посматривали друг на друга, пока мы слушали благословения родителей… А потом Тэльконтар пользовался любым предлогом, чтобы посетить Андуниэ. Судя по тому, как он переменился, когда ты вышла замуж, его чувство было глубже, чем казалось ему самому. Так же, как и моё чувство к Хибильнен до недавних пор. Я покосился на неё. Она отвлеклась ненадолго, но теперь вернулась в беседу: — Если он так любил леди Миналхиль, то почему ни разу не встретился с ней с тех пор? — Полагаю, он понимал, что его любовь безнадёжна и не хотел напрасно бередить раны, — предположила Тэльпэриэн. — И отравлять наши сердца ложной надеждой, — тихо прибавила аммэ, перемешивая кофе. Элендил мягко накрыл ладонь сестры своей. — Если я бы я мог хоть чем-то утешить твою скорбь, Тэлумэ, — почти прошептал он. — Единственное, что даёт нам утешение, — это то, что благодаря дочери в свои последние недели Тэльконтар вновь обрёл причину жить. — Как я жалею, что не услышала о ней раньше! — вздохнула Хибильнен. — Я бы непременно встретилась с ней. Это такая редкость — девушка, не боящаяся следовать пути, что веками принадлежал мужчинам. Тем более, если речь о Уинендилях, которые, как мне известно, считают, что женщина на корабле хуже пробоины. Если Илуватар благословит меня взойти на престол, я буду стараться изменить это. Элендил подавил смешок. — Это будет непросто, ваше высочество. Такие реформы хороши для золотых веков, когда народ един и безоговорочно чтит правителя. После Тэлумэ, Сильвинг и вас сам я нисколько не сомневаюсь в способностях женщин, — он приложил руку к сердцу в знак искренности. — Но моё мнение разделяют единицы. Мне ли говорить вам, насколько сильна власть Уинендилей и что нет более верного способа настроить их против себя, чем допустить женщин во флот? Как говорят у нас, владычица Уинен не терпит соперниц. — А что насчёт владыки Оссэ? Его соперники не смущают? — парировала Хибильнен. — Не я устанавливал обычаи, ваше высочество. — К сожалению, вы правы, и это печалит меня. Но ведь о судьбе Сильвинг ничего не известно. Возможно, она ещё жива. — Мы надеемся на это всем сердцем. Если это так, то, будьте уверены, она даст о себе знать. После ужина дядя попросил меня и аммэ остаться. — То, что я покажу тебе, — знак высочайшего доверия, — начал он, убедившись, что поблизости никого нет. — Даже если каждое слово Тэлумэ о тебе правдиво, эта тайна слишком важна, чтобы доверять её кому-либо, кроме наследных князей Андуниэ и их детей. Я делаю это только из сострадания к твоей матери. Он взял факел провёл нас в свой кабинет. В нём на одной из стен висела огромная карта мира, выложенная из яшмы, родонита и других ценных пород. Я помнил её ещё с детства. — Альквалондэ, Роменна, Митлонд, — сказал Элендил аммэ. Она по очереди приложила ладони к названным им городам, в то время как он подошёл к комоду у стены, открыл верхний ящик, надавил на рычажок внутри него и потянул на себя. Часть стены, оказавшаяся дверью, поддалась с неожиданной лёгкостью. Перед нами открылся ход на каменную винтовую лестницу. Она привела нас в круглую комнату без окон, в которой не было ничего, кроме нескольких сундуков и четырёх укрытых холщовой тканью сфер, расставленных на низких мраморных колоннах по четырём сторонам света. Элендил вручил факел Миналхиль, подошёл к одной из сфер и бережно убрал ткань. Под ней оказался шар из фиолетового стекла. — Это палантиры — творения рук Феанаро, — пояснила аммэ. — Через них можно видеть любой уголок смертных земель и переговариваться с другими обладателями Камней. Я оглядывал шары, не веря своим глазам. — Если их сотворил Феанаро, то как они попали к вам? Насколько я помню, все потомки Эльдар в Андоре происходят из дома Нолофинвэ. — Гил-галад принёс их в дар нашему отцу, — сказал Элендил. Я восхитился: — Так вот почему люди моего отца так и не перехватили ни одного вашего письма. — Смотри. Князь дотронулся до сферы, и в глубине её замерцал тусклый свет. Я присмотрелся и увидел город — гавань, дома, скалы… Я узнал очертания Андуниэ. По крыше дома, где мы находились, барабанили капли дождя, но там ни единое облако не закрывало звёздное небо, и море дышало спокойно. Элендил предложил мне присоединиться. Едва я приложил пальцы к тёплому стеклу, изображение вспыхнуло перед моим мысленным взором ярко и чётко, будто вживую. Я обнаружил себя в полумраке перед огромным обсидиановым сводом, прямо перед молочно-белым звёздным потоком, разбивавшим его пополам. Рядом раскинул крылья Соронумэ, Орёл Запада, а могучий воин Менельмакар заносил свой небесный меч. Чуть поодаль рассыпались по небу Реммират. Я передвинул руку — изображение изменилось. Мимо меня скользили в лунном свете пастбища Эмериэ, склоны Менельтармы, гробницы Нойринан, золотые купола Арменелоса… — Не приближайся ко дворцу, — услышал я голос Элендила рядом с собой. — Мы не знаем, что способен видеть Враг. И ни в коем случае не заглядывай в дома. Ты можешь застать людей в неловком положении. — Я всегда знал, что у дома Андуниэ тайны не хуже, чем у отца. — Всё потому, что кровь