«Anduniё» — значит Закат

Унаследовавший отцовскую привязанность к тверди, я смотрел на бледнеющее пламя Калминдона с чувством несвойственной мне тревоги. Я впервые покидал родную землю и мог только гадать, через сколько лет увижу её снова. В первые дни плавания качка прибила меня к койке: мне отказали и мысли, и мускулы. Лучшие каюты пришлось уступить женщинам и капитану, и я делил комнату с тремя морскими офицерами, не упускавшими случая «незаметно» похихикать над моим состоянием. «Постель» казалась жёстче, чем в самых дрянных притонах, где мне доводилось ночевать, но я не мог подняться с неё — как и поверить, что мне придётся терпеть это ещё три недели. Если бы я открыл соседям, что впервые ступил на морское судно в тридцать четыре года, они бы забыли, чей я сын, и подняли бы меня на смех. Любой матрос считал себя лучше сухопутного нардубара, и в потасовках с возомнившими о себе мореходами я заработал не один синяк. А в День Уинэндилей родители не выпускали маленьких нас из дворца. Мы только слышали ор на улицах и с утра пораньше забирались на башню Эльроса, чтобы поглазеть, как, не снимая униформы, пьяные моряки плюхаются в Великий фонтан. Отец питал отвращение к морю и, как мне казалось, боялся его. Он не пускал нас даже в каботажные плавания. — Мы нуменорцы, сыны народа мореплавателей, — уговаривал я его, отвечая за себя и Азрабэля. — Мне стыдно признаваться родичам аммэ в том, что я ни разу не ступал на борт. Эарьо подхватывал: — Меня что, зря нарекли «Другом Моря»? — Я не давал тебе это имя и не изменил его только потому что оно польстило Ар-Фаразону, отрезал отец. — В первую очередь вы мои дети, и только потом — нуменорцы. Будет необходимость — получите лучшее судно мира, но рисковать жизнью ради развлечения или чтобы «быть как все» я вам не позволю. Со Стихиями не шутят, тем более c самой вероломной из них. В подтверждение своего мнения о ней он напомнил нам о двойном предательстве Оссэ. Я не ведал, какие счёты атар имел с ним, но допускал, что он опасался возмездия не без причины. Однако история показывала, что морские духи не выбирали жертв. Богатые и бедные, честные и бесчестные, трусливые и отважные — все гибли в штормах одинаково часто. Будь всё иначе, судну, на котором Ар-Фаразон привёз пленного майа в Нуменор, никогда бы не позволили причалить в Роменне. И всё же внушение отца не осталось бесследным. В первый же день плавания я понял, что предпочитаю восхищаться морем с берега. Хибильнен, напротив, быстро приспособилась к жизни на корабле. Несмотря на то, что принц Кулумаитэ тоже не отличался тягой к качке и солонине, в ней пробудилась кровь легендарных предков-мореплавателей. Когда берег Эленны скрылся из виду, она словно сбросила с себя сонную пелену. Даже леди Бавуманет, не скрывавшая, как тяжело ей дышалось в Нуменоре, не вполне понимала, что заставляло её дочь сиять, как маленькое солнце, и только что не танцевать от счастья. На её расспросы Хибильнен отвечала лишь то, что ей приятно вырваться из «тюрьмы», какой в последнее время стал для неё двор, и оказаться вдали от Саурона, от одного присутствия которого ей делалось дурно. Отец на многих производил подавляющее впечатление. Те, кто послабее, прогибались и заискивали перед ним; сильные тоже исполняли его волю, но из страха, и лишь сильнейшие, такие, как лорд Амандил, находили смелость сопротивляться Зигуру открыто. Тяжелее всех приходилось аммэ. А ведь она вышла замуж, будучи на два года младше нынешней Хибильнен. В её возрасте она уже растила годовалого меня, а в моём — вынашивала под сердцем Азрабэля. Когда я напомнил об этом, принцесса поёжилась и немного обиделась. — Я восхищаюсь леди Миналхиль, но не каждому Эру дарует её терпение. Некоторые, в особенности мелочные, бесчестные люди, побаивались и аммэ, но уже из-за её силы духа и теней, отбрасываемых на неё мужем и отцом. Все видели её доброту, но понимали, что дочь бывшего советника и жена нынешнего не может быть слабой женщиной. Несмотря на стеснённые условия, Хибильнен расцветала с каждым днём — не знаю, на самом ли деле или только в моих глазах. Желание держаться бодро перед ней заставило меня превозмочь морскую болезнь. Неделю спустя после отплытия я вернулся к обыденной жизни, хотя по-прежнему чувствовал себя неуютно на шаткой посудине. Мы потеряли много времени — месяца из-за гордости Хибильнен и годы из-за моей глупости. Мысль о скором расставании отрезвила нас, и теперь мы желали лишь одного: наслаждаться каждой минутой, проведённой вместе. — Дни кажутся слишком короткими, когда час разлуки так близок. Встретимся сегодня после захода луны? — однажды предложила принцесса. Я поднял брови от неожиданности. — Милая моя, ты уверена? Я каждую ночь мечтаю об этом, но… Хибильнен влепила мне пощёчину. — За кого ты меня принимаешь? Я хотела подняться на палубу и полюбоваться звёздами. Нигде не увидишь такого великолепного неба, как в сердце моря. Стараясь не наступить на спавших прямо на палубе матросов, мы дошли до полубака и устроились там, глядя вперёд, на северо-восток. Волны подбрасывали и роняли нос корабля; холодный ветер дул нам в лицо и приносил брызги. Я укрыл Эктелиэн своим плащом. Одной рукой я держался за фальшборт, а другой обнимал её. Хоть это ночное свидание и было на редкость невинным, скрытые от чужих глаз, мы могли позволить себе стать немного ближе. Ни одного рукотворного огня не горело до самого горизонта; только в такой дали от людей Авради открывала великолепие своих творений. Я хотел не умолкая болтать с Хибильнен, но холод и необъятность усыпанной звёздами бездны лишили меня слов. Я слышал голос древней крови — голос тех, кто пробудился под безоблачным ночным небосводом и дал имена всему сущему. Я закрыл глаза, и подле меня заплескались иные воды: не Белегаэр, а Куйвиэнэн. В моей груди билось сердце древнего эльда, и я прильнул губами к руке той, кому оно принадлежало. Если квэнди — Звёздный Народ, то люди… Воодушевлённый озарением, я взял Эктелиэн за плечи. — Мы — Народ Солнца, — проговорил я. — Мы все — Народ Солнца. Возможно, ааншраи называют себя так вовсе не из-за отца! Я поведал Хибильнен восточную легенду о том, как задолго до первого восхода, во времена, когда Арун Мульхэр ещё ходил по Арде, искуснейший из бессмертных кузнецов полюбил духа огня. Он преподносил ей великолепные украшения и неземной красоты самоцветы, однако она не отдала ему сердце, ибо желала, чтобы её пламень сиял равно для всех обитателей мира. Вняв её мольбам, Владыки вверили ей солнце, и она вознеслась на небо. Опустошённый потерей, кузнец стал искать её детей — народ, что пробудился, едва она явила свои лучи миру, и в память о возлюбленной посвятил себя заботе о нём. Те, кто внял его речам и не ушёл на Запад против хода светил, основали на Востоке первое королевство Людей Солнца. Подумав, что атани достаточно окрепли и более не нуждаются в опеке, дух-кузнец ушёл и не вернулся. Однако он совершил ошибку. Королевство простояло недолго и оставило лишь руины и сказки. Настали тёмные века дикости и раздробленности, выросло множество стран, союзы сменялись усобицами, и так продолжалось до тех пор, пока не появился Аануку. Он пообещал, что не бросит народ снова, и началась Эпоха Объединения. Одни королевства присоединялись к его владениям добровольно, другие приходилось завоёвывать. Это непростое время породило множество героев; трое величайших из них получили частицу сияния Вечного Солнца и превозмогли смерть. Начало Эпохи Объединения пришлось на последние десятилетия Эрегиона. Именно там, судя по всему, атар и создал кольца, которые отдал помогавшим ему людям. Первое получил Кхамул, непревзойдённый полководец из пустынного края Тагузг. Второе — леди Карнагон по прозвищу Алый Призрак; начав жизнь танцовщицей, она стала царицей Хулдурузга, родины Лиран, удержала власть после смерти мужа и убедила подданных войти в состав Аануку-лата. Никто помнил ни настоящего имени третьего назгула, ни племени, из которого он вышел, однако его знали как величайшего чародея из числа всех когда-либо живших людей. По словам отца, он мог бы одолеть меня или Азрабэля в поединке. Его чтили столь высоко, что называли Укураном — Вечной Луной. — Отец доверяет ему, как никому другому, и назначил его наместником Аануку-лата в своё отсутствие. Укуран мудр и красноречив. Недаром он десятилетиями отговаривал императора от войны с Нуменором… Теперь именно ему пришлось разгребать её последствия. — Какие были последствия? — Непростые. Ааншраи — странный народ, они не такие, как мы. Мы чтим королей, наделяем их привилегиями, но всё же видим в них людей со страстями и слабостями. Когда они покидают Эленну, мы беспокоимся, но Остров живёт как ни в чём ни бывало. На Востоке всё иначе. Отец для ааншраи — бог, сердце и опора мироздания. Долгие века они верили, что, если Вечное Солнце покинет пределы Аануку-лата, пусть даже для мирной цели, империя падёт. Можешь представить, что они почувствовали, когда их владыка преклонил колено перед смертным. По словам Лиран, люди стенали на улицах и посыпали голову пеплом. Хибильнен ужаснулась: — Так искалечить умы своих подданных! Достойно преемника Мелеко. Страшно подумать, что всё это ждёт и нас, если мы его не остановим. — Истребление стало бы для дунэдайн лучшей участью, — согласился я. Палуба скрипнула под чьей-то неспешной поступью. Я оглянулся и различил в слабом отсвете фонаря профиль Лиран. Она часто прогуливалась по палубе в одиночестве. Моряки и служанки принцесс чурались её: мало того, что раскосая чужеземка, так ещё и шпионка Зигура, колдунья проклятая (на самом деле, «колдуньей» она была в той же степени, что и аммэ). Однажды отец отчитал меня за то, что я пренебрежительно отозвался о чертах лица его помощницы. Он сказал, что соотечественники сочли бы её прелестной, а нуменорок — пучеглазыми и носатыми кобылами, и по памяти нарисовал для меня портреты прекраснейших женщин Аануку-лата в одеждах своих народов. Так он научил меня видеть красоту не только в тех, кто соответствовал древним эльфийским канонам. Широта вкусов помогла мне выиграть обожание многих девушек, но не сделала Лиран миловиднее в моих глазах. В своё время она многому меня научила, но я не понимал её и оттого недолюбливал, а, узнав, что она спит с отцом, и вовсе возненавидел. — Саурон поручал ей всю чёрную работу, но она так и не стала для него единственной и особенной, — заметила Хибильнен. — И теперь, когда она утратила девичью свежесть, в награду за годы беспрекословного повиновения он решил избавиться от неё под первым благовидным предлогом. Словно уловив её слова, Лиран обернулась, злобно сверкнула глазами и зашагала в сторону юта. Принцесса утвердилась в своём предположении. — Разбитое сердце. Мне тоже было невыносимо смотреть на счастливых влюблённых, когда ты не обращал на меня внимания… Прошу тебя, будь к ней добрее. Представь, каково ей: у нас пятьдесят лет — юность, в этом возрасте только женятся, а у неё уже морщинки. — Эта старая не при принцессе будет сказано, кто, убила бы мою мать, будь у неё возможность. Скажи спасибо, что я до сих пор не выкинул её за борт. — Ты не знаешь, через какие испытания она прошла. — Этого никто не знает, даже отец. Не представляю, кому она… — я прокашлялся, не посмев оскорбить слух Эктелиэн. — Какие силы могли помочь шестнадцатилетней девчонке бежать из Аануку-лата. — Что делает её границы неприступными? Объясняя, я чертил карту на палубе. — На Западе — Мордор, опасные и пустынные земли, через которые не пройти незамеченным, на севере — неприступные горы, населённые жуткими тварями. На юге тоже горы, а где их нет — лари зачарованных стен высотой в полбашни Эльроса без единых ворот. — Не поверю, что за тысячи лет никто, кроме Лиран, не пытался сбежать из Аануку-лата, и что среди пытавшихся не встречались люди сильнее и хитрее её. Я пожал плечами. — Отец мог стереть имена преуспевших, чтобы не давать людям надежду. — Но, если представила всё верно, здесь должен быть океан, — Хибильнен обрисовала его на востке вымышленной карты. — Что мешало Лиран взять лодку и… — Ааншраи питают суеверный ужас к большой воде. Они даже бранятся так: «пошёл в море», «чтоб ты захлебнулся в солёной бездне», «морской дух тебя побери». Морскую живность не едят, Оссэ и Уинэн считают демонами, да и корабли такие строить не умеют, — я хлопнул рукой по планширу. — Восточное побережье Эндорэ немногим менее зловеще, чем Мордор. Там нет ничего, кроме руин рыбацких городов; всех, кто когда-то в них жил, истребили или угнали в рабство в глубь материка. И воды там неспокойные: из кораблей дунэдайн, что приближались к ним, на Остров возвратился лишь один. Им командовал мой предок, князь Линдамо ан-Андуниэ — он всё подробно описал. Почитай его записки на досуге. — Значит, твой отец окружил свою страну колдовской завесой, подобной той, которой Мелиан защищала Дориат. Но Берен пересёк пояс Мелиан, ибо рок сильнее чар, — задумчиво изрекла Хибильнен, устремив взор к звёздам. — Может, Единый уготовил особую роль и для Лиран. Бавуманет нетерпеливо облокотилась на фальшборт, пока мы заходили в гавань. Всё её тело выглядело напряжённым, как струна. — Аммэ! Зингиль, Изремит, мои милые! — вдруг воскликнула она и замахала рукой. С причала ей ответили пожилая женщина в чёрном, — очевидно, её мать, — и двое молодых девушек — сёстры. Позже принцесса отошла, чтобы не мешать матросам травить швартовы, но, едва они приготовили трап, первая сбежала по нему на родную землю. Но, не успела она сделать двух шагов, гвардейцы с копьями преградили ей путь. — Имя и цель прибытия в Умбар, — сухо бросили ей. Принцесса опешила от такой бесцеремонности. — Бавуманет Абразимиро ан-Умбар. Я здесь, чтобы проведать родичей и почтить память моего покойного отца, — отозвалась она и кивком указала на родственниц. — Мои родные уже… — Где вы намерены жить? — Там же, где жили одиннадцать поколений моих предков. Я вмешался: — Вы подозреваете в чём-то