майар в тебе не только от него, — улыбнулась аммэ. Я перенёсся через Белегаэр и там впервые в жизни увидел Умбар, мягко светящийся в розоватых лучах восхода. Дома в нём напоминали нуменорские, но были поприземистее; башен и галерей, привычных в Арменелосе, я почти не нашёл, однако заметил множество куполов и внутренних двориков. Мне сразу же бросилась в глаза колонна Ар-Фаразона; я проникся чувствами леди Бавуманет, жаловавшейся, что она уродует город. Различить дом наместника среди богатых усадеб я не смог. Возле порта раскинулся огромный базар, похожий с высоты на продолговатый треугольник с вершиной в центре и основанием у южных крепостных стен. К северу от вала берег круто обрывался в море, — вдоль него располагались одна за другой виллы богатых умбарцев и островитян, — а к югу простирались мили обширных песчаных пляжей с волнорезами — единственными следами руки человека посреди необъятной пустоши. Я хотел перевести взор дальше на восток, чтобы увидеть легендарные отцовские владения, но Элендил остановил меня. Он накрыл палантир тканью и опустил его в сундук, который запер на замок. — Не развлекайся с палантиром. Используй его только для важных сообщений и подходи время от времени, чтобы послать весточку матери. Я поблагодарил Элендила, опустившись на одно колено в поклоне. — Я не подведу вас, ваша светлость. Но, положим, я возьму палантир, чтобы связаться с аммэ. Как я узнаю, что она здесь и смотрит? — Условимся о времени, — решила аммэ. — Скажем, первого Вирессэ в полночь по Арменелосу, и тогда уже договоримся о следующей дате. Надеюсь, ты взял часы? В те дни карманные часы ещё были редкостью. Отец подарил мне одни на тридцатилетие, но я решил, что они не стоят занимаемого места и слишком бросаются в глаза со своими золотом и самоцветами. Услышав это, аммэ покачала головой: — Зря я решила, что ты научился собирать вещи, — и посмотрела на Элендила. Вздохнув, тот согласился отдать мне свои. Я ещё раз окинул взором младшего князя и княжну Андуниэ. Последнюю не дразнили полуэльда лишь из-за смуглой кожи; в остальном она заслуживала это прозвище не меньше брата. Только на первый взгляд они казались разными. Элендил и аммэ смотрели на меня одинаковыми серыми глазами; глазами, что унаследовал Эарьо, но не я. В эту минуту я впервые подумал, что если мы принцы Народа Солнца, то Тэлумэндис — его королева. На заре аммэ, Азрабэль и андунийцы вышли провожать нас на пристань. За скрипящими мачтами алый солнечный диск восходил из-за сизой глади; на его фоне вырисовывался тёмный силуэт Тол-Уинен и маяка Калминдон. Несмотря на ранний час, в порту уже кипела жизнь. Колокола на башнях протяжно звонили, возвещая о наступлении нового дня, грузчики и моряки галдели со всевозможными акцентами, а в небесах кружили и клокотали тучи чаек. — Ты выросла принцессой, о которой Нуменорэ могла только мечтать. Великие королевы прошлого гордились бы тобой, — сказала Миналхиль Хибильнен, одетой в мужской дорожный костюм, а после шепнула что-то Бавуманет. Та заверила её: — Мы отомстим за него. Затем аммэ повернулась ко мне. Она с трудом сдерживала слёзы, и теперь, когда неизбежность прощания навалилась на меня всей тяжестью, моё сердце тоже ёкнуло. — Не забывай: в полночь первого Вирессэ, — прошептала она, нежно проводя ладонью по моей щеке. — Я не требую долгих бесед, скажи лишь два слова, что у тебя всё в порядке, и можешь ступать по делам. Если что-то помешает тебе связаться со мной в ту ночь, я буду ждать тебя следующей; поступай так же, если что-то задержит меня. Но, прошу, не пропадай надолго. — Думаю, долгие беседы мне как раз и понадобятся. А то я вовсе позабуду квэнья, — я пытался шутить, но получалось у меня с трудом. Азрабэль простился со мной последним. «Эарьо, пообещай мне, что, когда придёт час, ты вступишься за Андуниэ так же яро, как аммэ и Элендил, — мы говорили прикосновением мыслей. — Пообещай, что не уступишь и дюйма наших земель. И оберегай аммэ. Ты единственный, кто способен противостоять отцу, кроме меня». «Я обещаю, toronya, — он потупил невидящий взор. — Я слаб, но буду собственной грудью защищать всё, что нам дорого». Я положил руку ему на плечо. «Не смей говорить, что ты слаб. Мало кто способен выдержать всё, что выдерживал ты, и никто не способен так понимать души и проникать в них, так взывать к совести. У тебя есть дар слова, дар музыки — ты мог бы положить мир к своим ногам одним этим. Всё, что тебе нужно — это смелость. Если не будешь находить её в себе, вспоминай обо мне. Думай о том, что, будь я рядом, я бы ещё и ещё раз повторял те же самые слова о том, как ты мне дорог и сколько в тебе таланта и силы». Мы крепко обнялись. «Я буду скучать», — сказал Азрабэль. «Я тоже», — ответил я и, отпрянув, добавил: «Твой главный дар в том, что ты как никто другой умеешь пробуждать в людях их лучшие стороны. Этот дар неповторим. Мне будет непросто не сбиться с пути без тебя, Эарьо». Он приложил ладонь к моему сердцу. В тумане его глаз читалась уверенность. «Всё, что нужно, чтобы не сбиться с пути, у тебя уже есть».