дочь вашего наместника, любящую Умбар больше жизни? — Бывшего наместника, — напомнил мне капитан и попросил у леди Бавуманет документы. Допрашивали всех, кто сошёл на берег. Когда очередь дошла до меня, я хотел вместо бумаг извлечь из кармана языки пламени, но решил, что это ниже моего достоинства. В детстве я любил фокусничать, но отец быстро внушил мне, что прибегать к «нечеловеческому» без необходимости — всё равно что мыть посуду королевской мантией. Бавуманет возмутилась бесцеремонности стражников. Она не захотела возвращаться в дом, занятый «проходимцами», и предложила сперва прогуляться по пляжу, на котором прошла её ранняя молодость. Именно здесь она так любила танцевать с одним ювелиром из Арминалета… Хибильнен попыталась поддержать её: — На самом деле, это благоприятный признак. Если Долгухор устраивает такие строгие проверки — значит, у него есть причины опасаться за власть. — Необязательно, — возразил я. — Возможно, он только подражает отцу. Судя по прозвищу… По-настоящему умбарского наместника звали Ханнор. Он родился среди Верных, говорящих на синдарине, и нарёк себя «Владыкой Тьмы» только после предательства. На корабле Тэльконтара он служил старшим помощником. — Это нуменорцы считают строгой проверкой? — фыркнула Лиран на тёмном наречии. Отец построил свою державу за тысячелетия до моего рождения, но её законы будто намеренно написал для того, чтобы сделать моё пребывание в ней невыносимым. Они позволяли торговать людьми, но запрещали пить спиртное и есть морскую живность. Если бы я переспал со свободной девушкой, нам пришлось бы либо пожениться, либо стать невольниками в разных домах, причём меня сочли бы обесчещенным в той же мере, что и её. А, окажись она замужней, её супругу предоставили бы выбрать для нас изощрённую казнь. Однако на разделявших противоестественные вкусы Азрабэля смотрели без капли осуждения: они могли предаваться любви сколько хотели, до тех пор, пока их отношения не разрушали устоявшиеся семьи. Впрочем, удивляться нечему: законы Аануку-лата помогал писать лорд Вечная Луна, открыто предпочитавший юношей. Да и сам бог-император не мог отказать себе в удовольствии. Стоит ли упоминать, что на него никакие правила не распространялись. Он мог поиметь любого из приглянувшихся подданных. Я не знал, на сколько лет застряну на Востоке, и, чтобы скрасить почётную ссылку, спрятал в глубине сундуков две дюжины бутылок всевозможных крепких настоек. Если их обнаружат, мне отрубят руку. За палантир же я заплачу головой: это не просто контрабанда, а измена двум родинам. Кроме того, найдя один видящий камень, отец отыщет и другие, и тогда горе аммэ и дому Андуниэ. Однако за годы праздной жизни я научился кутаться в скрывающие чары. Когда я наводил их, люди продолжали меня видеть, но не могли привязать ко мне имя: нити, связывающие элементы моего образа в их сознании, обрывались. Только могущественные умы могли разглядеть за мороком истинного меня. Вещи я прятал похожим образом. Досмотрщик, обнаруживший мои запасы, вспомнил бы слово «бутылка», но не смог бы соотнести его с предметом. По дороге Хибильнен справилась у бабушки, леди Нулурахат, где её старшая тётя, Азруари. — Они вместе с Нилу и маленьким Зимрахилем оставили дом, как только в нём появился… — женщина осеклась, не решаясь назвать имя Ханнора. — Расскажите о нём скорее! Он не обижал вас? — Бавуманет встревоженно коснулась её плеча. Вдова сперва покачала головой, но после осмотрелась по сторонам и сдавленно произнесла: — Мы надеялись, он окажется достойным человеком, но ошиблись. Тошно смотреть, как притащенный им сброд пьянствует в наших залах, а моих девочек заставляют подносить закуски. А одного из своих прихвостней он хочет наградить за помощь в корабельном мятеже рукой Изремит! — Хорошо, что не сам хочет на мне жениться, — пробурчала упомянутая, младшая из дочерей покойного наместника. Она приходилась ровесницей моей матери, но ещё не вышла замуж. Дунаданэт издревле отличались гордым нравом и настороженным отношением к мужчинам, и потому никогда не торопились связывать себя узами брака; впрочем, даже злые языки не повернулись бы назвать Изремит старой девой. Бледно-коралловое солнце клонилось к морю, но, не достигая горизонта, исчезало за стеной дымки. Я удивился, заметив, что в полусотне рангар от берега люди ещё стояли по колено в мутной воде. Сердце наполнила тоска по родине. Не зря её нарекли Дарованной Землёй! Здешние долгие отмели не могли сравниться с прозрачной лазурью и глубокой синевой скалистых бухт Андуниэ. Легенды гласили, что до того, как Валар подняли Эленну из-под волн, они служили дворцами морских майар. И в самом деле, под водой они напоминали просторные залы с колышущимися солнечными колонными, а на поверхности их украшали каменные арки, столбы и пещеры. Пройдут годы, прежде чем я смогу снова нырять в них. По песчаной косе я дошёл до волнореза, вскарабкался на него и, найдя равновесие на устойчивом плоском валуне, повернулся к городу. Местные дома оказались выше, чем выглядели через палантир. Их розоватые фасады украшали только скромные гирлянды-горельефы, однако они имели своё очарование. Слева остался огромный порт. Справа тянулись пляжи, пересекаемые устьями двух ручьёв и волнорезами, и в конце концов упиравшиеся в крепостной вал. Хибильнен и Бавуманет продолжали беседовать с родственницами на берегу. Они стояли по щиколотку в воде с оголёнными до колен ногами; здесь это не считалось нескромным. За шумами ветра и прибоя я уловил нарастающий топот копыт. Вскоре раздалось ржание, и прогуливавшиеся по пляжу умбарцы разошлись в стороны. На песок заехали трое — два воина-истерлинга с изогнутыми шпагами и высокий дунадан с длинными русыми волосами, облачённый в восточный кафтан цвета морской волны с широким поясом. Судя по всему, это и был наместник. Всадники остановились перед женщинами. В два прыжка я спустился с волнореза и возвратился к ним. Заметив меня, Ханнор-Херумор положил руку на сердце и легко поклонился. — Ваш визит стал неожиданностью для меня, бар Агларан, хотя я бесконечно польщён оказанной вами честью. Моё имя — Долгухор. Я исполнен почтения к вашему отцу и готов оказать любые услуги его наследнику. Он умел лить в уши мёд, но раболепие перед Зигуром только укрепило мою неприязнь к нему. Его одеяние подчёркивало фигуру сильного человека, но, судя по золотой вышивке на поясе и передним прядям волос, заплетённым в тонкие косы с чёрными лентами, он хотел казаться утончённым. По словам аммэ, хорошо знавшей Ханнора в детстве, ещё до изгнания он был горячей головой и любил показать себя, и поэтому хорошо сошёлся с более сдержанным и чутким Тэльконтаром. Они дружили так близко, что, однажды во время плавания к какому-то далёкому острову набили на груди и плечах симметричные татуировки, как у дикарей. За это князь Амандил чуть не выгнал их из флота. — Благодарю вас, бар Долгухор, — ответил я с учтивой улыбкой и вдруг заметил, что вместо того, чтобы смотреть мне в глаза, наместник косился на обнажённые щиколотки Хибильнен. Его спасло только то, что он был на коне. Херумор пригласил нас выпить лучшего умбарского кофе с восточными сладостями. По привычке он хотел послать за угощением дочерей Абразимира, но Бавуманет остановила его: — Зингиль и Изремит не служанки. Наместник осклабился: — По умбарскому обычаю угощения должны подавать хозяева дома. Они считают себя таковыми, и я не смею возражать. Если же они назовут хозяином меня — исполню любой ваш каприз. — К балрогу обычай. Пусть подаёт обычная челядь, — рассудил их я. Наместник уступил. Перед тем, как привести нас в гостиную, он показал висевший на стене его кабинета меч — тот самый, которым он заколол Тэльконтара. Ханнор хвалился содеянным и описал, как в честном поединке одержал над соперником верх — уже после того, как свершилось восстание и всех, кто остался предан капитану, заставили пройтись по планке. — Я приношу извинения вашей семье, лорд Агларан, за то, что пират умер быстро и не достался вам живым. Упрямился до последнего. Он называл вашего отца лжецом и годами дышал преступной мечтой уничтожить его и забрать себе благородную леди Миналхиль… Мне даже не пришлось поднимать команду на бунт: она сама его возненавидела. Вы слыхали о том, какое оскорбление он нанёс нам? — Взял юнгой дочь, — начала Хибильнен, очевидно, намереваясь выразить никем не разделённое мнение о поступке Тэльконтара, но Херумор оборвал её: — И не просто дочь, а бастарда от какой-то рыбачки. Нет преступления хуже в глазах владычицы Уинэн! — Вы много на себя берёте, рассуждая за неё, — сдержанно заметила принцесса. — Не только вы сами, но и все, кто зовёт себя её «друзьями». — И всё же, ваше высочество, за те века, что мы служили ей, она подарила Анадунэ господство над смертными морями, а скоро уступит и бессмертные. Отродье Разана — не первая девушка, пробовавшая себя на этом поприще, но кончила так же плохо, как остальные. — Что с ней случилось? — спросила принцесса, затаив дыхание. — Подробности не для ушей благородной леди, — невозмутимо проговорил Херумор, — но в конце концов повесили на рее. Хибильнен в ужасе закрыла лицо руками. После ужина я решил проводить принцессу до её покоев. За нами следовало двое воинов-элендилей, прибывших из Нуменора — Эгленион и Наэрхиль. «Сын Изгнанника», «Скорбный Наследник» — подобным образом часто нарекали родившихся в Роменне. Я не понимал выбора отчаявшихся родителей. Мы с Хибильнен обсуждали это на корабле и решили, что, если попадём в опалу, то намеренно назовём детей радостными и дерзкими именами. — Не верьте ни одному слову паршивца, — шепнул Эгленион, старший из двоих, на синдарине. — Я имел честь быть знакомым с капитаном Тэльконтаром. Никто не служил дому Андуниэ так преданно, как он, и в мореходстве с ним могли сравниться только сами князья. Ханнор всю жизнь завидовал ему. — Я и не верю: моя мать не стала бы так скорбеть по непорядочному человеку. Воин усмехнулся. — Знал бы Ханнор, позеленел бы. Он увивался за её светлостью до тех пор, пока его семью не сослали в Роменну. — А она? — удивился я. В последние месяцы я узнал много нового о старых почитателях аммэ. Она никогда не упоминала о них прежде: это было запретной темой в нашем доме. — В походе Ар-Фаразона участвовали и Ханнор, и Тэльконтар, но последний остался в Эндорэ, а первый вернулся в Нуменор. И, когда княжна Тэлумэндис с цветочным венком в руках встречала в Андуниэ героев-победителей, Ханнор, — тогда его семью уже сослали, но в награду ему разрешили посетить родной город, — в блеске славы подъехал к ней на коне, видимо, радуясь, что ему не придётся делить её восхищение с соперником. И знаете, какими словами она его встретила? Она спросила, где Тэльконтар. Так вяло венки в тот день не вручала ни одна девушка. Аммэ умела прятать чувства, но всегда плохо скрывала отвращение к грубости и тупости. Я узнавал её в рассказе старого воина. Пожелав Эктелиэн доброй ночи, я поцеловал её, и она удалилась к себе. Отдавая распоряжения Эглениону и Наэрхилю у закрытых дверей, я почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. Ханнор наблюдал за мной с противоположной стороны галереи, опоясывавшей внутренний двор. Я посмотрел прямо в его змеиные глаза. Не выдержав ответного взора, он развернулся и исчез во тьме коридоров. Следующим вечером наместник привёл меня на причал к кораблю, вход на который сторожило двое вооружённых уинэндилей. Остов шхуны зловеще возвышался над нами во тьме, закрывая звёзды. На корме поблескивала стёршаяся позолота букв старого названия — «Сильмэрано». — Он назвал её в память о усадьбе своего дяди, в которой рос после смерти родителей вместе с кузиной, будущей женой Нимрузира, — пояснил Херумор. — Лорд ан-Сильмэрано не имел детей, кроме неё, и паршивец унаследовал бы имение, если бы корона не опередила его. Но пришло время стереть последнее, что осталось от его памяти. Вы наречены великим именем, лорд Агларан. Помогите же выбрать великое имя для моего корабля! Атар говорил придворным, что назвал меня в память о короле Тар-Алькарине, но в глубине души все догадывались о правде. Я соврал бы, сказав, что она мне не льстила: ведь прежде всего мой легендарный тёзка прославился восстанием против отца. — Не беспокойтесь, милорд, я посвящённый, — произнёс Ханнор. — Вы можете не притворяться передо мной. — Посвящённый во что? — я непонимающе воззрился на него. — Неужели ваш отец не объяснил вам? Быть может, он решил, что вы слишком юны, или что вам, освобождённому, уже не нужны тайные знания. Постарайтесь проникнуться сочувствием к нам, рабам собственного рока, жаждущим явления Освободителя, как заплутавший в пустыне — воды… Впрочем, это не следует обсуждать на улице. Поднимемся на борт, я угощу вас чем-нибудь покрепче. Я не имел желания снова восходить по трапу после столь утомительного плавания, тем более на судно, осквернённое изменой, но согласился. Ханнор обставил кабинет на восточный манер. Мой взор сразу остановился на золотой статуэтке танцовщицы, красовавшейся на рабочем столе. Одеждой, бесполой фигурой и сплюснутыми чертами лица она походила на девушку из Аануку-лата, но едва ли изделие оттуда могло попасть в Умбар — если только его не подарил отец. В подтверждение этой мысли я увидел на стене за бюро ковёр. Среди множества его узоров ясно прорисовывались чёрные линии огромного, лишённого век ока. Я устроился на одной из подушек у низкого столика, скрестив ноги. Наместник достал из шкафа трубку и набил её табаком (привычку курить он тоже подобрал у истерлингов), а меня попотчевал душистой миртовой настойкой. Затянувшись и выдохнув несколько колец дыма, он сел напротив меня и начал повествование о том, что привело его к служению отцу. Я бы задумался, чтó он насыпал себе в трубку, уже на втором предложении, если бы не чувствовал, как тщательно он подбирает слова. Его серо-зелёные, болотные глаза не заволакивал туман опьянения и безумия: они смотрели прямо и блестели холодно. — Вы полагаете, что «Освободитель» может делать людей вечно юными, — недоверчиво произнёс я. — Это вам мой отец рассказал? — Да, Восстающий в Мощи способен разбить оковы смертности. Но стоим ли мы Его милости? Мир отвергнул Учителя, и даже владыка Зигур не может возвратить Его своими силами. Для этого Ему нужны последователи — могущественные, как вы с вашим братом, и преданные, каких скоро будет много. Вы и принц Азрабэль — наша надежда на спасение. Особенно вы… — наместник снова затянулся. — Хотите, покажу вам моё святилище? Я чуть не подавился настойкой. Нуменорцы не возводили мест поклонения Эру или айнур; даже на вершине Менельтармы не возложили ни единого камня. Этот обычай был настолько чужд нам, что, если бы Ханнор спросил пастуха из Эмериэ, что такое храм, тот бы только почесал затылок. От пастуха я отличался только познаниями о святилищах Аануку-лата. Там жрецы поддерживали костры из благоуханных трав, чтобы почтить Короля-за-Гранью и показать, что он не забыт, а по праздникам и в бедственные дни забивали скот. Я привык к странностям ааншраи, но то, что подобное могло твориться в сердце нуменорских колоний, не укладывалось у меня в голове. — Это первый в своём роде храм Запада, — Ханнор гордо закинул голову. — Сколько человек его посещает? — осведомился я. — Кто поддерживает огонь? — Дюжины три, если считать жён. Разные люди; сложно устроить, чтобы кто-то жил при храме, пока мы вынуждены скрываться. — Ваше достижение похвально. Уверен, мой отец гордился бы вами. Вы можете показать мне храм завтра вечером? — Безусловно! А ещё через день вы сможете принести в нём жертву. Мои собратья почтут за честь, если на нашем алтаре прольёт кровь первенец Зигура, живое воплощение Лучезарного. Не беспокойтесь, это совсем не сложно. Как рыбу разделывать, только в установленном порядке. Я всё объясню вам и, если что, подскажу во время церемонии. Я не испытывал жалости к скоту — мне не раз приходилось перерезать горло подстреленным на охоте оленям, — однако находил сам обряд диким и противным Эру. Подлинной целью этих лживых и кровавых зрелищ служило убийство не животных, а всего человеческого, что оставалось в наблюдавших за ними людях. Если мы опустимся до варварства восточных людей, сбудется то, что предрекала Хибильнен на корабле. Однако делиться этими мыслями с Херумором означало потерять ценные сведения. Я продолжил притворяться знающим: — Кого я должен зарезать? Быка, барана, лошадь? — Пусть это будет приятной неожиданностью, — наместник широко улыбнулся, сложив руки возле груди. Мысли о кровопролитии пробудили воспоминания из юности. Во сне я заново пережил их. После того, как отец научил нас с Азрабэлем оборачиваться волками, мы взяли за привычку сбегать ночью в поля и леса, окружавшие Арменелос. Эти вылазки утомляли, но захватывали нас. Каждую третью ночь мы дожидались, когда родители удалятся к себе, и до рассвета носились под звёздами по мокрой от росы траве. По-волчьи мы достигли зрелости намного раньше, чем это признал закон Нуменора: пока в глазах людей мы ещё оставались несмышлёными мальчишками, природа уже видела в нас мужчин. Волков. В одну ночь нас занесло так далеко, что к утру нам было уже не вернуться. Усталый и голодный, я почуял косулю и, не внимая истошным осанвэ Азрабэля, выследил её, настиг и вгрызся ей в шею. Вкус алой, горячей плоти опьянил меня. Только заметив отсутствие брата, я вспомнил, что был человеком. По запаху я нашёл Эарьо, растянувшегося на постели из мха в облике адана без сил и одежды. Я попытался вернуться в родное хроа, но обнаружил, что не могу: трапеза крепко привязала меня к животной личине. «Чем больше услаждаешь плоть, тем сильнее душа увязает в ней», — всегда повторял нам отец; я вспомнил его слова слишком поздно. Во время лесных вылазок он разрешал нам пить, но не есть и ни в коем случае не сношаться с волчицами. Если бы я зашёл настолько далеко, то никогда бы не заходил на двух ногах снова. К полудню следующего дня атар отыскал нас, блуждавших между деревьев нагого пятнадцатилетнего юношу и огромного волка. Он принёс нам одежду, вдоволь посмеялся, обругал нас балбесами и наказал мне не брать в рот ничего, пока мои силы не восстановятся. Никогда не забуду, как лежал в грязи, изнывая от голода и жажды, грыз ветки, отмахивался от мух и пускал слюни на присланный аммэ пирог, который уплетал за обе щеки Азрабэль. Я проснулся, запыхаясь, и свалился с кровати. Встав на четвереньки, я с облегчением заметил, что мои конечности не изменились. Давно я не поднимался на ноги с такой радостью. Мы с Лиран ждали наместника в садах его дома. Тёплый свет фонарей будто оберегал нас от холода окружающей ночи. Море не штормило, но отчего-то выглядело грозным и недружелюбным. Даже Лиран, стойко выдержавшая плавание через Белегаэр, попросилась уйти в глубь рощи, под защиту деревьев. Предрассудки Народа Солнца взяли своё. — Долгухор пытается вести себя, как один из ааншраи, но совершенно не понимает нас, — заметила она. — Нуменорец — что с него взять. Взгляните хотя бы на эту амфору, — она указала рукой на стоявший на подставке в углу аллеи сосуд. Сперва я не понял, что с ним не так, — он вполне гармонировал с зеленью, — но вскоре догадался. — Парусник и дельфины… Погоди, да это же Ротинзиль! Видишь — это Азрабэль, у него на лбу звезда, а в ладонях — голубка. Что ж тебе не нравится? — Какой ааншраи изобразил бы так море? — А по мне, вышло интересно. Техника восточная, но восприятие западное — такого я ещё не видел. Но не буду спорить. Лучше расскажи мне про культ Мелеко. — Половина того, что наговорил вам Долгухор, — ложь для Народа Моря, — заявила Лиран, не скрывая. — Мы не уделяем Кхэру такого значения. Его, конечно, почитают, ведь он подарил нам Государя, однако Мульхэр далеко за пределами мира, а Аануку здесь, кормит и защищает нас… потому и любят его сильнее. Ааншраи — народ приземлённый. Особенно мы, жители Хулдурузга. — Тогда как вы пытаетесь добиться бессмертия? Лиран пожала плечами. — Никак. Мы не такие, как адунаим. — Какие же вы? — Эльфы для нас не более, чем злой народ из сказок; мы никогда не видели их и не завидуем им. Из бессмертных у нас только Аануку и Безликие. Первый — бог, мы не смеем мечтать о равенстве с ним. Что до кольценосцев… Конечно, некоторые стремятся примкнуть к ним, но все знают, как тяжко их бремя. Вечная жизнь без вечной юности — жертва, которую они принесли ради страны, а не награда за служение ей. Только сильнейшие способны вынести эту участь. Арда уже не производит таких людей. — А ты мечтаешь о том, чтобы государь Аануку подарил тебе кольцо? — поддразнил я Лиран, но она не успела объяснить, насколько неудачной вышла моя шутка. Херумор появился на пороге, и мы вышли в путь. Там, где тьма небосвода тонула в волнах, садился растущий месяц, державшийся почти прямо, а не на боку, как в Нуменоре. Его цвет перетекал из рыжего в багровый. Я остановился у моря не только из-за его красоты, но и потому, что хотел осмыслить единственную силу, внушавшую отцу трепет. Херумор и Лиран ждали чуть поодаль. В этой части южных пригородов не строили волнорезов, и стихия обнаруживала всю свою мощь: океанские валы грохотали, обрушиваясь на пологий берег, и бурлили, захватывая его. Теперь я понимал, почему нуменорцы восхищались уинэндилями и почему величайшие из них, лорды Андуниэ, не убоялись Саурона. Тёмный майа не страшен, когда в сердце клокочет частица этой силы. Вдоволь налюбовавшись, я собрался идти дальше, но что-то — не то звук, не то мысленное прикосновение — заставило меня замереть. Холод и отчаянный зов. В последний раз я испытывал нечто похожее, когда Азрабэль выпил яд. Сперва я не на шутку перепугался, но сразу после почувствовал, что это не брат — «голос» звучал по-другому, слабее и тоньше. Он принадлежал девушке. Девочке. Она звала на помощь. — Вы слышали это? — спросил я. Мои спутники прислушались. Ханнор сразу ответил отрицательно, но Лиран чуть погодя кивнула и воскликнула: — Да! Кто-то тонет. Я бросил взгляд на волны ростом с меня, сокрушавшие камни, и на бескрайнюю тьму за ними, и, не позволив сомнениям прокрасться внутрь, стал скидывать одежду. Увидев это, Херумор преградил мне путь: — Ваша светлость, как опытный мореплаватель говорю вам, её не спасти, — тараторил он, оглядываясь, чтобы случайно не вступить в воду. — Она угодила в отбойное течение… Великий Кхэру, вы же замёрзнете! Я оттолкнул его. — Если девчонка до сих пор не околела, то я как-нибудь справлюсь. Оставшись в одном белье, я набрал воздуха в лёгкие и бросился в поднявшуюся волну. Перед глазами почернело. Меня сбило с ног, перевернуло, как деревянного солдатика от лёгкого дуновения ветра, и ударило о камни с такой силой, что я чудом не потерял сознание. Когда я оттолкнулся от дна и вынырнул на поверхность, берег остался в двух дюжинах рангар от меня. — Плывите в… Не боритесь… — кричал мне Херумор; его слова терялись в рокоте прибоя. — В сторону! Он махал руками, показывая направление движения. Однако я тут же развернулся и поплыл вперёд, навстречу кровавой луне, думая лишь о спасении девушки, не обращая внимания на то, что течение продолжало уносить меня вдаль. — Где вы? — я окликнул утопавшую. — Вы живы? Молчание. Вероятно, она сорвала голос из-за холода и криков. Вода и в самом деле оказалась ледяной: меня спасало лишь то, что я полумайа. Огромные волны, подбрасывавшие и ронявшие меня, затрудняли обзор, но, к счастью, звёзды светили ярко. Я напряг все человеческие и нечеловеческие чувства, чтобы найти девочку. Вдали ощутилось тепло, будто от тлеющего уголька. Вскоре я увидел её. Она ещё держалась на плаву, перевернувшись на спину, но уже не двигалась. Простоватые черты, чёрные волосы и дрожащие синие губы — лет шестнадцать, не больше. Как только она очутилась здесь? Заметив меня, девочка пошевелилась. — Спасибо, — шепнула она. Я обхватил её одной рукой, а другой стал грести — уже не от берега, а параллельно ему, как советовал Ханнор, хотя меня по-прежнему тянуло в открытое море. Плыть с ношей стало тяжелее, но расслабиться означало погибнуть. Если только наместник не наколдует лодку, полагаться придётся лишь на собственные силы. Отражения огней Умбара змеились вдали чёрной глади. Я попробовал повернуть к суше, но оказался лишь отнесён дальше, и, проклиная всё, продолжил грести на север, в сторону города, пока не вышел из течения. В это время я уже миновал южную стену: не будь я так вынослив, наши трупы давно бы пошли ко дну. Но радоваться было рано. Вода искажала расстояние: грудь горела, и жажда обжигала горло, однако берег оставался таким же далёким. Морские духи насмехались надо мной. Девочка ещё цеплялась за жизнь, но я чувствовал, как огонёк её феа тускнеет. Времени оставалось немного. Я перевернулся на спину и понял, что так плыть проще; оставалось больше сил, чтобы согреваться самому и не дать околеть спасённой. В обычной жизни прижимать девушку так близко к почти обнажённому телу я мог только при одних обстоятельствах, но в борьбе со стихией скромность заботила меня в последнюю очередь. Полагаю, даже не будучи на грани смерти, девочка согласилась бы со мной. Я глубоко и часто дышал, слушая отдававшееся во всём теле сердцебиение и шум воды. А ведь я считал, что нет смертных могущественнее меня. Потеряв счёт времени, я едва успел вовремя остановиться перед волнорезом: ещё немного, и нас бы разбило о кишащие морскими ежами камни. Я оплыл их за дюжину рангар и вздохнул с облегчением только в глубине бухты, когда коснулся ногами дна. — Вот и всё, — на выдохе сказал я девочке и поднял её на руки. Вместо того, чтобы пробираться к пляжу среди сбивающих с ног волн, я направился в сторону, к косе между волнорезом и сушей. Но, стоило мне сделать шаг, бедро словно полоснуло кнутом из раскалённого железа. Я сдержал стон. В этот миг боль обожгла уже голень. В лунных лучах светилась большая белая медуза с длинными и тонкими щупальцами. После всех мучений Уинэн решила влепить мне прощальную пощёчину. Выругавшись от сердца, я вышел на песок и рухнул на колени. Девочку я опустил наземь. Исцелять я не умел, но всё же коснулся тыльной стороной ладони её щеки в надежде что-то изменить или хотя бы почувствовать. Девочка тут же открыла глаза. Шумно вдохнув, она села, откашлялась и сплюнула воду, после чего поджала колени и обхватила плечи руками. — Милорд! — я услышал крик Лиран. — Вы здесь? Её силуэт недвижно стоял на пирсе по другую сторону бухты. Я окликнул её, помахал рукой и побрёл к берегу. Девочка плелась, опираясь на мою руку. Мы встретились у начала косы. Подбежав к нам, Лиран вручила мне одежду и отвернулась: прежде, чем облачиться в изначальный наряд, мне пришлось избавиться от мокрого белья. Плащ я отдал девочке, чтобы она укрылась им. — Где же наш опытный мореплаватель? — поинтересовался я. — Кажется, вместо храмов «Владыке Тьмы» придётся потратиться на волнорезы и береговые патрули. Услышав имя наместника, спасённая содрогнулась. — Он здесь? — На стене, высматривает вас, — Лиран кивнула в сторону крепостного вала. Пока я перевёл взгляд на его башни, девочка попыталась бросилась наутёк, но, взбегая по песчаной круче, споткнулась и скатилась вниз. Я подошёл к ней, чтобы помочь подняться, и протянул руку. — Я не друг Долгухору, клянусь ладьёй Азрабэля, его Камнем и светом звёзд. Беглянка сжала кулак для удара, но увидела вдалеке конную фигуру наместника; он успел раздобыть в одной из башен крепости коня. Времени на размышления не осталось. Я собрал последние силы на то, чтобы спутать «нити» в головах Ханнора и Лиран и скрыть наши образы, рывком поднял девочку за предплечье и оттащил её за ближайший домик для лодок на возвышении. Морок тут же рассеялся. Майа я был лишь наполовину, и вспышка, которой я ослепил преследователей, так вымотала меня, что мой взор заволок туман. Я припал к стене. Песок хранил наши следы, пусть они и терялись среди множества неровностей; кроме того, нас видела Лиран. Следовало уходить, но пространство между улицами и остатком пляжа хорошо обозревалось с места, где Херумор остановил коня. — Куда они подевались? — спросил он. — Одежда его светлости не у вас. — Милорд очень утомлён и сегодня переночует в городе. Он не сказал мне, где остановился, и велел передать, что встреча переносится на завтра, — бесстрастно ответила Лиран. Я не поверил своим ушам. — А девчонка? — Ушла следом. — Как она выглядела? Служительница Зигура отозвалась, не колеблясь: — Упитанная и рыжая, как огонь, лет тридцать на вид. Я улыбнулся. Спасённая была тощей и черноволосой. Лиран удалось обмануть Ханнора; она увела его, позволив нам выбраться в город. Её неожиданный поступок убедил девочку в моей честности. Но прежде, чем показать мне свой дом, она спросила, зачем я встречался с наместником. — Я истерлинг из Ближнего Харада, — сочинял я на ходу. — Мой отец уже третий месяц ведёт тяжбу с Долгухором, а меня послал разбираться. Пренеприятное дело. Не представляешь, сколько денег вытянул из нас этот гад. Девочка недоверчиво поджала губу. — Ваш адунаик чистоват для истерлинга… ваша светлость. — В детстве меня отдали на воспитание на Остров. С тех пор изъясняюсь на высоком диалекте. Исколовшись о кустарник, я заполз в нору в корнях старого платана. В нос резко ударил запах сырости. Девочка всерьёз опасалась ищеек Херумора и настояла на том, чтобы мы прошли тайными ходами. «Цепи не отмоются», — сказала она, когда я пожаловался на грязь. Мне пришлось лезть за ней. Меня не преследовали по-настоящему, но не для того я боролся с течением, чтобы… Мало ли, что таило в себе подземелье. Даже если оно пустовало, чуть живая от усталости девочка могла попросту подвернуть ногу в темноте или лишиться чувств и не вспомнить, где находится. Кроме того, не хотелось упускать возможность узнать изнанку Умбара и людей, не поддержавших нового наместника. Укус медузы всё ещё горел, от трения о землю и корни его жгло так, что я стиснул зубы. Девочка проворно ползла где-то впереди. К счастью, нора уходила вглубь и расширялась, так что вскоре я смог подняться на четвереньки. Послышался скрип дерева. Девочка отворила деревянный люк внизу и проскользнула в него. Удар её ног о землю отозвался эхом — значит, под нами имелось просторное помещение. Спрыгнув следом, я не рассчитал высоту и с трудом удержал равновесие. Стена, на которую я опёрся, оказалась мощёной камнем. Девочка нечаянно коснулась моего живота, а после схватила за руку и повела в глубь подземелий. Она шла медленно, но уверенно, придерживаясь стены и сворачивая там, где надо. Её звали Азгаррот. «Пена сражения» — необычное имя для простолюдинки, однако ей оно подходило. Не все взрослые мужчины сумели бы сохранить самообладание в подземном лабиринте, погружённом в кромешную тьму, после смертельного заплыва и побега от опаснейшего человека Умбара. Прощупывая путь, я вспоминал Азрабэля, восхищался им и ужасался его положению. Темнота казалась мне неудобством, но для него она стала единственным выбором. — Долгухор знает об этих ходах? — поинтересовался я. — О некоторых знает, но сейчас он сюда не полезет. И наш выход он не найдёт. — А если пустит собак? — Подохнут: воздух ниже колен ядовит. Должно быть, в вашем дворце, или где вы там живёте, не водится крыс, раз вы не заметили их отсутствие? Азгаррот остановилась, чтобы перевести дух. Я и сам грезил о мягкой подушке, но поторопил её: — Подожди сваливаться: без тебя мне отсюда не выбраться. Чем же такое хрупкое создание успело насолить Долгухору? — Существованием. На более содержательный ответ я и не рассчитывал. Я подозревал, что она могла оказаться Верной, но не спрашивал об этом напрямую. — Объясни хотя бы, как ты оказалась в океане. — Рыбачила я. Мою накидку унесло ветром, я подошла к воде, чтобы подобрать её, но накатилась волна и сбила меня с ног. Владычица Морей не любит меня. Как и всех девушек. Я засмеялся: — Не только девушек. Меня она тоже не переносит. Азгаррот в очередной раз свернула за угол и остановилась. Она подняла мою руку и положила её на что-то сырое и деревянное — ступень верёвочной лестницы. Я помог ей вскарабкаться и открыть дверцу, ведущую наверх: судя по тяжести, кто-то придавил её камнем. Мы выползли из стога сена в маленьком сарае, заставленном рыболовными снастями и вёдрами. Из щелей между досками в него проникало голубоватое сияние восхода. Я оглядел Азгаррот. Её лицо было почти чёрным от грязи, на платье не осталось живого места, а из полумокрых чёрных волос до лопаток торчали листья и сено. Судя по всему, я выглядел немногим лучше — разве что не промок насквозь. Мы умылись водой из колодца во внутреннем дворике. Приглаживая волосы и вытаскивая из них траву, я услышал удар. Бесстрашная рыбачка лишилась чувств: мне не осталось ничего, кроме как снова взять её на руки. Она весила немного, но вода утяжеляла одежду — словно морская владычица не желала отпускать жертву и вцепилась в неё в последнем стремлении утянуть в пучину. Азгаррот не успела указать мне на свой дом, и я постучался в тот, к которому прислонялся сарай. Дверь открыл невысокий мужчина с длинными чёрными волосами — судя по бледной коже и тонким чертам лица, дунадан, но с необычной для нуменорца бородой — Что случилось? — встревоженно спросил он, увидев девочку. — Это ваша дочь? Он кивнул, но, взглянув ему в глаза, такие же синие, как у Азгаррот, я понял, что только зря сотряс воздух вопросом. Этому счастливцу не приходилось сомневаться в преданности супруги. Я положил Азгаррот возле очага. Пока я пересказывал наше приключение, мужчина — из-за снастей в сарае я решил, что он рыбак, — закутал дочь в одеяло, поцеловал её и растопил очаг, после чего налил мне рома. Я залпом осушил рюмку. Крепкий напиток привёл меня в чувство, и я попросил добавки. — Вас послал сам Единый! — воскликнул рыбак, дослушав меня. — Должно быть, вы нечеловечески храбры и выносливы, раз решились на такое и справились. Что я могу сделать для вас? Всё убранство дома составляли узкая кровать, печь, сундук, охапка сена и циновка. Вещественными благами рыбак явно не обладал, да и услуг от него мне не требовалось. — Вы преданны семье старого наместника? — Именно так. — Тогда разрешите мне переночевать у вас. У меня нет ни сил, ни желания возвращаться домой. А утром вместе опохмелимся. Единственная постель в доме принадлежала Азгаррот; её отец спал на сене. Он уступил мне своё место, сел на циновке у камина рядом с дочерью и взял её ладонь в свои, дожидаясь, когда она придёт в себя. Уже в полусне я решил испробовать на нём пароль, использовавшийся всеми Верными Арды для опознания друг друга. Разумеется, его изменили после предательства Ханнора, но я надеялся, что местных уже предупредили об этом. — Во сколько в Умбаре встаёт солнце? — поинтересовался я. Ответить полагалось: «В тридцать вторую минуту часа первого. Будит меня каждое утро — жду зимы, не дождусь». Рыбак недоуменно пожал плечами: — У вас на рассвете дела? Я покачал головой, отвернулся и провалился в сон — долгожданный, но тяжёлый и поверхностный. Сквозь забытье я слышал, как мужчина беседовал с вернувшейся в сознание Азгаррот. Он называл её другим именем, коротким и звонким, подходившим ей гораздо больше. Слов я не различал, но отчего-то мне казалось, что он обращался к ней на синдарине, а она отзывалась на адунаике. Значения этому я не придал: во моих сновидениях даже заседания Совета Скипетра проходили на эльфийском, а дядя Элендил время от времени сбивался на тёмное наречие. Меня разбудили ослепительные лучи солнца, пробившиеся в комнату сквозь входную дверь. Воздух дрожал от стрекота цикад. Когда глаза привыкли к свету, я увидел, что в дом зашёл отец Азгаррот с двумя вёдрами серебристых рыб. — Утренний улов, — улыбнулся он и, поставив их у очага, похлопал дочь по плечу. — Вставай, пловчиха. Твой спаситель уже проснулся. Рыбак предупредил, что после стычек с Херумором лучше не шляться по трактирам. Я предложил ему сходить за элем, — в карманах моих брюк завалялась пара монет, — и заверил, что меня не увидят. Он вытряхнул из своего плаща несколько медяков и протянул их мне. — За меня. Я не шевельнулся. — Вы не должны тратить последние гроши на выпивку. — Вы хотите меня оскорбить? Мы не нищие. — Гордостью сыт не будешь, — настаивал я, но рыбак не уступал. Спорить с таким упрямцем было бесполезно, и я принял плату, решив, что после «забуду» у него деньги. Едва завернув за угол, я накинул капюшон, а с ним и чары, и через четверть часа прикатил к хижине тачку с бочонком медовухи, а также кувшином молока, булками, изюмом и мёдом. После такой ночи все заслуживали добротный завтрак. Мы сидели на полу, и столом нам служила крышка сундука. Уплетая хлеб с мёдом в скромном жилище рыбаков, я почувствовал странное умиротворение. Мне казалось, что я дома, несмотря на то, что мой настоящий дом остался за океаном и пестрел картинами, гобеленами и люстрами. Хозяин называл себя Миналзир — «Любящий Небо» или «Любимый» им. Было видно, что он не просто худ, но и тонко сложен от природы, хоть и не лишён мускулов. Из-за бороды я затруднялся определить его возраст, но старым он не выглядел и, несмотря на бедность и невысокий рост, имел хорошую осанку. Я поведал ту же историю о своём происхождении, что и ночью до того. — Откуда родом ваша вчерашняя… спутница? — полюбопытствовала Азгаррот. Сказав правду, я бы мгновенно себя обнаружил, — немногим ааншраи доводилось покидать родину, — и поэтому выдал первое, что пришло в голову: — Из Земель Солнца. Она мой секретарь, освобождённая рабыня. — Неужели? — удивилась девочка. — Атто бывал в Землях Солнца. Он рассказывал, что там выжженная пустыня, и жить можно только в горах. Там обитают приземистые чернокожие люди, а не куклы вроде той женщины. Я понял, что недооценил рыбацкую дочь, и попробовал выйти из положения: — Возможно, ты путаешь Земли Солнца с Землёй-под-Вечным-Солнцем. — Земли Солнца — отдельный материк, правителям этого мира не интересный ничем, кроме живого товара, — медленно проговорил Миналзир, отведя взор в сторону. — А то, что назвали вы — часть Средиземья, подвластная Зигуру. Оттуда рабов не вывозят. Он изумил меня. Немногие дунэдайн знали даже название отцовской империи. — А вы в Земли Солнца что, на рыбалку плавали? — я шутливо прищурился. — И какую же чудо-рыбу вы удили в такой дали? — В юности я нанимался матросом. И запомни, сынок: плавает дерьмо, а на кораблях ходят в плавание. Я не сдержал смех. Рыбак смутился. — Что вы, я не над вами. Просто пытаюсь вспомнить, сколько драк начиналось с этих слов. — Много, много — улыбнулся Миналзир. — Ты правильно сделал, что остался служить на суше. Жизнь моряков безрадостна. Оттого они и хвалятся больше всех — чтобы восполнить пустоту внутри и оправдать выбор, который не в силах изменить, — и самые заносчивые из них — самые несчастные. Я служил с такими и сам был одним из них, пока не появилась Азгаррот. Ради неё я завязал с морем. — Вы поступили мудрее, чем другой известный мне уинэндиль с дочерью, — заметил я. — Тот выбрал море, но лишился и корабля, и дочери, и жизни. Но, как я понимаю, вы тоже не жалуете Долгухора. — Я не знаком с ним, но не могу сидеть сложа руки, видя, во что он превращает Умбар. — Значит, вы связаны с людьми лорда Абразимира? Миналзир промолчал. Я расценил этот ответ как утвердительный и стал расспрашивать о других врагах Херумора. Есть ли у несогласных предводитель, или их движение разрозненно? Много ли их? Знают ли они о тёмном святилище? Рыбак отвечал уклончиво, не желая подвергать союзников опасности, и тогда я объяснил своё любопытство. — Девушка, которую я люблю, близка семье старого наместника. Скоро я уезжаю в края, откуда не приходят письма, но она останется здесь. Услышав об этом, Миналзир изменился в лице. — Не бросай её одну, — его голос приобрёл неожиданную твёрдость. — Она не одна, её окружают надёжные люди… — Никогда не недооценивай врагов и не переоценивай верность союзников, добрый юноша, ибо нет ошибок гибельнее, — глаза рыбака, синие, как кормившая его стихия, смотрели на меня прямо и ясно. — Я совершил обе и жестоко поплатился за это. Мой совет тебе: не покидай возлюбленную. Будь рядом, защищай её, обручись с ней, если готов, но не дай вашей любви проскользнуть у вас сквозь пальцы. Ты должен бороться за неё и не искать оправданий. Когда-то я тоже был юн и беспечен и тоже любил. Я не спешил объясниться с ней: думал, мы недостаточно взрослые, хотел познать мир, прежде чем связывать себя священным обетом, боялся ответственности… Но подонок, за которого её выдали, не боялся ничего. Во взгляде уинэндиля отразилась неподдельная боль. Я восхитился: — Не каждый способен пронести чувство через всю жизнь. Но вы уверены, что она была достойна вас и не предпочла бы того мужчину сама? Может, эта потеря обернулась благом? Миналзир покачал головой. — Не верю. Она могла отказать мне, но не полюбить этого мерзавца. Если, конечно, от женщины, которую я помню, что-то осталось… Но моя песня спета, а твоя только начинается, и я не хочу, чтобы ты пострадал так же, как я. Если не можешь остаться сам, то назови возлюбленной наши с Азгаррот имена, чтобы она знала, у кого искать защиту в случае беды. Хорошо, если у неё есть друзья, но лучше поберечься. Уверен, что ваши звёзды счастливее моих, но всё, что не успело достаться врагу, у меня отобрал друг-предатель. С тем, что Херумор непредсказуем и коварен, я поспорить не мог, но от его манер сквозило трусостью и раболепием; он не посмел бы причинить вред Хибильнен из страха если не перед её отцом, то уж точно перед дедом. Ар-Фаразон боготворил внучку. Она и Кулумаитэ оставались последними огоньками, согревавшими его мёртвое сердце. Я не искал возлюбленной убежища, а лишь собирал для неё сведения. Однако Миналзир показался мне славным малым, и то, что он разделял первый корень имени с аммэ, я посчитал добрым знаком. Я дал слово, что поведаю Хибильнен о нём и его дочери.